Собрать по осколкам

Рассказывать правду сложно всегда. Вэй Усяню — сложнее вдвойне. Снова в тот омут, который так хотелось забыть, утопить в прошлом, не скулить от боли и отчаяния. А теперь… скрывать нет смысла. Вдох, вспомнить все, постараться отстраниться, не принимать к сердцу эту боль. И выдох, рассказать все, что бы — Вэй Ин… ты расскажешь, как это сделал? Но если тебе неудобно, то можешь не объяснять, только ответь на один вопрос, хорошо? С твоим золотым ядром всё хорошо? — спросил Лань Ванцзи, когда они все расположились в лекарском крыле. Напротив расположилась почти вся семья Цзян. Отец и сын отделались неглубокими ранами, Яньли сидела, замерев в ожидании. Она не знала, что произошло с братом, но сердцем чувствовала неладное. — Это трудно объяснить… но я попробую. На самом деле я намного старше. Сейчас мне двадцать пять, а умер я в двадцать три, — потихоньку объяснялся юноша, обнимая себя за колени. — Расскажи подробнее, как это случилось? — попросил переживающий Цзян Чэн. Его брат… умер? Как? Кто смог убить его? — В той жизни отвоевать Пристань Лотоса получилось во время войны, а дядя Цзян и мадам Юй погибли, защищая Пристань, так и не помирившись. Я защищал вас, но брат сбежал и ему сожгли ядро. Вэнь Цин и Вэнь Нин спасли нас, но было поздно. Тогда я стал искать способ, как вернуть ядро брату. Выход был только один и то Вэнь Цин за него обсмеяли. Пересадить ядро другого заклинателя. Я уговорил Вэнь Цин пересадить моё золотое ядро, — Вэй Усянь старался говорить обезличенно. Тех людей нет и никогда не будет. Его родных и близких не было в живых, а те, кому он это рассказывает — совсем другие. Его Цзян Чэн никогда не бросится, чтобы задушить, обвиняя во всех смертных грехах. Его шицзе еще не вышла за Павлина и не погибла от меча заклинателя из Ланьлиня. Семья Цзян и Лань Ванцзи сидели, не в силах поверить в услышанное. Золотое ядро, основа жизни заклинателя, а Вэй Ин отдал его Цзян Ваньину. Отдал! На такой поступок можно пойти только с большой любви, не меньше! — Сколько заняла пересадка? — тихо спросил наследник Цзян. — Три дня, Ваньин! Три ночи и два дня быть в сознании! Это больше похоже на Ад! — выкрикнул Вэй Усянь, которого наконец-то прорвало. Его шиди открыл было рот, чтобы задать вопрос, но под взглядом отца и сестры промолчал, видя как старший переводит дух. — Потом я ждал, когда ты очнешься. Ты едва не убил наших спасителей и… и мне пришлось врать, что мы пойдем к Баошань, наставнице моей матери. Ты поверил, — ответил он на невысказанный вопрос. — Что произошло потом? — тихо спросил Цзян Фэнмянь, чье сердце обливалось кровью от боли за племянника. Пережить такое… и не сойти с ума? — Вэнь Чао и его свита поймали меня и скинули на Луаньцзан. Три месяца в аду, дядя. Мне… пришлось ступить на тёмный путь, чтобы помочь Цзян Чэну. Мы победили в войне, но… Ланьлин Цзинь начал охоту за Иньхуфу. Это печать из клинка, который я в прошлом нашёл в пасти Черепахи-Губительницы. Это было самое сильное оружие, которое можно представить. То, что я показал полностью овладев тёмной энергией — лишь малая часть мощи Стигийской печати, — поведал юноша. Шок его близких был огромен. Если то, что они видели — малая часть, то какой силой обладал заклинатель, имея при себе ту самую печать? Воображение рисовало ужасную картину боя, армию мертвецов и маленькую фигурку Вэй Усяня, управляющую этой толпой. — Это действительно было так. После того, как мы победили, то начали остраивать Пристань Лотоса. Все было хорошо, но некоторое время спустя я встретил Вэнь Цин. Она просила о помощи. Я отказать не смог. На тропе Цюнци Ланьлин Цзинь устроил настоящую тюрьму. Я сумел спасти немногих, а Вэнь Нин… он погиб и мне пришлось обратить его в лютого мертвеца. У меня… получилось вернуть ему разум, — Вэй Усянь устало отпил воды, которую ему заботливо подал Лань Ванцзи. — А я? — спросил Цзян Чэн, мотая головой. Все это было слишком для него. Боль за брата, злость на того Цзян Ваньиня, который поступил столь некрасиво с целителями. — Я… сказал тебе, что ухожу из ордена, чтобы тебя не смогли обвинить в моих преступлениях. Ты был в гневе и заявил на весь мир заклинателей, что выгнал меня. Дальше… мы старались жить. Я даже отцом стал. Приютил малыша из Вэней. Его звали А-Юань, совсем малыш, лет четырёх от роду. Потом… свадьба шицзе, на которой я не был, а потом… всё пошло по одному месту, — глаза юноши подозрительно сверкали, но он продолжал говорить, хотя сердце уже разрывалось от боли. Вспоминать было невыносимо. — Как именно, Вэй Ин? — спросил Лань Ванцзи, обнимая его за плечи. То, что его любимый рассказывал… было ужасно. Он пережил столько боли, но сохранил свет в своем сердце! Сердце болело от осознания, сколько невыплаканных слез было за каждой его улыбкой и сколько вина нужно пролить, оплакивая ту, полную боли, холода и насилия жизнь. — Тропа Цюнци. Это была засада на меня. Прямо на первую луну Цзинь Лина. Так назвали вашего с Цзысюанем сына, шицзе. Я потерял контроль над Вэнь Нином и… убил твоего мужа. Убил Цзинь Цзысюаня. Вэни пошли сдаваться, чтобы меня пощадили. Спустя три дня я смог выбраться, но было поздно. Стариков, крестьян, обычных людей, целителей, которые никогда не поднимали меча — зарезали. Вэнь Цин и Вэнь Нина сожгли. Тогда на меня вновь напали и я впал в ярость, убивая каждого из них, тех монстров в обличии людей. Но на поле боя вышла ты, шицзе. Я смог остановиться, но ты… ты закрыла меня собой и погибла на моих руках. Я обезумел от гнева и сломал печать, — юноша ненадолго замолчал, восстанавливая дыхание. — Я не помню, как смог выбраться, но помню осаду. Помню, как уничтожил Стигийскую печать, как падал вниз. Мне пытался помочь Лань Ванцзи, но он спасал не человека, а живой труп. Цзян Чэн промахнулся, и вместо меня меч попал в скалу. Она бы обвалилась проверни он клинок до конца. Я просто вырвал свою руку из хватки Ханьгуань-цзюня. Последнее, что я помню — это то, как меня рвали мертвецы. И вот я очнулся, когда мне снова было семнадцать. И постарался приложить все усилия, чтобы спасти тех, кого я люблю, — выдохнул Вэй Ин и уткнулся лицом в колени, пряча слезы. Вот только совсем не ожидал, что его резко развернет Лань Чжань и прижмет к своей груди. Но этот жест и шепот на ухо… его прорвало. Это был не плач, а самый настоящий вой. Вот только второй Нефрит не выпустил его из своих объятий. Он держал его так крепко, как не держал никогда.