Я — тяжесть в твоих руках
Больничные коридоры были заполнены беготней — медсестры спешили, точно обыкновенные муравьи-рабочие, захваченные холодной паникой: во взгляде, скачущее, отбиваясь от стен как резиновый мячик, беспокойство. «В сто пятой критический случай! Аномальный рост кристаллов, несмотря на введение супрессанта*», — раздалось подобно грому среди ясного неба. Он поднял голову, отвлекаясь от газеты — похоже, сегодняшний день —не лучший выбор для похода к врачу [неприятно заныв, напомнил о себе глаз][не обращай внимания][отвернись][в конце концов, в любой истории ты всего лишь наблюдатель][тот, кто запишет произошедшее][и скажет, как оно было на самом деле] — Какое неблагодарное дело, — Чжунли не тот, кто обычно говорил сам с собой вслух, но в больнице стены словно давили на него, и хотелось согнать дурное ощущение. Мимо пробежал молоденький врач: светлые волосы завязаны в хвост, халат болтался на плечах, а глаза словно лазурьевое море — «такая красота и в столь маленькой коробке» — почему-то поймал он себя на невольной мысли, также не свойственной ему. [любой конец] [это начало чего-то нового]***
— Вам не стоит тут дремать, — мягко убрав с его лица тетрадь с записями, строго произнёс Альбедо. На свои двадцать восемь он не выглядел, что окупали холодный, колкий нрав и чуткое, острое мышление. Звание гения не было в его случае преувеличением или просто слухом. — Опять забыли, что такое сон и покой, изучая какую-то новую теорию? Хоть я и предложил вам помочь мне с исследованиями, не предполагал, что вы так станете пренебрегать своим здоровьем и сном. — Отчитываешь, как ребенка, — невольно ухмыльнулся Чжунли, встав и потянувшись. Тело жутко ныло, точно кто-то во сне пинал его ногами или налил во все мышцы чугун. За окном небо застилали тучи — заныл вновь глаз. Он легонько его дотронулся, ощущая, как неестественно ходил под пальцами механизм, крутясь, вторя тому, как должно настоящее, неподдельное глазное яблоко. Но протез не качнулся слегка назад от нажима, ощущаясь чересчур твердым и гладким даже через кожу века. — Опять трогаешь протез, — Альбедо схмурил брови, но после лишь начал читать записи в тетради, потеряв всякий интерес к собеседнику и его действиям. По привычке, вчитываясь, заправил прядь волос за ухо, чуть согнув-разогнув ногу, скрипя компрессорами и шарниром, ещё больше хмурясь, услышав звук, будто не ожидая его. — И какой вывод? — А ты как думаешь? — Что это всё бессмыслица, — честно ответил доктор, и его холодное, но красивое, словно маска из Натлана, лицо искривилось от озорной улыбки, превращая того в обычного мальчишку. — Ты самый жестокий мой критик, — Чжунли был согласен с его словами, но вслух лишь отшутился, направляясь к чайнику. — Кофе? Чай? — Кофе. — И кто из нас ещё не заботится о здоровье? Какая это кружка за сегодня? — Казалось, этот разговор повторялся уже ни одну тысячу раз, но каждый внутри него теплилось странное чувство, которое словно подтверждало: «всё правильно, так и должно быть». Как какой-то защитный механизм. Чжунли протянул ему кружку. Их пальцы на секунду соприкоснулись — Альбедо будто удивился, но тут же вновь стал привычно холодным принцем. «Думаю, девятая», — неожиданно ответил он, грея руки о кружку, смотря на собственное отражение. Спроси любого, на кого похож этот юноша, икаждый, как один, назвал бы сесиллию: стройный, белоснежный и благородный до завистливого скрипа зубов. Сам же Чжунли видел в нем полуночный нефрит: сияющий, привлекающий и непоколебимый, точно камень. «Удивительно мало», — горьким чайным привкусом, стараясь замять тишину, как измазанный чернилами листок. — Не беспокойтесь, я наверстаю ещё, — ухмылка на его губах тоже горчила. Усталость легла на лицо кругами под глазами, забавно, по-детски сморщенным носом в задумчивости и отстраненностью во взгляде, говорящем, что сам юноша терзался чем-то, чего не мог постичь даже его гений. — В последнее время у всех больных, введенных в искусственную кому, рост кристаллов повышен. — И у… — почему-то у Чжунли не хватило духа произнести чужого имени. Это будто триггер, что запустил бы неостановимый разрушительный процесс [тик-так][у тебя пять минут][а потом рванет бомба][заденет осколками, вонзится ими в кожу, мышцы, сухожилия, обездвижит, сдавливая легкие страхом и ужасом, разгоняя по крови адреналин, дофамин и всё остальное, стараясь просто выжить][пять минут][перед очередным «не беспокойтесь, господин чжунли, пожалуй, я продолжу эксперименты, а вы отдыхайте»]. — Не беспокойтесь… — Не говори этого. Каждый раз, когда ты так делаешь и дураку понятно, что ничего не в порядке, — собственный голос звучал стальным, нерушимым, не прощающим препирательства. — Я пообещал тебе спасти её. Это наш контракт — а я никогда не нарушаю контрактов. — Это и называют очарованием взрослого мужчины? — Смех был подобен дребезжанию стекла: что-то внутри Чжунли прониклось неимоверной жалостью и желанием утешить собеседника. Именно так, как Альбедо, вели себя всегда отчаянные люди. Он сам вел себя так пять лет назад, держа за руку почившую жену. Тогда её ладонь была такой холодной, такой чужой — грудь не вздымалась от дыхания, а губы не растягивались в привычной улыбке со словами «опять хмуришься? о чём задумался?». Её нежный, подобный весеннему ветру, голос замолк навсегда. И вместе с ним Чжунли впервые пожалел, что жив [тот день был подобен падению в бездну][ты всё летел и летел, не чувствуя собственного биения сердца][оно замерло, готовое последовать на тот свет за любимой][но вместо этого застучало вновь][вместо этого всё забылось, стерпелось, стало прошлым, подхваченным тем самым ветром и унесенным далеко-далеко] [человек так удивителен] [в способности приспосабливаться] — Пожалуйста, просто доверься мне, — [как я доверился тебе] — Как я могу устоять от такого предложения? — Допив кофе, он поставил кружку на стол, откланялся и только у самой двери повернулся, тихо произнеся. — Спасибо за заботу, господин Чжунли, но меня ждёт работа. Время. Оно ощущалось камнем на шее, тянущим нещадно вниз, ко дну. Альбедо постучал по столу. Зевнул. Постарался вчитаться в бумаги с последними результатами теста использования нового супрессанта — буквы как назло плясали перед глазами, смешиваясь в непонятную, неразборчивую кашу, в которой он терял суть написанного. Шла третья ночь без сна — с каждой минутой кровать и сон становились чем-то не просто заманчивым, а словно тем самым запретным плодом. Ещё зевок. Стук. Зевок. Стук. Бумаги упали на стол, раскинувшись веером. Он достал сигарету — сил встать и дойти до курилки не было — и зажигалка, словно сговорившись с злым роком, метала лишь искры. — Неудачи всегда ходят группами, да? — Отбросив зажигалку, Альбедо почти по-детски захныкал, не силясь противодействовать судьбе. Казалось, чтобы не случилось, его смирение не дрогнет. Но стоило только на секунду задуматься, как в ушах запищали аппараты жизнеобеспечения, забегали диаграммы, запрыгали цифры датчиков. — Я бы лучше впал в безумие, чем остановился. Взяв аккуратно зажигалку, он ещё раз нажал на кнопку — пламя было ровное, чуть подрагивающее от легкого ветерка из приоткрытого окна. Поджигавши сигарету, Альбедо сделал долгую затяжку, набрав как можно больше дыма и, выдохнув его, откинулся в кресле, ощущая, как расслабляются мышцы. Он был подобен путнику, долго шедшему под знойным солнцем в пустыне и добравшемуся до воды, осушая стакан за стаканом, пока жажда не утолилась. Дверь открылась — Чжунли сделал шаг и застыл, словно увидел то, что не должен был — «ты подписывал бумаги о прохождении инструктажа безопасности» напомнил он тут же. — Прости-прости, был пойман с поличным, — Альбедо сделал ещё затяжку. Его словно окунули в прохладную воду — спокойствие очистило разум, убрав все лишние мысли. В голове было пусто. И эта пустота радовала его как ничто иное. В кабинете порядок, настолько, что жутко: глазу не за что было зацепиться, словно обычно у него и нет хозяина. Стерильность, от которой выворачивало, как обыкновенные карманы джинс, вытряхивая наружу неприглядное содержимое. Из предметов, напоминающих, что это всё же кабинет Альбедо, были лишь папки, стоящие аккуратными стопками, нелепо яркая красная ручка с брелоком-яблоком, одиноко воткнутая в типичный органайзер, и рамка с фотографией. Чжунли чувствовал себя лишним во всех смыслах: ни как специалист, ни как человек он этому месту не принадлежал. — Порой ты словно обыкновенный мальчишка, — подойдя ближе, мужчина, опираясь о стол, нагнулся чуть вперед, слегка улыбаясь. — А порой? — Альбедо протянул ему сигарету — она сомкнулась меж чужих губ. Грудь Чжунли поднялась во вдохе и выдохе. Никотиновый дым застелил их слабой поволокой. — Точно настоящий дьявол, — выпрямившись и отпрянув, произнёс он, чувствуя собственный протез чужеродным. — Польщён. На несколько минут в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь их дыханием. Альбедо достал пепельницу и затушил сигарету. «Собирайся, ты ничего больше полезного не сделаешь сегодня, только ещё больше изведешь сам себя», — и почему-то юноша не нашёл в себе сил сопротивляться, кивнул, подчинившись, аккуратно собрал все бумаги в папку и, мельком глянув на своего собеседника, ухмыльнулся. Не удержавшись от легкой шалости, проходя мимо Чжунли к сумке, он дернул мужчину на себя и, обдав ухо горячим дыханием, со свойственным ему леденящим спокойствием сказал: «спасибо». — Провожу тебя, — Чжунли вышел первый. «Опять сбежал», — Альбедо уже привык быть догоняющим. Потому что как никто другой понимал: полюбить — значит проиграть.***
На улице прохладно. Ветер гонял листовки и опавшие листья. Почти не было людей — слабо светили фонарные столбы и фары редко проезжающих машин. Город словно умер, что пугало, настораживало и вместе с тем немного успокаивало. Альбедо любил именно такое время суток, когда почти всё замирало, оставляя его один на один с собой. Чжунли хоть и шёл рядом с ним, но молчал, будто лишь дополняя«картинку» — казалось, он здесь всегда молчит вот так, точно глупое романтическое клише «я буду рядом, чтобы ни произошло». У него было спокойное, безразличное лицо, погруженное в привлекательную задумчивость, которую так и хотелось потревожить. В то время, когда Альбедо занимался протезом для него, ему не раз приходилось видеть это лицо, поэтому он не только мог безошибочно изобразить его на холсте, но и слепить, повторив каждый изгиб и каждый изъян. Он зналбудто даже структуру его пор и мягкость кожи — та поддастся под пальцами, краснея от любого прикосновения: необычайно нежная, словно пергамент, что порвется, если не быть осторожным. Он знал, как легко на ней оставались синяки, и как долго заживали раны. Знал, как та дрожала от его пальцев и языка. Знал, что никогда и ни за что этот человек бы не признался, что сделать всё, лишь бы он прикоснулся наконец и перестал ходить вокруг да около. [ты водящий][он убегающий] [и в этой игре чуть больше смысла, чем хотелось вам обоим] На секунду задумавшись, Альбедо почувствовал, как земля ушла из-под ног, и в самый последний момент рефлекторно выставил перед собой руки. Ссадины заболели вместе с ногой, что он случайно вывернул. «Ты как?», — голос Чжунли звучал обеспокоенно, что по какой-то причине обрадовало юношу. Возможно, недосып и вечная гонка за результатами довела его. «Да, просто ногу вывернул, я смогу идти сам», — собственный голос дрожал от испуга и казался чужим. Чжунли только покачал головой, аккуратно беря его на руки. Тепло и спокойствие перебили вспыхнувшее смущение. — Не храбрись, — Альбедо невольно прижался сильнее, обнимая мужчину за шею. От него пахло терпкими духами, немного потом и домом. Глаза невольно закрывались. Не успев возразить, он провалился в сон, который в первые за долгое время был спокойным.***
Очнувшись, Альбедо увидел перед собой темноту комнаты, что не была ему знакома. Повернувшись, руками уперся в кого-то — как зрение привыкло, он смог разобрать, что это был Чжунли. Мужчина спокойно спал, и грудь его вздымалась от дыхания, и, словно кот-пакостник, не удержавшись, Альбедо положил свою руку поверх. Чужое сердце стучало под ладонью ритмично, без запинки, точно тикающие часы, а ресницы даже не дрогнули, будто это ни капли не потревожило его сон. В квартире было тихо. До жути. Ещё будучи ребенком, находясь в приюте, где огромные окна по ночам пропускали холодный лунный свет, он задерживал дыхание, боясь очередного выдоха, пока легкие не начинало неприятно жечь — уже тогда весь мир давил на него без шанса на бегство. В этой комнате Альбедо также словно заперт сам с собой — перед глазами зарябило, точно как экран старого испорченного телевизора. Воздуха стало так чертовски мало, что он, будто позабыв, как двигаться, перевернувшись, нелепо упал на пол. Вывернутая нога тут же заболела — зашипел, не сдержав, возмущения. — Ты в порядке? — Этот вопрос стал слишком часто возникать между ними. — Просто проверяю жесткость пола, — отшутился Альбедо, почувствовав, как унимается собственное сердце. — Зачем? — Неужели у мистера Чжунли нет ни одной идеи? — Кокетливо улыбнувшись, он присел, положил голову на кровать и стал неотрывно смотреть на чужое лицо, следя за реакцией. На удивление, вместо смущения или недоумения, мужчина только нежно прикоснулся к его руке — покрытые золотым мерцанием мелких кристаллов пальцы двигались с трудом, и прожилка, имитирующая рисунок, светилась совсем слабо, но завораживающе. Чжунли был искусством: от макушки до пят — идеальная картина, что привлекала ни только взгляды, но и мысли. Альбедо затаил дыхание. Внутри затягивался тугой узел — от нетерпения облизнул губы, совсем чуть-чуть поддался вперёд и взглянул в глаза, словно моля о чем-то. Сердце его дрожало и, казалось, могло разбиться, как обыкновенное стекло. Чжунли не выдержал первый — притянул Альбедо к себе, садя сверху, не отрывая взгляда, одними губами шептал: «ты всегда такой». Странная нежность захлестнула их обоих — казалось, что через мгновение их не станет. И они старались насытиться друг другом, точно это и правда их последняя встреча: Альбедо аккуратно очертил прикосновением линию чужих скул, а после взял в руки лицо и поцеловал протез. Искусственный глаз даже не закрылся, наоборот, сузился, внимательно следя, задрожал под губами, слегка завертелся, а как почувствовал мокрое, щекочущее чувство, замер. — Солено, — Альбедо уткнулся своим лбом в чужой. Он вздрогнул, когда рука Чжунли погладила его по пояснице. — Идеальная имитация, да? — Голос его звучал нежно и убаюкивающе. Хотелось полностью довериться. — Завтра тяжелый день. — Без поцелуя на ночь не усну. [ты играешься][подносишь руки к горящему костру] [и ждешь — обожжёт или нет] Прикосновения их губ нежное и кроткое, мимолетное, словно бабочка — и если слегка надавить, они точно бы сломались. Мгновение растягивалось в вечность, в которой их, будто волной, накрывало до трясущего, крепко схватившего за плечи чувства. Альбедо сорвался с обрыва первый: углубил поцелуй, переплетая языки, прижимаясь всем телом. Несколько секунд Чжунли был аккуратен, отстранен, словно желая прекратить, но потом, потеряв сам над собой контроль, подцепил чужую губу, слегка оттянул и прикусил, слизывая выступившую каплю крови, подобно дикому зверю. Кислорода стала не хватать быстро, но они не отрывались друг от друга, проверяя собственную выдержку. И только когда голова закружилась, а в груди противно заныло, Альбедо стыдливо отстранился первым, крепко схватив за чужие плечи для опоры. Их сбившееся дыхание было громче любых слов. «Теперь ты сможешь заснуть?» — шепот Чжунли опалил кожу, и его пальцы сжались ещё сильнее. И словно ослабнув, Альбедо уткнулся в чужое плечо, стараясь скрыть, как зардели щеки, точно у влюбленного подростка — ему было стыдно за себя и свою импульсивность, но ещё больше он стыдился того, как страстно желал продолжения. «Я, похоже, схожу с ума с первой нашей встречи», — он почувствовал, как после его слов напряглись мышцы под его пальцами. — Звучит, как признание, — Чжунли аккуратно положил его на кровать, заправил прядь волос за ухо и, нежно поцеловав в лоб, добавил: — Спокойной ночи. [ночь и правда] [была спокойной] [тебе приснился родной дом] [теплая улыбка сестры][и радостный взгляд матушки] [собственная большая комната] [и чьи-то крепко обнимающие руки]***
Белоснежные волосы разложились, точно веером, спадая вниз, почти доставая до пола — из тонкого, хрупкого тела торчали переливающиеся в свете кристаллы различных цветов. Это было красиво. Это было отвратно. Кли дышала с трудом, через аппарат — тот противно пищал, показывая ровный пульс. Альбедо ненавидел приходить сюда, видеть, как ничего из созданного им не помогает, как самый дорогой ему человек медленно, но верно затухал, словно обыкновенная свечка. В этой комнате он был слаб, и слабость его принимала физическую форму, кричала датчиками и демонстрировалась новообразованиями, торчащими, будто флаги, возвещающие победу. — Выглядит хуже, чем я думал, — Чжунли опустился на стул, вглядываясь в лицо девочки. — Я был таким же? — Когда была операция на глаз? — Альбедо невольно вспомнил их первую встречу. Тогда казалось, что человек перед ним никогда не оправиться и никогда не сможет вновь улыбаться. Тот Чжунли был тенью себя настоящего. — Нет, твои кристаллы перестали образовываться, поэтому проведение операции было целесообразным. В случае с Кли это ни к чему не приведёт. — Лекарства? — Их эффективность уменьшается день ото дня, — пол под нимсловно проваливался, трещал, и вот-вот он был готов упасть. — Мы справимся, — Чжунли аккуратно взял его за руку. [и почему-то] [ты поверил]***
— И каким же ты был в университетские годы? — В библиотеке душно — самая большая комната с огромными окнами и залитая солнечным светом: они чувствовали себя будто в духовке, не спасали даже открытые окна. Но Альбедо рефлекторно поднял голову, услышав вопрос. Чжунли в домашней одежде выглядел очаровательно — хотелось перестать работать и обнять его, как огромного плюшевого медведя. Даже распущенные, растрепанные волосы шли ему и делали только ещё более статным. — Честно или приукрасить? — Откинувшись на стуле, Альбедо почувствовал, как сильно затекло тело. Они проверяли отчеты и составляли новые формулы уже часа два. Скучных, монотонных два часа. — Честно. — Много пил и отрывался на вечеринках, на которые меня притаскивал Кэйя, часто зависал в лабораториях, делал за деньги рефераты и пару раз чуть не был исключен за прогулы. — На тебя не похоже, — Чжунли улыбнулся, с ностальгией вспоминая свою юность, в которой он ввязывался в драки и совершал глупости. Они были гораздо более схожи, чем им казалось. — Мне хотелось всё попробовать и всё узнать, — почему-то Альбедо ощутил стыд за себя прошлого. — А вы? — В годы университета? Много дрался, много творил глупостей, — замолчав на секунду, словно обдумывая, стоит ли говорить следующие слова, он всё же продолжил: — Состоял в полиаморных отношениях. — Ого, а вы ещё тот проказник, — смех его был подобен перезвону колокольчиков. И это был самый любимый звук Чжунли. Лучше любой музыки и тишины, лучше сердцебиения и барабанящего по стеклу дождя, лучше комплимента. — Значит, мы друг друга стоим. — Прекрасное тянется к прекрасному, — [ты надеешься][что он и правда тянется к тебе][что не уйдет][не оставит][не скажет][как ты жалок][не обвинит][и поймет] — Вы и правда прекрасны, — Альбедо положил свою руку поверх чужой, чуть сжал, наклоняя голову, улыбнулся открыто и нежно. — Если бы не вы, я не знаю, что бы делал. — Не говори так, — легкое беспокойство тронуло его лицо. — Складывается ощущение, что ты вскоре умрешь. — Намекаете, что это тот самый диалог второстепенного персонажа перед смертью? — Для меня ты главный герой. Солнечный свет короновал его — волосы светились, распушившись, слегка торчали забавно в стороны. Альбедо всегда был такой: крохотный, аккуратный, выточенный из белого мрамора и заточенный в лёд собственного спокойствия. К такому боялись подойти, такого награждали дурной славой и тщеславием, такого сторонились. Идеальная картинка, которую каждый желал зачеркнуть. Чжунли же — скука, обросшая скелетом, мышцами, мыслями — тот, с которым каждая секунда тянулась противную вечность. Но почему-то только рядом с ним Альбедо чувствовал себя живым. — Ты подумал, что я скучный, да? В первую нашу встречу? — Вы были ещё тем занудой. — Эй, — он шутливо щелкнул парня по носу. Тот забавно сморщился, точно котенок, и уже Чжунли не удержался от смеха. В столь большом и пустующем доме впервые за долго время стало по-настоящему свободно дышать. Среди книг и солнечного света, он нашёл то, что давно искал. «Какими они были?», — голос Альбедо тягуч, как мед, и столь же сладок[ты бы выпил его полностью][не оставив ничего][забрав всё себе], — «ваши партнеры до меня?». «Деловые?», — не удержался от шутки Чжунли, пряча улыбку в ладони, облокатившись о руку, наклоняясь вновь максимально близко к чужому лицу. «С которыми ты состоял в отношениях», — нисколько не смущаясь от подколки, Альбедо только приблизился к его губам. Дыхание обжигало. Чжунли почти поцеловал его, но вместо этого зашептал, чеканя каждую букву: «Это уже неважно, если у меня есть ты». — Так по-детски, — Почему-то Альбедо огорчился. Обида осталась на языке неприятным чувством, выразить которое словами он был не в силах, вместо этого уткнулся невинно в губы, оставляя выбор: отступить или принять. Чжунли, ухмыльнувшись в поцелуй, положил руку на чужой затылок, всё же углубляя его, переплетая языки и покусывая. Сознание плавилось — и в без того жаркой комнате словно поднялась температура ещё на градусов десять. Мыслить здраво уже не получалось: в какой-то момент Альбедо уже был под Чжунли, ощущая руки на своей талии и как стало не хватать кислорода. Они расцепили поцелуй неохотно, не переставая смотреть друг другу в глаза. Послышался далекий шум машин и гудков, треск цикад и далекие объявления погоды и предупреждения о росте инфицирования. Город жил своей жизнью — Альбедо вспомнил о больнице, писке аппаратов и маленьком теле, лежащем на койке, точно обыкновенный труп. Страх сковал сердце. Неожиданно даже для себя он оттолкнул от себя Чжунли, судорожно поправляя одежду и волосы, бросил взгляд на окно и, будто на самом деле увидев что-то, извинился, направившись к выходу. Альбедо чувствовал, как время наступало ему на пятки, как секунда за секундой утекали сквозь его пальцы, подобно песку, как всё, что он делал — бессмысленно и глупо. Чем больше шагов им было сделано вперед, тем дальше Альбедо оказывался от цели. Плечи его дрожали. Чжунли ничего не сказал и не попытался остановить, только грустно опустил взгляд на оставленные записи. — Всё же мы не можем так просто избавиться от призраков прошлого, да?***
Они встретились через три дня в больнице. И Альбедо впервые смутился, отводя взгляд, неловко сжал папку с документами, точно напортачивший ребенок. Казалось, он вновь раздумывал о побеге, ища удобный предлог или причину. Чжунли это нисколько не обижало, только умиляло — каким бы неприступным, холодным, безэмоциональным он ни казался, в груди билось настоящее, живое сердце, готовое выскочить вот-вот. «Держи, подобрал новую формулу», — протянув ему файл с расписанными листами, Чжунли нежно улыбнулся, ожидая, что предпримет парень. Он словно был на охоте — затаившись, наблюдал, не отводя взгляда, чувствуя покалывающее ощущение на пальцах от нетерпения. Альбедо понадобилась минута, чтобы окончательно решиться — крепко взявшись за файл, он также не отводил своего взгляда, растеряв прежнее смущение. Собранный, рациональный, невозмутимый, подобно каменной статуи — он константа, которую нельзя пошатнуть, изменить, исправить. Чжунли порой думал, что Альбедо был всегда — ещё до больницы, Ли Юэ, Инадзумы, Мондштата, морей и даже Селестии, которой до сих пор поклонялись. Нет, он был раньше всего и вся, жил в пустоте и ждал. Чжунли мог только надеяться, что ждал именно его. Тишина затянулась, а никто из них не выпускал из рук файл[альбедо мог бы просто потянуть его на себя][выдернуть][забрать][но вместо этого он лишь смотрел, точно завороженный] — Извините за недавнее, — он всё же не выдержал первый. Чжунли наклонил голову, будто не понимая, о чем идёт речь. На лице Альбедо отразилось легкое раздражение — всё же он привык быть ведущим, а не ведомым. Но вновь сдавшись, склонив голову, парень уточнил: — За то, что резко сбежал и оттолкнул. Взрослые люди так не делают. — Не стоит, возможно, я перегнул, — Чжунли отпустил файл, улыбаясь. — Надеюсь, теперь ты не считаешь меня каким-то извращенцем. — Я бы, возможно, согласился, что целовать меня — то ещё извращение, но до вас никто не жаловался, — хитро ухмыльнувшись, он аккуратно развернулся и направился в сторону лаборатории, слыша позади чужие шаги. — Значит, я буду первым. Они шагали уже плечо к плечу. Альбедо спокойно читал чужие записи, иногда забавно морщась, а порой наоборот чуть улыбаясь. Чжунли сдержался от внезапного порыва окликнуть, потрепать за плечо или щелкнуть по носу. Моракс был жаден до его внимания — как ненасытный демон, чей аппетит только рос день ото дня. Совсем немного это пугало: что-то внутри скручивалось, утягивая кожу точно веревка [тебя повязали][красная бичевка, оставляющая на тебе следы, скоро перетянет запястья и лодыжки окончательно, разрезая плоть, подобно тому, как это делает нож с маслом][ещё секунда, и тебя не будет][а он останется][но вместо тревоги][почему-то ты спокоен][если его руки окажутся на твоем горле][то ты улыбнешься] — О какой-то мерзости думаете? — Как догадался? — Отвернув лицо и спрятав руки в халате, Чжунли постарался отогнать странные мысли. — Почувствовал, — пожав плечами, Альбедо наклонился слегка вперед, словно стараясь заглянуть в чужое лицо. — Я скучал. — Всего три дня не виделись, — отмахнулся он, хотя на лице невольно расцвела улыбка. — Я тоже скучал.***
Увядающая она глядела на него так, словно это их последняя встреча — и так было каждый раз. Даже когда он заболел вслед за ней, на чужом лице появилось только больше жалости и сожаления. «Вера — не та вещь, что доступна ученым», — смеясь, говорила она, когда Чжунли брал её за руку, аккуратно гладил кольцо и шептал столько «прости» на ухо, сколько никто из них не просил. В той палате, где всегда пахло глазуревыми лилиями и солнце заходило лишь тогда, когда они засыпали, крепко обнявшись, словно не существовало другого мира. Иногда хотелось, чтобы это не заканчивалось, а порой он молил, чтобы это прекратилось. — Как жаль, — Гуйчжун, несмотря на бледность лица, кристаллы, выступающие из кожи, и усталость, старящую её лет на пять, выглядела прекрасно. Моракс не сдержался и нежно поцеловал её в губы. Она только улыбнулась. — Всё такой же буйный. Но вот твоё лицо. Она аккуратно коснулась правого глаза. Того, что осталось на том месте вместо него. «Уже не будешь меня любить?», — мурлыкая, положил ладони на щеки, не отводя взгляда: в каждом движении, касании и слове— любовь, которую он не мог и не хотел скрывать. Девушка только покачала головой. Казалось, у них была вечность — но где-то уже не здесь. «В следующей жизни люби меня также сильно», — слезы покатились по её лицу. «А ты направляй меня всё также на верный путь», — это были самые долгие и крепкие объятия в его жизни [в следующий раз он уже увидит вместо неё красивый черный деревянный гроб][в следующий раз они расстанутся навсегда]***
Открыв глаза, он долго смотрел в потолок. Ему приснился страшный кошмар, вспомнить который он был уже не в силах. В груди совсем тихо стучало сердце, и даже оно для него чужое: тяжесть сдавливала ребра, а к горлу подступала тошнота. Моракс был себе противен — механический протез закрутился туда-сюда, будто он забыл, как им управлять, и захотелось вцепиться в него двумя пальцами и вырвать, чтобы каждый нерв, провод и электрод затрещали, крошась, осыпались бесполезным пластиком и металлом. Ему хотелось себе навредить — не для чего-то, а вопреки, лишь бы заглушился навязчивый удушающий шёпот, повторяющий, как заевшая пластинка, клишированные фразы. — Кошмар? — Альбедо сел на край кровати. Очки чуть спадали с его носа, поэтому он периодически поправлял их, машинально морщась, поджимая под острым зубом губу. С него свисала рубашка Чжунли, оголяя плечи и прикрывая бедра и нижнее бельё. Он был идеальной картинкой в каждую их встречу: до страшного красивый, до печального родной и до любимого холодный. Такой, какой подошёл именно ему — как пара дорогих перчаток. Как самый верный друг и собеседник. Как муж. — Не молчи так долго. — Я любуюсь тобой, — перевернувшись, Чжунли уткнулся в чужое бедро. Улыбка на лице появилась сама собой. — Лесть, и с самого утра, — Альбедо начал перебирать его пряди. — Чтобы ни случилось, я тебя не оставлю. — Спасибо. — Обращайся, — нежно поцеловав в лоб, он тихонько лёг рядом и обнял мужчину.Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный
Просто чтобы сказать, что всё будет хорошо, что всё не напрасно
Но ошибся дорогой, и не рассчитал траекторий полёта
И мне снова приходится быть для тебя этим «кто-то»