Где люди не слышат, где люди не видят...

Как же так получается? Земля всё же кончается Тот, кого ты нежно любил Сейчас от тебя отрекается Окутанный пледом тепла, что сгорает Вонзаясь, как тысячи гроз Своими глазами я сделаю море Чтоб ветер нас вместе унёс Я не чувствую больше ничего Я никак и ничто Сердце отнимут, затопчут и выкинут И ты снова падаешь в жизнь Где люди не слышат, где люди не видят Где люди не умеют любить И в комнате пыльной до пепла сгорает Ещё один бессмысленный день Всё серое стало совсем безымянным В безмолвном дыхании стен Марина Демещенко «Больше ничего»

Журавлики были его слабостью. Он ненавидел свои слабости. Он боялся своих слабостей. Он ненавидел свой страх… Страх преследовал его с самого детства. …Крики. Лязг мечей. Огонь. И кровь. Много крови… …Он не помнил событий того дня. Лишь смутные образы, подобные адскому пеклу преследовали его в кошмарах. Видел ли он смерть своей матери, защищал ли его отец… Ван Чжи не знал. Но страх поселился в его сердце с того самого дня… Ухоженные холёные пальцы с аккуратными полукружиями тщательно подпиленных ногтей складывают первую красную птичку и устанавливают на поверхности массивного стола из тёмного дерева. Страх боли. …Толпа сильных мужчин хватает маленькое тельце, скручивает руки, затыкает рот… …Конечно, на самом деле это были всего лишь два старших евнуха и врач, проводивший процедуру, но в ночи их смутные образы превращаются в армию тёмных демонов, жаждущих не только отрезать его часть, но и разорвать всё его тело в клочья… Ещё одна красная птичка присоединяется к первой. Страх за свою жизнь. …И не важно, сколько раз он уже был на краю, сгорал ли от лихорадки после оскопления, истекал ли кровью после порки за непослушание, избегал ли очередного нападения наёмных убийц… …Не важно, первое это покушение или десятое, ему всё ещё страшно. И рука, держащая пистолет, дрожит перед выстрелом… …Было ли это его первым убийством? Считаются ли те, кто умер от пыток в подвалах Западной ограды? Или те, кому он помог уйти из жизни по велению Его величества? Имеет ли это значение, если страх вновь поглощает его и рождает ярость. Ярость на тех, кто не сумел обеспечить его безопасность, кто допустил предателя в свои ряды, на тех, из-за кого он вновь испытал это ненавистное чувство… …Выпороть стражу кажется верным решением, но к ярости примешивается смутный стыд. Почему Дин Жун смотрит на него так? В чём он не прав? Это то, чему его учили с детства: за проступком следует наказание… …Так же, как верное исполнение поручений Его величества может повлечь за собой чью-то ненависть. Министр Юй не был безгрешным. И понёс своё наказание. Но кто будет винить Сына Неба, если отравленное вино отцу преподнёс презренный евнух. Он не боится Юй Чжэнпэна, однако горькая обида кусает за пальцы и щиплет глаза непролитыми слезами — он запретил себе плакать много лет назад… …Почти всех членов семьи Юй убивают, и страх возвращается… …Деревянный короб кажется невыносимо тяжёлым. Вокруг суетятся стражники, исполняя его приказ, а он может думать лишь о том, что держит в своей руке смерть. Он ещё помнит, как много жертв принёс взрыв три года назад. Разрушенные дома, окровавленные части тел и едва дышащие искалеченные люди, плачущие над своими родными дети и собственная беспомощность. Страх вгрызается в его кости. Он боится смерти и… Третья бумажная фигурка ложится на стол. За окном завывает ветер, и военный губернатор Хэтао натягивает плотнее свой меховой плащ. Страх за чужую жизнь. …и боится, что умрут другие. Бордель полон куртизанок и их гостей. А если в коробе, оставленном ему в «подарок» Ли Цзылуном, действительно лежит то, о чём он думает, это место сравняется с землёй. Кровь шумит в ушах, и предательскую дрожь, волнами прокатывающуюся по телу, не удаётся сдержать… …Дин Жун кивает ему, и Ван Чжи уходит, стараясь сохранить свою походку ровной. Облегчение омывает его всего на мгновение, но тут же сменяется стыдом и новой волной ужаса. Он бросил Дин Жуна наедине со смертью… …В ожидании новостей он по одной скармливает жадному пламени бумажных птичек и молится всем известным богам, чтобы Дин Жун справился… …Суй Чжоу встаёт под дуло взведённого ружья, и удушающий ужас сдавливает горло. Сердце заходится в бешеном ритме, и кажется, что его слышно каждому, кто стоит рядом… …Поиски Тан Фаня продолжаются, и он пытается залить свой страх вином несмотря на то, что это не лучшее решение, и Командующему Западной ограды нужна трезвая голова… Два журавлика устраиваются чуть в стороне от остальных. Страх оказаться бесполезным. Потому что, если ты не приносишь пользу Его величеству, твоя жизнь не имеет ценности. …Солнце, освещающее дворцовую площадь, совершенно не греет, потому что внутренности пробирает холодом, когда император задаёт свой вопрос… …Ты соображаешь, чего просишь? …Не боишься подозрений в измене? …И голова Ван Чжи склоняется ещё немного ниже. Он покорно отвечает своему повелителю и старается не дрожать… …Знай своё место. Он знает. …Но это знание не уберегает его от новых ошибок. И пламя фонаря, на который он упал, покинув покои императора, дрожит. Ничего нельзя скрывать от Сына Неба, ибо, если ложь раскроется, никто не спасёт тебя от Его гнева… Эта птичка кажется более величественной, чем другие, и помещается в центре странной композиции. Страх безответной любви. Но лишь такую любовь он знает. Женщина, заменившая ему мать, его Бодхисаттва, собственноручно убьет его, как только он оступится достаточно сильно, и не имеет значения, как глубоко он любит её, насколько предан ей и Его величеству. Ван Чжи уверен в этом. Но не винит её. Так же, как не винит Тан Фаня. За то, что всегда прогоняет. За то, что назвал продажным эгоистом, не ценящим чужие жизни. За то, что бросил тогда после взрыва и умчался домой ужинать. За то, что сказал, прощаясь в столице. …От тебя ничего хорошего. …Это его своеобразная манера общения. Тан Фань просто смущён и не хочет признаваться в том, что он то как раз будет скучать. Ван Чжи верил в это тогда. Ван Чжи хочет верить в это сейчас. Но писем от Тан Фаня нет уже несколько месяцев, а последнее было столь коротким и формальным, что почти не оставило надежды на то, что их дружба нужна не только ему одному… Ещё несколько журавликов рассыпались по столешнице. В дверь постучали. — Губернатор, вы велели привести заключённого. Ван Чжи не может вспомнить усатое лицо этого стражника. Он отпустил Цзя Куя, едва прибыл на своё новое место службы, и что удивительно, получил впоследствии от него несколько писем, в каждом из которых тот выражал готовность вернуться к своим обязанностям, на что Ван Чжи неизменно отвечал отказом. Не то чтобы, он не нуждался в телохранителе — лица местных бестолковых вояк давно слились в одно безобразное серое пятно — но странное желание сделать доброе дело хоть для кого-то вынуждало его наплевать на собственные нужды, чтобы Цзя Куй мог жить со своей семьёй, а не прозябать вместе с ним на границе. — Веди, — Ван Чжи повелительно махнул стражнику рукой и вновь опустил глаза на листок красной бумаги в пальцах, чтобы не видеть человека, которого тот привёл. Страх предательства. …Его не предавали раньше, но этот страх подспудно жил в нём всегда. И нет ничего удивительного в том, что он лишь усилился после того, как Император назначил его главой Западной ограды. В мире, в котором он рос, главным правилом было «бей первым, если не хочешь оказаться побеждённым», и у служащих в Запретном городе было два пути: тихо выполнять свои скромные обязанности, не привлекая к себе внимания, или же пробиваться к солнцу. Его судьба сложилась так, что он, едва достигший совершеннолетия евнух, выросший на женской половине дворца, оказался в центре презрительного и завистливого внимания всего двора… Был ли у него выбор? Хотел ли он этого? Есть ли какая-то разница, соответствовало ли происходящее его амбициям или он просто плыл по течению? …Независимо от причин, ему не оставалось ничего, кроме как карабкаться выше. Страх и улыбка стали его оружием. Других он и не знал. Его учили, что подчинения проще всего добиться через боль, признания вытягивают пытками, а улыбка скроет от окружающих твои истинные чувства и намерения. Что ещё он мог сделать для того, чтобы выжить, кроме как заставить своих врагов дрожать при звуках своего имени? Был ли другой путь? Тан Фань утверждал, что всегда есть другой путь. Но смог бы он действительно найти иное решение будучи на месте Ван Чжи? Возможно. Ван Чжи хочет верить, что это так. Он хочет верить в идеальный справедливый мир Тан Фаня, но ему это плохо удаётся… …Особенно теперь. Здесь, на границе, когда за окном бушует метель, а за спиной остались пара военных походов, несколько прирученных чиновников и множество решённых проблем… …Назначение на пост военного губернатора было наградой, Императорской милостью — он действительно когда-то мечтал о военных подвигах — так почему же он чувствует себя изгнанником, забытым и бесполезным?.. Мысли разбегаются и путаются, а гора красных журавликов на столе становится выше. …Он ожидал предательства большую часть жизни, а в последние годы особенно сильно, но всё равно оказался к нему не готов. Та тошнотворная волна безнадёжности и отчаяния, что окатила его в тот момент, когда холодное лезвие клинка коснулось шеи, совершенно сбила его с толку. Он и не думал раньше, что потеря именно этого человека обернётся такой болью… …Однако это запоздалое осознание собственной глубокой привязанности никак не могло исправить того факта, что человек, которого он считал буквально своей тенью, самым преданным и самым близким, больше ему не принадлежал… …Он не позволил казнить его, как того требовал закон. Забрал свою самую большую ошибку с собой и запер в темнице на долгий-долгий год… Ван Чжи наконец собрался с духом и посмотрел на покорно ожидающего его слов узника. Простая добротная одежда, тщательно уложенные волосы, привычно склонённая фигура и взгляд, опущенный в пол. Дин Жун выглядел здоровым. И Ван Чжи беззвучно выдохнул, ощутив облегчение. Он, конечно, велел обращаться с пленником хорошо, но сам ни разу не спустился в его темницу за прошедший год, чтобы проверить, как выполняется его поручение. Страх помешал ему. Снова это ненавистное парализующие чувство. Он боялся, что если встретится с Дин Жуном, то начнёт просить его о прощении, просить о милосердии… Начнёт расспрашивать о причинах его поступка, но Ван Чжи не хотел о них знать. Потому что, если у Дин Жуна и была какая-то причина для предательства, то это означало лишь то, что Ван Чжи не заслуживает преданности, а если на самом деле предательства не было… Он думал об этом бессчётное количество раз. Что если Дин Жун лишь пытался его спасти… Тогда получается, что это Ван Чжи предал его. Не разглядел его верности, окрестил предателем и посадил под замок. И чем больше проходило дней, тем сильнее становился его страх. Но Ван Чжи устал бояться. Он больше не чувствовал ничего кроме холода. Снаружи и внутри. Холод раздирал его на кусочки. Превращал душу в пепел, готовый вот-вот развеяться над обширными степями Хэтао. — Подними голову, Дин Жун. — К счастью, его голос прозвучал ровно и не выдал сотрясающего его внутренности волнения, чего Ван Чжи в тайне боялся. — Я позвал тебя, чтобы предложить тебе выбор. — Брови Дин Жуна слегка нахмурились, словно бы он хотел что-то сказать, но Ван Чжи не дал ему такой возможности, и продолжил говорить, торопясь завершить задуманное, пока страх не лишил его голоса. — Ты волен выбрать свою дальнейшую судьбу. Сегодня ты можешь уйти из этого места и отправиться в любую сторону, тебя не станут преследовать. — Он кинул взгляд в окно и усмехнулся сам себе. — Погода не располагает к дальним путешествиям, но я дам тебе достаточно денег, чтобы спокойно переждать зиму и отправиться в путь по весне. — Ван Чжи замолк, давая себе время подготовиться к дальнейшим словам. Пауза затянулась. — Какой же второй вариант? — подтолкнул его Дин Жун, и мурашки пробежали по коже Ван Чжи от звучания этого негромкого голоса, по которому он так скучал. — Ты можешь вернуться на службу и остаться здесь, в моей резиденции. Твои преступления забыты и вычеркнуты из истории, будто их и не было. — Ему потребовалось много времени, чтобы убедить Императора, что обвинения, выдвинутые в отношении Дин Жуна, необоснованны, и всё потому, что сам же доложил о его проступке в те самые первые дни после подавления мятежа. В конце концов, Ван Чжи просто запросил милости для бывшего заместителя в качестве награды за одно из военных достижений. — Ты можешь вновь стать моей правой рукой. — Ван Чжи думал об этом ещё тогда, по дороге из столицы в Хэтао, но Цзя Куй, раскусивший его намерения, неустанно твердил о том, как это опасно. Что если Дин Жун искренне желал ему смерти и, получив свободу, воплотит своё желание в жизнь? Возможно, его увещевания также были причиной того, что Ван Чжи понадобился целый год для того, чтобы встретиться с человеком, согревшим его сердце, а после безжалостно его растоптавшим. Но страх больше не имел над ним власти. И собственная жизнь перестала что-то для него значить. Имеет ли смысл жить дальше, если тебя не радует уже ничего: ни сытость и комфорт роскошной жизни, ни великие победы над племенами кочевников; если друзья забыли о тебе, а повелитель предпочёл бы, чтобы ты отправился вслед за предателями, которых победил. Поэтому, если Дин Жун останется рядом лишь для того, чтобы добавить яду в его утренний чай, что ж, значит так тому и быть. Ван Чжи не будет жалеть о своём решении. По крайней мере, на этом его одиночество закончится. — Вы хотите, чтобы я вновь служил вам, дудзюнь? Почему? — Дин Жун открыто посмотрел на бывшего начальника, и Ван Чжи не стал отводить взгляд. — Твои навыки бесценны. А мне нужен знающий человек рядом. Местные служащие совершенно бесполезны, — ответил он с нарочитым недовольством и спрятал дрожащие пальцы под свой меховой плащ, прячась от холода, который на самом деле шёл изнутри. Потому что в комнате было хорошо натоплено, настолько, что казалось, будто жар от тлеющих углей вонзается в его тело маленькими иголочками. *** «Я нуждаюсь в тебе…» Ван Чжи не произнёс этого вслух, но Дин Жун впервые услышал эти слова так громко, словно бы их прокричали ему прямо в ухо. Так много красных птиц на разделяющем их столе… Они никогда не говорили об этой его привычке складывать бумажных журавликов, но Дин Жун считал, что так Ван Чжи справляется с волнением и, может быть, страхом. Что же так сильно беспокоило его, что стол перед ним теперь был буквально завален этими маленькими птичками? И почему он выглядит таким уставшим? Почему его и без того невысокая фигура теперь кажется ещё меньше в этом объёмном меховом плаще? Дин Жун не понимал, почему его пощадили, почему не казнили как должно, почему увезли с собой. Почему поселили в темнице настолько сухой и тёплой, что скорее походила на уютную келью в убежище, чем на место отбытия наказания. Почему еду ему приносили три раза в день, и выглядела она так, словно была доставлена с личной кухни губернатора. Почему в его камере стоял стол с письменными принадлежностями и шкаф, полный книг, который регулярно пополнялся новыми научными изданиями. И почему Ван Чжи так и не пришёл его допросить. Дин Жун считал, что не заслуживает прощения, поскольку, даже если в конечном итоге он просто пытался уберечь Ван Чжи, это не отменяет того факта, что в какой-то момент разум его под натиском дикой смеси ревности, горя и обиды помутился, и он действительно предал своего командующего, помог его врагам и едва не погубил. А потому он никогда даже не мечтал о возможности быть вновь рядом с Ван Чжи, служить ему. Но сейчас, глядя на его осунувшиеся бледное лицо с красными от бессонных ночей глазами, лицо, которое воскрешал в своей памяти каждый день, уже не надеясь когда-либо увидеть вновь, Дин Жун понял, что готов молить о возможности всё исправить. И раз уж ему дали такой шанс, он больше не будет молча стоять в стороне, и даже если его чувства отвергнут, он сделает всё возможное для того, чтобы вновь увидеть блеск в этих потускневших глазах. — Я останусь рядом с тобой, Ван Чжи, если ты мне позволишь… Сможешь ли ты принять не только мою преданность, но и моё сердце? Полные губы в ответ изогнулись в робкой счастливой улыбке. …Журавлики были его слабостью. Но они же были его силой.