Family Values

Эсми хохотала, согнувшись, сидя на трибуне. Маркус, напротив, был очень серьезен и раздражен: — Нас штрафанули на пятьдесят очков, а вы всрали матч. Что ты так радуешься? Эсми почти плакала от смеха. Она посмотрела на мрачного Маркуса и сказала: — Просто это лучшее шоу, которое я видела. В принципе, вы были неплохими дементорами. Я даже подумала, что вы настоящие. — Да, все бы так подумали, — Флинт был очень зол. — Если бы этот козлище не кастанул патронус. Откуда он, блин, знает такое заклинание? Кто его, блядь, учил? — Может, у них в гостиной Гриффиндора этому учат? — она поправила волосы и начала прикидывать варианты. — В гостиной Когтеврана все обсуждают нумерологию. Это прям гвоздь сезона. Все на ней повернуты. Даже собираются нумерологическую вечеринку устраивать. Не знаю, что это значит, но звучит убого. Девчонки в моей спальне обсуждают способы производства супер духов. А у вас проклятия или что? — Разное, — Маркус задумался. — Проклятия, само собой. У нас же на все спальни проклятия наложены, чтобы чужие не входили. Каждый год обновляем, знаешь ли. Все используют свои привычные, домашние, поэтому всегда можно узнать что-то интересное. Ну, и разные способы помощи в учебе, так сказать. Не совсем разрешенные школой. Но не патронусов же. Это сложная магия. — Каково это, когда тебя сбивает с ног патронус? — девушка, слегка улыбнувшись, взглянула на Флинта. Он покосился на Эсми, но ей вроде и правда было интересно. — Отвратительно. Лучше бы я с метлы упал. Я потом весь день сам не свой ходил. Короче, не рекомендую, — он замолчал, что-то прикидывая, потом сплюнул и поморщился. — Блядь, мне же еще Драной Кошке надо эссе сдавать. Я даже писать их не начал, а уже как представлю наше с ней чудное общение... Говорят, что она такая беспристрастная, мол для нее нет разницы, с какого ты факультета. Херня это! На меня она всегда смотрела, как будто я пожиратель смерти. Или у нее только с квиддичем это, хер знает. — А что за эссе? — Эсми смотрела на него со все возрастающим интересом. Без своей обычной брони крутого капитана он нравился ей невероятно. — Что-то о трансфигурации мебели в животных, вроде. Я не уверен, не помню, — он покачал головой. — Хер теперь мне, а не «Выше ожидаемого» по трансфигурации. Отец прибьет. Эсми, продолжая улыбаться, искоса глянула на расстроенного и немного потерянного капитана слизеринской сборной. Она никогда прежде не видела его таким несобранным и слегка беззащитным. Это было странно, и она спросила: — А ты умеешь вызывать патронуса? — Нет. Нас учили, но у меня не выходит, — Маркус редко говорил о чем-то, что у него плохо получалось. — Хотя у многих не выходит, так что, видимо, не в моей тупизне дело. Люпин говорит, не хватает силы воспоминаний. Говорит, вспомните что-нибудь хорошее. А с этим проблемы. — И что ты вспоминаешь? — ей было интересно, насколько сильным и ярким должно было быть воспоминание. — Полет на метле, — Маркус вздохнул и посмотрел на кольца на стадионе. — Когда я на метле, я чувствую себя таким свободным, что ли... Он говорит, вспомните тот момент, когда вы были счастливы. Я думаю, полет на метле ближе всего к ощущению счастья. Наверное, это оно, — он продолжал смотреть на стадион. Эсми захотелось его обнять, но она не решилась. Вспомнив про чары патронуса, она заметила: — Обычно все вспоминают детство, я так читала, когда читала про патронусов. Я сама не пробовала еще. — О нет, детство — это не про патронуса, — он как-то недобро усмехнулся. — Есть какое-нибудь заклинание, где надо свои самые жуткие воспоминания использовать? Вот там я свое детство и применю. Они замолчали. Эсми немного пододвинулась к нему и внезапно вспомнила: — А кубки? Когда ты выигрывал кубки — это не было счастьем? Ты не радовался? — Это был закономерный итог, — Маркус посмотрел на нее, пытаясь объяснить. — То есть кубок — это хорошо, но как бы объяснить... Я знал, что он у меня будет, это не было неожиданностью. Что все обо мне? Твоя очередь. Какое у тебя самое светлое воспоминание? «Переводит тему», — подумала Эсми, но указывать на это не хотелось, поэтому она решила вспомнить что-нибудь хорошее: — Это сложно. У меня семья совсем непростая. Однажды мы с отцом пошли в кино на маггловский фильм. Мы с ним любим на них ходить. Ему кажется это забавным. Он вообще волшебник, чистокровный, но любит маггловские фильмы. Значит, пошел дождь, мы выбежали из кино, промокли, потом нашли какое-то кафе, забежали туда, пили кофе, смеялись. Было хорошо. Хватит этого? Маркус пожал плечами и сказал: — Хер знает. Я не понимаю в этом. Люпин в последний раз давал нам нюхать амортенцию, слизеринцам, у которых не очень с хорошими воспоминаниями. Говорит, попробуйте, может, вспомните по запаху какой-то момент, который сможете использовать. — И как? — она никогда не слышала про такой способ, но что-то в нем было. — Не знаю, — Маркус снова смотрел на стадион. — Сказал неделю думать, потом будем пробовать. Вот думаю. — И что у тебя за запахи? — Это личное вообще-то, — Маркус переплел пальцы и задумался. Можно было отстать, но было интересно, поэтому Эсми вздохнула и начала рассказывать: — А у меня амортенция всегда пахнет стадионом. Я с отцом часто ходила. Смесь запахов дерева, краски, людей, напряжения. А еще пирожные с фиалками, — она вспомнила засахаренные фиолетовые цветы на покрытых пудрой маленьких пирожных и улыбнулась. — Они продаются в Париже, недалеко от дома отца, я больше их нигде не видела. Он мне их всегда покупает. А еще запах асфальта, который плавится на солнце, и запах пыли. Летом в городе жарко и асфальт плавится. Вот как-то так пахнет мое счастье. Маркус некоторое время задумчиво смотрел на стадион, потом, расцепив пальцы, посмотрел на левую ладонь: — Перчатки. Кожаные перчатки и порошок, чтобы квоффл не скользил, и еще мазь для полировки метлы. Вот это все вместе. Еще запах сада после дождя. Когда тепло, но земля еще сырая, а цветы уже повсюду. Мы в детстве, когда еще дед был жив, жили в маленьком домике за городом, у нас был свой сад. Мать там что-то выращивала. На самом деле, как мы там жили, я помню плохо, а вот запах помню и сам сад. А еще запах сарая для метел. Когда заходишь внутрь, там пахнет деревом, пылью, мазью для метел. И такая тишина... Я раньше иногда утром уходил в сарай для метел, просто сидел там в одиночестве. Это успокаивало. Да и сейчас иногда так делаю. Они оба задумались, потому Эсми неловко попросила: — А расскажи про самое ужасное воспоминание. Флинт слегка повел плечами и нахмурился: — Тебе зачем? Кошмары будут сниться, всех своих ворон перепугаешь. Они снова замолчали. Он не сказал «нет». Эсми казалось, что она ступила на треснувший лед, но что-то требовало идти дальше. Если было время для самых страшных вопросов, то оно наступило. — Ты видишь фестралов? — почти выдохнула Эсми. Маркус помолчал, потом коротко сказал: — Вижу. А ты? — И я вижу, — она знала правила этой игры. Хочешь узнать, рассказывай первым. — У меня была подруга, Элиза, лучшая подруга, почти как сестра. Однажды она умерла. Я ее держала, а она смотрела мне в лицо и умирала. Она повторяла «Эсми, Эсми», и с каждым словом у нее изо рта все сильнее лилась кровь. А я держала ее и не знала, что делать. Мне нужно было звать на помощь, а я не могла, у меня язык как будто прилип к нёбу. И она умерла, глядя мне в глаза. И я не думаю, что ты меня испугаешь сильнее. — Это был яд или проклятие? — спокойно спросил Маркус. Она боялась, что он начнет ее жалеть, но после его вопроса она практически слышала, как крошатся льдины под ее ногами. — Это был передоз, — Эсми почувствовала, как она провалилась в ледяную воду с головой. — Она была наркоманкой? У всех наркоманов один конец, — выплюнул Маркус. Эсми задохнулась. Сказать вслух было сложнее, чем вспомнить. Она почувствовала, как по щекам текут слезы. Она попыталась незаметно их вытереть и подумать о чем-нибудь другом, чтобы слезы прекратились. — Блядь, Эсси, черт, я не хочу, чтобы ты плакала. Я просто так спросил. Просто наркоманы обычно все конченые и они обычно всегда помирают. — Нет, нет. Все хорошо. То есть все нехорошо. Мерлин. Ладно, — она повернулась и посмотрела ему в глаза. — Я тоже употребляла. Разное. И зелье, и маггловские наркотики. В основном маггловские. И когда Элиза умерла, я тоже была обдолбанная, поэтому не смогла никого позвать. А потом я их очень много пила, ну, зелий, чтобы забыть это все. Потому что мне все говорили, типа, живи дальше, забудь про это. А как жить дальше? Как забыть? Элизу забыть? Нашу дружбу или то, как она умерла? Что забыть? Это же не забыть самой. Зато можно забыть, если смешать умиротворяющий бальзам и живую смерть. Отличная смесь. Не пробовал? Ну, и магловское, конечно. Героин, метадон, разные транквилизаторы. Ты вроде живой, но ты ничего не чувствуешь. Ведь этого же все ждали, да? Но из-за этого я не только Элизу, я многих моментов после не помню. А однажды я что-то перепутала с дозировками. Хотя это было предсказуемо. Я тогда была в не очень здравом уме, были отходняки от метадона, в общем, я пошла в ванну и меня там отрубило, и я почти утонула. Потому что уснула и ушла под воду. Меня еле спасли. Начали выяснять, в чем дело, а я под зельями и наркотой. Перетрясли всю школу, а у нас были те, кто снабжал нас этим всем. И был жуткий скандал. Оказывается, кроме меня и Элизы, еще у нескольких человек были проблемы. И кроме Элизы еще двое умерло, но это замяли. Шармбатон ведь приличное заведение, а не школа для наркоманов. Еще все считали, что я пыталась суициднуться, что, кстати, неправда. Меня сдали в лечебницу, там меня вылечили, все зелья вывели из организма, сказали, что мне просто стоит не думать об этом и желательно все забыть. А потом родственнички решили, что меня надо перевести в Хогвартс, типа, это школа на меня так плохо влияла, а не потому что у меня на руках умер самый близкий друг, и вот я здесь, и ты первый человек, кому я это рассказала. Она отвернулась, прикрыла глаза. Слезы текли, словно впервые за все эти месяцы. «Впервые» — подумала она. — В общем, я не та, с кем тебе следует общаться, я не хорошая и не правильная. Маркус молчал, Эсми боялась посмотреть на него, поэтому смотрела вперед. «Он сейчас встанет и уйдет», — думала она про себя. — «Встанет и уйдет». Потом она услышала, как Маркус вздохнул и заговорил: — Когда я был мелкий, мне было три-четыре года, меня периодически оставляли с моим психованным дедом. А он проводил жуткие ритуалы, чтобы наложить проклятия на предметы, и часто для этих ритуалов следовало убивать людей. В основном маглов, но может и несколько магглорожденных, я не уверен. Мать запрещала оставлять меня одного, поэтому он брал меня с собой. Так что я видел, как вырезают сердце из груди живого человека, в очень раннем возрасте. Кровища обычно фигачит во все стороны. Мне частенько попадало, на лицо, на руки. Мерзотное ощущение, потому что она еще теплая и липкая. Мать говорит, что в таком возрасте никто ничего не запоминает, но я помню все. В общем, это ни хера не весело. Еще в детстве, чтобы я ее слушался, мать накладывала на меня империо или подливала зелье покорности. У нее в семье так было принято, и она до сих пор считает это нормальным способом воспитания. У меня, кстати, из-за этого детские воспоминания слегка размыты, но мне еще повезло, на меня она их не так долго накладывала, как на Кассиуса. Да и я сам по себе поспокойнее был. Потом ей отец запретил. Это влияло на здоровье и психику, а он решил сделать из меня игрока в квиддич, и с семи лет я играю в квиддич. Но это неплохо, потому что я люблю квиддич. Все мое детство — это тренировки, разбор матчей, тренировки, разбор матчей. За любое неповиновение он бил либо херачил проклятиями и невербалкой. Бил сильно, у меня были переломы. Все знали, и это считалось нормальным. Что это не совсем нормально, я узнал, когда в Хогвартс пошел. Не помню, что был за косяк на первом курсе, но Снейп позвал к себе, типа для беседы и наказания. А я знал, как меня дома обычно наказывают, и говорю Снейпу: «Давайте, вы мне кости на левой руке ломать будете, а то на правой они чуть хуже срастаются, да и я правша». Он сначала думал, что я шучу, а потом, когда понял, что не шучу, подофигел. Объяснил, что в школе только отработки будут как наказание. До сих пор считаю, что это ни о чем. Поэтому Костерост у меня под рукой. Отец всегда говорил, что я либо сломаюсь, либо стану тверже. Если я сломаюсь, значит, я не его сын. Я не сломался, но с тех пор не перевариваю нытье и когда меня жалеют. А вот Кассиус ломался и истерил. Кассиус ненавидит меня с детства. Я говорил тебе, что всадил ему в шею нож. Такие разборки были в порядке вещей. Он применял ко мне Круциатус и вообще всякие проклятия. Поэтому у меня отлично прокачаны невербальные защитные чары. Я тоже применял к нему разные темные заклятия и Круциатус, но раза два. Непростительные мне даются не очень хорошо, наверное, я его не так сильно ненавижу. Когда в последний раз мы чуть не разнесли полдома, отец взял с нас обеты, согласно которым мы не можем причинять вред людям при помощи магии, — он показал запястье. — Это очень ограничивает. У меня постоянно ощущение, что я вдохнуть полностью не могу, что я как будто заперт. А наркоту у нас употреблял Кассиус. Тут я пас. Он же зельевар, мог сам сварить что угодно и обдалбывался этим. И его так крыло иногда. Я понимал, почему он так делает — он пытался убежать из ада. У меня для этого был квиддич. Ты ведь тоже пыталась убежать, только это тебе не светит и никому не светит. Люпин пытается рассказывать, что мы можем стать светлыми волшебниками, но светлые волшебники в аду не выживают, только черти, по-другому никак. Напомни, это с тобой не следует общаться? Это ты неправильная? А насчет дерьмового детского воспоминания — подчеркни, какое тебе нравится, — Маркус усмехнулся. Эсми пристально посмотрела на него, потом придвинулась вплотную и положила голову ему на плечо. Маркус сгреб ее в охапку и прижал к себе: — И еще, знаешь, когда ты выходишь на игру, а весь стадион тебя ненавидит, и все просто мечтают, чтобы ты облажался, а лучше вообще сдох. И все думают, что мне пофиг, что я такой непробиваемый. Я правда такой, но почему за нас никто не болеет? Почему все всегда на другой стороне? Факультет — да, они болеют, но это больше из солидарности, они болеют за факультет, а не за нас. Это же, блядь, почти невыносимо, когда тебе никто не рад, когда никто за тебя не переживает, — он уткнулся в ее волосы. — Твои волосы. Еще моя амортенция пахнет, как твои волосы. Шампунем или чем там. Я помню, нес тебя в больничное крыло и думал, какая ты красивая, что ли. Не внешне, а как-то... хер знает. Эсми закрыла глаза, прижимаясь к нему сердце билось так сильно, что она боялась, что ей не хватит воздуха. Она выпуталась из объятий Маркус, посмотрела на него и негромко сказала: — Я всегда буду на твоей стороне, даже если весь стадион будет против. И моя амортенция пахнет тобой. Сначала тобой, потом всем остальным. Ты даже не представляешь, как мне страшно это говорить. Флинт словно впервые в жизни выдохнул, отпустил себя. Она чувствовала в нем какую-то потерянность и беззащитность, как будто бы он убрал все барьеры и стены. Тогда Эсми придвинулась к нему, руками обхватила его плечи, коснулась своим лбом его лба, своим носом его носа своими губами его губ.