Он станет моим полотном

      Он ненавидит зеркала. Ненавидит до такой степени, что, если бы у него была возможность обменять собственное отражение на смертельную болезнь, он бы не раздумывал ни минуты. Он знает, каково это — родиться без лица. Быть лишённым ничтожной крупицы индивидуальности и появиться на свет вместе со своей точной копией. Его копию назвали Сергеем. Его копию любили все.       А как можно не полюбить столь умного, одарённого и воспитанного ребёнка? Господь ему столько талантов отсыпал, что хватит на целый класс. И лепит, и рисует, и не по годам умные книжки читает. Отца слушается, к матери ластится. Смазливый, как девчонка. Смазливый, как он сам.       Сколько раз он пытался «стереть» тошнотворные черты со своего лица? Сбился со счёта. В детстве до одури торчал под палящим солнцем, зная, как плохо тонкая бледная кожа реагирует на ультрафиолет. Сгорал, нарочно срывал мутную плёнку облезающего рогового слоя вместе со здоровым. Но под повреждённым эпидермисом очень скоро появлялся новый. Новая кожа была такой же гладкой, сияющей, с нежной розовинкой. Точно такой же, как у Сергея.       Он сбривал брови, но они всё равно отрастали. Стриг, рвал, жёг густые рыжие волосы, но они быстро добегали до нужной длины. Став чуть постарше, начал предпринимать более серьёзные попытки себя покалечить. Изуродовать. Каждая из этих попыток была вовремя пресечена — родителями, учителями, неравнодушными случайными прохожими. В последний раз он бился головой о зеркало в ванной комнате, намереваясь повредить осколками лицо. Заметили. Выломали дверь. Остановили. Мать плакала. Отец кричал. Сергей обнимал и лепетал что-то успокаивающее. А он думал только об одном.       Лучше бы тебя не было. Лучше бы ты никогда не рождался. Лучше бы кто-то плеснул кипящим маслом в твоё лицо. Моё лицо.       — Надо же, какая важная птица в наших краях!       Он вздрагивает и машинально вскидывает взгляд перед собой. Напротив барной стойки висит зеркальная полка, заставленная алкоголем на самый разный вкус. Его отражение затерялось где-то там, между бутылок. Будто брат играет с ним в прятки. Да не играли они никогда ни во что. И Сергей никогда так не одевался — любит светлое либо яркое. А он любит чёрное и носит только этот цвет.       Забавно, ведь он почти отозвался. Птица. Таким было его прозвище. Так он себя чувствует. Так он сам себя называет. А его брат... Он всегда был тряпкой. Трусом. Он ведь и сейчас его боится? Иначе зачем Сергей Разумовский, лицо с обложки, уничтожил любые упоминания о том, что их было двое? Для целого мира он — несчастный сирота и единственный сын трагически почивших родителей. Интересно, сам-то ещё помнит, что у него есть близнец? Помнит ночь очищающего огня?       Отец? Он заслуживал смерти. Уже за то, что передал сыновьям модификацию гена MC1R и наградил их мерзкими рыжими волосами. Мать? Она была такая красивая, такая миниатюрная, такая добрая. Так любила своего Серёжу. Он бы мог простить ей всё, если бы она не оказалась лгуньей. Кого ты любишь больше? Такой простой вопрос. Зачем говорить, что всякая мать любит своих детей одинаково? Одинаковыми были и остаются только их лица. А за ложь всегда приходится платить.       Он поджёг их ночью. В собственной постели. И позвал брата посмотреть, как они горят.       — Давно здесь не был, решил заскочить, — отвечает бармену посетитель, занявший место на соседнем высоком стуле.       Птица окидывает мужчину незаинтересованным взглядом и подпирает щёку кулаком. Жажда путает мысли, мешает сосредоточиться. Он нервно ёрзает на стуле и как бы невзначай касается высокого ботинка, в котором всё это время был припрятан охотничий нож. Металл приятно холодит кожу, слегка царапает зазубренным лезвием. Сразу становится лучше.       В этом баре часто бывают красивые женщины. Подцепить одну из них с его внешними данными ничего не стоит. Нужно лишь сделать выбор. Блондинка или брюнетка (рыжих он не переносит). Вызывающе пышная в нужных местах или плоская, как подросток. К себе или к ней. Утолить голод естественным путём, после чего несостоявшаяся жертва продолжит влачить своё жалкое существование, или... Или утолить его другим способом. Вонзить нож по самую рукоять чуть выше паха, рассечь плоть, выдернуть из грудины, умыться в ещё тёплой крови. Это ведь тоже вариация физической близости. В чём-то даже более интимная.       Брат бы им гордился. Ведь он делает этот город лучше. Он очищает его от любительниц приключений на одну ночь и бомжей, которые сами идут на нож в тёмной подворотне.       — Серый? — он не откликается и не оборачивается, пока кто-то не опускает ладонь на его плечо. — Разумовский, это же ты?       Птица не сразу узнаёт его. Он что, обязан помнить всех друзей брата? У него даже своих собственных не было. Его взгляд находит что-то блестящее на груди незнакомца. Кулон в виде волчьей головы. Где же он такой видел?

***

      У маленького безупречного Серёжи Разумовского был маленький небезупречный секрет. Он никогда не краснел, оказываясь перед портретом обнажённой женщины в картинной галерее. Не отводил взгляд от неприкрытых грудей античных статуй. Не чувствовал волнения, заполняя подобными рисунками альбом. Он воспринимал женщин так, как ценители прекрасного воспринимают объект искусства. Колонну, арфу, вазу династии Мин. Он не испытывал к ним влечения и без стеснения показывал взрослым наброски, с которыми никогда не расставался.       Но были в его альбоме и секретные рисунки. Такие, которые он никогда никому не демонстрировал. Они ютились на последних страницах и яростно оберегались от посторонних. Как об их существовании узнал Птица? Подсмотрел, когда психиатры решили задействовать терапию и организовали совместное творчество для братьев. Сергей рисовал нейтральное. Птица — огонь и чёрный дым. Брат первым выполнил задание и, потеряв бдительность, вернулся к последнему наброску. На нём был изображён темноволосый мальчик с волчьим кулоном на груди. И было подписано имя. Олег.       Говорило ли это о чём-то? Для Птицы — да, говорило. Одна мысль об этом приносила одновременно и отвращение, и удовольствие. Надо же, так запятнаться. Как думаешь, Серёжа, мамочка бы продолжала любить тебя, зная твою грязную тайну? Неужели её ангелочку понравился мальчик?

***

      — Прости, не узнал из-за... — Птица выдерживает паузу, предугадывая, что собеседник сам подкинет ему догадку.       — Наверное, из-за бороды, — тот потирает подбородок и широко улыбается. — Отпустил на службе в полевых условиях, а потом как-то привык. Если ты тоже скажешь, что с ней я похож на сирийского террориста, я тебя убью.       Птица сканирует его взглядом. Ровесник, хотя выглядит чуть старше. Выше ростом. Подкаченный, но в целом стройного телосложения. Вероятно, красивый. По крайней мере, для мужчины. Одет в чёрные джинсы и брендовую косуху. На соседнем стуле лежит его мотоциклетный шлем. Служил и тусуется среди байкеров? Образ, никак не вяжущийся с объектом воздыхания Серёжи. Хотя, возможно, ему такие и нравятся. Или не нравятся? Может, наш трепетный мальчик просто настолько чувственный, что расцветает до алых щёк и потных ладошек даже в невинной дружбе?       — Сколько же мы не виделись? — вопрос не риторический, но должен прозвучать именно так.       — Года четыре, наверное. Может, пять, — Олег пожимает плечами и отпивает немного из своего бокала. — Ты тоже очень изменился. Только не пойму, в чём.       — Повзрослел?       — И это тоже, но... Знаешь, у меня такое странное чувство... Может, дело в жёлтых линзах? Не припоминаю, чтобы раньше ты вообще их носил.       — Ты сам сказал. Пять лет прошло.       — Если ты про то, что я оборвал все связи после той глупой ссоры... Не представляешь, сколько раз я об этом пожалел. Теперь-то понимаю, что ты просто волновался. Только тогда мне казалось, что ты слишком давишь. Ну доучился бы я на экономическом, а толку? Не моё всё это... Но я никогда не забывал своего лучшего друга. Мы же были, как братья.       — Чем сейчас занимаешься? — перебивает Птица, которого последнее слово режет по самому уязвимому месту.       — Вернулся из армии, устроился в паб в часе отсюда. Сначала помогал на кухне по мелочам — закуски варганил, на нарезке сидел. Потом поднялся до повара. А сейчас у меня мотобар. Я совладелец, но сам на баре стою. Даже вышибалой бываю, хотя обычно ребята заходят нормальные, — он заразительно смеётся. — Ты заезжай как-нибудь. Покажу, что такое настоящие бургеры, а не эти ваши... шавермы. Без обид, Игорь.       — Да куда уж мне? — ворчит бармен.       — Может, прямо сейчас съездим, Серёж? Ты как, на колёсах? У меня только один шлем.       — Давай лучше выпьем, — Птица протягивает Олегу его же бокал, в котором минутой раньше незаметно растворил безвкусный порошок.       Я наших родителей сжёг, Серёжа. Думаешь, я его пощажу? Ты же любишь искусство? Так он станет моим полотном. Я заставлю тебя вспомнить всё, что ты натворил. Заставлю пожалеть о том, как быстро ты смирился с моей якобы смертью в пожаре, который я устроил в лечебнице. Я уничтожу всё, что тебе дорого. А потом я займу твоё место.       Нужно только придумать, что с ним делать. Убить, и пусть Сергей его оплакивает? Или оставить в живых, но так, чтобы Олег сожалел об этом каждый день и верил, что это Сергей с ним такое сотворил? Собственно, а что сотворил? Птица жмурится от нетерпения. Избить его и столкнуть в канал? Повесить? Обколоть наркотой, чтобы сам загнулся? Переломать ноги, чтобы до туалета самостоятельно доползти не мог? Сбросить с Башни, которой брат так гордится? Облить кислотой? В голову приходит столько ярких образов, что Птица листает их, как красочный каталог. В этом каталоге есть всё — пытки, удушение, нанесение увечий, оскопление, изнасилование... И он готов на всё. Хэллоуин же. Жаль, есть столько вариантов и всего один человек. Наверное, придётся решать на месте.       — У меня квартира в старом фонде в паре минут отсюда. Зайдёшь? — предлагает Птица.       — Конечно, — кивает Волков и разом опрокидывает всё содержимое бокала.