Белоснежный лотос

Бежать. Бежать быстрее нагоняющего света факелов, быстрее свистящих острых вражеских стрел, быстрее грохота копыт маньчжурских коней. Быстрее, к реке. По ней на запрятанной лодке убраться из столицы к доверенным людям. Юнги, семнадцать лет беспечно живший во дворце, не знавший труда, кроме тренировок с мечом, не знавший грязи, кроме слов и борделей, со скоростью ветра, путаясь в гонрёнпо, стремительно спешил через город к полям. Петляя по узким улочкам, наполняющимся чужаками с запада, тонгун жалел, что не успел сменить одежды перед побегом — три круга вышитых золотых драконов на чёрном шёлке блестели в огне факелов, выдавая ванседжа с потрохами. Он старался не слушать пронзительные крики слуг, истошные вопли испуганных, один за другим испускающих дух знатных господ, лязганье кованого железа, гулкие звуки впивающихся в тела наконечников стрел, громкое ржание раненых коней, хлюпанье густой крови под ханьскими ботинками. Пробежав по тёмному дальнему переулку, тайным ходом ведущему вон за столичные стены, он, убедившись, что погони нет, пригнулся по росту полевой травы, хищным быстрым тигром пробираясь к воде. Где-то там, на берегу, в куче оборванных веток под заплатанным покрывалом спрятана старая лодка. Высокая колючая трава и режущие ветки тёмных редких кустов били по лицу, закрывали обзор, попадая в глаза, застревая в тугом светлом пучке. Ночь выдалась безлунная на удачу горе-наследнику, безуспешно искавшему путь к спасению. Найдя, наконец, судно, тихо отшвартовав его, Юнги, стараясь не издавать ни единого всплеска, грёб на юг. К утру он, изнурённый, валящийся с ног, не чувствующий рук, добрался до доверенного, живущего в лесной деревушке близ портового города. Намджун встретил его радушно, тут же предлагая обмыться, сменить одежды, отоспаться, поесть, а позже заняться делами государственными. Юнги всегда нравился этот спокойный и уверенный во всём отставной, но всё ещё лучший в его глазах воин страны, и он хорошо понимал, почему отцу так не хотелось давать вечную увольнительную. Этот крепкий, широкоплечий зрелый мужчина мог ещё не раз постоять за честь великого государства. Когда тонгун проснулся от беспокойного сна, Намджун уже сидел за низким деревянным столом на подушках, перебирая карты и какие-то свитки, видимо решая, что делать с наследником дальше, собираясь отправлять гонцов во все концы, где можно будет укрыть ванседжа. Юнги, умывшись, распустил светлые длинные волосы из потрёпанного пучка и принялся расчёсывать их гребнем перед маленьким круглым зеркалом. — Ваше Величество, как спалось? Позвольте мне помочь, — Намджун подарил Юнги ослепительную улыбку. К сожалению, Юнги пока не может ответить ему тем же. — Я сам. И ты, Намджун, зря стараешься. Я не стану прятаться, — воин на это лишь вздохнул. — Я буду мстить, даже если мне уже не удастся вернуть королевство, — такой решимости и твёрдости видавший не лучшие времена отставной не встречал никогда. Его глаза полезли на лоб, когда он увидел, как светлые локоны — гордость любого знатного человека — безвольно упали под ноги тонгуна. Плохого же мнения он был о царском сынке. Через неделю Намджун проснулся в пустом доме, уверенный, что раз ванседжа ушёл сам, то точно знает, что делает. Юнги точно знал, что делал, когда поступил на ханьский торговый корабль юнгой, назвавшись безродным сиротой Фучоу. Капитан судна, похоже, не особо собирался разбираться кто там и откуда, главное, что руки целы, ноги на месте да спина крепкая. А Юнги это было на руку, незачем людям знать, что он не ханьский вовсе, хоть и говорит чисто на их наречии. Фучоу, ступившему на судно, сразу же дали работу — надраивать палубу до блеска. Непривыкший работать руками, как бы ни старался, путного ничего не сделает. Раньше плети раздавал Юнги, теперь плети раздают для Фучоу. Грузный боцман, серьёзный мужчина с тяжёлой рукой, не щадил нежной царской спины, будто верил, что безродный мальчишка виноват во всех багровых реках крови ханьцев. Матросы то и дело лезли к симпатичному молодому пареньку, но узнав, как остры его зубы, как некрепко сидело ухо в голове их кока, и как стойко юнга может перенести двадцать ударов плети разъярённого боцмана, отстали, зауважали. Тонгун старался, работал, ночами не спал, представлял, как вонзит меч по самую гарду, прибивая ханьского ублюдка насквозь к его трону. Пусть умрёт так же, как умер всеотец Чосона. Ведь Юнги отца любил, никогда не желал ему болезни или скорой смерти, только лишь чтобы побыстрее занять его место и к рукам прибрать обширные богатые земли. Юнги и сестёр любил, всегда ему помогавших и защищавших маленького братца, но не успел он до их покоев добраться — комнаты вспыхнули, словно облитый маслом факел, пожирая красивейших девушек столицы, запертых внутри. Время шло, Юнги, вышедший с торгового корабля, обосновался на маньчжурских землях, уже как два года грабежом и разбоем помышляя. Собравший целый военный отряд сирот и неприкаянных Фучоу прославился своими поступками по всему государству. Забирая деньги и золото у ожиревших ханьских чиновников, он разбрасывал по ночам монеты и украшения по всему городу, который решил в этот раз навестить. Его имя стало синонимом божественной кармы для тех, кто был нечист делами, кто прибирал к рукам слишком много, был жаден и жесток. Его имя было возмездием. Его имени молились бедные, и его имя проклинали богатые. — Отобравший всё должен потерять всё, — часто говорил Фучоу своему отряду, рассевшемуся перед костром в ожидании новой наживы. Желание мстить в тонгуне поднималось, росло и крепчало с каждым ограбленным вражеским толстосумом. А сражаясь с наёмниками и стражниками, упражняясь в мастерстве меча, придумывая новые виды засады, предводитель бандитов достиг такого уровня владения оружием, что Намджун ему и в подмётки не годился. Когда каждый день — битва, закаляешься шипастой булавой. Через три года от вступления Юнги на земли врага его имя — безродного бунтаря Фучоу — звучало громче, чем имя правящего вана — Чжана Исина. Чжан Исин был сыном дракона, отважным, справедливым, лучшим воином среди всех поколений земли маньчжурской, легендарным и бессмертным. Уже пять поколений он проводил своими мудрыми глазами, но всё жил и правил, и никто не смел сомневаться в его силе и власти. С его именем в мыслях рождались, с его именем на устах погибали. У вана ладони чесались при упоминании юрко уходившего от стражников Фучоу, так хотелось своими глазами увидеть юношу, превосходившего в мастерстве меча всех воинов королевства. И ван желал проверить, сможет ли разбойник преодолеть последний порог к величию — Чжана Исина. Приказ «приведите Фучоу» звучал устало и тише шуршания шёлковых одежд, но во исполнение начал приводиться немедленно. Отряды стражников, военной и городской полиции поджидали на каждом углу, облачённые в чёрное невидимые наёмники прятались на каждой крыше. Разбойник Фучоу был приведён во дворец к ногам вана через четыре дня, десять километров нескончаемой погони, двенадцать раненых, одного выстрела пронзающей плечо предводителя стрелы и плотное кольцо ханьских копьев с красными флагами вокруг выдохшейся оборванной шайки. Крепко связанного Фучоу, с закрытыми грубой тканью глазами приволокли к подножию высокой и широкой мраморной дворцовой лестницы, ведущей к главному входу во внутренние залы. По обе стороны на ступеньках стояли вооружённые до зубов солдаты, с тыла и флангов у подножия ровным строем, в боевой готовности стояли копьеносцы с отличительными красными флагами, прикреплёнными под остриём. Приволокший Фучоу командующий грубо сдёрнул с лица разбойника повязку. Взгляду предстал строгий, резной драконами, позолоченный трон из чёрного дерева. Трон коронованного ублюдка, но его самого предводитель нигде не видел, сколько не пытался высмотреть. Он появился из боковых дверей, окружённый свитой. Подойдя к трону, сын дракона остановился, безучастно смотря вниз, на избитого, испачканного кровью, раненого легендарного Фучоу. Точёный, сделанный будто из белого мрамора, плавный и гибкий, опасный император и неотёсанный, грязный, позабывший манеры и потерявший умение вести себя сирота тонгун вперились друг в друга глазами. Юнги желал сожрать, Исин — подавить. — Я много слышал о твоих деяниях, Фучоу, — Чжан Исин говорил медленно, низким вкрадчивым голосом, так, будто ему давно надоело с кем-либо словами меняться. — И сейчас я хочу увидеть, насколько ты хорош в мастерстве меча. Ханьский ублюдок смотрел с издёвкой, сверху вниз, пренебрежительно. Хочешь победить — начни с битвы разумов и эмоций, подавляй, смотри свысока, уверенно. Его чёрные волосы обрамляли неестественно светлое лицо, подчёркивая острые, но приятные его черты. Не зря его в народе звали лотосом. Фучоу смотрел с вызовом, бесстрашно, на дне его глаз плескалась ненависть, и ван видел, сколько в этих глазах силы и мощи. Жаль было бы терять такой драгоценный самородок — драконья сущность собирать сокровища. Человека с нефритовым стержнем вместо позвоночника нелегко найти. — Хочешь увидеть — сразись со мной и, я клянусь, ты последний раз видишь небо! — что есть мочи кричал Фучоу, тут же чувствуя, как оттягивают его вороные теперь уже волосы, приставляя холодное лезвие к горлу. Ван лишь усмехнулся, «принимаю вызов», и слегка повёл рукой — удивлённый командующий отодвинул меч. Ишь, какой смелый. И не страшно ему головы лишиться. Чжан Исин, ровным, твёрдым, но плывущим шагом принялся спускаться по лестнице. Его ханьфу дёргалось лишь снизу, задеваемое обувью. Ниспадающий спокойный чёрный шёлк идеально подходил бледному лицу. Строи вооружённых воинов тут же зашевелились, смыкаясь, пряча вана внутри. Представ перед наглым Фучоу, приказав войску расступиться, он вытянул выглядывающую из-под рукава фарфоровую свою руку к командующему, ожидая меч, не отрывая взгляда от бури ненависти напротив. Вот он, здесь, рукой достань. Убить бы его прямо сейчас, и голова болеть не будет. Переняв меч, Чжан Исин со скучающим видом ожидал, пока Фучоу освободят от пут. Разбойнику протянули его клинок. Войско замкнулось кругом, оставляя двоих воинов внутри. — Бьёмся до одного удара. Победишь меня, выполню твоё желание. Проиграешь, будет, как я скажу. Идёт? — Чжан Исин, хитрым прищуром наблюдая, ухмылялся, самодовольно вертя меч в руках. — Идёт, — процедил Юнги, «бессмертная, хитрая ты ханьская тварь» решив не озвучивать. В Юнги ярость рокотала, кипятила кровь, глаза красным из-за неё наливались. Это был шанс для тонгуна убить того, за кем он шёл столько лет непролазными тропами. И он шанса не проворонит, пусть даже он лишится жизни в ту же секунду, как вонзит меч в сердце бессмертного. Но Чжан Исин знает, что от простого кованого клинка сыну дракона никак не умереть. Воины поклонились, командующий дал знак начинать. Меч Юнги взлетел в воздух быстрее. Тонгун замахнулся сбоку, ожидая порезать ханьский лотос, но тот оказался проворнее, мгновенно отразив атаку. Воины бились, высекая искры из ударов закалённого железа. Юнги бился отчаянно, отдавая всего себя до последнего, чуть не пропуская внезапные хитрые атаки императора, обрушивал на ханьца удар за ударом. Чжан Исин бился, заражая спокойствием и хладнокровием, его чёрное ханьфу будто танцевало вместе с ним, когда он ловко уклонялся от меча противника. Ухмылка трогала уголки его губ всякий раз, стоило Юнги в спешке выставлять оборону против очередной проворности сына дракона. Даже будучи слабее и изящнее чосонца, ханец бился достойно. Наконец, он повержен. Фучоу, ослеплённый гневом и ненавистью, стоя на коленях, истекал кровью, пачкая вымощенную камнем площадь перед дворцом. Чжан Исин, смотря в глаза проигравшему, усталым голосом заявил: — Каким бы хорошим мастером ты не был, твои чувства — твой главный враг. Не справишься с собой — не справишься ни с кем, — игнорируя прилетевшее рычание «не учи», приблизился к заляпанному кровью, разгневанному лицу. — Мои условия: ты остаёшься служить мне верой и правдой, а шайка твоя отправляется на тот свет, — Юнги смотрел исподлобья, сжигая заживо, плевался кровью, явно не соглашаясь, но выбирать не приходится. В тёмных омутах напротив бездонное сильное море плещется, притягивает и манит. Предводитель виновато прикрыл глаза, заранее начиная молиться за упокоение душ его товарищей, а, подняв веки, он встретился с остекленевшими взглядами катящихся по камню голов его верной дружины. — Фучоу. Умно. Но какое твоё настоящее имя? — спросил у него Чжан Исин спустя год после битвы на площади дворца, когда Фучоу, стоявший перед троном с опущенной головой, перестал при каждом удобном случае пытаться императора убить. Сын дракона строго приказал разбойника не трогать, обходиться с ним, как с дорогим гостем. Доброе слово и кошке приятно, хорошее отношение — ключ к людям. Фучоу стыдился. Думал о своём решении отомстить и сомневался, глядя в бездонное море. Оно не лгало, было мудро и щедро, такое не могло творить зверства, справедливо обходясь с каждым, воздавая по заслугам. — Мин Юнги, — тонгун знал, что скрывать бесполезно. — Спасибо за честность, Мин Юнги. Ты должен был унаследовать чосонский трон, — Исин утверждал и, в отличие от Юнги, был совершенно спокоен и совсем не нервничал. Сердце тонгуна было готово раздробить его хрупкую грудную клетку. — Но твой отец предал меня и свой народ. Юнги резко вскинул голову, неверяще глядя во всегда говорящие правду глаза. Он уж было вступился за отца, но Чжан Исин, встав, медленно приближался к нему. — Я сын дракона, от меня ничего не укрывается, Мин Юнги. И когда я увидел перед собой Фучоу, я понял всё, — император ходил вокруг тонгуна, наконец, остановившись прямо перед ним, гипнотизируя того тёмными, как беззвёздная ночь, глазами. — Да, твой отец решил не повиноваться мне. Но ты и так всё знаешь, верно? Юнги словно обожгло, он до побелевших костяшек сжал кулаки. Все эти годы его слепила жажда мести, жажда ханьской крови. А теперь всё было видно, как днём. Ван Чосона пал, пытаясь подставить вассалов империи Хань, развязать войну. Ханьский ублюдок лишь защищал своё государство и мирный народ разрозненного Чосона, предотвратив ненужные кровавые бойни, которые и так немало гектар земли обагрили. — Верно, — сухо ответил понурый чосонец. — Я буду звать тебя Чи, — всё так же устало, безмятежно, но с озорным огоньком во взгляде. — Завтра докажешь свою преданность. Чи отправили на север, подавлять восстание, и он успешно справился со своим первым поручением. Год тренировок в ханьском стане и регулярные попытки позариться на жизнь правителя, предотвращаемые хорошо обученной стражей, сделали своё дело. Чи был крепче крепкого, сильнее сильного, проворнее хищника, искуснее каллиграфов. Воины брали с него пример, и вскоре Чи дослужился до командующего. Он доказывал свою преданность и верность на протяжении долгих лет, став лучшим другом императора, его верным соратником. Народ, узнав настоящее имя Юнги, дал двоим не разлей вода прозвище «Белоснежный лотос». Юнги доказывал и никогда не подводил, заслужив подаренные ему сыном дракона бессмертие и легчайший меч, подстать его стержню, из нефритовых нитей, ковавшихся далеко за маньчжурскими землями. Чи так и не победил императора. Император знал, что Юнги вполне уже способен одним движением поразить ханьца, но из уважения и преданности чосонец не станет. Много лет прошло, сменилось ещё одно поколение, и Чжан Исин всё меньше радовался солнцу, всё теснее чувствовал себя в собственном теле, становился всё неразговорчивее и всё более уставшим. Чи поникшего друга всегда развлекал, часто выводил за пределы дворца, где они творили небывалые безумства. Однажды сыну дракона даже пришлось показать королевскую печать, чтобы белоснежный лотос не взяли под стражу за бесчинство по ночам, приняв за разбойников. Но ничего боле не радовало императора, ни охота, ни бои, ни развлечения, ни горячо им любимые книги. Чжан Исин растворялся с каждым днём, становясь всё отрешённее, всё чаще смотрел бездне в глаза, всё чаще погружался в темноту к демонам. Спать становилось невыносимо, каждую ночь сын дракона сгорал заживо, чувствуя, как рвётся наружу его древняя сущность, как сжирает его изнутри, распарывает душу цепкими острыми когтями, пронзает неистово колотящееся сердце режущими клыками. Ни слуги, ни лекари, никто не мог помочь ханьцу. Лишь рядом с верным воином сущность не пыталась исполосовать императорские кишки, и Чжан Исин крепко спал только в покоях Чи, который тихо сопел под боком, перед этим обязательно убаюкивая императора диковинными историями. Часто Чжан Исин не мог насытиться и сотнями разнообразных блюд, расставленных перед ним, он заедал раздирающую, полосующую грудь боль тарелками безвкусной и казавшейся совершенно пресной, еды, сдерживаясь, чтобы не кричать каждую секунду от режущих, пронзающих нутро клыков. Но стоило Чи появиться в дверях, заботливо поставив переданный ему слугами поднос перед императором, как первобытный уничтожающий голод мгновенно стихал, боль отступала, и Чжан Исин мог, наконец, есть, чувствуя прекрасный вкус еды. Это наводило императора на самую безумную мысль. Чжан Исин был убеждён, что Юнги такой же сын небес, как и сам ханец. Он нашёл, что искал. За долгие годы бесконечной жизни сын дракона подарил бессмертие лишь одному человеку, достойно принявшему его. Он доверял своему верному и преданному главнокомандующему и советнику всё. Даже свою смерть. — Звал? — Юнги привычно зашёл в покои императора одним грозовым вечером, вальяжно рассевшись на подушках, с беспокойством глядя на друга, камнем лежащего на кровати, отрешённо смотревшего в потолок. — Фучоу, — Чжан Исин вспомнил давно канувшее в лету, за стенами прогремел гром. Главнокомандующий напрягся, застыв, дар речи потеряв. Неприятно колющее чувство всколыхнулось в груди. — Ты же хотел пригвоздить меня к трону? — Исин, я не понимаю, — Юнги действительно не понимал, паниковал. Сердце бешено зашлось, неистово стуча тысячами копыт ханьских бронированных лошадей. — Я устал, Фучоу. — Прекрати называть это имя. — Это не имя, Фучоу. Это то, что ты есть для меня. Юнги вскочил с подушек, быстрыми шагами подходя к кровати. — Исин, что происходит? — главнокомандующий был обеспокоен, противное чувство неизбежного горя разрасталось всё сильнее. Он часто видел друга в подавленном настроении, часто поддерживал его, возвращал к жизни, но таким, будто готовящимся умереть в любое мгновение — никогда. — Фучоу, Чи, фучоу. Ты должен совершить то, зачем здесь появился изначально, — наконец он посмотрел ему в глаза. — Это закон. — Я не хочу, Исин. Ты бы смог убить меня? — Юнги присел на край кровати. — Я умоляю тебя, Мин Юнги. Ты должен, — снова ударил гром. Император редко звал Чи настоящим именем. Исин, резко подскочивший с кровати, проплыл по комнате, доставая из сундука резной, украшенный разноцветными камнями серый клинок, протягивая его Юнги. — Я сын дракона, Юнги, мне пора. Отправь меня домой. Чжан Исин, моляще смотря в глаза единственного своего друга, хватая его за руки, чуть ли не целуя их, падая на колени, просит, плачет, мечется, клинок направленным в сердце держит, и Фучоу действует. Лезвие ушло в бешено колотящееся драконье сердце по самую рукоять, кровь тёмным влажным пятном расползалась по чёрному шёлковому ханьфу. Исин застывает, задыхаясь, кашляя ошмётками крови, пачкая начищенный слугами мраморный пол, а после и простыни с подушками, когда Юнги укладывает умирающего императора на постели, успокаивающе гладя его лоб. Клинок так и остаётся красиво блестеть камнями вместо драконьего сердца. Сущность, грызущая, обгладывающая, наконец, успокоилась, могуче и устрашающе глядя в бездну закрывающихся императорских глаз. Щёки обожгло солёной влагой, душа Юнги сжималась при каждом предсмертном дёргании императора. Юнги беззвучно ронял слёзы на точёное, бледное, застывшее навсегда лицо. Ханьский лотос увял, не оставив после себя ничего, кроме величайшей и сильнейшей империи, крупнейшей и непобедимой армии, богатых и плодородных земель и одного разбитого, рыдающего чосонца. Слуги, вошедшие в комнату, с визгом разбежались передавать великую весть о павшем сыне дракона. Сыне дракона, который скоро вернётся домой. Гром прогремел три раза подряд, но Юнги так и не сдвинулся, бережно сжимая хладеющего ханьца в объятьях. Чи не сможет жить без своего лучшего друга. Зачем подарил ему бессмертие, если решил оставить в одиночестве, если не с кем ему больше вечность разделить? Вынув из сердца лотоса клинок, он погрузил его в свою грудь. Обещал преданность и верность, доказал их — он служил одному вану, и другим он не станет присягать. Медленно испускающий дух, прежде, чем отключиться навсегда, он увидел забежавшую в комнату всполошенную свиту, яркую вспышку света и огромную чёрно-золотую морду дракона, янтарные глаза которого узкими вертикальными зрачками пристально вглядывались в душу напротив. Дракон выгибался в разные стороны, ломал своим могучим, закручивающимся хвостом стены и потолок покоев. — Исин, — Юнги, протянувший руку, тотчас был обхвачен тёплой влажной пастью. Ошеломлённые слуги глядели в проломлённую крышу, столпившиеся на площади зеваки — в облака, и видели резво извивающегося, словно первородный змей, удаляющегося в тёмные грозовые небеса огромного чёрно-золотого дракона. Наконец, свободного, раскрывшегося, познавшего дом. О белоснежном лотосе ханьцы вспоминают до сих пор, особенно если стоит начаться грозе, а некоторые проходимцы и завсегдатаи кабаков даже утверждают, что видели резвое, отдающее золотом существо в облаках, а верхом на нём, держась за ветви сверкающих в свете молний рогов, сидел облачённый в чосонские одежды темноволосый разбойник.