(не)бывший

      В злоебучем Глазго всегда сыро и голова раскалывается. Помнится, когда планировали тур, Мейган всегда канючил о том, что ему климат не подходит, а Серж подшучивал, что в нем взыгрывает неразрешённый ирландско-шотландский конфликт хуй-знает-какого-года. Том потом смачно плевался ядом и удалялся решать свои патриотические вопросы с косячком, а Пиццорно — составлять график тура так, чтобы «королевская» и, соответственно, его собственная голова не болела.       Теперь Мейгану не перед кем было эффектно разворачиваться и уходить, потому что его уже попросили на выход, напоследок черканув в соответствующих бумагах, что претензий он не имеет и его голос – как и член и задница, и весь он целиком – принадлежит лейблу группы Kasabian, а значит, вот вещички и попросим на выход по-тихому.       И пусть «по-тихому» не назовёшь то, что происходило накануне суда, королевский союз для всех газетёнок распался полюбовно: Серж строчил жалостливые посты, Том — лепил пошлые смайлики в только-только появившемся инстаграме и три раза в день обрабатывал разбитый в сердцах нос, который ещё долго ныл и напоминал о том, что разговоры никогда не были его сильной стороной.       Пиццорно тогда прописал с порога, орал в свои три октавы и сметал со стола и полок какие-то мелочи, вероятно, чтобы самому не загреметь на скамью подсудимых за нанесение тяжких телесных.       В сердцах орал, что ненавидит, что знать не хочет, что он -Том- все испортил, убил их, закопал и помочился на могилу, но Мейган запомнил только вытрезвляющую боль и то, как потом тошнило от количества выхлебанной крови.       Больше они не разговаривали.       Юрист приехал со всеми бумажками домой, украл у Тома половину жизни и его самого, кинул пару расписок на «отступные» и съебал в закат со своей тошнотворной жалостливой ухмылочкой. В тот вечер Мейган разъебал все первоиздания винилов, особенно жестоко расколотив “Veloceraptor”. Это потому, что на нем рожа Сержа — подытожил уже на утро, сидя посреди разгромленной студии.       И как бы было бы похуй, если бы не было так хуево.       Контракты и лейблы, новые менеджеры — это все, конечно, классно-круто, но где-то между общественными работами и оправданием себя «хорошим мужиком», Тому становилось откровенно тошно от самого факта своего существования.       Тогда появилась идея жениться. В его жизни такой экзотики ещё не было, а почему бы и да, и к тому моменту они не виделись с Пиццорно уже год и экс-королевские яйца уже не вывозили этой разлуки. И проблема даже не в том, чтобы присунуть кому-нибудь в клубе, а в том, что Мейган скучал по своему инопланетянину едва ли не жёстче, чем по колёсам, от которых ему помогли избавиться.       Это тоже ломка, только другая. Колёса можно выкинуть, а Пиццорно, увы, нет.       Поэтому, когда Kasabian обьявили тур, Том упал мордой в депрессию, избегая всех прелестей жизни, и в первую очередь он, конечно, исключил Вики и вообще всех, кто мог его раздражать. То есть вообще всех.       А потом несколько месяцев на карусели самоистязания и электронный билет уже на почте, на счету минус за билеты в злоебучий Глазго и даже бронь в отельчике на ночь. Но это все хуйня, сложности возникли позже.       — Том, ты знаешь, я тебя люблю-уважаю … — Диббс мялся и давился пивом и в целом выглядел так, будто Том его как минимум избил, но и этот вариант Мейганом не исключался, если старый друг окажется вдруг.       — Так достань мне пропуск, — и ему, очевидно, было абсолютно похуй как.       Собственно, пара штрафных пинт пива, обещание не лезть на рожон - на хуй, ага - и никому не говорить о том, кто оказался крысой на корабле, сделали своё дело и где-то между бутылкой и сигаретой для храбрости, Крис вынес Тому обещанный пропуск в зал, за кулисы, в гримерки, в штаны.       Статус «ААА» на пластиковой карточке наделял Мейгана едва ли не волшебной силой, лучше любой пыльцы фей и отсоса перед выходом на бис. Это была панацея, которую у него однажды отобрали и сейчас, стоя в випке, он совестливо натягивал капюшон на голову, чтобы просто дождаться момента, когда он получит свою дозу. Или не получит.       Или сдохнет до того, как вообще это случится, потому что того, что происходило с ним на протяжении всего концерта, он уж точно не ожидал.       И не то, чтобы он весь такой сентиментальный готов был пустить слезу, но блядская матерь, он натурально взвыл, когда после интро ворвались первые аккорды “Ill Ray” , а секундой позже нокаут и кровавые сопли — Пиццорно, весь из себя Пиццорно, без гитары, но с микрофоном, не справа, а по центру, уже не эхо, а первый, блять, микрофон.       Мейган только сейчас, как никогда ясно осознал, [ч т о] произошло на самом деле. Что произошло с ним, с ними, с их группой, их детищем. «ИМПЕРИЕЙ» — орал внутренний голос Тома, когда он сам даже не сразу поймал себя на мысли и ощущении, что перекрикивает толпу, перекрикивает сам себя, но все равно не звучит громче Сержа. Он не звучит с ним, рядом, в нем, блять, он больше не звучит. Не резонирует, не вибрирует, сука, каждой клеточкой тела, когда все дыхание — строчки-строчки-строчки и ты во всем этом бессмертный блядский бог, которым восхищаются.       Восхищались.       Мейган натурально рыдал, как сука. Рыдал и выл, цепляясь пальцами за металлические поручни балкона и практически выпрыгивая, в своей голове падая вниз, качаясь на волнах сотни рук, снова внутри музыки, внутри группы, внутри Пиццорно.       И нужно было сдать назад, наступить себе на горло и за шкирку вывести из этого зала, увезти далеко в Лестер, закрыть там и вообще больше никогда не выпускать, пока все это не выведется, как выводится наркота из крови. Kasabian хуже наркоты. Серж хуже наркоты.       .. тогда он просил поддержки у зала. Просил помочь ему «гореть» и Том готов был учинить акт самосожжения, только бы дать Сержу то, чего он просит, в чем нуждается сейчас. Выебанный, уставший, он прыгал по сцене один, ронял строчки, глотал окончания и метался, как в последний раз, когда толпу разрывал гитарный риф, пока где-то на вип-балконе один безымянный, но подозрительно знакомый окружающим придурок выскакивал на поручни, взвывая узнаваемый лейтмотив, даваясь разве что слезами. А не похуй ли.       Пропущенная сцена, вырванная у самого себя из сердца, но Пиццорно не пытался повторить их маленький ритуал, оставляя на этом месте сквозную дыру, наполненную музыкой и криками, но отказать себе в главном не смог.       Цепляя пальцами кабель микрофона, выпутывал их него длинные ноги и руки, а тогда просил встать на колени, одновременно с этим опускаясь тоже, будто показывая, как нужно, а ведь не делал, а ведь не так все это было и должно было быть.       У Мейгана от боли трещали ребра и подкашивались колени. Он повторял каждое слово заученной скороговоркой, пока Серж пытался совладать с толпой и здесь, в випах, никто не собирался преклонять колени. Но не будь Мейган ебучей королевой, не будь империей, если не сумеет ...       — Все вниз! Вниз! На колени, блять! — он рявкает охрипшим голосом и опускается сам, не отводя взгляда от Сержа, который больше не ищет его взгляд, чтобы заручиться поддержкой, поймать то незримое и незаметное ни для кого, смотрит в толпу и уплывает, чтобы вынырнуть с ревом и всплеском человеческой толпы.       Тома едва не вывернуло, когда он сбежал по лестнице вниз и впечатался в двух охранников. Быстро сунув им под нос пропуск, он на ватных ногах добрался до гримёрок, чудом не столкнувшись ни с кем от крю, но удачно затерявшись среди рядовых ассистентов.       Мастерство находить свою гримерку не пропьёшь, даже если тебя туда несут, но все залы одинаковые, все сцены тоже, если это не хитровыебанный Альберт Холл. Уже в шаге от нужной двери его окликнул кто-то из ребят и Том был бы рад поболтать, но сейчас его тело и он целиком требовали присутствия рядом одного человека.       — .. слушай, Диббс, я там подумал насчёт одной фичи.. — Пиццорно промокший насквозь, ссутуленный и вызверенный, оборачивается только сейчас и замирает. — Какого х ..       — Че ты .. как призрак увидел, — Мейгана колотит крупной дрожью, он бледнеет и покрывается каплями испарины, как наркоман в жуткой ломке перед тем, как наконец-то ширнуться. — «.. скажи мне, что видел призрака, а я скажу ..»       — Пошёл нахуй отсюда, — Серж хрипнет каждым звуком и невооруженным глазом видно, как вдох застревает у него где-то под кадыком. — Я серьезно, Мейган ..       — Да ладно .. тебе, — Том пытается усмехнуться, вместо этого болезненно осклабливается, ощущение переломанных рёбер только усиливается.       — Тебе ещё раз нос сломать? — Серж не рыпается, очевидно, что в страхе сломать бывшему все.       — Я только хотел .. — Мейган открывает рот, чтобы закрыть его обратно, потому что он сам не знает, чего он хотел.       Увидеть его снова? Поговорить? Подраться? Потрахаться? А хуй его знает. Он хотел этого момента, себя в одном моменте с Сержем, чтобы смотрел на него, чтобы злился на него, чтобы угрожал и слал нахуй, только не эта тишина снова, не это убийственное молчание и пустота на месте, где была целая империя. Их, блять, империя.       — Нечего сказать, да? — Пиццорно выплевывает усмешку со примесью жалости и презрения, ядовитого такого, что на губах проступает горечь. — Вали, Том. Правда. Лучше, блять, вали отсюда ..       Мейган не впервой слышит это, но впервые ему больно от осознания, что он не сможет просто так открыть дверь с ноги через пару часов и с порога отсосать прощение за какую-нибудь выходку. Так больше не будет. Никогда не будет.       И хотел бы он дёрнуться навстречу, вцепиться в Сержа, трясти его, вгрызаться в губы, умолять и клясться всем святым, что в нем осталось, только бы все, как раньше, как когда-то, как .. ему казалось, будет всегда.       Он снова хочет что-то ляпнуть, отшутиться, выиграть для себя секунду-другую времени, но Пиццорно снова шлёт его нахуй даже не глядя, где-то между банкой сладкой газировки и треском крышки вискаря, бликующего своей невзрачной оберткой.       Мейган разворачивается, чтобы взять реванш. Он обязательно вернётся, он этого так не оставит, не бросит, не сдастся, но только когда Серж, как минимум, будет смотреть на него не как на призрака из прошлого.       Холодный металл обжигает руку и Тому сносит крышу всех этих псевдо-правильных мыслей, которые подсказывают сейчас уходить. Он резко разворачивается, но не успевает даже выдохнуть, когда его впечатывают в дверь, с силой толкая в грудь, но не отталкивая, а перехватывая промокшую насквозь футболку и прижимая к себе.       Пиццорно натурально впивается в губы, кусая их больше, чем целуя, царапая зубами язык и размазывая слюну далеко за тонкими линиями контуров сухих губ Мейгана. Вылизывает рот, выхватывает последний вдох, отчего в груди все сводит и лёгкие скукоживаются, отбирая силы, ломая колени и теперь дверь за спиной и руки Сержа это все, что держит Тома в вертикальном положении.       Он даже не пытается отвечать, подставляется, как в первый и последний раз, цепляясь ледяными мокрыми пальцами за всегда горячие руки итальянца и силится снова прирасти к Пиццорно, вщемиться внутрь и остаться там, только бы снова не послал нахуй.       Но момент прерывается особенно болезненным укусом и Том морщится металлическому привкусу крови во рту. Сейчас он может рассмотреть Сержа ближе, прочитать все его неприкрытую злость и обиду, а за ними, едва ли заметную .. тоску, боль, сожаление?       Он смотрит молча, дышит тяжело и его начинает трясти от макушки до кончиков пальцев, которыми все ещё сжимает футболку Тома.       — Теперь .. теперь нахуй? — Мейган шутит свои дурацкие шутки с самым дурацким видом, просто потому что его голос дрожит и вибрирует хрипотцой, завтра он и вовсе не сможет говорить.       — Теперь нахуй, — Серж усмехается, но пальцы не разжимает, как и не прогоняет обиду со своего лица.       — Ну, я .. пойду, да? — Том вылизывает губы и ловит взгляд чёрных глаз, не в состоянии сдержать самодовольной ухмылки. Лёд тронулся.       — Будешь теперь за нами, как фанатка, кататься? — он только сейчас выпускает его из свои пальцев и быстро выдыхает, как если бы хотел надышаться за те секунды, когда был занят чужими губами.       — Буду, — не врет Мейган и нащупывает позади себя дверную ручку. Снова.       — Посмотрим, на сколько тебя хватит, — бросает Серж ему уже через порог и в последний момент улыбается совсем другой улыбкой, которую знает только его Королева драмы.       — Не сомневайся во мне, Серж.       А он и не сомневается.