Он станет моим полотном

      — Алло?       — Алло?       — Олег, ты меня слышишь?       — Олег, ты меня слышишь?       — Это Сергей.       — Это Сергей.       — Пожалуйста, перезвони мне.       — Пожалуйста, перезвони мне.       — Я слышу только себя...       — Я слышу только тебя.       Птица растягивает губы в улыбке, обнажает ряд ровных верхних зубов. Если бы Олег был чуть более внимательным, он бы заметил первое отличие. Губы Птицы яркие, красные. Наверное, из-за привычки облизывать, грызть и кусать их. Сергей никогда так не делает. Его губы нормальные, обычные. Они не похожи на кровоточащий порез с иллюстрации школьного учебника по ОБЖ.       Звонок не прерывается, но слышится громкий глухой стук. Птица догадывается, что это за звук. Представляет, как из трясущихся рук Сергея выскальзывает телефон, как он отскакивает от сверкающего чистотой пола, как глубокая трещина пересекает экран. Теперь у его телефона есть шрам.       Ты даже не представляешь, сколько у меня шрамов, Серёжа. Не представляешь, сколько из них не на теле. Ты ведь узнал меня? Ты ведь хочешь что-то спросить? Спроси, как мне удалось выжить в пожаре. Спроси, как мне удалось сбежать из клиники. Спроси, нужна ли мне помощь. Нет, не нужна, но спроси. Спроси, простил ли я тебя. И я тебя прощу. Правда, прощу. Я бы сжёг тебя вместе с родителями, если бы ненавидел чуть больше. Я бы давно выследил и убил тебя, если бы чуть меньше любил. Давай, ну же! Восстанови баланс. Задай всего один правильный вопрос.       — Он... жив?       Сергей заикается, осипший голос дрожит. Бедный. Он даже не подозревает, насколько роковую ошибку только что совершил. Не подозревает, что только что фактически выдал брату лицензию на убийство и экстерном расписался в некрологе своего лучшего друга. В ответ звучат короткие гудки.       Сначала Птица бледнеет. Затем, наоборот, заливается краской. От ревности, обиды и разочарования у него начинает дрожать подбородок. Сейчас ему хочется только одного — отомстить за пережитое унижение. Сделать Волкову как можно больнее. Так, как не делал ещё никому, даже если для этого его, живого, придётся разрывать голыми руками на куски... Впрочем, он ведь уже всё придумал. Если Олег переживёт операцию, его ждут мучительные месяцы перманентной боли. Такие раны быстро не заживают. Что ж, Птица никуда не торопится. Психиатр всегда говорил, что ему нужен друг. А кто сказал, что друзей нельзя «донашивать», как одежду или роликовые коньки?       — Прелюдия затянулась, Олег, — он переводит телефон в беззвучный режим и переворачивает экраном вниз.       Из того же ящика комода, где хранился металлический кейс, извлекается тугой чёрный рулон. Олег смутно понимает, что это одноразовая медицинская простынь, которую используют в тату-салонах. Следом за ней Птица достаёт хирургические перчатки, прозрачную плёнку, бинты, аптечку с солидным запасом медикаментов на все случаи — очевидно, несчастные — жизни.       — Мне придётся дать тебе хоть что-то, — Птица со знанием дела оборачивает жёсткий матрас плёнкой в несколько слоёв, сверху расправляет отрез одноразовой простыни. — Иначе ты умрёшь от болевого шока.       Он надевает перчатки, с маниакальной аккуратностью раскладывает инструменты на маленьком прикроватном столике. Судя по количеству подготовленных хирургических тампонов, всерьёз опасается, что Волков истечёт кровью. В углах изголовья кровати и на противоположной стороне поочерёдно закрепляются четыре кожаных ремня. Даже сегодня такие используют в психиатрических лечебницах. Уж он-то знает. Готово.       — У тебя случайно нет аллергии на... — он наполняет шприц, приближается к Олегу, но не успевает закончить вопрос.       Частично выбитый из колеи и потерявший бдительность после разговора с братом, Птица не сразу замечает, что что-то не так. Олег научился этому трюку ещё в армии. Он рассчитан только на определённые модели наручников, зато работает безотказно. К счастью, его запястья схвачены именно такими. Вывихнутый большой палец, плотно прижатый к ладони, относительно легко выскальзывает из металлического кольца. Это занимает меньше минуты. Ещё меньше времени уходит на то, чтобы выбить шприц из пальцев Разумовского и обхватить его шею освободившейся рукой.       — Неплохо, — шипит Птица, заводит руку назад и срывает скотч с губ Волкова. — Ты меня впечатлил.       — Выпусти меня.       — Нет.       Удушающий приём отработан до автоматизма. Олег пытается рассчитать силы так, чтобы мужчина потерял сознание. Однако повреждённая рука, неудобная поза и сила, с которой сопротивляется противник, не позволяют просчитать все ходы наперёд. Он может убить его. Он боится убить его.       — Выпусти меня. И никто не пострадает.       — Мы оба знаем, что живым тебе отсюда не выйти, Олег. Только через мой труп.       Птица не боится смерти. Он готов к ней. Он не уступит, не попросит пощады. Но и не сдастся. Вцепившись в руку Олега, он пытается отстранить её от себя. Впивается ногтями в кожу. Хватает вывихнутый палец, выкручивает его до хруста. Слабеет. Глаза закатываются сами собой. Щёки горят, лёгкие сжимаются в агонии от отсутствия кислорода. Можно отступить, отключиться. Но Птица будет держаться до последнего. Если он упадёт на этот пол, то только мертвецом.       В груди становится жарко, тесно. И не только в груди. Неуместное, но биохимически объяснимое возбуждение вместе с кровью разливается по венам. Всё просто. В мозге накапливается углекислый газ. Тело расслабляется, затуманивается сознание, кружится голова, подкашиваются ноги, учащается сердцебиение. Никакого волшебства. Физиология. Инстинкты. Наверное, это самый приятный способ умереть.       — Что я сделал? Серёж, что я сделал?!       — Родился... — выплёвывает Птица и издаёт болезненный хрип.       Олег знает, что означает этот хрип. Понимает, что вот-вот свернёт ему шею или задушит насмерть. Понимает, что совершает фатальную ошибку, но всё равно ослабляет хватку, отпуская своего мучителя. Тот падает на колени.       — Ты же не думаешь, что теперь я освобожу тебя? — Птица пытается восстановить дыхание, но давится лающим кашлем.       — Меня всё равно найдут. Нас видели вместе.       — Кто? Игорь? Этот алкоголик к концу рабочего дня свою фамилию без ошибки не напишет. Да и кто поверит бывшему менту, которого из органов выгнали за пьянство?       — Ты ничего не знаешь.       — Ты о том, что он запил после смерти своей девушки? Знаю, — он поднимается на ноги и отбрасывает назад чёлку, упавшую на глаза. — Ведь это я убил её.       — Бредишь...       — Уверен? — Птица приближается снова, на этот раз угрожающе вертя в пальцах скальпель. — А ты меня проверь. Нет. Лучше я тебя проверю. Проверю, насколько тебя на самом деле впечатлили мои картины.       Он заходит Волкову за спину. Не встречая никакого сопротивления, пристёгивает безвольную руку обратно к крюку, намеренно задевая начинающий распухать палец. Затем накрывает его глаза ладонями.       — Ты снова в студии. Стоишь лицом к картине, на которой узнал меня. Какая картина находится по твою левую руку? — он чувствует, как ресницы Волкова щекочут его ладони, как под тонкими веками, словно и впрямь пытаясь разглядеть что-то перед собой, бегают глазные яблоки.       — Это манекен, — наконец, отвечает Олег. — Разобранный женский манекен, сложенный в чёрный чемодан на песке. Каждая деталь завёрнута во что-то прозрачное и блестящее. Не знаю, в пакет или плёнку. Не ткань, что-то шуршащее. А голова с красн... Господи, нет.       — Да.       Птица отмечает про себя, что ответ правильный. Вычленяет главное — прилагательное «шуршащий». Именно то, что он изначально задумывал. Но как Волков это понял? Догадался? Или прочувствовал? Выходит, он достаточно внимательно всматривался в каждую картину, если запомнил расположение и детали. Он не лжец, не льстец, не лицемер. Ему понравилось. Ему действительно понравилось. Послевкусие мимолётного удушения становится слаще, углубляется, въедается в стенки кровеносных сосудов. Приятно.       Даже приятнее, чем расправиться с излишне любопытной подружкой Грома. Конечно, Юля Пчёлкина не собиралась изменять ему. Она проникла в эту квартиру совершенно с другой целью — подтвердить или отмести свои подозрения. Из неё вышел бы неплохой журналист. Птица знал, что она следит за ним, и с удовольствием подыгрывал. Выжидал момент, чтобы дёрнуть за верёвочку и захлопнуть ловушку. Долго ждать не пришлось.       Заманить её сюда ничего не стоило. Ничего не стоило её обезоружить. Перцовый баллончик на свидании с серийным маньяком, серьёзно? Да, они с Громом друг друга стоили. Гром сам её и нашёл. Полностью обескровленную, по частям. Каждый фрагмент был бережно завёрнут в шуршащий рукав для запекания и упакован в чемодан. Голову так и не обнаружили. Дно Невы умеет хранить секреты. Он даже видит то самое место из своего окна. Он до сих пор видит её мёртвые, удивлённо распахнутые глаза.       — Не понимаю, как ты мог превратиться в такого...       — Монстра? Не такой уж я монстр, Олег. Я люблю животных, не трогаю детей. Я никогда никого не насиловал. По крайней мере, пока. Что до тебя... — Птица ненадолго отходит к столику, обильно пропитывает хлороформом платок, а потом возвращается и прижимает его к лицу Волкова. — Ты приятно удивил меня сегодня. Так что я ещё подумаю на твой счёт. Сладких снов.       Телефон всё ещё звонит.