Собрать по осколкам

Лань Яову откладывает очередной отчет и устало трет виски. За окном уже ночь, отбой давно был, но его он никогда не касался. Лекари всегда были… не от мира сего, так обычно говорил один из Старейшин, брезгливо смотря в его сторону и получая в ответ сладкую улыбку, за которой прячется чаша отборного и чистого яда. Для него это было нормой. С ним считались, его уважали, но и отчаянно ненавидели. Он не вписывался в правила ордена, он жил так, как считал правильным, не мешая при этом окружающим. Со своей моралью он ни к кому никогда не лез, не считал это чем-то правильным. И, как итог, он был тем, к кому можно было прийти в любой момент и просто поговорить. Но в глубине души всё ещё жил тот мальчик сирота, которого приняли в свою семью добрые люди. Семейная пара заклинателей из Гусу, которая пожалела его и забрала на воспитание. Он всегда пытался быть послушным, но этого всегда было недостаточно. Он запирался сначала в библиотеке, а став старше — в лекарском крыле, лишь бы получить хоть немного внимания и тепла. Побившись об лед правил, сковавший орден и его воспитателей, он перестал быть послушным, стал жить, как хотел, в ответ он получал лишь упреки, что ему не знакома сыновья почтительность. И первые, кто похвалил его упорство и усердие были Герои Юньмэн Цзян того поколения. Цзян Фэнмянь и Вэй Чанцзэ, два балагура и весельчака, которые, как и он, не особо то и соблюдали правила. А ещё и Лань Цижень, второй наследник ордена. Они впервые похвалили его, назвали талантливым и усердным. От этих простых слов в душе зажегся огонь, и родилась крохотная, но такая сильная мечта: «Я хочу быть их другом». Спустя недолгое время он смог добиться их дружбы, юноши легко приняли его в свой круг. Но куда дольше и упорнее он добивался другой цели — дружбы с Лань Циженем. Но даже так он получал тычки и упреки — от брата, от приемных родителей. Тогда он окончательно решил, что не будет на них оборачиваться и жить в своё удовольствие. Он все еще любил их, но понимал, разница между ними слишком велика. И пропасть, которая однажды возникла, уже никогда не исчезнет. Мадам Лань… бедная женщина. Убила, защищая себя. Если бы ему дали слово… он бы смог уберечь её. А Цинхэнь-цзюнь? Он всегда был послушен правилам, а не голове. За это Лань Яову его и презирал, как и большую часть ордена. Но он не мог ненавидеть молодого главу ордена, потому что видел, их брак походил на многие другие: супруги не близки, как возлюбленные, но как друзья. Он не знал, когда именно влюбился в него, но знал, что его сердце должно заткнуться навсегда и больше никогда не взбрыкивать. Нельзя. Нельзя и все тут. Возможно, он боялся, что признаясь, он получит осуждение в его глазах, но что намного страшнее, жалость, а может не хотел рушить дружбу, которой слишком дорожил. Он не знает. Но этот Воронёнок… почему история должна повторяться? Почему? Почему в Ланей так легко влюбиться и невозможно разлюбить? С этими мыслями он не заметил, как подавленный Вэй Ин ушел, а он залпом допил остатки вина и откинулся на стуле. Больно. Глупое сердце, которое он приучил не болеть, теперь колотилось о клетку ребер и жгло. — Чертовы Лани… что же вы делаете с нами, простыми юношами? Влезаете под сердце, под самую кожу врастаете, сплетаетесь с позвоночником. А потом не уходите и отравляете тем, что до вас никак не достать. Что же вы творите, потомки блядского монаха? — тихо спросил у пустоты мужчина. Увы, ответа не было. А вот сон из-за выпитого вина его сморил достаточно быстро. Лань Цижэнь всегда ходит тихо, даже если не делает этого специально. Лань Яову опять сидит допоздна, заставляет его волноваться, упрямец! Вот только без него, без его шуток и подначек он бы давно умер от тоски. Не выдержал бы всего, что свалилось на него. С порога его чуть не оглушает тишина и лишь тихое сопение её хоть как-то разбавляет. Лучший друг спит, а на щеках… слезы? Сердце сжимается. Кто мог обидеть? На столе два кувшина вина. Он тихонько убирает их подальше, чтобы никто не нашел. И кончиками пальцев стирает соленые дорожки. А потом и вовсе находит одеяло и укрывает. Он не может помочь, не может прогнать его горе, но может заботиться о нем, так сильно, как только может.