Запах вечности.

Он стоит перед ней на коленях, с руками, связанными за спиной. В тронном зале прохладно, сквозняки гуляют между тонкими сёдзи, проникая под одежду, забирая тепло, но лоб юного управляющего клана Камисато покрыт испариной. Он храбрится, улыбается подёргивающимся ртом, кусает тонкие губы, но в зеленых глазах плещется страх. Сёгун Райдэн медленно спускается по ступенькам, мягкий стук ее гэта разрезает судорожную тишину зала, словно раскаты грома. В волосах ее — тонкая шпилька-заколка, острая, будто молния, яркая, будто молния. Тома щурится от этой яркости, от ослепительной красоты надвигающейся бури. Сёгун Райдэн чуть наклоняется к нему, и штормовая темнота её глаз накрывает его как волна. Он тонет, в его ноздри бьёт запах озона и громовой сакуры, заполняет легкие и проникает в каждую клеточку, заставляя сердце трепыхаться как запертую в клетке птичку. Её тонкие сильные пальцы впиваются в его подбородок; с них срываются искры, от которых его начинает потряхивать. Тома дёргается, но пальцы не дают ему отвернуться от неотвратимого шторма в глазах, заставляя тонуть. Верёвки больно впиваются в запястья, а деревянный пол холодит колени. — Управляющий Камисато, да? — её голос тих, спокоен, но в нем слышится стальная властность, которой хочется подчиняться, перед которой хочется стоять на коленях. — Твой Глаз бога противоречит вечности. В Инадзуме такого быть не должно. Во рту у Томы сразу пересыхает, он пытается облизать губы, но стальная хватка на подбородке не даёт ему этого. — Прошу вас, — его голос хриплый, язык ворочается с трудом. — Клан Камисато, он не причём… Её глаза вспыхивают и тут же потухают. — Я… сделаю, что угодно, но не трогайте их. Госпожа Аяка ничего не знала о Глазе бога… — он тараторит, задыхаясь словами, будто бы это может его спасти. Она отпускает его подбородок, возвышаясь как статуя. Такая же безразличная и ледяная как мрамор, но тот хотя бы нагревается от солнца. Тронный зал залит лиловым: цвет стен, цвет ее кимоно, цвет ее заколки-молнии. Воздух тяжелый, ему тяжело дышать. Он тонет. — И что же ты умеешь? — равнодушным голосом спрашивает она. — Я… умею готовить. Шить. Вязать. Заключать торговые сделки. Разбираюсь в людях. — И это все? Свобода целого клана за вязание? — Я… способный, быстро учусь. — Вот как… — казалось, она потеряла к нему всякий интерес. — Делайте со мной, что хотите, — шепчет он тихо, судорожно. Тома чувствует как по его щеке стекает одинокая слезинка ужаса. Внезапно Сёгун Райдэн оказывается слишком близко. Она подхватывает его слезу пальцем и слизывает ее кончиком языка. Ее правая рука касается его щеки с дорожкой слезы, опускается на шею и ощутимо сжимает, перекрывая его жалкую попытку дышать. Она становится ещё ближе, сквозь какую-то пелену он слышит запах громовой сакуры, которым пахнут её длинные жесткие волосы, её бледная нежная кожа. Она выпрямляется, и он поднимается с колен вместе с ней, пошатываясь на затекших ногах. Горячее дыхание опаляет его ухо, и острые зубы впиваются в мочку, заставляя его всхлипнуть. Хватка на горле слабеет, перемещается на затылок и он жадно дышит, забивая нос запахом сакуры и бури, запахом вечности. Он даже мысленно хмыкает, потому что всегда считал, что вечность пахнет пыльными фолиантами, но никак не… Вторая её рука проводит по его тяжело вздымающейся груди, обтянутой чёрной рубашкой, по напряженному животу и ложится на пояс штанов. У Томы кружится голова, его колени ослабли, но стальные объятия сёгуна Райдэн не дают ему завалиться назад. Ее зубы оставляют на его шее лиловые отметины (о, лиловый ведь ее любимый цвет, цвет бури и вечности), ее зубы и язык — отметины влажные, болезненно-приятные, от которых у Томы поджимаются пальцы на ногах. Против своей воли он ощущает, что вся кровь отливает от головы к паху, ведь у него нет выбора: он должен защитить клан Камисато любой ценой, любым способом. Её стальные, холодные, как лёд, пальцы мягко поглаживает его затылок, перебирают растрепавшиеся пряди, приятно массируют кожу за воротником куртки. Её мягкая грудь прижимается к его груди: роскошная юката сползает, обнажая белые плечи. Томе становится жарко, несмотря на сквозняки и холод прижимающегося к нему сёгуна. Он вздрагивает всем телом, когда она запускает ладонь под его рубашку и тянет вверх, поглаживая мышцы живота и в следующую секунду наклоняясь и прикусывая кожу над тазовой косточкой. Рука на шее становится жестче, а другая ныряет за пояс его штанов, под бельё и сжимает вставший член у основания. Тома зажмуривается до звёздочек перед глазами, его пробивает дрожь, он слышит какое-то жалкое поскуливание и с ужасом понимает, что скулит он сам, словно один из тех несчастных щенков, которых он подкармливает в окрестностях столицы. Это всё ужасно неправильно, но он не может сопротивляться. И дело не только в связанных руках. Дело в ней. Сёгун снова припадает с укусами-поцелуями к его шее, непозволительно медленно водя рукой по его члену. Её волосы лезут в его лицо, её дыхание лёгкое, горячее, её губы влажные. Он судорожно дышит, ёрзая в путах и ее объятиях, открывая рот как рыба, мучительно сгорая от стыда и желания разрядки, которое она оттягивает своим медленным темпом. Куртка спадает с плеч, бесформенно повисает на связанных руках. Мышцы предплечий сводит судорога. Он пытается не толкаться ей в руку, но это сильнее его, он на грани какого-то безумия. Она останавливается, крепко его сжимает, притягивает его к себе еще ближе за плечи, острыми ногтями впиваясь в лопатку. Тома чувствует обнажённой кожей шелк ее юкаты, да он почти висит на сёгуне, ведь колени дрожат и не хотят его держать. Райдэн почти одного роста с ним, но явно сильнее, несмотря на хрупкое женственное телосложение. — Так что же ты хочешь? — шепчет сёгун тихо, задевая влажными губами его ухо, будто прибой перебирает камешки. — Я… я… — он с трудом выдавливает слова из пересохшего горла, каркает, задыхается. — Клан Камисато… В этот момент она кусает его за подбородок и отпускает член. Волна захлестывает его с головой. На штанах Томы расплывается влажное пятно, он падает на колени, лишаясь поддержки. Боль и оглушительное удовольствие от оргазма, боль в ушибленных коленях, в затекших, истерзанных веревкой руках — все это слишком. На Тому наваливается какое-то тупое оцепенение, он скашивает глаза на изящные узоры на деревянном полу и смаргивает слезы, выступившие на глазах от боли. Он лежит, дрожа и приходя в себя, как выброшенная прибоем рыба, а сёгун снова возвышается над ним с тем же равнодушным застывшим взглядом лиловых штормовых глаз. Как через толщу воды он слышит, что распахиваются двери и входит стража. Она давно привыкла не задавать вопросов. Тому вздергивают на ноги, он впивается в сёгуна взглядом, полным ненависти, но она на него даже не смотрит, ее больше интересуют узоры на высоких колоннах. — Ты предан вечности, — говорит она, — даже, если это и клан Камисато. Я их не трону. Ты действительно… способный. Талантливые люди — залог вечности. — Рад, что мои… способности пришлись по душе госпоже сёгуну, — он пытается вежливо улыбнуться, но губы лишь искривляет кривая горькая ухмылка. — Жаль, мои руки были связаны, и я не смог ничего толком показать. — Думаю, мы договоримся с кланом Камисато о твоем переводе. Подготовите все для церемонии изъятия Глаза бога, — слышит он короткий приказ. Его словно ударили под дых. Последнее, что он видел перед тем, как захлопываются двери тронного зала, это то, что можно было назвать лучом, пронзающим тучу, — бледное подобие улыбки на губах сёгуна Райдэн. Последнее, что он почувствовал, это то, он пропитан запахом громовой сакуры, запахом вечности. Тома умел барахтаться в политической и деловой жизни столицы. Но на этот раз он утонул.