***
Забава спешилась. Девушка заметно нервничала: губы её были в кровь искусаны, а ладони — как их не вытирай об подол — оставались мокрыми и холодными. Боярина Дружину она знала с детства. Знала и боялась. Бабушка не упускала случая напомнить ей, что Морозов — страшный человек, который, прикрываясь Евангелием, царской службой или личными мотивами, может совершить много дурного. Ведала это княжна не только со слов Евдокии Петровны. Став постарше, она несколько раз подслушивала долгие разговоры на повечерии между отцом и Морозовым. Слова боярина казались девочке чудовищными. Особенно те, что касались неё. Однако теперь, впервые в жизни, Забава была твёрдо уверена: больше ей не прятать глаза долу пред боярином. И сказать ей гадкого он тоже больше не сможет. Теперь она не маленькая княжеская дочка, а царёва опричница: гордая, сильная, несгибаемая. Девушка прекрасно понимала, зачем её Афонасий Иванович с собой прихватил: за тем, за тем же и государь всегда к послам звал: покрасоваться, похвалиться, мол, вот, в нашей опричнине не только собаки безродные, но и дети княжьи! Остального: намерения Грозного дать Морозову мнимое помилование, чтобы потом в один миг лишить всего, желания Вяземского побольнее уколоть боярина из личной неприязни, Федькиной охоты до этих совместных выездов, — юная княжна уже не ведала. Хотя о последнем тихонько мечтала. За напускной грубостью Басманова, его колкостью и нарочитой резкостью, Забава не могла не увидеть горячего сердца, неукротимой удали, шальной дерзости, в которых не было ни зла, ни умысла дурного. И это не могло не покорить. А в глазах — ясных, как небо рассветное — плескалось много страсти и, кажется, любви…***
Морозов был мрачен и выглядел, как забитая собака, которая готовится вот-вот прыгнуть на своего обидчика и вцепиться тому в глотку. Стоило им войти, как взгляд боярина тут же остановился на Забаве, хотя та даже не успела снять шапку. Князь Вяземский знал, что так будет: ему ли было не знать, что княжна в мужском одеянии точь-в-точь Никита Романыч в молодости… — Ну, Дружина Андреевич, слушай царскую волю… — начал нараспев Афанасий. Он сам, Скуратов, Басманов и Серебряная по обычаю стянули шапки. обнажив головы. Глаза Морозова расширились, хотя казалось, что больше уж некуда. — Ты рехнулась совсем, княжна?! — взревел мужчина, делая к ней резкий шаг. — Стыд свой где потеряла?! Твой отец в Литве честь государства отстаивает, а ты тут с мужиками катаешься?! Да с какими ещё! Боярин замахнулся для оплеухи, девчонка отшатнулась, но её бы явно это не спасло, если бы Вяземский не перехватил бы руку Дружины. Крепко и больно. — Мы к тебе вообще-то с добрыми вестями, Дружина Андреевич, с царской волей приехали! А ты руки распускать вздумал! Нам велено не трогать ни тебя, ни двора твоего, ни людей твоих… Как видишь, никого и не трогаем! Но если ты царёву опричницу ударишь, мы с тобой по-другому заговорим. Морозов зло вывернулся, отступил к столу. — Что, в сброд ваш мракобесный уже и девок брать стали?! Когда успели только… — А вот так, Дружина Андреевич, — ответил Фёдор, разведя руками, а затем положив одну на эфес сабли как бы невзначай. Княжна, разом побледневшая, оказалась за его правым плечом. — Может, и не успели бы, да это вон, Максимка дотрепался, — юноша усмехнулся. — Всё ходил, громко возмущался, что девчонка с нами безо всякого права ездит… Вот государь и услышал да Забаву Никитичну своей рукой и вписал в перечень-то. А ты и в самом деле не шуми так. — Что ты батюшке своему скажешь, когда он вернется?! — А что он мне скажет, Дружина Андреевич? — ответила девушка, вскинув голову. — Я в Слободе государю нашему верно служу, а вот он в Литве мир проморгал. Гордиться мной должен: нет сейчас службы почётнее, чем в опричнине. — Что ты вообще в Слободе делаешь?! Ты в Рязани быть должна. — Должна. Это ж по твоему совету меня батюшка туда увёз. Что, не так, Дружина Андреевич? — тихо произнесла Забава. — Не бабье дело в этих вещах раз… — Дружина Андреевич! — повысил голос Афоня. — Мы с тобой вообще-то целый день нянчиться не намерены! Твоё дело — волю царскую выслушать, сердцем её принять, да исполнить в точности. Скрипнув зубами, мужчина опустился на колени. — Царь и Великий князь, Иван Васильевич, слагает с тебя гнев свой, с головы твоей снимает свою царскую опалу, милует тебя и прощает все грехи твои. Опять ты в милости великого государя, боярин. Морозов пораженно выдохнул, затем широко перекрестился. — После Иванова дня приезжай в Александровку, царь с тобой сам поговорить хочет да положенные почести воздать. — Какие же это почести, Афоня? — А это уж не твоего ума. Я так понимаю, нам в этом доме и воды не нальют, чтоб без яда, посему откланиваемся восвояси, — хмыкнул князь Вяземский. — Прощай, Дружина Андреевич, — напоследок поклонилась Забава, надеясь унять бешено бьющееся сердце. Даст Бог, не скоро свидимся. — Что, с псами своими поедешь?! — Поеду. — Что ж в Москву-то из Рязани не прискакала? — А что ж ты за мной не поехал? Было время, громче всех кричал, что роднее Серебряных у тебя нет никого. Знаю я тебя, Дружина Андреевич. Своими ушами многое слышала. Да не получилось у тебя наш род до конца изничтожить: сперва бабушка, царствие небесное, меня от тебя сберегла, затем Борис Фёдорович, а теперь, видишь, я и сама за себя постоять сумею. — Никита вернётся — выпорет. — За собой смотри, Дружина Андреевич, а не в нашу семью лезь. Мы уж как-нибудь сладим без тебя. — Отец тебя сколько ростил! И в кого выросла! В кромешницу окаянную! — Забава! Едем! — окликнул её Басманов, потянув за собой. Едва выйдя из дому, княжна обхватила себя руками, пытаясь успокоиться. Вяземский и Скуратов уже были у лошадей. — Ты боишься Морозова, княжна. Почему? — спросил Фёдор. — Что? — Ты всегда так делаешь, когда тебе страшно. Я заметил. Поэтому и спрашиваю: почему? Он обижал тебя? — Нет… Да… Не то, что бы обижал… Он старый друг моих деда и отца и часто бывал у нас… А бабушка всегда говорила, что если бы не боярин Морозов, дед был бы жив сейчас… Морозов не бил меня никогда, даже не замахивался, как сегодня, ему тогда это никто б не позволил. Но что-нибудь гадкое завсегда говорил. Мол, в кого я вырасту… Какой от меня толк… — девушка шумно вздохнула. — Батюшка тоже не знал, что со мной потом делать и куда девать, а Морозов и присоветовал, когда подрасту, отвезти в далёкий монастырь, сперва послушницей, но за внушительный вклад… дело бы очень быстро дошло до пострига. А когда отцу пришлось уехать в Литву, именно Морозов придумал отправить нас с бабушкой подальше от Москвы, чтобы меня никто раньше срока не спортил… Меня выучили управляться с конём как раз для того, чтобы я всегда могла сбежать… Из монастыря. — А зачем вообще тебя куда-то девать, Забава Никитична? Ну, выросла ты, ну, выдали б тебя замуж, как всех. Что не так? — Этого не ведаю, Фёдор Алексеевич. — Мы без вас сейчас ускачем! — крикнул Максим. — Идём! Басманов подсадил княжну и уже был у своей лошади, как их достал оклик боярина. — Что ж в тебе такого бесовского, что даже содомит проклятый вкруг тебя увивается?! — О чём он, Фёдор Алексеевич? — непонимающе пролепетала Забава. — Забудь. Едем.***
День прошёл в дороге, ночь они провели в селе Григорьево, и теперь до Александрова оставалось всего около десяти вёрст. Федька всё никак не мог выкинуть из головы вчерашний разговор с Забавой, а девушка наоборот всеми силами старалась развеяться. — Ну что, молодёжь, давайте взапуски до Слободы, а? — вдруг предложил Вяземский. — Как бы не проиграть тебе, дедушка Афанасий, — усмехнулся Максим Басманов, ничего не говоря, лихо свистнул двумя пальцами, Забава, не желая оставаться в стороне и проигрывать, с силой пришпорила своего конька. И вот уже нет больше ничего: ни забот, ни страхов, ни Морозова, ни отца, ни царя, ни неба, ни земли, девушке на несколько мгновений показалось, что она летит по воздуху, так легко конь ушёл в галоп, так быстро помчался. Лес незаметно кончился, перед ними открылись широкие зелёные поля, ветер зазвенел в ушах, грозя сорвать шапку, растрёпанная коса ударила по спине, княжна расхохоталась легко и громко, свободно, всей грудью вобрав в себя русское лето. Вдруг слева что-то возникло — большое и тёмное и совсем близко от бока серого коня. Солнце резануло девчонке глаза, она и понять ничего не успела, как конёк встал на дыбы, тревожно заржал, а затем скинул хозяйку из седла. Перелетев через лошадиную шею, маленькая Забава чудом сумела сжаться в комочек перед тем, как грохнуться в недавно взошедшую пшеницу. Мерещилось, будто вся разбилась на мелкие кусочки, тело затрясло в неведомом ознобе, дыхание спуталось и сбилось, а из глаз сами брызнули слёзы. Резкая боль пронзала только левую лодыжку, и девушка судорожно обхватила ногу руками, всё еще лежа на земле. — Забава! — Фёдор сам едва не упал из седла, так спешил к ней. — Забава! Опустился рядом с княжной, осторожно приподнял её, осматривая. Крови нигде не было — только испачканная землёй щека, содранная кожа на ладошках… Он аккуратно стянул с неё сапог, размотал портянку — нога была не сломана, только очень сильно ушиблена. Юноша прижал девчонку спиной к себе, обнял. — Всё хорошо, не бойся. Тебе очень больно? — Не знаю… — голос Забавы задрожал, сорвался, и она расплакалась сильнее. — Ну тише-тише, — не сдержался, погладил по голове, вытер мокрую щеку, только больше размазав грязь. Подъехал ошарашенный Вяземский. — Что у вас уже стряслось? — Скуратов проехал от нее совсем близко, видно, обогнать хотел. А у Забавы лошадь взбрыкнула… — только тут Басманов заметил, что серый конёк даже никуда не сбежал, а топтался тут же, перепуганный не меньше своей всадницы. — Максим уже в Слободе небось… — Что с княжной? Цела? — Только нога очень болит, Афанасий Иванович,- пролепетала девушка. — Скоро будем дома, тебя лекарь осмотрит, перевяжет. Не бойся, Забава Никитична, — уверенно произнёс Афоня. — Возьми её коня в повод, а девушку ко мне подсади, — сказал Фёдор поднимаясь. — А может быть я… — Пущу я тебя в седло, как же! Я ведь не кусаюсь, Забава, — фыркнул царёв кравчий. Было справлено по-его: князь Вяземский осторожно подхватил девчонку с земли и с рук на руки отдал Фёдору, который устроил её боком на луке седла, крепко прижав к себе. После уговоров княжна все-таки склонила голову к нему на плечо, уткнувшись носом в шею юноши, и теперь её сопение смешно щекотало. Басманов перехватил поводья левой рукой, а девушку держал правой, только теперь, кажется, наконец осознавая, насколько княжна маленькая и хрупкая, совсем не кровь с молоком, как многие слободские девки.***
Александровский лекарь Михайло туго перевязал её лодыжку. Забава откинулась на заботливо подложенные подушки: Годунов суетился вокруг крестницы, кричал на всех, кто был рядом. Он то собирался всех выгнать вон, то наоборот был готов всю Слободу сюда созвать. Дверь комнатки распахнулся настежь: широкой поступью вошёл Иван Васильевич, опираясь на посох. Следом вошли и Вяземский с Федькой. Лекарь и служанки только что не испарились, Годунов почтительно склонился, княжна наоборот попыталась приподняться, но государь взглядом остановил её. — Как ты, девонька? — В порядке, царь-батюшка. Только вот ногу ушибла, но мне уже помогли. Мне бы отлежаться пару деньков — и совсем пройдет. — Полежи, пока не поправишься, да в тереме побудь. А как же ты так упала, Забава? — Да мы взапуски решили проехаться… А чего там по пути конь испугался да меня скинул — я не ведаю. Не спросишь же у скотины глупой, — девчонка выжала слабую улыбку. — Всё в жизни бывает, государь. Да и я сама толком не поняла ничего: солнце в глаза ударило. Может, ямка какая была на дороге, может, змея проползала, конь и взбрыкнул. Грозный кивнул, но как он отнёсся к этому ответу, было неясно. — Отдыхай, дитя. Набирайся новых сил. Борис! Пойдём-ка, разговор у меня к тебе есть. И ты, Афоня, иди с нами. Кравчий, едва оставшись с княжной наедине, метнулся к ней, присел на кровать и неожиданно для себя сгрёб её ладошку в свои: крепко, но ласково. — Почему ты не сказала, что это Максим во всём виноват? — прошептал Федька. — Я не видела. Правда, так и не видела. Может, он не нарочно. — Ох, и знаю я его, не нарочно, Забава! А если б ты убилась?! — Я этого не знаю. — Если бы ты сказала, что это он, Скуратова бы казнили. — А вот это мне ведомо. Потому и не стала напрасно наговаривать… Ну казнили бы Максима — а дальше что?! Думаешь, спустил бы Малюта такое? И как потом? Ходить и оглядываться? Жить и всё время бояться? Если ты так можешь — Бог в помощь, Фёдор Алексеевич. А я не могу. Понимаешь? Не могу. — Тебе и не надо бояться, Забава. Я же с тобой. — Со мной, — выдохнула княжна, улыбаясь уже свободнее, теплее. Накрыла их ладони своей рукой сверху, сжала. — А я — с тобой.