Дары Матери Слез

Город, лишенный людей       Не следует позволять созданному людьми долго оставаться без людей. Без рук, голосов, дыханий, без людского тепла. Питаемым лишь людским страхом. Городу неважно, каковы ли причины страха; город видел иссушающие моровые поветрия, когда по камням его мостовых брели и падали замертво пораженные черной немочью, а оставшиеся в живых дрожали за стенами домов, как дрожат и сейчас. Город видел все.       В городе, где люди прячутся за стенами домов, в городе лишенном людей, слышатся печальные вздохи тех, кому приводилось ранее ходить по его улицам, топтать камни брусчатой мостовой кожаными подошвами ловко сработанных башмаков, сафьяновых туфель, ботфорт воловьей кожи.       В городе, где нет прохожих, по камням, древним и вечным камням, по морщинам их даже в сухие ночи сбегают прозрачные капли.       А потом из подворотен, из подвалов лишенного людей города медленно выползает тьма. Ползет, безмолвная, струится, поднимаясь все выше и выше.       Есть люди, думающие, что тьму рождает один дом на севере Города, кажущийся то трех-, то четырехэтажным по фасаду, с двумя обелисками по фасадным углам. Но как, скажите, как может рождать тьму один дом — даже если он призрачен, даже если увидеть его могут не все и не всегда, а лишь в такие одинокие ночи, когда больная старая луна карабкается среди унылых туч и во всем мире разлита печаль, и слезами сбегают росяные капли по старым стенам. ***       Острие древнего, древнее самого города, обелиска в самом сердце старинного фонтана очерчивает кончиком своей тени огромный циферблат, и едва слышное капанье невидимой сейчас воды отсчитывает мгновения… часы… ночи.       Время перестало измеряться в днях, когда протянулась рядом с острой и черной тенью обелиска другая — много менее, бледнее и хрупче. С того мгновения время измерялось в ночах. Одиноких ночах города, лишенного людей.       Двинется хрупкая легкая тень, шаги ее тихи и грациозны, будто она исполняет трагическую роль на огромной немой сцене, и луна, одинокая больная луна в обрывках серых грустных облаков, чуть покачивается в такт ее печальной поступи. И лунный свет отражается, будто лунные омуты разверзлись в огромных очах.       Тиха и величава поступь идущей, и ни отзвука не отражают серые камни старых молчащих домов. Дом       — Кажется, я нашел его, сеньор Варелли.       Юэн Маккензи прикрыл ладонью глаза, разглядывая высокие леса, по которым колобком катался невысокий энергичный человечек в чесучовом приличном костюме, белой жилетке, с разделанными кольчиками пышными усами и черной бородкой.       — Джино! — махнул Маккензи. — Спускайся!       Бородатый весело махнул рукой и что-то прокричал в ответ, но ветер уносил его слова. Тогда он махнул рукой и стал спускаться по лесам вниз.       Спутник Маккензи, сухой беловолосый старик со скорбным, прорезанным морщинами лицом лишь чуть приподнял подбородок, а выцветшие, порой кажущиеся слепыми глаза его лишь на миг скользнули взглядом по спускающемуся.        — Луиджи Коппеде, — представил Маккензи бородача своему старшему спутнику. Тот склонил голову — гораздо признательнее, чем можно было ожидать, подумалось Маккензи. — А это сеньор Эмилио Варелли. Он ваш коллега и земляк, но едва ли не всю жизнь провел в Англии.       — Куда с вашей помощью и намереваюсь вернуться с самом скором времени, — закончил речь Маккензи старик, пожимая руку Коппеде. — У вас хорошая рука, — заметил он, и наблюдательный, как и всякий делец, Маккензи расслышал в тоне Варелли сожаление. — С честным открытым пожатием.       — Благодарю, сеньор Варелли, — со смехом отозвался Коппеде. — К несчастью, не все разделяют ваше мнение. Вот к примеру…       — И архитектор вы прекрасный, — словно не слыша, продолжал Варелли. — У меня есть к вам деловое предложение.       В это время к Маккензи подбежал посыльный с какими-то бумагами, тот наскоро извинился — и архитекторы продолжили неспешный путь уже вдвоем.       — Мне нужны ваш талант и энергия, — говорил Варелли тем же тусклым усталым голосом. — Мои клиентки… клиентка, последняя из трех, дама весьма состоятельная и властная…       Варелли взглянул в бьющее летней горячей голубизной небо и снова вздохнул. Резко очерченная тень его на светлой мощеной дорожке показалась Коппеде похожей на статую с портала старого-старого готического собора, Вормса или Шартра. Он уже прикидывал, куда можно было бы пристроить эту статую, как в лицо ему ударило отраженное чьим-то окном солнце — резкое, сильное, бьющее наотмашь.       — …заказала проект и постройку дома, — продолжал между тем Варелли. —   Однако все, на что хватил моих сил это черновой проект и поэтажные планы. Я видел то великолепие, тот дворец, что вы спроектировали в Генуе, и подумал, что вы именно тот, кто мне нужен. По многим важным причинам я должен уехать в Лондон, но не могу доверить этот заказ первому встречному, как не могу и от него отказаться. Мой выбор пал на вас.       И снова в голосе старика сквознула грусть.       Коппеде расхохотался и приготовился уже сказать, что профессор Академии искусств Флоренции обыкновенно не берет заказы на постройку дома по чужому проекту — но вместо этого с губ его слетело:       — Ну что ж, надо взглянуть на проект. ***       Дом в Риме был закончен к сентябрю 1895 года. Все время постройки Коппеде ни разу не видел ни заказчицу мадам Декри, о которой ему говорил Варелли, ни самого старого архитектора. Тот уехал в Лондон сразу как Коппеде приступил к работе.       Многие знавшие Джино Коппеде замечали, что он заметно осунулся, похудел, стал молчалив и замкнут. Не слышно было больше раскатистого заразительного хохота, Коппеде сторонился знакомых и друзей, и приятели в редкие встречи удивлялись его рассеянности и нежеланию отвечать на самые простые вопросы. «Silentio» — так ответил он на просьбу рассказать о том, почему же таким долгим было внутреннее обустройство дома.       И даже дом, построенный Коппеде, странным образом оставался в тени — архитектор не водил друзей полюбоваться на свое творение, а на вопрос, заданный как-то братом Адольфо, ответил что-то маловразумительное.       Долгое время Коппеде, уже прославленный архитектор, избегал римских заказов, пока не согласился наконец проектировать квартал на севере. И видевшие после этот квартал говорили, что он одинаково прекрасен и пугающ.       О доме же, построенном Коппеде по чужому проекту, все будто забыли. Как забыли и о том, кто такой был Эмилио Варелли. Наследник       — Вот я тебе! — школьный двор не отличался идеальной акустикой, но этот крик был отлично слышен от входа левого крыла до самого высокого металлического забора.       — Чертов Торкьо, в следующий раз я обязательно тебя проучу, клянусь мадонной и всеми сорока бастардами твоего папаши!       Проходивший по тихой зеленой улице вдоль забора человек средних лет вздрогнул на прозвучавшем имени и остановился, вглядываясь в засаженный зеленью двор. На замкнутом лице его медленно, будто на старом фото в бачке с проявителем, появилась легкая удовлетворенная улыбка.       От входа к школьной въездной дороге неспеша шагал мальчик лет десяти с длинными черными волосами. В чертах его, правильных и красивых, разгляделось что-то нездешнее — и несомненно знакомое человеку за забором. Черноволосый мальчик лишь чуть дрогнул ресницами на окрик и поправил рюкзак на плече.       — Торкьо это твоя настоящая фамилия? — услышал он. Человек, бывший за забором, стоял сейчас рядом с ним.       — Итан Торкьо, — с легким вызовом ответил мальчик. — И конечно это моя настоящая фамилия.       Он чуть сощурился, вспоминая последнюю фразу, брошенную ему в спину.       — А что?       — Ты имеешь право гордо носить ее, — человек положил руку на плечо мальчика.       Рука ощущалась легкой, но в то же время сильной и какой-то горячей. — Не сейчас, но потом, скоро, ты узнаешь почему.       — Сеньор, посторонним запрещено заходить на территорию школы! — послышался хриплый голос сторожа. Он ковылял, растирая засидевшиеся ноги, от будки у шлагбаума. — Покиньте территорию школы, сеньор, иначе я буду вынужден…       — Ты узнаешь, — чуть приглушив голос, сказал человек и снял руку с плеча мальчика. — А пока запомни — Аристидо Торкья, как тогда читалось его прозвание, сожженный на Площади Цветов, был равно храбр, умен и прекрасен. Будь достоин своего имени.       Человек повернулся и, не обращая и малейшего внимания на подходившего сторожа, пошел в сторону ворот.       Итан смотрел вслед человеку, пока сторож не отвлек его, настырно распрашивая, все ли с ним в порядке.       — Да все в порядке, — с досадой ответил мальчик, на миг отведя взгляд. Но когда он снова повернул голову, говорившего с ним человека уже нигде не было.       А сторож, бредя обратно в свою будку, ломал голову, каким образом незнакомец умудрился прошмыгнуть мимо него. И ворота — сторож бросил на них взгляд удостовериться, — ворота были закрыты.