life in the colours (or shades)

В прохладной жидкости таблетки, даже заранее измельчённые, растворяются раздражающе медленно, и Чан помешивает её трубочкой от сока, пустым взглядом следит за водоворотом в прозрачной бутылке, за тонущими в нём, звучно лопающимися пузырьками. Шипение смутно напоминает ему что-то, но он самозабвенно крутит в руке яркую трубочку. Внутри него происходит примерно то же, что в бутылке: он сам не понимает, как захлёбывается прямо сейчас, когда размешивает лекарство в предназначенном отнюдь не ему напитку и спокойным взглядом рассматривает фотографию брюнета на столе. Ведет по тысячу раз изученному лицу взглядом, по широкой улыбке и полосам ресниц. Чан специально купил отличную камеру, чтобы можно было увидеть каждую мелочь, вплоть до шрамиков на мягких щеках и трещин искусанных губ. Плотно закрытая бутылка очень удобно ложится рядом с той, что всегда лежит в сумке Чана. Шатен поправляет очки, найденные в портфеле того светленького третьекурсника, рыщет по заваленной ужасно нужным хламьём спальне, с довольным видом провожая попавшийся в ловушку разбитой бутылки лучик, жестоко разрезанный и разлитый по серому потолку, но всё такой же прекрасный и радугой переливающийся внутри стекла. Бан глубоко вздыхает, становясь на колени и залезая под кровать рукой, чтобы через мгновение вытащить из глубины мрака широкий синий свитер. Он натягивает его на полосатую рубашку, чихая звонко от пыли, и отряхивает руками, уже от привитой родителями привычки, а не от осознанного желания. Взглядом цепляется за потёртые пятна и прохудившиеся местами узлы, а пальцами — за заметные дырки на груди. Но его уж это беспокоит ещё меньше, чем грязь. В зеркало он поглядывает, хотя ничего в нём не видит, только снова поправляет золотистую оправу пальцами, закидывая сумку на плечо и приглаживая подобие чёлки. Кристофер насвистывает какую-то незамысловатую мелодию, в лифте заинтересованно читает дурацкие объявления о пропаже собаки и предложения провести вместе ночь, приложив указательный палец к сухим губам. Он фыркает презрительно, короткими движениями срывает листок со стенки, комкая в руках, и сам не понимает, почему его это так раздражает. Как можно так бездумно хвататься за каждого встречного-поперечного, даже не дожидаясь того самого щелчка в голове и той боли в груди? Чан не может сдержать улыбку, осознавая, что у него этот щелчок случился так рано. Выходя на улицу, Бан выкидывает листок в мусорку и поглядывает на часы, совершенно не видя времени. Он видит обувающегося и неторопливо выходящего из дома Чанбина, видит, как тот машет соседке, в такой момент обычно сидящей на скамейке у дома, видит, как Со поправляет на себе серую кепку, которую надевает непременно с той белой футболкой, или чёрную, однотонную, без каких-либо украшений, которую он носит немного чаще. Но однозначно Бан знает только то, где Чанбин заворачивает за водой (и всё равно выпивает бутылку до того, как дойдёт до стадиона) и сколько минут уйдёт на его дорогу. Поэтому Чан совершенно не удивляется, когда обнаруживает Со у ворот, о чём-то мило болтающим с Феликсом. Не удивляется, но перебирает пальцами рукава серого свитера, кивая в знак приветствия и совершенно не удостаиваясь внимания брюнета в чёрной кепке. Но даже секундная близость, несколько сантиметров, разделяющих их плечи, когда Чан проходит мимо, даже то, как Чанбин делает шаг вбок, чтобы дать пройти… От этого у шатена немыслимо кружится голова, он садится на скамью перед площадкой, хватаясь за себя от волнения и прихватывая тонкими пальцами дыры на груди. Солнце сегодня яркое, но не настолько палящее, чтобы Бан взопрел в двух слоях одежды. Настолько, чтобы он взопрел от вида на всё стабильно серого, разминающегося в углу площадки Чанбина в черной безрукавке. Свободная майка не скрывает светлых рёбер, особенно когда брюнет смеётся от слов стоящего рядом Хёнджина, мягко поворачиваясь торсом из стороны в сторону. Девушка, сидящая рядом с Чаном, восторженно выдыхает, привлекая его внимание, а он с неудовольствием отмечает, что она смотрит в ту же сторону. Выходя в центр площадки, группа друзей скидывается на «камень, ножницы, бумага», и Феликс довольно подпрыгивает, приобнимая Чанбина, а тот не перестаёт улыбаться, и у Кристофера в груди скребёт, как он хочет рассмотреть жемчужины ровных белых зубов ближе. Сумку рядом он не выпускает из рук, крепко держа за замок, и неотрывно следит взглядом за хлопающим Сынмина по плечу, отступающим чуть дальше, чтобы не мешать разыгрывающим, брюнетом. Форвард ободряюще хмыкает друзьям последний раз, вдруг сосредоточенным взглядом впиваясь в поднявшийся в воздух мяч. Кристофер любил наблюдать, как Со играет. На занятиях его собранным почти невозможно было увидеть, а в спорте Чанбин раскрывался по-настоящему, особенно в команде. Он почти уверен, что все собравшиеся на скамьях — такие же влюблённые, потому что среди толпы девушек он выделяется достаточно ярко, а рядом присаживается повредивший на прошлом матче ногу Минхо. Они не разговаривают, Ли спокойнее от нахождения рядом с парнем, а Бан подчёркнуто не убирает разделяющую их сумку, обеспокоенный за её содержимое. Чан следит за младшим, не может расслабиться и откинуться назад, заворожённо провожает его взглядом, когда замечает на худой шее выступившую испарину, которую брюнет вытирает тыльной стороной ладони в свободную секунду. Он давится мыслью, что с удовольствием бы упал перед Со на колени, вымаливая сделать его фото в этот момент, но перебивает себя: он уже решил идти ва-банк. Крупные капли появляются снова, и Чанбин раздражённо фыркает, снимая чёрную кепку и тряся блестящими волосами с взмокшими висками. Бан почти чувствует солоноватый привкус на языке. Мяч оказывается в руках Чанбина, и тот резким движением прокручивает его в ладони, чтобы подкинуть, не давая Чонину отобрать, и с силой хлопнуть по нему, передавая Феликсу за его спиной. Всего на секунду в черных глазах брюнета блестит настоящее удовольствие, его ясный взгляд выдаёт, что тело реагирует быстрее мозга, отчего у Кристофера бегут крупные мурашки. Короткая ухмылка озаряет потемневшее от румянца лицо студента, и Чан сглатывает, пока в груди растёт настойчивое желание, царапающее шершавые органы и стенки полости. Бан почти уверен, что Чанбин из хищников, и восхищённо вздыхает по примеру девушки рядом. Шатен за временем не следит, но, кажется, оно пролетает слишком быстро, когда друзья пожимают друг другу руки, хлопают по плечам, направляясь к воротам. Толпа зевак и по-настоящему заинтересованных зрителей начинает рассасываться, а Чан подскакивает на месте, перестав перебирать ногами трещину на покрытии, осторожно следуя за игроками. Минхо обращает на него внимание, хмурится, но догоняет остальных, тут же попадая в объятия обрадованного выигрышем Джисона. Чанбин плетётся в конце, потирая лицо, и оборачивается на голос хёна: — Чанбин-а, — Бан улыбается во все 32, подходя ближе, а друзья за спиной Со оглядываются, но продолжают свой короткий путь в раздевалку. Брюнет незаинтересованно вскидывает брови, а у Чана сердце выпрыгивает из груди от секундной пробежки и волнения. Он стискивает в руках прозрачную бутылку, когда между ними остаётся всего один шаг. Чан редко бывал так близко, что мог заметить сероватые пятна щетины. — Хёнджин просил тебя помочь. Ложь. Горько-горько-горько, жжёт язык. Чан себя успокаивает, старается не видеть только проявившееся в чёрных глазах любопытство. Чанбин идёт за ним, и Чану совсем не жаль. Чан утомляет его, водит кругами и жажду его утоляет с неким сожалением, но намного больше — с невыносимым трепетом, зная, что Чанбин на него не смотрит. Не то чтобы больно. Чанбин открывает глаза с трудом, пытается разогнать роящихся перед глазами мушек, чтобы привыкнуть к чёрному потолку, к серому свету из окна. Со не может определить время, а часов на жёлтых стенах не находит. Находит себя — прикованным к изголовью. И Бана у кровати, с чёрными дырами глаз за линзами очков. Наручники больно впиваются в руки, в запястья, а Чанбин хочет истерично засмеяться — не смешно, дурацкий прикол. Чану тоже не смешно, он на лицо младшего не смотрит, бегающие глазки опускает к земле, поднимаясь с пола безмолвно. Он не шутит. Чан не умеет шутить, Со это усвоил. Прочитал по чёрным синякам под глазами и коротким тонким ресницам, по рваным движениям, по паутине вен на открытых запястьях и по лёгкости, с которой Бан забирается на него сверху. Наконец поднимает глаза в ответ на мычание, смотрит с искренним сожалением, хвастается каплями слёз в уголках глаз и переливами света от влаги, уже тянется расстегнуть наручники. Весь такой маленький, разбитый, сломленный собственными чувствами, с опустившимися плечами и трясущимися руками. Бан останавливается, когда скрипит под ними кровать. Едва слышно, совершенно незаметно для Со, который испуганным взглядом прожигает чаново лицо. Испуг в чанбиновых глазах — спусковой крючок. Чан никогда его не видел. Бан ведёт носом по шероховатой щеке с совсем-совсем свежей, душистой щетиной, с придыханием от удовольствия, и ёрзает на бёдрах младшего. Он гладит пальцами его челюсть, царапая кожу ногтями с характерным звуком, и прижимается губами к жгуту на бледном от ужаса лице. Сначала у самого уха, потом вдоль щеки, совсем у рта брюнета — обдаёт горячим дыханием его губы, прикрывая глаза. Со недовольно мычит, хмурясь, и Чан целует его в кончик носа, в твёрдую переносицу и в морщинку между бровей, будто бы прося не портить такое красивое лицо гримасой досады. На языке остаются маслянистые бензиновые следы. — Прости. Тебе ведь не больно? Я просто хотел поговорить. Он отказывается принимать протест, хотя тело под ним заметно напрягается. Кристофер улыбается благодарно, когда младший поддаётся порыву и расслабляется хотя бы в лице, прикрывая, однако, свои сияющие глаза. Молит Бога, похоже, материт его, ненавидит в эту секунду. Но Чану хватает пока и этого, он довольным питомцем мурлыкает, неторопливо покрывая лоб младшего поцелуями, и дёргается, когда кадыком касается носа брюнета. Чанбин живой, он рядом, он принадлежит ему. Бан хмыкает, прижимаясь щекой к тёплому виску и зарываясь в пушистые волосы. Такие же мягкие, как кажутся визуально, такие же непослушные, пахнут так странно — потом и горечью. — Я не смогу открыть тебе рот, понимаешь? Потерпишь ещё чуть-чуть? — сам не осознаёт, что отрицательный ответ не примет. Чанбин снова мычит, отворачиваясь от прикосновений, и его худые запястья врезаются в наручники, а цепочка переливается звоном. Бан приподнимается, следя внимательным взглядом за бьющейся под тонкой кожей жилкой на лбу. Недоволен. Чанбин чем-то недоволен, но Чан боится, до чёртиков боится открыть рот и услышать, впитать правду. Нельзя, это ложь. — Ты такой строптивый. Почему? Я тебе не нравлюсь? — Бан пытается поймать на его лице хоть какие-то эмоции, но не может увидеть ничего, кроме ядовитого отвращения на дне чёрных глаз, и его это бесит ровно настолько же, насколько пугает. — Нет ничего страшного, если ты ещё не привык ко мне. Пожалуйста, не смотри так. Так, будто я твой враг. — Я не переживу этого, — что вслух, что мысленно — не поймёт, а слабые руки снова шныряют по кровати в поисках выроненного ключа. Чанбин снова дёргается, стучит по спинке кровати оковами, и это бряцанье грохотом отдаётся в ушах обоих. Расходится по пустой комнате, по разделённому на двоих воздуху и дрожью в глубине сознания Со. Страшно, так блекло страшно. Чанбин не знает, кому из них сильнее. Шатен над ним замирает снова, опускаясь на его бёдра. — Ты возненавидишь меня. Если я тебя отпущу ты ведь больше ко мне не приблизишься, так? И Чанбин не знает, что лучше — надавить или подыграть, но сердце его бьётся так оглушительно, что сил хватает только на агрессию, на рывки и нескладное наблюдение. Младший не сразу понимает, что Бан плачет. Он безумный, безумный. — Пожалуйста, перестань, я хочу слышать твоё дыхание. И твой голос. Скажи что-нибудь, — шатен не снимает очки, кожу ими холодит и льнёт к парню, поцелуем впечатывается в солёную от пота шею, а Со жмурится. Он не смотрит на старшего, и тот окутывает его быстро: языком, руками, ногами, прижимается грудью, щекочет волосами, и от этого всего между рёбер загнанно трепещет сердце, больно-больно давит на грудную клетку изнутри. Будто Чанбин задыхается, у него горят лёгкие и психика сгорает. — Чанбин-а, пожалуйста. Брюнет упрямо молчит, ошарашенно на истерику Бана смотрит, а Чан сам не ведает, что творит, впивается в его ключицу, пальцами перебирает грязную майку, с звучным чмоком ставя ему засос под костью. Он хнычет от отвращения и загнанного ужаса, а Бан — от удовлетворения. Шатен тянется ладонями к бокам студента, ощупывая холодную кожу и твердые мышцы. Несколько секунд пролетают в одно мгновение, и Кристофер жадно лезет поставить ещё одну метку, ненасытно вгрызается в кожу у шеи, перебирая пальцами жёсткие волоски внизу живота, не скрытые свободными шортами. Чанбин замечает, как в носу обдаёт горячим холодом, и поджимает губы, а через мгновение тонкая струйка крови пробегает по его лицу, оставляя за собой алый след. От напряжения несколько капилляров лопнуло, но это последнее, что беспокоит Со в этот момент. Кровь мажется по чановой щеке, и он поднимает на возлюбленного ещё более испуганный, совсем пустой взгляд. — Прости, я не знаю, как мне всё исправить, — Бан приподнимается и отодвигается назад, садясь на колени младшего, чтобы ловкими пальцами стянуть резинку шорт ниже. Чанбин вздрагивает, когда чувствует тёплые сухие губы на вмятинах от ткани на коже. Кровь стекает на шею, застревает совсем немного в впадинке у основания и пачкает ворот майки и жгут на лице, пока Чан трётся носом о плоский живот, стискивая руками бока, и от этого напряжение собирается где-то на уровне поясницы, покидая затёкшие руки и позвоночник. Старшего трясёт всего, у него дрожит голос, его знобит, стеклянные зрачки с звоном бьются о радужку. Со резко вдыхает, когда чувствует острые зубки и на своём торсе, а тело предательски отвечает на щекотку, потом на острую боль, потому что хватка усиливается. — Ты такой горячий здесь. Тебе, наверное, не очень нравится. Но, может, ты просто попробуешь? Режущий тишину вздох, распахнувшийся неспокойный взгляд, и Бан вскакивает с младшего, а тот не видит широкой улыбки, растёкшейся по мягкому лицу, и озорного блеска в чёрных омутах, следящих за ним. Он пользуется случаем, открывает глаза снова и часто моргает, оглядывая себя и розовые следы на руках, ища что-то, что может ему помочь. Шаги снова раздаются в коридоре, и Чанбин заворожённо следит за блеском ножа в чужих руках. Это уже совсем не смешно. Чан возвращается на нагретое место, а лезвие в его руках ходуном ходит от волнения, от слёз. Со мычит громче, когда Бан подносит его к лицу, но шатен шумными движениями перерезает жгут на его лице, задевая щёку едва. Он даёт ему сказать что-нибудь. Мозг отказывает, но Чан замирает, ждёт реакции младшего, покрасневшими глазами его пилит. Чанбин соображает с трудом, шепчет что-то, но голос его подводит, не просыпаясь и заставляя повторить. — Поцелуй меня. — Что ты такое несёшь? Ты меня ненавидишь, я знаю, я… — а сам неотрывно следит за губами младшего, за его привычной уверенной миной: — Поцелуй меня, — настаивает. Чанбин жмурится, когда Чан прижимается к нему губами. Его тошнит так сильно, что он с трудом расслабляет губы, хотя на языке сразу чувствует металл своей крови. Лучше, чем мгновенная смерть. Такие нужные секунды на размышление, потому что Чан припадает к нему с невиданным энтузиазмом, не торопится, крепче обхватывая его лицо руками. Итак, что дальше? Ничего. Бан отрывается неожиданно — чувствует биение чанбинова сердца. Смотрит с восторгом… и тут же меняется в лице. Глаза не обманывают. У Чанбина глаза серые — полные ненависти и отвращения. Чан ничего ему не отвечает. Чанбин поджимает губы снова, стирая с них густые разводы и задыхаясь запахом железа. Он снова чувствует тяжесть на своих бёдрах, а ещё… Первый порез выходит несуразным, без определенного плана, без даже мысленной намётки, где-то на боку, длинным и не очень глубоким. Кожа краснеет медленно, значительно позже, сначала по тонкому шву выступают несколько крупных концентрированных капель, и Чан смотрит завороженно, опираясь ладонями на постель и склоняясь до странного низко над взмокшим младшим. Вырисовывается длинное имя. Чанбин этого не знает. Блеск жидкости отражается в мутном, полуприкрытом взгляде шатена. — Хван Хёнджин, да? О нём ты думал, когда просил поцеловать тебя? — он не торопится прерывать действо, следит за полными каплями. Зато Чанбин вдруг начинает брыкаться, вскидывает бёдрами недовольно и возится под старшим, отчего налившаяся кровью полоса дребезжит и стекает по его боку, утопая в пододеяльнике. — Блять, даже если и так. Ты псих, я всегда это знал. Тебе лечиться нужно. Бан зло хмурится, поднимая на лицо младшего взгляд, и рычит, протягивая руку с ножом к худой шее. Так, что Со чувствует лезвие на своём кадыке. — Ты ненавидишь меня? — Ненавижу, — выпаливает, брызжет ядом, что шпарит чаново сердце. То замедляется, заправленное бензином и протёршееся, гниющее, зияющее пустыми дырами. Чанбин зол. Чан зол не меньше него. — Ты конченный. Пусти меня, я не хочу тебя больше видеть. Чанбин красный от злости и пятен на лице, от пореза на щеке. Нетерпение сквозит в бесцветном взгляде. Чанбина пугает, что они друг для друга открытые книги. Потому что он предугадывает, как Чан тянется за поцелуем, и не успевает возразить, потому что Бан короткими чмоками разносит алые пятна по его лицу, по шее, собирает губами кровь, пыльными пятнами оставляет следы на его руках, на лбу, на висках. Жидкость окрасила его пухлые губы, и измазанное лицо совсем его не красит — рисует в глазах Со ещё более безумным. — Прости, прости, прости, я не могу так больше, я не могу тебя потерять, — шёпотом. Чан переплетает их пальцы, нависая над младшим и блаженно выдыхая. Он наконец находит то самое нужное положение, когда они сходятся силуэтами, когда можно приложить их друг к другу, как двух игрушек, чтоб те почти совпали очертаниями. Только Бан в знак покорности разводит сильные ноги так широко, как может, вжимаясь в брюнета и добровольно усиливая давящую боль в бёдрах. Он бездумно поглаживает костяшки грязными пальцами, а голодным взглядом ощупывает бледное лицо, с которого краска окончательно сошла, а кровь, кажется, окончательно покинула мягкие ткани, даже сладкие розовые губы, испачканные и сухие, стёрли свои очертания, побелев. Шатен не видит взаимности в его взгляде. Ни на одной странице, ничего внутри, в содержании одно презрение и пара фраз жалости. Чан прижимается губами к свежим ранам, смачивает грубую кожу своей слюной и вдруг останавливается, разбирая на языке сахарный металлический привкус. Истошный вскрик наполняет комнату, когда острые зубы впиваются в рану, прихватывают разошедшуюся под напором ножа кожу, а теплый язык обводит порез, слизывая крупные капли. Они за секунду наполняются снова, стекают на желтоватую простынь, а Чан чувствует сильный толчок в бедро. Чанбин брыкается, пытается вытащить ноги из чужого плена, остервенело гремит цепью, шипя от боли обрывки нетрезвых фраз, только мат. Полуприкрытые глаза наполняются слезами, а наручники, на непрочность которых надежда медленно тает, не ломаются. Больно до одури. До потери сознания, до сумасшествия, до мольб и крупных слёз по вискам, до «Чан, пожалуйста». И ничего не помогает. Бан животное, зверь, который сжирает его заживо, как его самого сожрали обстоятельства. Чанбин плачет навзрыд, а шатен сцеловывает его слёзы, мешает на лице его кровь, извиняется тысячу раз и смотрит так влюблённо, что Со тошнит. Чанбин его не полюбит, Чан ошибся, перестарался. Яркая оглушающая боль в животе, что заставляет закрыть глаза и нырнуть в густое облако холода. Пытка не кончается до последнего его вздоха. Чан молча смотрит, как бездыханное тело успокаивается, как прекращаются судороги. Поцелуй в лоб — кровавое клеймо на душе, кровь на руках, на сером свитере, чёрные густые пятна, а перед глазами одно большое ничего. Чан теряет сознание вслед за младшим, падая на его грудь, прикрывает глаза, не слыша больше ни его сердцебиения, ни своего, ни тиканья часов. Всё замирает, а Кристофер не видит ни одного сна за ночь. Открывает глаза Чан неохотно, но с удивлением обнаруживает себя в кровати в обнимку с изрядно смердящим телом, и улыбка медленно сползает с его бледного лица. Он видит цвета. Он видит кровью залитые простыни и синие губы. Видит мел чужой кожи и посеревшие глаза.