***
— Кто в Елькино едет, смотреть, как там дела? — словно невзначай спросил у него государь через несколько дней. Федька даже плечами передёрнул: о таком его спрашивали редко. Он кравчий — его дело знать, что на кухне творится, да пиром править. Он сын воеводы — может по оружным делам съездить. А вот выездами опричными занимается кто угодно, но только не Басманов. Не по его части это: ведь не про надзор поездки эти, а про то, чтоб пограбить, избить, да девок ссильничать. Но про Елькино — ближайшую к слободе деревню не слышать не мог. — Максим Скуратов главный там, вроде. Человек трёх с собой брать собирался, не больше. Максим не куражился, нет. Молодой Скуратов, впадающий в бессильную ярость, крушил, ломал, жёг всё, что под руку попадалось. — Пусть из своих возьмёт одного. Поезжай-ка ты с ним, Федюша. Да Забаву с собой возьмите. Я ей вроде как в награду обещал отпустить её покататься. Одну не могу, а с вами пускай ездит, сколько хочет. Басманов поклонился, надеясь, что государь не услышит скрежет его зубов. Ай да как лепо всё царь-батюшка придумал, ай да как хорошо, аж сил нету! Если они не переругаются в дороге и всё-таки доедут до деревни, то там девчонке станет плохо от вида огня и крови. Если ей не станет дурно там, то станет по дороге, и она непременно свалится с коня. Если не свалится — её Скуратов за ноги и стащит и тогда… Федька остановился. И ногами, и мыслями. Он не допустит. Он не даст. Государев приказ есть, никуда не денешься, и его он исполнит в точности. А Максиму — шиш. Без масла.***
Подсадил княжну на серого конька — того самого, из Рязани. — Из седла не вылезай, пока я тебя не спущу, если хочешь в Слободу невредимой вернуться. Забава успела только ресницами хлопнуть, но Фёдор уже отправился к своей лошади. С ними ещё ехал Олег — дружочек то ли Максима, то ли его отца. Головорез, лихой человек, жадный до криков и стонов бабских. — Ну, тронулись, что ли? — крикнул Скуратов, пуская коня в галоп. До Елькино было чуть меньше шести вёрст, ехать-то всего ничего. Забава легко выдерживала темп езды, заданный мужчинами, её конёк резво бежал, очевидно, не ощущая ни веса хозяйки, ни понукания. Басманов обогнал княжну, поравнялся со Скуратовым. — Ты ж помнишь, Максим, что у нас выезд, а не разграбление деревни? — Белены объелся, дурак? Если хорошо будут себя вести — то выезд, а нет — так и… Чего ты ко мне привязался?! Я не такой, как вы, опричники, мне это всё даром может быть не нужно! Но приказ есть приказ, я не смею ослушаться. Чего я вообще перед тобой оправдываюсь?! — Только попробуй что-нибудь выкинуть в деревне — урою! — Да пошёл ты! — Я тебе всё сказал. Они прибыли в деревню, где опричников встретили, как всегда — с опаской и явной тревогой. Но встретили — вынесли воды коням и молока всадникам. Забава всё время держалась около Фёдора. На людях он не стал спускать её с коня, но отчётливо проговорил: «слезай», и она повиновалась. Девушку откровенно пугало выражение забитой покорности на лицах крестьян. А ещё — еле сдерживаемого гнева на лице старосты. Пару раз он ответил что-то резкое Скуратову, и рука Максима уже тянулась, было, к хлысту, но останавливалась под выразительным взглядом Фёдора. Без грабежа и насилия в деревне было совершенно нечем заняться, поэтому, дав лошадям передохнуть, они засобирались в обратный путь. Ехали совсем молча, но, когда свернули в пролесок, что был буквально в полутора вёрстах от Слободы, Олег мрачно осклабился и сплюнул наземь. — Ну и чего мы ездили?! — Проверить, как дела, — как ни в чём ни бывало ответил Басманов. — Да когда мы проверяли так? — Ты соображаешь? — холодно выдал царев кравчий. — При княжне хочешь кровь пускать да девок портить?! — Я б и её саму… — Рот закрой! — А Олег дело говорит, — протянул Скуратов. — Как будто на ней есть, где пробу ставить. — Только тронь, — процедил Фёдор. — Разговор окончен. Едем, — он сильнее пришпорил коня, переходя с шага на бодрую рысь. Уже во дворе царского терема снял с седла бледную как смерть девчонку. Её заметно потряхивало. — Ну, всё, всё. Выдохни, княжна. Выдохни. — А… они… правда, что они бы… — Да глупости всё. Трепятся мужики, перед друг другом красуются. Нет ничего за этой болтовнёй. — А… — Да хватит тебе трястись, Забава Никитична! Как дитя малое! Больше с нами не поедешь! Пока Басманов приводил в себя княжну, Максим успел добежать до палат царских и откровенно нажаловаться, мол, Федька, препятствует славному делу опричному… Поэтому, когда кравчий вошёл к государю, в него полетел посох — еле увернуться успел… — Ты что это такое делаешь, сукин сын?! — Что ты приказываешь, то я и делаю, — поклонился Фёдор. — Мне Скуратов сейчас всё рассказал, как ты не дал непокорных наказать. — Лжа, царь-батюшка, — с деланным спокойствием ответил юноша, хотя внутри у него точно море бушевало. — Непокорных не было, встретили нас хорошо. А что грабить да насильничать запретил — это правда. — Да как ты посмел?! — Так всё по твоему велению, государь. Я тебя всегда очень внимательно слушаю. Ты сказал: возьмите с собой княжну, я ей в награду выезд обещал. Если бы распорядился наказать девчонку за дерзость — я не то, что Максима и Олега не остановил бы, я б и сам поучаствовал. Грозный выдохнул. — Не пристало княжне юной на кровь смотреть да вопли слушать, — добавил Федька. — Что ж… Верно ты говоришь, Федюша. Может и зря мои опричники везде себя ведут, как дома, ты как думаешь? — Мне думать не положено, Иван Васильевич, — улыбнулся Басманов, чувствуя, что буря опять миновала. — Пускай она иногда с вами ездит. И народу дадим передышку, и княжна Русь посмотрит. Ну и ты, само собой. Под присмотром должна быть Забава Никитична. — А как же… — А вина подлить ты мне всегда успеешь. Верно, сокол мой? Слишком много чувств вызывала в Фёдоре княжна. Слишком много. Его постоянно швыряло из стороны в сторону — из дикой злости в щемящую нежность, которой он и названия не знал. Ну и дочка у князя Серебряного, конечно. Это ж надо так приехать, что б всю здешнюю жизнь переболомутить!!!