Чернильный бархат

— Снято! — раздался голос режиссера, и Фэйюй с облегчением выдохнул. Почти не видя никого вокруг, сошел с площадки и упал на стул, привычно подставляя лицо гримеру. Может, этот дубль сойдет, и Ши Гуанмин отпустит его на сегодня. Сил играть уже не осталось. Самые мучительные три недели в жизни Фэйюя подходили к концу. Они доснимали последние сцены, и ему крупно повезло, что как раз они остались — самые тяжелые с точки зрения переживаний его героя. До того, как его жизнь разлетелась на куски, Фэйюй искренне беспокоился, как сумеет сыграть горе, когда сердце пело от счастья. А все повернулось так неожиданно, что слишком поздно он понял — не о том тревожился. Юньси молчал. Ни звонка, ни сообщения, ни какой-то весточки. Спрашивать Чжу Сюаня он, по понятным причинам, не мог, а больше поинтересоваться судьбой Ло Юньси было не у кого. Сам Фэйюй почти держался, только пару раз, когда напивался больше, чем нужно, пытался дозвониться до Юньси. Тот ожидаемо не брал трубку, а алкоголь совсем не ожидаемо не приносил облегчения. Только заставлял боль внутри гореть огнем. Чэнь Фэйюй не был дураком. Он прекрасно понимал, когда нет означает нет. И вовсе не лелеял надежды, что Юньси передумает. Осознавая, что жить дальше придется, и нужно пережить потерю, Фэйюй делал то, что требовалось — работал, ел, спал. Со сном, правда, с самого начала не заладилось, но он исправно ложился в постель вовремя. Не его вина, что с наступлением темноты и тишины одиноких ночей грудь давило, руки невольно искали любимое тело рядом, а губы шептали одно единственное имя. Но Фэйюю не хотелось ничего. Ничего из того, что осталось в его жизни. Тан Лу, которая искренне переживала за него, повторяла, что все пройдет, что время лечит любую боль. Но дни шли, а лучше ему не становилось. Словно из жизни ушли все краски, оставив только пыльную картонную пустоту. Потом Фэйюй перестал о нем думать, сознательно перестал. Контролировал себя постоянно, отвлекаясь на все, что угодно. По ночам не выходило, но днем его состояние почти удовлетворяло. Ему казалось, что он ведет себя, как обычно, но в глазах людей неизменно замечал то, чего видеть не хотел. Друзья смотрели с сочувствием, знакомые — с любопытством и жалостью. Некоторые даже умудрялись задавать провокационные вопросы, от которых Фэйюю становилось так плохо, что хотелось выть. Нет, он не знает, как дела у Ло Юньси. Нет, не видел его новой рекламы. Да, он прекрасный актер, Фэйюй многому у него научился. И далее по списку, который словно составляли для его персонального ада. Иногда Фэйюю становилось обидно. Он знал, что это иррационально, обижаться на судьбу, но искренне не мог понять — за что? Почему самое глубокое и светлое чувство, что было у него в жизни, привело к такому кошмару? Что он сделал не так? Ответов не находилось, как не находилось и покоя. Разговаривать с другими было все сложнее, и под конец съемок Фэйюй почти ни с кем не общался за пределами студии. Тан Лу уехала на прошлой неделе — у нее тоже закончились сцены, а следующий проект не ждал. Сначала Фэйюй боялся ее отъезда, боялся остаться один, но потом ждал этого уже с облегчением. Не хотелось ни с кем делить свою боль и обсуждать. Хотелось просто одинокой пустоты, которая поселилась в душе. Он не звонил родителям все это время, отделываясь сообщениями и электронными письмами. Писал, что очень занят, а на самом деле не хотел их тревожить — знал, что мама сразу поймет по его голосу, что с сыном что-то случилось. И еще боялся сорваться, отпустить цепи, которыми сковал себя изнутри, не позволяя вырваться чувствам наружу. Фэйюю казалось, он этого не переживет. Отчасти он даже начал понимать Юньси — если того так ломало от расставания, что он чуть не поехал крышей, то трудно его винить за страх повторения. Но сам Фэйюй бы так не поступил. Отстраненно думал, что если бы с самого начала подозревал о таком завершении их отношений, стал бы от них отказываться? И понимал, что нет. И сейчас отдал бы все за еще одно объятие с любимым человеком. Но любимый исчез из его жизни, забрав с собой самое важное — смысл. Фэйюй не видел его ни в чем, как ни старался. Вспоминал слова Тан Лу, что разбитое сердце — ужасно больно, но не навсегда, и четко знал, что в его случае оно не сработает. Юньси стал тем единственным, которому он отдал свою любовь, и никто никогда не сможет его заменить. — Фэйюй, эй, Фэйюй! — пощелкала пальцами Чуньшен перед его носом, заставляя вынырнуть из омута тоски. — Уснул, что ли? Режиссер тебя отпустил, а я уже почти сняла весь грим. Иди-ка домой, отдохни. Завтра какая-то мелочь, а потом все, закончим. «Завтра все», — эхом отозвалось в голове Фэйюя, и сердце привычно сжалось. Быть здесь без Юньси, где все напоминало о нем — пытка, но еще хуже оказаться там, где Юньси никогда не было. Словно тот был лишь миражом, сном, который растаял промозглым утром. — Устала от меня? — усмехнулся Фэйюй, как ему казалось, спокойно. Но в глазах Чуньшен прочел то, чего хотел бы меньше всего — сочувствие. — Конечно, устала — ты невыносим! — проворчала гример, отведя взгляд. — Тебе самому отдохнуть надо, ты себя в зеркало видел? Тонну румян на тебя каждый день извожу. Мне почти жаль ту беднягу-гримера, которой достанешься в следующей дораме. Когда там у тебя следующие съемки? Неделю отпуска хоть дадут? Фэйюй безразлично пожал плечами. Агентство запихивало его в какой-то дурацкий проект, он даже не вникал. Твердили, что роль полицейского будет перспективной, оттеняя эту, важную, но ему было все равно. Работа так работа, тем лучше — будет на что отвлечься. Может, даже пару морд набить удастся, пусть и только в кадре. — Ладно, иди уже, — грубовато буркнула женщина, и Фэйюй мягко улыбнулся: — Я буду скучать, Чуньшен. Ты крутая. Та замерла, удивленная неожиданным словам, а потом закусила губу и замахала руками: — Давай уже, чеши. Не то расплачусь. До чего вы, молодые, открытые… Завтра увидимся. «Слишком открытые», — подумал Фэйюй, отстраненно улыбнулся Чуньшен, у которой, и вправду, покраснели глаза, и пошел к своей гримерке. Почти у двери его перехватил Моу Цзюнь, раскрасневшийся и взволнованный. Подлетев, точно ветер, он схватил Фэйюя за руку и сунул ему свой телефон: — Фэйюй, ты это видел? Это же полный капец! Тревога на миг сжала все внутри — неужели что-то с Юньси… Но, бросив быстрый взгляд на экран смартфона, Фэйюй расслабился. Какой-то очередной скандал актера с агентством. Хм, его агентством. — Серьезно? — пробормотал Фэйюй, пробегая глазами статью на сайте. Имя ему ни о чем не говорило, но история явно некрасивая. Условия контракта, почти незаконные, почти рабские, и актер, не выдержавший давления и поднявший протест. Фэйюй попытался вспомнить, что у него самого написано в этих пунктах договора, и не смог. Сказать по правде, ему было пофиг. — Ничего себе, — проговорил он, чтобы как-то завершить разговор, и отвернулся к двери, но мальчишка схватил его за руку. — Ты чего, не понял? — воскликнул Цзюнь, весь дрожа от нервного возбуждения. — У тебя же то же самое может быть! — Может, — согласился Фэйюй так спокойно, что у паренька, нетерпеливо пританцовывающего рядом, глаза на лоб полезли. — Потом гляну. Спасибо, что показал. Моу Цзюнь настолько обалдел, что даже не стал его задерживать. Фэйюй заперся в гримерке и рухнул на диван. Сейчас, только пять минут полежит… А потом соберет остатки сил и поедет в отель. Пять минут растянулись на полчаса, в течение которых Фэйюй лежал и безучастно пялился в потолок. Постепенно шум и шаги в коридоре стихли, и он понял, что пора и ему уезжать. В номере лежала начатая бутылка виски, и внезапно мысль добавить себе порцию душевных страданий показалась заманчивой. Они — все, что осталось от него Фэйюю. Он не помнил, как добрался до отеля. Очнулся от мыслей уже в лифте, и тут же болезненно поморщился, будто увидев призрак Юньси. Который улыбается ему и назначает время — через полчаса. В кармане до сих пор лежала карточка от четыреста восьмого номера. Юньси сказал тогда администратору, что потерял, и ему выдали новую. А с этой Фэйюй никак не мог расстаться, хотя она и утратила прежнее значение. В том номере, наверное, живет кто-то другой, чужие люди сменяются один за другим, спят на его — их — кровати, смотрятся в зеркало, которое еще хранит его образ, ходят по ковру, который помнит отпечатки других ног, тонких и изящных. По сути, этот кусок пластика — единственная вещь, которая напоминает о том, что Юньси действительно был в его жизни. Фэйюй ввалился в номер и захлопнул за собой дверь. Держаться, только держаться… Наскоро скинул одежду, сходил в почти холодный душ, замерз в нем до стука зубов. Но физический дискомфорт отвлек от переживаний, пока Фэйюй не достал телефон, чтоб заказать еду. Он почти научился не думать о том, как Юньси делал это для него, но сейчас знакомое приложение возненавидел почти до тошноты. Отбросил телефон в сторону и схватился за пульт телевизора. Посмотреть что угодно, только не думать. Щелкая каналы, он тупо смотрел в экран, пока рука не замерла. Отчего-то стало горячо и больно, так, что трудно дышать. Фэйюй не сразу понял, что звучит мелодия — одна из тех самых песен, который он ни разу не слушал с момента ухода Юньси. Просто не мог. Он знал, что стоит выключить, что ему нельзя видеть лицо Юньси. Знал, но не смог. И когда, через несколько секунд, родная фигурка появилась на экране, застыл, окаменев. Словно цунами его смело волной стремительно накативших чувств. Он три недели не видел его лица… Этих тонких изящных линий, словно вырезанных рукой гениального скульптора, мягких губ, прекрасных черных глаз. Дрожа, как в лихорадке, Фэйюй жадно вглядывался в каждую черточку, каждое движение. А голос, нежный мелодичный голос, выворачивал его нутро. Он знал, когда была сделана запись — в следующие выходные после его выздоровления. Перед началом съемок Юньси позвонил ему, и сейчас Фэйюй видел перед собой доказательство того, что чувства он не придумал себе сам — глаза Юньси то и дело искрились от едва сдерживаемого счастья. Оно прорывалось в невольной полуулыбке, оттеняло взгляд, таилось в непривычно мягкой линии бровей. Это был осколок прошлого, который Фэйюй сейчас сам себе вонзал в сердце и проворачивал там, истекая фантомной горячей кровью. Он не заметил, как щеки стали мокрыми от слез, а горло сжалось. Пять минут песни стремительно текли, а Фэйюй не мог насмотреться на лицо того, кого любил больше всего на свете. Паника, которая давила в первые минуты расставания, захватила настолько, что стало трудно дышать. Еще немного, ну пожалуйста… Пой подольше, не оставляй одного! Фэйюй шептал эти слова, а губы дрожали, наружу рвалось тщательно сдерживаемое, скрытое. И оно рванулось, обжигая болью все вокруг, заставляло его плакать, точно ребенка, в голос, обнимать подушку и пытаться сквозь пелену слез разглядеть того, кто навсегда поселился в его душе, но больше не желал быть рядом. — Юньси… Юньси… — всхлипывал Фэйюй, не в силах больше терпеть эту муку. — Пожалуйста… Он сам не знал, чего просил. Наверное, чуточку облегчения, чтобы не было так больно. Вспоминал свои обещания самому себе никогда не отпускать Юньси, и умирал от понимания, что все-таки отпустил. Но Фэйюй был готов бороться за него с целым миром — только не с самим Юньси. И с ужасной, отчаянной безнадежностью осознал, что должен оставить его. Что должен позволить Юньси жить так, как ему нужно. И, возможно, когда-то эти невероятные глаза снова заискрятся счастьем. Пусть даже без Фэйюя. Видео кончилось, на экране замелькали другие участники мероприятия, но Фэйюй больше никого не видел. Он обессиленно сполз на кровать и закрыл глаза, все еще прижимая к себе влажную от слез подушку. — Я люблю тебя… — прошептал он в пустоту. — Будь счастлив.