House in the middle of the lake

Один звонок решает судьбу, отбирает или дарит жизнь. Одно слово дарит ещё день, позволяющий волочить жалкое существование где–то около суток — и ты либо платишь по счетам, выкупая для себя ещё двадцать четыре часа, либо тихонько пишешь завещание, в котором и оставлять–то нечего — слёзно прощаешься с родными и близкими, просишь прощения у тех, кого обидел, — потом прячешь сложенный конверт под подушку и идёшь рыдать в ванную, прокручивая под стойкими струями ледяной воды воспоминания детства и счастливых событий, которых за всю жизнь — не столь долгую, впрочем — набралось не так уж и много, особенно если учитывать обстоятельства, по причине которых приходиться так рано с ней прощаться. Сун Лань, бета, имевший любезное имя — Цзычэнь, — о котором знает лишь пара человек, шёл по жизни твердой и уверенной походкой, веря, что всё в жизни имеет свою закономерность, свою причину, а, следовательно, неприятных и несчастных событий, если только те не судьбоносны, можно так или иначе избежать, просчитав их вероятность возникновения. Воспитывая себя в дисциплине, будучи требовательным по отношению к себе и другим, мужчина вёл тихую и размеренную жизнь, обделенную мрачными эпизодами. Школа, колледж, любимый человек — всё как у людей, как по сценарию счастливого гражданина, которому в голову не пришло бы переживать за собственное будущее. Как оказалось, переживать стоило, а принимать меры – ещё раньше; можно было бы сэкономить некоторую сумму, теперь отложенную в отдельный ящик лишь для того, чтобы определенное количество купюр на следующей неделе, в среду, ровно в половине шестого вечера, отправилось в карман психолога. Хорошо, что не психиатра. Всё случилось в один вечер, прямо как в нагнетающем триллере, что показывают по телевизору в десять вечера — в подобный жанр как раз–таки и превратилась жизнь обыкновенного преподавателя истории, что по не счастливому стечению обстоятельств, сойдя с автобусной обстановки, направлялся домой пешком, минуя безлюдную улицу в компании нескольких тусклых фонарей. Район был спокойным, и единственное, чем можно было похвастаться крохотному городку – это прошлогодним грабежом местной кофейни, который и грабежом–то назвать нельзя, учитывая, что затейников вырубил один из клиентов, оказавшийся тренером по боксу. Хотя едва ли то, что произошло с Сун Ланем, можно назвать преступлением — по крайней мере, проблемы в отношениях между представителями половой принадлежности касаемо меток и истинности, если только человеку не угрожает прямая угроза жизни, не могут быть разрешенными на законодательном уровне — так выразился юрист, так выразились в конституции. Едва ли Цзычэнь подвергся реальной угрозе. В конце концов, если не брать в счёт остальные подробности, бета отделался сотрясением. Всё остальное, как выяснилось, в разбирательство не войдёт; более того, даже штраф за черепно – мозговую смягчили за выяснением того факта, что бета оказалась омегой в наступлении течки, по счастливому стечению обстоятельств встретившая свою пару в подворотне, а следовательно, счастливый альфа, впервые встретивший свою пару, в приступе радости действительно мог не рассчитать силу удара - ну, с кем не бывает, если только и думаешь о том, как бы не упустить того самого, своего же истинного, который при виде тебя, собственной родной души, в подворотне из - под кустов, готов был тронуться с места, подобно кролику? Только вырубать и оставалось, иначе помер бы альфа несчастным холостяком, так наивно упустивший свою пару, ваша честь. Сун Ланя до сих пор не отпускало смятение по поводу того, что полиция.не стала разбираться в том, что делал молодой человек в кустах — парню всего несколько месяцев до происшествия исполнилось двадцать два — в частном секторе, если жилплощади он там не имеет. Странные мыслишки так и лезли в голову, пока мужчина не пришел к безутешному выводу: его попытки добиться справедливости окажутся без внимания. Если бы он встретил Сюэ Яна, скажем, в торговом центре, на фудкорте или пляже – непременно бы назвал уличной шпаной. Он и сейчас его так назовет. Всегда будет называть, но теперь с каждым упоминанием данного прозвища будет с язвительным наслаждением добавлять пожелания сгинуть с этого света и оставить его в покое. Стоит ли говорить о том, что с появлением этого альфы—молокососа его жизнь пошла под откос? Коллеги по работе распределились по группам: одни смотрели с сочувствием, другие – с осуждением (как же, живёт с двумя мужчинами сразу, стыд - то какой, мистер Сун, а начальник вас ещё в пример ставил!); Сяо Синчэнь, встретив его в тот злосчастный вечер а пороге потрепанного, словно с холма скатился в рабочем костюме, с лбом, залитым кровью, едва ли сам не упал в обморок. Когда мужчина, отмывшись, успокоившись и выпив горячего чаю, наконец, рассказал, что на самом деле случилось (точнее написал на листке бумаги – говорить после случившегося он был просто не в состоянии), тот и вовсе выпал в осадок. Пара решила, что следующим утром первым делом явится в полицию и доложит о произошедшем... Лучше бы не являлись, честное слово. Сюэ Ян, взъерошивая чужие волосы, тихо наблюдал, как толкается Синчэнь: жёстко, неумолимо, не давая другому передышки. Сун Лань дышал рвано, тяжело, двигаясь по постели под безжалостными толчками брюнета, и мужчина то и дело мягко убирал пряди волос с его лба. Эти прикосновение, конечно, контрастировали с происходящим. Так и хотелось отпустить комментарий: «Жестко же ты, Синчэнь», но умом альфа понимал, что это у них свое. Здесь речь идёт не о том, чтобы показать омеге, кто здесь главный, не выделить какой бы то ни было контраст, а просто потому, что так выражается отчаяние возлюбленных от осознания, что ещё немного – и наступит его очередь, Сюэ Яна, которого и быть здесь, по мнению этих двоих, не должно. И только потому мужчина выгибается, подобно кошке, чтобы запечатлеть поцелуй на открытых губах мужа, пока тот жадно хватает глотки воздуха, продолжая неумолимо выбиваться и метить возлюбленного. Сюэ Ян знает это — сам также остервенело вбивался, когда услышал, признал, подмял под себя своего. Когда чужие бедра со шлепком ударились о него, омегу выгнуло, повалило на постели, едва он успел выставить перед собой руку, которую Сюэ Ян тут же подхватил и преподнёс к губам. Краем глаза он заметил, как Синчэнь проследил за его действием, но ничего не произнёс, лишь снизив темп толчков, теперь двигаясь неумолимо медленно, словно высказывая трепет. Мужчина глухо застонал под ними, пока а – Ян принялся спускаться быстрыми поцелуями к предплечью Цзычэня, шепча всякую чушь себе под нос, совершенно не обращая внимания на то, как его пытаются оттолкнуть чужие руки. Он не смотрел – скорее чувствовал на себе обжигающие взгляды, которые Сяо Синчэнь бросал на него. Ненавистные, полные презрения и глухого отчаяния – жаль, останутся без ответа. Ну, может, если этот дурак наконец–то додумается поведать о своих переживаниях своему супругу и тот приласкает его ради приличия... Только о каком приличии может идти речь, когда все трое в курсе того, зачем собираются здесь каждый месяц. А – Ян прикусывает нежную кожу при этой мысли, чувствуя, как дрогнули длинные пальцы у его уха. Он приподнимает брюнета за подбородок и приникает к его губам. Цзычэнь глухо стонет в поцелуй, глаза закатываются, когда Синчэнь снова начинает быстро толкаться внутрь его, кажется, теперь намереваясь вытрясти из лежачего душу. — Полегче, — шепчет а – Ян, но ответом ему были ясные глаза, блеснувшие в непоколебимой ненависти: — Закрой рот. Тут же захотелось огрызнулся, может, задать оплеуху, но мужчина сдержал себя, прикусив губу. Поцелуй разорвался, Цзычэнь принял коленно–локтевую позу и свесил голову, дабы передохнуть и не видеть этих двоих. Взору карих глаз снова открылась белоснежная шея с двумя метками – одной неровной, сделанной в рваной спешке, в глухом отчаянии при осознании того, что твоя пара уже была помечена в этом смысле кем - то еще, но своя... И второй — такой красивой, ровной, нанесенной со всей бережностью, со всем трепетом, аккурат противоположно его, что, кажется, перед тем, как её поставить, тренировались на арбузах              Синчэнь склоняется над другим, что – то шепчет на ухо, целует в губы и отстраняется. Не говоря ни слова, поднимается с постели, хватает полотенце и выходит из комнаты, оставляя их наедине. Сюэ Ян, продолжая запускать руку в волосы возлюбленного, тихо шепчет: — Надолго? — Нет, — мужчина, распластавшись на животе, отвечает приглушённо: — Он будет на первом. На всякий случай. — Цзычэнь... — Хватит. Собственная метка при этих словах горит огнём. На чужой шее края неровные, сразу ясно, что сделано в спешке, и если взглянет посторонний человек, то впечатление возникнет не лучшее. Жаль, не переделаешь. В отместку – на своей же шее светится не лучше. Хотя, если бы мужчина решил и вовсе разорвать ему горло – Сюэ Ян был бы не против. Парень пристраивается сзади, проходится цепочкой поцелуев по лопаткам, сминает покрасневшие ягодицы в руках. Когда специально ставит засосы на фоне чужих, Сун Лань приподнимается на локтях, сверкает глазами и рычит: — Прекрати. Делай, что должен, и проваливай. При этих словах хочется зарычать, оскалиться, да так, чтоб омега вздрогнула и послушно приникла к кровати. Но Сюэ Ян опешил - смотрит яростно, чувствуя, как в груди пламенем бушует желание вцепиться мужчине в горло, прижать его под себя, сделать своим, подчинить. Он склоняется к самому уху, нарочно прижимаясь бедрами к чужим, чувствуя под собой горячую, влажную кожу. Одной рукой сжимает простынь у лица омеги, пока вторая стремится к пояснице. — Цзычэнь, — он глухо смеётся, — прекрати уже строить из себя новобрачного. Двое, двое альф – как оно, а? Ещё каких... Хотя я не буду брать в расчет этого блаженного — готов поспорить, ты клюнул именно на его мордашку... Сун Лань вскакивает на месте, явно намереваясь устроить драку, но а – Ян предвидел эту попытку, чтобы пресечь её на корню, безжалостно впиваясь клыками в основании шеи. Омега скулит, больно зарываясь в волосы альфы и пытаясь отдернуть чужую голову, не оставляя попыток перевернуть их. А мордашка у Сяо Синчэня действительно, что надо. Не считая его высокий рост и на зависть стройное и хорошо слаженное тело, всё остальное меркло в сравнении с Сюэ Яном. Альфа не понимает, как можно было выбрать не его. Как до сих пор можно выбирать не его. Он чувствует запах крови, сглатывает, зная, что в этот момент другому невыносимо будет больно, но сам напросился. Не насилует, не избивает в порыве ярости, не носит с собой плётки с веревкой – наоборот, лубрикант в интернете заказал, самый дорогой приобрел, в пакете вместе со сладостями принёс, хотя и уверен почти, что все его подарки омеге оказываются в скором времени в помойном ведре, будучи нетронутыми. Одной рукой фиксируя затылок, шипит: — Успокойся. В правом подреберье отдает резкой, неумолимой болью, которая в течение нескольких секунд приобретает невыносимо тупой характер. Он совсем забыл, какой этот бесчувственный тугодум гибкий — если захочет, дотянется даже до самых неожиданных мест. И совсем, совсем ведь ему не хочется заставлять его так. А – Ян топит в себе жалкий скулеж от неправильности происходящего, ведь и поделать ничего не может. Его пара оказалась на удивление бойкой и упертой в своих принципах касательно постели – и он бесконечно уважает его за это, но в сложившейся ситуации данное обстоятельство встаёт ему поперёк горла. Как было бы прекрасно, если бы Синчэнь был где – то далеко–далеко – так, чтобы Сун Лань никогда – никогда его больше не увидел, а со временем и вовсе забыл о его существовании. Но нет, нельзя, у этих двоих любовь, как у Ромео и Джульетты! И этот факт так бесит, что не только рычать хочется и наконец–то уже въебать собственной омеге – хочется уже наконец выбежать из этой комнатушки, оформленной в постельных тонах на втором этаже, спуститься на первый и дать пизды муженьку, что наверняка в эти моменты нахлёбывал чай из собственных слез. Но ударить Сун Даня – это уж совсем крайняк. Это если омега до кучи переломает ему другую ногу и выбьет второй глаз. — Хочешь, чтобы твой ненаглядный снова присоединился к нам? — брюнет звонко чмокает возлюбленного в мочку уха, удерживая на месте пытающееся вытянуться из — под него тело. И говорить об этом бесхарактерном не хочется – но как ещё эффективнее отрезвить Сун Ланя он пока не додумался. — Какой ты у нас ненасытный, оказывается. И чего ты добьешься этим? Если не сегодня, так завтра, Цзычэнь. Расслабься уже... Нормально трахнуть себя Сун Лань не даст, пока не проведет прелюдию мордобития. И не позволит себя взять альфе, пока у того не будет сломан вдребезги нос и вообще всё лицо. Словами не передать, как его бесил этот малолетний придурок — из — за него вся жизнь превратилась в нескончаемый сарказм над его личностью, прямо черный юмор. Из – за того, что он вообще существует, Синчэнь вынужден терпеть, как его омегу используют столь постыдным образом прямо в собственном доме... Но даже если Сюэ Ян достанет нож и прикажет отсасывать — брюнет не позовет супруга, не вскрикнет о помощи, просто не проявит к себе подобной жалости. Потому что всё, что сейчас с ним происходит, он полностью заслужил. За то, что не сохранил себя перед своим альфой. За то, что заставляет Синчэня проходить через это – смотреть, как используют твою пару у тебя на глазах. Стоит только вспомнить, как он, бедный, рвался сидеть рядом, смотреть, видеть своими глазами – лишь бы защитить от ублюдка, лишь бы он не позволил себе сказать лишнего или безжалостно, грубо взять омегу – слезы на глазах наворачиваются. Как Цзычэнь отговорил его – он уже и не помнит. Но помнит, что четко пообещал себе, что больше Синчэнь присутствовать не будет — особенно после предыдущих случаев, в самый первый из которых Сюэ Ян выбирался из их дома, скача на одной ноге, а во второй — на ощупь, рискуя и вовсе остаться без зрения. Единственное - он так и не отсосет у ублюдка. Просто с корнем вырвет. Сун Лань решил, что если кто и покалечит этого урода с последующим переездом в места лишения свободы – то это будет он. Незачем супругу руки марать, даже если и чешутся. Не смог защитить себя а подворотне – защитится здесь. В конце концов, не зря столь долгое время принимал себя за бету. Не сегодня – так завтра. Осознание бьёт обухом по голове. Не сегодня, так завтра — этого не избежать. Посмеет повременить — поплатится здоровьем. Если он чем ещё и полезен Сяо Синчэню – так обеспечением здорового потомства. Нельзя лишать его ещё и этого. А пока каждый раз перед тем, как Сюэ Ян будет брать его — каждый раз ему придётся смотреть, как его берет Синчэнь. А сколько это займет времени — не важно. Может хоть всю ночь сидеть и дрочить, пока им обоим не будет достаточно друг друга. Он сжимает зубы, пока альфа растягивает его перед проникновением – пальцы нарочно выискивают место, от которого искры перед глазами. Пока тело продолжает предавать его, Сун Лань представляет перед собой супруга, чтобы окончательно не сорваться в истерику. Он ни за что не порадует его своими стонами, хотя и до жути может быть приятно. Даже когда пальцы заменит язык – он уткнется лицом в подушку и будет лежать безвольной птицей, распластанной на постели. Он не доставит удовольствия ни себе, ни ему. Когда альфа начинает неспеша толкаться, выстанывая на ухо, ему все равно. Плевать. Он абстрагируется от этого места, нет его здесь, всё, оставьте – и всё это несмотря на сжимающийся комок внизу живота, несмотря на саму его сущность, требующую своего, требующую собой меченого альфу. Единственное, что говорит о ложном завершении, помимо простреливающей неги наслаждения – это нарастающее давление внизу. Сюэ Ян переворачивает их, сладко выдыхая, когда сменяется положение, и утраивается под боком. Так проходит минута, две — Сун Лань лежит с закрытыми глазами и не горит намерением просыпаться, судя по всему, в ближайшие полчаса. Брюнету его упрямость непонятна, раздражительна, но прямо сейчас он готов был расцеловать его за это. Он берет прядь чужих волос, накручивает на палец и приникает к ней губами: — Цзычэнь, — он стреляет глазами по чужим подрагивающим очам, — а ты не хочешь рассказать немного о себе? И прежде, чем его успевают послать, прерывает: — Я не прошу тебя рассказать о своих пяти поколениях! Просто мы... Я бы хотел хоть как – то знать свою пару. А то получается, что этой привилегии достоин только Синчэнь... Мужчина фыркает. — Тебе ли не все равно? Сюэ Ян моргает, приближая свое лицо к возлюбленному. — Цзычэнь, — он заправляет прядь тому за ухо, — а ведь ты все равно ничего с этим не сделаешь. И то, что ты отталкиваешь меня, тоже ни к чему не приведет, – он толкается в омегу, вырывая с чужих уст стон, чувствуя, как собственные волосы неумолимо оттягивают, намереваясь содрать скальп, — да ладно тебе, неужели этот... Оба застывают, как кролики перед фарами внезапно дрифтанувшей тачки, стоит разразиться стуку в дверь спальни. — А – Лань, – доносится с той стороны, — всё... Нормально? Сун Лань чувствует, как внутри всё вскипает от неконтролируемого раздражения, стоит ему увидеть, как преображается лицо альфы: как юркий язык ловко пробегается по нижней губе, как ему подмигивают в определенном намеке - и на пробу неумолимо толкают бедрами, заставляя биться его тело в мелкой дрожи от накатывающего кайфа, что забирает мужчину из реальности. Он яростно поддерживает зрительный контакт с парнем, как можно спокойнее восклицая: — Да, А – Чэнь. Старательно игнорируя шепот у самых губ: — Скажи ему, как тебе прямо сейчас хорошо, — чужие клыки снова смыкаются у основания шеи, идеально входя в собственную метку. Хотелось бы, конечно, поставить её, как нормальный человек, но стоит только представить, как Синчэнь, убирая волосы супруга, видит и её тоже, осознает, что Цзычэнь принадлежит не только ему... Приносит щекочущее удовольствие победителя. Я тоже здесь, посмотри. Он не принадлежит всецело тебе. Он – мой. О боже, он буквально видит, как Синчэнь не решается дёрнуть ручку двери, останавливая себя только обещанием любимому не смотреть, не вмешиваться, не видеть. — Тебе что – нибудь нужно, А – Чэнь? – даже сквозь этот вопрос слышно, как мужчина давит в себе порыв вышибить эту дверь с петель и спустить чужого альфу с лестницы. — Воды принеси... — не успевает договорить, как щеку обжигает горячей болью. Сюэ Ян в ответ высоко вскидывает бедра, заставляя мужчину не то, чтобы давиться в стоне – кричать. Он игнорировал грохот хлопнувшей об пол двери до последнего.