уйди, если я заслуживаю твоего внимания

инге интересно, что перевесит на этот раз: желание напялить плащ невидимку или дурная прихоть заставить её рассмеяться? гром выключает будильник за пять минут до звонка и, коротко зевнув, щипает себя за щёки. сна будто не было и в помине — одна сплошная беготня за шальными, как пули, мыслями. тело от них ломит, впрочем, соответствующе. гром ополаскивает лицо водой, кромсает сосиску мухтару в миску и мчится на гончих метро прямиком к дворцовой площади. в участке от неё шарахаются синие воротнички, галстуки, выглаженные брюки, заостренным любопытством вспаривая швы на отцовской протёртой куртке. никаких рукопожатий, никаких приветственных улыбок — всё строго, по делу, с каплей ядовитого раздражения и ожидания. она склоняется над дубиной, потирающей освободившееся от очков глаза, безмолвно вопрошая отчёт о прошедшей ночи. — отследить звонок удалось, правда — координаты совпадают со стационарным телефоном, расположенном в квартире твоей соседки сверху из сто пятой. — нехотя признаётся той напарница, с пыхтением разгибая ноги и потягиваясь. — зато у нас плюс один свидетель. нужно будет допросить. — кого? бабулю с синдромом корсакова? гром стаскивает с атлетичных плеч кожанку, злостно бросая на стол её и вкрадчивое: — сучка. громыхающая. инга грозная. разумовская подначивая называет её так, когда выслушивает недовольства, жалобы и даже проклятья в сторону безалаберных коллег по службе, которым лишь бы завалиться кипой бюрократических бумажек, булькать выпитым до жженого привкуса кофеём и щёлкать в воздухе наручниками. а ещё разумовская говорит с лукавым отблеском в глазах, переворачиваясь на недавно купленном белоснежном ковре, что как только она займёт место президента, то обязательно реформирует исполнительные органы власти. — давай без меня. — отрезает инга, обводя мыском стопы линию молочного бедра девочки-гения, словно выскабливая со стенок стаканчика творог. — я не собиралась переквалифицироваться в пожарного. — а что такого? будешь моим личным гаем монтэгом. в моём идеальном, чистом мире, где не будет казнокрадства и бесчинства — ты одна будешь всем недовольна. — мечтательно протягивает разумовская, вызывая у гром горьковатый приступ дежавю. — разве не прелестно? — ага. только когда будешь создавать утопию, не забудь сберечь свой кошкин дом. софия — или по диванно-обоюдному "софа" — утверждает с присущей большим боссам привычкой ратовать у трибуны, что вшивый журналюга инге не пара. та скупо хмыкает, подходя к музыкальной системе, стоящей на подоконнике замурованного раздаточного окна, и переключает пресловутую аврил лавин из двух тысячи седьмого на не менее пресловутых парамор, выныривающих из тех же попсовых чёрно-розовых глубин. — и кто же по-твоему достоин? или, может, достойна? — делая акцент на последнем слоге, гром обращает сощуренный взгляд на буйную копну невыпрямленных волос. в ореоле закатного зарева рыжина волнистых вихрей, с проглядывающими сединами-прожилками, напоминает ей перезревший грейпфрут в разрезе — и, если без попыток извратиться, рябиново-красную макушку юры. того самого юры, "вшивого журналиста", что помогает выискивать новые следы особо опасной создательницы «vmeste» и смотрит на ингу со статичным, как прожектор, восхищением. — не обольщайся. — даже не пронзив взглядом в ответ, почти-что софа продолжает почесывать темя лоснящегося к её ноге мухтара. — я птица не твоего полёта, майорка. они переглядываются и больше не сдерживают хохота, алым солнцем заливающего пространство до краев. тени, что эхом отбрасываются от женских голосов на каждый казённый квадратный метр, вовсе не пугают широкими объятиями. разумовская со срывающимся с губ стоном подставляется под их чернеющие касания, убегая от вездесущего ультрафиолета, прячась в раскидистой дубраве каштановых волос полицейской — гром мимолетно предполагает, что та не любит свои рябины, родинки, белесые пятна от витилиго и в целом всё то, что не в силах взять под контроль. с мыслью о чужой гиперфиксации на браздах правления она прикусывает венерин холм софы до её истошного вскрика в обивку дивана. с рассветом разумовская исчезает, оставляя стандартный набор улик из пары волосков на подушке, лёгкого шлейфа карамельных духов и распахнутого окна, выходящего на ржавый пролет пожарной лестницы. неожиданностью становится горшок с ещё не до конца раскрывшимися коралловыми бегониями, который практически сливается с полумраком диковинно чистого стола на кухне. чек к молчаливому, но главное — живому подарку прилагается. куплено час назад в ларьке неподалёку. инга усмехается пуще прежнего, едва заметно качая головой, когда при поиске информации о растении выплывает его значение на языке цветов. «береги себя» «никто не полюбит тебя так, как смогу я» вот, что действительно забавно, и гром приходится только гадать на пасьянсе из прошлых перформансов, какой пассаж разумовская учудит в следующую встречу.