Эгоисты

Телефон не умолкал весь вечер. Будь Ран в трезвом уме, даже бы посчитал количество звонков, уже давно слившихся в непрекращающийся действующий на нервы концерт. Но, парадоксально, именно он сейчас и помогал оставаться в себе — не лед во рту, не ликер в желудке, а именно Сачи, пусть ей лучше и не знать об этом. — Да ответь, блять, уже, — раздраженно прошипел Санзу, перекусывая зубами мокрую нить. Помнится, в школе были уроки домоводства, там учили штопать обрывки ткани. Но с тех пор прошли годы, и теперь пришло время сшивать человеческую жизнь. — Может, откинешься к утру, не успеешь даже сказать, где завещание спрятал и с какой шлюхой ей изменял по пятницам. «Нет, — краем ума подумал Хайтани, — она точно знает, где оно лежит, я сам отдал. И сам помню, где оставил завещание от нее. Мне нечего сказать ей будет, даже если придет время умирать». Больше в голову ничего не успело влезть, мозг взорвался вспышкой боли, тут же разлетевшейся по конечностям, пронзившей кости до глубоких синапсов. Ран плотнее стиснул челюсти, зажимая ремень, и, казалось бы, уже почувствовал, как зубы смыкаются, как стучат друг о друга. Он просто покачал головой, не замечая, какое дерганное это движение, как мало в нем силы. Пересохшие губы горели. Их смачивала лишь горькая амальгама слюны, пота и слез. — А чего так? Отнял у бабы восемь лет жизни, так хоть бумажек не жалей перед тем, как ласты склеить. — это была явная издевка. Харучие любил лезть, куда не следует. В брак Хайтани-Симамото особенно. Кажется, к этому у него была тяга даже большая, чем у самого Рана. — Я не собираюсь умирать. — Хайтани выплюнул импровизированный кляп, металлическая пряжка звонко ударилась о дно ванны, заставив обоих бандитов поморщиться. Ран так вообще был удивлен, что следом за ремнем не полетело содержимое его желудка. Пальцы сжимали эмаль мертвой хваткой и дрожали. Или это перед глазами плыло? — Я бессмертен. — Сейчас как отпущу, и полетишь ты, бессмертный, лобешником в кафель. Сам мозги будешь отмывать. — теперь уже трудно было определить, смеется Санзу или злится. Аккуратность его обращения с иглой могла говорить и о том, и о другом, и о третьем — что Ран попал в руки ебучего садиста. — Я тебе в уборщицы не нанимался. И в медсестрички тоже. Ты хоть представляешь, Хайтани, ка-а-ак ты мне теперь должен? А вот тут сомнений не было. Этот ублюдок усмехнулся. — Моя благодарность — это твоя целая глотка наутро, — звучало несильно убедительно: Санзу буквально был его точкой опоры сегодня как фигурально, так и в самом буквальном смысле. И это чертовски бесило — Хайтани по пальцам знал, что такое беспомощность, а вот то, чем знаменуется даже мизерная зависимость от психически нестабильного человека, до этих пор благополучно обходило его стороной. Находиться в компании Харучие — это как таскать с собой ампулу яда и до чесотки в руках мечтать использовать ее. — Из кожи не выпрыгни, как будешь пытаться, — предупредил Харучие и несильно ущипнул кожу вокруг свежего шва. Несильно, да ужасно ощутимо получилось, так, что Ран даже взвыл. За последний час боль успела порядком надоесть, изломала его до полуобморочного состояния. И, кажется, в сознании его удерживало лишь пресловутое нежелание так полагаться на Санзу, абсолютное недоверие к своему заклятому напарнику. — Не кусай руку, за которую держишься. Она может сделать тебе очень больно, прежде чем бросить. Справедливости ради, никто никого не отпустил. Ран в какой-то момент перестал различать моменты, когда игла входит и выходит из кожи, все слилось в сплошное лихорадочное мучение, которое в свою очередь сигнализировало о чем-то важном: он не умер, не умер, не умер. Боль то накатывала, то отступала, но и от этого облегчения было мало. Болели прикушенные губы, сломанные ногти, под которые давно впивались обломки ржавой эмали, болели от напряжения спина и шея, болело сердце, зашедшееся в тахикардии. Но только не дыры от пулевых ранений. Их ощущение доктор Санзу мастерски скрыл таблеткой, название которой Ран не хотел знать. Напарник с нежной улыбкой назвал ее панацеей. Но в какой-то момент — он сам не засек, в какой, — все прекратилось. Остался лишь холод на обнаженном теле, ледяная вода из-под дождика и чье-то крепкое плечо как единственное, за что можно уцепиться в кружащемся и темнеющем перед глазами мире. А потом ноги сами послушно пошли в каком-то запрограммированном направлении, и не подчиниться было невозможно. Мокрые ступни отмерили всего несколько шагов дощатого пола — в небольшом гостиничном номере от ванной до кровати рукой подать. Матрас оказался твердым, Санзу — подозрительно заботливым. Харучие постарался уложить напарника так, чтобы тому не пришлось тревожить свежие раны. Но Хайтани того не осознавал в тот момент. Его отвлекала заевшая на повторе мелодия звонка, в одночасье ставшая разрывать ухо в самом буквальном смысле. Вибрация была слабой. Восприятие ее под ухом — сильным. — Да ответь уже, — почти попросил Харучие, больше руководствуясь своими целями, чем сохранностью взаимоотношений между напарником и его ни то супругой, ни то банально партнершей, ни то подругой по несчастью: пусть Ран поделится своей бедой с кем-то посторонним. Может, тогда груз нежеланной ответственности освободит плечи Санзу, может, Хайтани скажет свои последние слова, и можно будет не пугаться его смерти. Санзу, откровенно говоря, было все равно. Но Майки дал приказ: не умирать. Хайтани пришел в движение не сразу, лишь когда телефон, сделав еще пару бесплодных попыток, замолк. Линия натянулась и порвалась, никто уже не звонил. Оба бандита про себя выдохнули, наслаждаясь тишиной. Санзу осмотрелся по сторонам и про себя выругался, теперь не понимая, что проще: запугать горничную на незнакомом ей языке или взять на себя ее работу. Пока Харучие, допивая коньяк, решал свою дилемму, в голове Рана происходили процессы куда более серьезного характера. Кое-как дотянувшись рукой до мобильного, он сощурился — экран был слишком ярким. И на нем большими буквами было написано, точно до крови выцарапано и выжжено на его лбу: «САЧИ. 57 пропущенных». Ран всматривался в это магическое число, не понимаю, что бы это могло значить. Он давал супруге перед отлетом строгий наказ звонить лишь в экстренном случае. Но проблема в том, что человеку в экстренной ситуации просто не хватит времени названивать практически шестьдесят раз на протяжении двух часов. Мысли крутились вокруг этих колдовских цифр, но совсем не приносили ясности. В голове Хайтани было пусто, так пусто, что был бы рад снова почувствовать боль. И он решил сам себе ее причинить. Набрал номер супруги и шумно вздохнул, когда гудки прекратились уж слишком быстро, точно его там ждали. Но затем воцарилась тишина, в которой Рану едва хватило сил сглотнуть. Он слышал ее дыхание, казалось, ощущал ее запах, тепло, отчетливо видел перед собой, точно в предсмертной иллюзии. Но не мог представить голос, точно знал Симамото исключительно немой. — У тебя дочка сегодня родилась, — наконец произнесла она, не поздоровавшись, не узнав, как дела. Наверное, ей было все равно на это. Наверное, ей было все равно на многое. Голос у Сачи был сиплым и слабым, точно она мучилась от сильной жажды. И на слух казалось, она едва держит в руках телефон. — Придумай ей имя. — и снова гудки, прерывающие разговор, которого не было. Услышанное Хайтани не сразу осознал. Несколько секунд тупо смотрел в телефонную книгу на панель завершенных разговоров, где рядом с «САЧИ» в скобочках стояли смехотворные двадцать секунд. Двадцать секунд — впервые за несколько дней. Это прогресс, без которого Ран хотел обойтись. Затем его внимание привлекла дата — парень понял, что сознание проясняется, лишь когда еще один набор цифр сложился для него в восьмое января. И вот это уже было, действительно, странно. Сачи должна была родить в феврале. Отчего так рано? И все ли хорошо дома? Симамото настырно дозванивалась до супруга, она должна быть в порядке. А малышка? Будь что-то неладно, ей не нужно было бы имя. Имя… имя… как же зовут его дочь? Ран растерялся. Ему только двадцать четыре, и он впервые стал отцом. — Санзу, — удивительно звонко позвал он напарника, который нашелся в проеме ванной. Который даже не напустил на себя вид блаженного неведения. Челюсти Санзу были плотно сжаты, точно он опасался либо рассмеяться, либо спросить что-то каверзное. — Женское имя. Любое. — Харуми, — совсем не задумываясь, посоветовал бандит, как-то разочаровано тряхнув плечами. Наверное, надеялся на вопрос о детском гробике. — Я спас тебя сегодня. Пусть твоего ребенка будут звать в честь меня. Ран согласился. Рану в тот момент было неважно, произошедшее казалось лихорадочным сном с цепкими лапами, из которого он теперь не может выбраться. Прояснение закончилось. Тело наполнил нестерпимый жар, от которого хотелось кричать, брыкаться, стягивать с себя кожу… как же настрадался с ним Харучие в те дни. Но в итоге конечности были сохранены, здоровый ум тоже. Как Майки и велел, никто не умер. Вскоре миссия была окончена. Тем не менее, маленькую Хайтани Харуми Ран увидел лишь пару недель спустя, уже в собственном доме. Дверь ему открыла Сачи. И он не сразу узнал ее, не сразу понял, родила ли она все же. Симамото была во все той же безобразной «беременной» одежде, в какой провожала его месяц назад в чужую страну. Длинная шерстяная юбка и еще более объемная (видимо, нижних вещей под ней немало) кофта придавали ей форму шара на ножке. Подобную же ассоциацию ей придавало округлившееся за последнее время лицо, теперь еще обрамленной короткой мальчишеской стрижкой. Рану потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в этой женщине свою жену. Непонятно было, узнала ли его Симамото. А если и узнала, то почему так холодно встретила? Почему молча впустила в квартиру, не сказав ни слова? Почему не помогла скинуть пальто, подтянуть чемодан, а первое, что он смог услышать от нее, было: — Покрути отопление. Замерзаем, а у меня никак не выходит с места сорвать дурацкий вентиль, но зато два ногтя оставила там. Ран пожал плечами. Они разошлись по комнатам, точно были просто соседями, точно не соединяли их ни кольца, ни общий ребенок, ни общее обещание. Зима стояла самая обычная. Но все же как холодно было в помещении, вымерзали не только стены, но и грудные клетки обитателей. Ран не мог снять женин плащ, он служил ему оберегом. Полупустой чемодан забыто стоял в углу, прямо как и тот, кому он принадлежит. Холодный ступор фиксировал ноги, позвоночник, не давал и шагу сделать. — Не хочешь даже на ребенка посмотреть? — с заметным укором спросила Симамото из спальни, даже не выглянув. Хайтани не хотел туда идти. При мысли об этом ноги вплавлялись в ботинки, ботинки срастались с полом. Там его ждало что-то странное. Не маленький человечек, пока что неспособный узнать в нем родителя, а будто что-то инфернальное, починяющее, то, ради чего он теперь рисковать и приходить домой живым. Сачи в свое время не сумела стать его причиной, его идолом. Ран уже давно не хотел свободы. Ран просто хотел однажды умереть без сожалений и ненависти, как-то дотянуть этот обглоданный кусок жизни. В спальне было теплее, работал конвектор, кое-как гоняющий вокруг кровати воздух. Сачи молча примостилась в дверях, с интересом наблюдая за реакцией супруга. Ран несмело прошел в глубь комнаты, где обнаружил широкий сверток пеленок и одеял, которые служили и своеобразной люлькой. Внутри было что-то живое и розовое, что-то отдаленно похожее ни на человечка, ни то смятый пластилин. Ран уже и забыл, как выглядят новорожденные, увиденное не укладывалось в голове. Но еще меньше места там было для осознания, что это чудо носит его фамилию, что в нем его гены. Ран молча смотрел на дочь, не представляя, что сделать или сказать. Его опередила жена: — Она спокойная, — заверила Сачи, — чаще всего. Это немного пугает, боюсь вовремя не понять, если ей что-то нужно. — Думаю, никто лучше матери не знает, что надо ее ребенку, — такими были первые слова Рана после долгой разлуки. После этого он обнял супругу, получив в ответ лишь слабые, вынужденные поглаживая по спине. Отпускать ее не хотелось. В квартире было, действительно, зябко, в такую погоду только крепче друг к дружке жаться. Но так делают лишь родные и близкие люди. Симамото ловко вывернулась, едва зачуяв неладное. Хайтани не сразу понял, что это за тихие посапывающие звуки, почему жена тут же бросилась к малышке, которая, лишь почуяв присутствие матери, зашлась в неистовом крике. Ран едва сдержался, чтобы не заткнуть уши. Сачи посмотрела на часы, и казалось, поднятие головы далось ей с трудом, после чего вымученно заключила: — Ее нужно покормить, — Симамото прижала дочь к себе крепко, но все равно со стороны складывалось ощущение, что она ее вот-вот уронит. Неопытная. Уставшая. Ее лицо хоть и округлилось объемными щеками, но здоровее от этого Сачи не выглядела — в них лишь серость давно не спавшего человека. Ран хотел сделать шаг, хотел подержать рыдающий конвертик, но супруга пресекла любое его действие одним взглядом, суровым, неприязненным. — Значит, сделай это, — спокойно пожал плечами Хайтани. — Так выйди, — нахмурилась Симамото, теперь уже хватая ребенка так, словно готовясь обороняться. Маленькая Харуми расплакалась громче, из-за чего Рану показалось, будто с него заживо снимают скальп. Он не знал, что делать. Не знал, кого успокаивать первым. Не знал, как правильно поступить, как помочь, и потому послушно удалился, пока все здравые смыслы в его голове трубили одно: останься. В тот холодный январский вечер ему не удалось даже подержать на руках дочку. Хайтани молча наладил теплорегуляцию в доме, молча заказал ужин, молча перебинтовался и, не вытаскивая вещи из чемодана, лег спать на диване. Сачи не выходила из комнаты до утра. Он понимал, на что она обижена, понимал, что этот холод между ними установился надолго, и корень его пророс многие годы назад. Их взаимоотношения никогда не были похожи на сказку (разве что определенными фольклорными мотивами). Просто два человека, боявшихся одиночества до ломки в костях, встретились. А потом совершили худшее, что только могли друг для друга и для себя. Решили быть вместе. Оттаивали постепенно. Вскоре семейные ужины начали проходить не под звук телевизора, вскоре Сачи стала позволять Рану наблюдать за кормлением дочери, вскоре — доверять ему ребенка, и через какие-то месяцы из них начала получаться самая натуральная семья. Симамото прощала ему долгие поездки, простила и отсутствие рядом в самый ответственный период ее жизни. Ран купил новые книги для молодых родителей, откуда узнал не только о тонкостях обращения с младенцами, но и о правильном уходе за новоиспеченной мамочкой. Косо, криво, некрасиво, но у них что-то получилось. Что-то, во что оба уже к тому моменту не верили. ___ Телефон был тих, но это лишь раскаляло тревогу. Чертовы сумерки за окном догорали быстро, как спичка, превращая город в искрящееся пепелище. Ран бы сжег его дотла, лишь бы провести сверху магнитом и там найти свою ценность. Часы на стене мерно и раздражающе крутили минуты, и у каждого из присутствующих точно в какой-то момент возникало желание разрядить об них обойму. Сачи неприкаянно моталась по кабинету туда-сюда и заламывала руки, сдерживая клокочущую в груди истерику. Ничего не помогало, сколько Хайтани ни пытался усадить жену на диванчик, сколько ни предлагал ей воды. Симамото отмеряла шагами кабинет, нервно стучала пальцами по сгибу локтя и то и дело поправляла волосы, убирая их со лба. Ран боялся встречаться с ней взглядом, боялся ее присутствия и больше всего сейчас мечтал вытолкать всех отсюда, запереть дверь, остаться в кабинете один, выключить часы и пробить в панорамном окне дырку собственными кулаками. Но он не мог позволить себе подобного. Не здесь. Не при коллегах. Не при Сачи, которая настойчиво наматывала круги перед его столом, как заведенная. Стук ее низких каблучков набатом повторялся в его голове. На ней было черное облегающее платье. А под платьем выделялся большой беременный живот. — Ран, ты нашел ее? — риторически спросила она ледяным тоном, остановившись напротив рабочего стола супруга. — Где Харуми? Где наша девочка? Хайтани показалось, что его дернуло током. Прямой вопрос в лоб прилетел, как отрекошетившая пуля. Поднять на нее глаз он не смел. Только прочистил горло, поправил запонки, словно это было важнее. Одна все же оторвалась, покатилась по полу мимо туфли Сачи, но та лишь отфутболила ее в куда-то угол. Ран выпрямился под ее суровым взглядом, наконец выдал короткое, емкое, отчаянное: — Я не знаю. — признание далось так, будто груз с плеч свалился. И упал на живот, где раздробил все внутренности в кровавую кашу. Ран тяжело вздохнул. Подумал, что должен сказать еще что-то: утешить, приголубить, сказать, что, черт возьми, все будет хорошо. — Прошло не так много времени, шансы отыскать ее крайне высоки. Мы будем прочищать весь город, включая ближайшие префектуры. Не поможет — всю Японию перекопаем. И, конечно, будем ждать весточку от похитителей, не просто же так все это произошло. — Не просто так?! — почти взвизгнула Симамото, с силой ударяя кулаком о край стола и уже теряя контроль. — Да уж конечно, не просто так! Кому могла помешать маленькая шестилетняя девчонка? Чего уж не скажешь о ее папочке-якудзе. Он-то много кому дорогу перешел! Да только вот его голова крепко держится на плечах, всегда проще целиться в беззащитное слабое место. Ран! Наш водитель прошел Афган, а его нашпиговали пулями, как утку на охоте, и даже тела не оставили. И наша дочь видела это! — Я бы, госпожа Хайтани, на вашем месте радовался, — вмешался Харучие. — Великое счастье — знать, куда именно угодила пуля. Ран устало спрятал лицо в ладонях, потер лоб, глаза и подумал о том, что хотел бы просидеть в этой позе ближайшие несколько дней, пока все не разрешится. Но ему нельзя, давно нельзя стоять в стороне и двигать чужими руками. Он руководитель Бонтена, он муж и отец. Он, черт возьми, начальник. А все равно не может так просто вспылить, захлопнуть дверь, оградить свою беду от посторонних глаз и ушей. В дверном проеме толпились люди, привлеченные руганью супругов Хайтани, поражаясь не столько самому факту ссоры, сколько первому визиту в главный офис Бонтена жены великого и ужасного Хайтани Рана. А впереди всех, конечно же, был Санзу. С него бы Ран и начал зачистку помещения. — Давайте все успокоимся и разойдемся, — с его уст прозвучало иронично, с какой-то едва различимой издевкой над самим собой, от которой злые слезы вновь блеснули в покрасневших глазах Сачи. — Это дело лишь моей семьи, и я его улажу. Не слезами и паникой, а четко выверенной для подобных ситуаций схемой. Прошу всех разойтись по местам! И действительно, точно по волшебству толпа в коридоре заметно продвинулась дальше, освободив двери. Харучие лениво оглянулся, и только по его улыбке Ран понял, насколько быстро в Бонтене распространяются сплетни и насколько все плохо. С проемом поравнялся Майки. — Что встали? — равнодушно спросил он, пряча руки в карманах и сканируя взглядом кабинет коллеги. Симамото он удостоил не большим вниманием, чем лампу на столе. — Живую женщину отродясь не видели? У секретарш вроде тоже есть сиськи, так на них вы не глазеете, как истуканы. Живо за работу! Никто сегодня не пойдет домой, пока не выполнит свои задачи. Хайтани, понял? Работа работой, а в сыщика играть будешь на досуге. Ран медленно, оторопело кивнул, и ему показалось: в горле образовался кусок мела, и его ни проглотить, ни сплюнуть — царапин не избежать. Манджиро в целом не внушал ужаса — низкорослый, неопрятный, молчаливый и до ужаса внимательный, шустрый. Но это на первый взгляд. Те, кто знал его получше, понимали: чем большее между ними расстояние, тем целее и невредимее они будут. От Майки можно было ожидать чего угодно, и вовсе не потому, что он киношно крутой и клишировано сверхразумный. Он просто сумасшедший человек, который собрал вокруг себя таких же безумцев. Это было видно по его бездонным черным глазам, непрекращающемуся тремору в руках, в рваных пружинистых движениях, в его методах правления и наказания. За лидером всегда было последнее слово. — Вот уебок, — в застоявшейся тишине неожиданно громко выпалила Сачи. Ран не успел даже зажать ей рот, схватить за руку, предупредить. Она посмотрела на него в упор. В ее прищуренных глазах плескалось безумие матери, вновь потерявшей свое дитя. — Сам остался один, а теперь хочет, чтобы все вокруг страдали. Не позволяет отцу спасти собственную дочь! Наверное, желает, чтобы нашли ее на дороге с раздробленным черепом. Приятно, наверно, станет? Кому-то будет так же херово! Вот теперь в коридоре повисла гробовая тишина, в которой невозможно было расслышать ни удара сердца, ни вздоха. Ран почувствовал, как координация начинает подводить его, как бок пребольно ударяется об угол стола при попытке быстро выскочить, обнять жену или поклониться Майки, вымаливая помилование для нерадивой супруги. Сано оказался в кабинете тут же, бешено сверкая глазами. Симамото дернула плечом, оттолкнув мужнину руку, и с отчаянным бесстрашием приблизилась к Санзу, на виду у всех тыкнув тому пальцем в грудь. — А вам, господин Санзу, должно быть особенно стыдно. Нашу дочку зовут вашим именем! — Харучие прямо даже побледнел, сжал губы в одну тонкую линию, нахмурился, всем своим видом показывая, что не имеет к ней никакого отношения. Он видел эту женщину впервые, как и Майки, как и Бонтен, как и, черт возьми, Ран. Это была уже не Сачи. Это был человек, чье имя он даже спустя четырнадцать лет отношений не сумел выпытать. Симамото хмуро буравила взглядом каждого, кто пришел просто понаблюдать за концертом, а затем остановила его на непосредственном лидере, привалившимся к дверному косяку, скрестившему худые руки и с интересом рассматривающим бунтарку. С неподдельным интересом. Подобные акты неповиновения здесь были редки и быстро пресекались. А Симамото, вообще-то, умела удивлять. Одно движение руки вверх — и Хайтани пришлось буквально оттаскивать жену вглубь кабинета, подальше от Санзу, что в свою очередь уже перехватил катану, готовясь расчехлить. Фарс, по большей части. Будь иначе — и руки Хайтани лично вручили это лезвие обладателю, глубоко и больно. Однако ничего опасного в планах Сачи не было. Она лишь расстегнула свое платье, неловко опустив его плечи до самой линии талии. Только ничего соблазнительного в этом не было — ни в ее бледной гладкой коже, ни в объемных грудях и кружевном белье, ни в округлом животе. Там красовалась метка Бонтена, такая же, как и у всех присутствующих. Там красовалась общая для супругов Хайтани цепь, которой каждый из них может потащить за собой в ад другого. Симамото вновь обратилась к Майки: — Мой муж поднимал этот блядюшник из самой грязи. Я не имею к вам ни малейшего отношения, но я готова разделить карму с человеком, которому жизнь обещала. Мой муж точно заслужил право получить помощь. Не все обязаны страдать… «… как ты», — если бы это слетело с ее языка, то этот орган точно оказался бы сегодня на полу. Манджиро смотрел на нее безразлично, точно уже знал, что делать, но решил дослушать до конца. Харучие с характерным скрежетом убрал катану. Ран быстро набросил на плечи жены и пиджак и только теперь смог понять, откуда в ней это безумная смелость. Сачи дрожала, с трудом находя точку опору в уже босых ногах, ее легкие тяжело гоняли дыхание, а руки машинально гладили выпирающий живот. Ран помог ей поправить платье и бережно обнял за плечи, незаметно кивая Майки, одним взглядом упрашивая забыть только что случившееся. Симамото не была безумицей. Симамото просто была матерью, которая боялась потерять ребенка. И ее выдержка уже стекала по щекам. — Слабые люди всегда начинают плакать, когда понимают свою беспомощность, — заметил Сано, тем не менее опуская вниз руку, призывая всех успокоиться. — Хватит этого цирка. Женщина пойдет со мной в кабинет, и, надеюсь, ни у кого не возникнет соблазна подслушать. Сачи дернулась в его руках, точно птичка, завидевшая сначала раскрытую дверцу клетки, а затем и снующего за ней кота. Ярость прошла, состояние аффекта разом упало на нет. Она посмотрела на супруга красными заплаканными глазами и медленно кивнула, сжала его руку, будто успокаивая. Хайтани поцеловал ее горящий лоб и погладил живот, нарочно задержавшись внизу, где особенно нужно тепло его руки. Симамото тяжело вдохнула и выдохнула, устало прижимаясь к широкой мужниной груди. Ран проводил их до самого кабинета главы, то и дело ловя на себе недовольный взгляд босса. Когда Сачи, напоследок обернувшись, входила туда, Хайтани показалось, что за ней вместо двери защелкиваются гигантские челюсти. ___ Жену он не видел весь остаток дня. За это время он выкурил двенадцать сигарет и от нервов разбил несколько рюмок в переговорном зале. Работа, конечно же, встала. Ран метался между звонками и гаджетами, выискивая кого-то, кто бы мог помочь с его бедой, и каждый раз буквально подскакивал на месте, слыша вызов или СМС, и даже не важно, чей это был телефон. Отследить машину не получалось, связаться с водителем — тоже. От похитителей не было ни единого звоночка, и это пугало Рана сильнее, чем неподъемный выкуп. Ради Харуми он бы он отдал все материальное и нематериальное, убил бы кого угодно и пошел бы на любое преступление. Тишина становилась для него слишком громкой, офисный гвалт вызывал тошноту, в машине, на которой он проезжался до школы дочери, его впервые в жизни укачало. Осознание собственного бессилия рвало грудь на части. Он чувствовал себя диким зверем, который готов крушить все вокруг и по запаху искать родное. Горючие слезы то и дело жгли щеки, Хайтани слизывал их языком. Было горько и больно. Губы давно были обкусаны до кровоточащей мякоти, а сердце изрезано его собственными пальцами: не уследил, не проконтролировал, не позаботился… А ведь когда-то Ран в нее не верил, не верил в свою девочку. В то, что она родится — спустя два года после выкидыша. Как они с Сачи вновь решились на это? Трудно сказать. Просто в какой-то момент дали друг другу шанс, призрачный, почти невозможный. Симамото постоянно улыбалась — когда лежала под капельницей, когда вновь ехала сдавать анализы, когда страдала от токсикоза. А Ран ей не верил. Каждый месяц отсчитывал для него нечто более важное, чем движение времени. Это был месяц жизни его ребенка. Но все разрешилось благополучно. Малышка Харуми появилась на свет почти на месяц раньше положенного срока, пока Ран был в командировке. Это событие, парадоксально, сильно разобщило супругов: пока Симамото в одиночку училась быть матерью, Хайтани боролся за свою жизнь. И черт его знает, что из этого было сложнее. Ран долгое время не мог понять, что он чувствует к собственному ребенку. Первое время Сачи буквально не выпускала ее из рук, не доверяла, не оставляла. Перед дурацкой поездкой она умоляла его остаться, и теперь он понимал причину ее обиды. Семья будто раскололась. Сачи ненавидела одиночество и создала целого человеку, свою радость и отраду, мамину дочурку. Ран же порой глядел на них и не понимал, есть ли ему рядом место. Ссоры были частым явлением, битая посуда — еженедельным. А потом все каким-то чудом устаканилось, срослось, смирилось. Пеленая, кормя Харуми, Ран уже не думал о Риндо, о Бонтене. Ему больше некуда было бежать. Он нашел свой дом в объятиях двух прекрасных любимых женщин. И больше не желал его терять. Там хотелось жить, а не выживать. В своей квартире он оказался поздно. Сил не было даже на то, чтобы разуться, поэтому пошел прямо так. Сачи обнаружилась в гостиной в довольно опасной позе — с тумблером коньяка в руке. — Мне нравится запах, — предупредила она вопрос мужа и покачала емкость, вызвав внутри небольшую воронку. — Я ненавижу запах пойла, которое нельзя взять в рот, — поделился Ран. Сачи это улыбнуло. Она заправила за ухо волосы и тихо пробормотала: — Как еще много можно узнать друг о друге спустя десять лет брака. Ничего себе. Сколько прошло времени. — Чем занимаешься? — поинтересовался, вернее, насторожился Хайтани, рассматривая на столе аккуратно разложенные листы. Юридические документы на английском языке. Сачи занималась переводами, но Ран никогда не видел ее за деловыми бумагами. Бумагами, на которых ебанная печать Бонтена. Ран не сдержался и одним махом смел все на пол, включая виски. — Зачем ты это делаешь? Ты не из наших, тебя тату не обязывает. Я даже не понимаю, зачем ты сделала его и откуда такое желание умереть вместе со мной. — Муж и жена — одна сатана, — спокойно ответила Сачи и сползла со стула, чтобы собрать бумаги. Рану тут же стало совестно, и он, усадив жену обратно, сам навел порядок, радуясь, что тяжелая бутыль отлетела дальше и не почти не попортила документы. — Мы оба были максималистами до мозга костей. На нашей маленькой свадьбе я поклялась быть на твоей стороне, прав ты или не прав. Знаешь ли ты, Ран, что свободное падение и последующее расшибление в лепешку — это обыкновенная жизнь, которую можно прервать в любой момент. Но если пальцы стерты в мясо в попытках уцепиться, все было не зря. Человеку нужно за что-то ухватиться. — Симамото подтолкнула носком какой-то лист, несомне-е-е-енно важный, ближе к согнувшемуся на полу супругу. — Эти бумаги мне поручил перевести ваш босс. — Просто перевести? — удивился Хайтани. Майки, действительно, не владел иностранными языками и потому имел личного переводчика. Зачем ему помощь Сачи — непонятно. Подозрительная догадка закралась в голову Рана, и он слегка улыбнулся, потеревшись щекой о коленку жены. И почувствовал некое облегчение. — Кажется, босс над тобой подшутил. — Или даже злая рука иной раз несет благо, — поправила его Симамото, поглаживая пальцами макушку супруга, которые тот перехватил тут же и поочередно прижал к губам. Под ее кожей с опасной скоростью колотится пульс, женщина усиленно прижималась к спинке стула, чтобы не обвиснуть. Ран поцеловал другое ее колено, отчего Сачи тяжело вздохнула. — Это все твой Бонтен. Если с дочуркой что-то случится, я никогда тебе не прощу. Я могла принять твои мечты и амбиции, пока на кону стояли всего лишь наши жизни. Но ты заигрался. У нас родилась малышка, сейчас на подходе вторая, а ты ни на шаг не отошел от дел. Камень преткновения вновь ранил обоих. — Ты ведь говорила, что будешь на моей стороне всегда, каким бы чудовищем я ни стал. — Хайтани уткнулся лбом в ее бедра, уже представляя, как она его прогоняет. — Я не хочу бросать Бонтен. Я много лет совмещал с ним простую семейную жизнь… — Не очень-то получилось, — перебила его Сачи, ласково массируя голову мужа. Ее руки уже не дрожали. В движениях не было нервозности и живости, в глазах… он не хотел туда смотреть. — Ты все та же саранча. Готов уничтожить то прекрасное, что сам и создал. А с Бонтеном ты заигрался, сам знаешь, какие это шаткие стулья. Ты на коленях клялся мне, что нашей дочери это никогда не коснется. Когда на меня напали в парке у дома, я стерпела. Когда твою машину взорвали, мы просто купили новую. Мы переезжаем и прячемся, называя это властью и свободой. Но, любимый, так больше нельзя. Бонтен — настоящее проклятье, от которого я хочу огородить наших детей. И я это сделаю, с тобой или без. Прости, но мы оба совершили много ошибок, за которые не должны отвечать наши дочери. Ран поднял на нее глаза, на своего судью и адвоката в едином лике. Ее губы были сомкнуты в тонкую линию, а глаза влажно блестели, словно она была готова вновь разрыдаться. Хайтани не хотел задаваться вопросом, сколько сегодня она плакала. В юности она казалась ему крутой, независимой и сильной — таких в жены и берут якудзы. Симамото победила свою гемофобию, научилась правильно принимать опасных гостей, защищаться, держаться в обществе, убедительно лгать и быть мужниной женой — ну такой, которой всегда за глаза рога приписывают. Сачи все терпела. Крепче стискивала зубы, бинтуя его раны, сидела дома под оправданием безопасности и жгла плащи, в которых уже мелькала в толпе. Ран был якудзой, он выстроил устойчивый стеклянный мост, по которому они двигались. Но для Сачи это теперь стало невыносимой ношей. Она будто шла по битому стеклу, стараясь пронести над ним детей. Дочери. Два маленьких человечка, один из которых еще не покинул материнскую утробу. А как много в жизни изменилось. Он должен был подтвердить, опровергнуть, утереть ее слезы, сказать, черт возьми, хоть что-то. Его перебил стук в дверь, надрывный, истеричный, быстрый. Супруги переглянулись. Сачи скрылась на кухне, пока Ран, уже высвободив из кобуры пистолет, спустился в коридор. — Господин Хайтани, это я! Я же вижу, вы дома! Я знаю, где она! — голос был громкий, командирский, с прокуренной хрипотцой. Ран тут же с удивлением узнал в нем Мацумото, их водителя, который и был ответственен за их дочь сегодня. Какая мысль была первой, Хайтани не понял. Хотелось орать и трясти его за плечи. Хотелось обнимать его колени и молить о помощи. — Ты один? — он осторожно выглянул в глазок и лишь увидел, как человек с порога сделал пару шагов назад и поднял руки. За его спиной материализовалась Симамото, придерживаясь одной рукой за сердце, а другой за живот. За окном стремительно темнело. Ран уже был готов попасться в любую западню, лишь бы только спасти свою девочку, так что уже через минут пять они втроем сидели в гостиной. Мацумото, действительно, был один и, как утверждал, не привел за собой хвоста, потому как двигался пешком и умело избегал людных мест. Сачи обрабатывала его руки и плечи над большим медным тазом, умело извлекая пули из-под кожи и промывая раны. Ран поил его неразлившимися остатками коньяка. Выглядел тот, и в самом деле, паршиво. — Везу со школы, — начал Мацумото, сморкнувшись в уже грязный бинт, — и понимаю, черненькая на тонировке и без номеров не отстает, все за нами ворочает. Решил проверить, и точно! К дому нельзя, так что закрутил, петляя, в самую окраину города, где еще леса начинаются и чертова дюжина складских зданий, боксов. У самого тоже есть одна, для мебели, колес и… — Оружия, — закончил за него Хайтани. — Как я пообещал, так и не будет проблем с этим. Храните и стреляйте на здоровье. — Да куда там, — отмахнулся мужчина. — Разве что жука прикладом расплющить. Это просто вещи для памяти, которую лучше бы похоронить поглубже, чтобы не спотыкаться. Я сумел ненадолго потеряться, там спрятал девочку и рванул дальше, чтобы неясно было, где машина колесила. И… где-то там, чуть поодаль, все и произошло… — Но вы сумели сбежать, — с некоторым укором произнесла Симамото, затягивая повязку сильнее необходимого. Мацумото потупил взгляд, потер пятерней широкую лысину. — Машинка там уже не одна была, — неспешно продолжил он, тщательно подбирая слова. — Вторая возникла, пока я прятал госпожу Харуми. В какой-то миле от складов они встретились, окружили меня и, богами клянусь… им не нужен был выкуп или услуги. Боги подтвердят, им без разницы, ребенок ли в машине или сами супруги Хайтани. Они стреляли на поражение. Симамото покачала головой и устало опустилась на подлокотник кресла, нервно сжимая в руках окровавленную тряпку. Казалось, ее сейчас снова разобьет истерика. Хайтани же лишь ближе притянул табуретку к пострадавшему, внимательно посмотрел на него. Это было лицо военного человека, пытающегося жить в новых реалиях, справляться с новыми обязанностями, когда нужно не убивать, а защищать. — На мне всегда бронежилет, — заверил водитель, — а руки, плечи, ноги… неприятные царапины. Как еще в армии учили, я после пары попаданий вывалился из машины и притворился умирающим. Никто даже проверять не стал, только рацию с телефоном прикарманили, но, господин, ваш автомобиль… вдоль и поперек. И думаю, они догадались осмотреть склады, кроме них там только пустырь и лес. И начнут, сто процентов, с вашей камеры. Но время есть! Госпожа Харуми далеко от нее. С губ Хайтани сорвался тяжелый вздох, он медленно протер лицо руками и прикрыл глаза, чувствуя смертельную усталость. Сачи с надеждой посмотрела на мужа, уронив полный таз кровавой воды. Мацумото попытался натянуть предложенную ему рубашку и скривился от боли. А затем тоже посмотрел на Рана таким взглядом, будто вверял что-то ценное, важное. О, боги, дал бы кто Рану чуток надежды! Пока что вся она держалась на Бонтене и хорошем настроении Майки. ___ — Так ты че, правда, назвал дочку Харуми? Как я сказал? — с усмешкой спросил Харучие, вглядываясь в темные очертания складов и стряхивая пепел сигареты прямо в боковую дверцу. Оттуда в салон проникал холодный ночной воздух. Машина. Ночь. Кровь. Именно при таких обстоятельствах Ран встретил Сачи. И кто бы тогда мог прикинуть, что из этого выйдет. Хайтани бы сбежал. Хайтани бы повторил все заново. — Почему нет? Красивое же имя, — пожал плечами Ран и проследил за траекторией его взгляда, прислушался. Со стороны северного входа вновь послышались выстрелы — один за другим, — после чего наступила тишина. На минуту всего лишь. — Так звали сучку, которую я пялил перед отлетом, — засмеялся Санзу, откинув назад голову и запустив пальцы в густую челку, будто пряча лицо. — Удивлен? Твою дочку зовут в честь проститутки! На шутки, злость и разбор первоидей времени не было. Не было и желания. Не было чувств. — Имя красивое, — с нажимом повторил Хайтани. — И ты все же спас мне жизнь. Смех мгновенно стих, будто кто-то нажал на кнопку на спине заводного клоуна. Харучие щелкнул зубами и взял в руки планшет, с серьезным видом изучая там что-то. Ран тоже был бы не прочь получить хоть крупицу информации: кто же был целью, кому это выгодно, кто заказчик. Хайтани слишком привык быть в опасности. Это чувство мурашками бегает от затылка до кончика пальцев, и неясно, где ждать удар, где защищаться. Но ставить под удар жену и дочку… Он не хотел смиряться, не хотел привыкать, балансировал на табуретке с одной ножкой. И не рассчитал свои силы. А худшая часть всего этого — винить Ран может лишь себя. — Майки тогда дал приказ такой. Не умирать, — напомнил Харучие. — Но в этот раз неясно, как кончится. Склад — это связка узких виляющих коридоров, а вокруг открытая местность. Даже если ты знаешь, куда бежать, и сможешь спасти малявку, далеко не факт что мой отряд вернется в полном составе. И что дело в целом выгорит. Сумасшедшее занятие. Мы не знаем, сколько их и что им нужно. — Моя семья, видимо, — невесело заключил Хайтани. — Кто именно — неважно. У нас с женой есть здесь бокс, поэтому логично начать с нее. Бокс моего водителя — это совершенно другое крыло, так что еще есть надежда. Не гранатами же они каждую дверь взрывают. На самом деле, идея была плохая-хорошая. Одним приличным взрывом можно было полздания снести, похоронив цель под обломками. Бандиты прислушались. И услышали только цикад. — Есть еще командная комната, — напомнил Харучие, задумавшись. — За секунду можно вскрыть все комнатушки. Ран схватился за голову. Слишком много «если», «почему», «зачем». Слишком много раздумий, когда на кону каждая минута. — Ох, блять, я просто пойду за ней, а ты разберешься со сбродом. Это как раз по твоей части. Пока мы дождемся полной зачистки, смысл ее исчезнет, эти сволочи доберутся до моей девочки. Промедление было равносильно смерти. Сжимая в кулаке ключ-карту от нужного бокса, Хайтани вышел из машины. Бронежилет уже привычной тяжестью тянул вниз плечи. Верный глок покоился под мышкой, ожидая приказа выпустить пулю. Харучие экипировкой побрезговал, но зато зашвырнул в рот пару пилюль и мечтательно посмотрел в ночное небо. Тишину прервал его один далекий звук выстрела и крик. Кажется, в этот раз получилось метко. — Я пойду подальше от центрального входа, окольно. Вряд ли много кого там встречу. Возьму девочку и примчу сюда же, будь готов. Надеюсь, к тому моменту здесь станет тихо. — Обижаешь, — усмехнулся Санзу, снова закуривая, — когда маленькая Хайтани будет здесь, моих пацанов уже ничего не будет сдерживать. Не сдохни. — Не имею права, — на ходу бросил Ран и скрылся в тени, зашелестел кустарником, направился к своей цели, кажется, впервые такой важной. Складские помещения — огромный комплекс одноэтажных крытых построек гаражного типа на автоматическом управлении и с удобным открытым подъездом. Хайтани решил, что разумнее будет оббежать с внешней стороны. На внутренней развернулась стрельба. Это уже было не просто покушение на ребенка одного из руководителей Бонтена. Это была настоящая перестрелка между членами вражеских организаций. Неважно, какой был у нее корень. Главное в том, что кто-то сегодня пожмет горькое семя. В детстве Ран любил боевики. Казалось, свист пуль и лязг стали — это самое бодрящее и впечатляющее, что остается в памяти после похода в кино. Но теперь он чувствовал лишь электрические разряды с каждым спущенным где-то курком. Сердце колотилось не от возбуждения, а от презираемого всеми мальчишками страха. Да, мать его, Ран был чертовски напуган. Ноги едва слушались, утопали в густой траве, а ветви посадки драли одежду, норовя вместе с ней прихватить и глаза. Как темный сумрачный лес в детских сказках, которые Ран читал Риндо. Только между той временной точкой и нынешней неприятно разлеглось взросление. И не было никакой магии, чудесных спасений. Ран, мать его, просто пытался вытащить свою дочь из этого ада. Перестрелки или… Бонтена? Двигаться по неосвещенным зарослям было неудобно, но более безопасно. Хайтани мог бежать, останавливаясь лишь перед проходами, мощеными щебнем для возможности проезда. Именно там ему и попадались кровавые пятна и брошенные разряженные ружья. У главного входа найти можно было и не такое. Но Ран и не искал, его цель была живой, мирной, родной. Ноги подкашивались от нервов и усталости, Хайтани сам не понял, каким чудом так быстро очутился у нужного склада. Навигатор ведь не мог солгать? Он просто программа. Ран прислушался, но уловил лишь отдаленные звуки выстрелов — быстрые, парные и тут же смолкающие на время перезарядки. Пистолет Хайтани держал наготове, когда сунулся в арку и… удивился. Не было никаких развалин, выбитых стекол и валяющихся на земле трупов. Проулок был пустой. И оттого более пугающий и мрачный. Хайтани все же не шпион или наемник. Его такие вещи не привлекали, и потому он скорее скрылся в здании, с ужасом поняв, что все камеры раскрыты настежь, что свет здесь горит так ярко, что больно глазам. Мужчина прикрыл лицо локтем. И, только заслышав где-то неподалеку, со стороны входа, шаги, наугад снял предохранитель и выстрелил несколько раз, щурясь. Крупная фигура, все еще неразличимая глазу, замерла и качнулась. Ран грубо толкнул ее локтем, и она упала на спину, так и не войдя в помещение. Некогда было даже разбираться, бонтеновец то, враг ли и чью он носит метку. Это замедлило Хайтани ненадолго, он часто заморгал, восстанавливая зрение, и чуть отдышался. Ключ-карта, уже ненужная, выпала из рук. Сердце пропустило удар, чтобы затем зайтись в истерической тахикардии. Та самая ячейка, та самая камера, небольшая, обставленная старой мебелью и темная, освещенная лишь лампой из коридора. Немеющими ногами Ран вошел внутрь и прикрыл дверь. Осталась лишь узкая полоска света на полу. Стоять сил не было, он опустился на колени. На выдохе тихо позвал: — Харуми-химэ, ты здесь? Дочка уж точно должна была узнать голос родного отца. В уголке тут же послышался шорох, точно мышиный, быстрый, шелестящий. Хайтани быстро присветил туда телефоном и увидел под большой картонной коробкой испачканную мордашку с мамиными льдистыми глазами и кучеряшками, пока еще палево-блондинистыми. Ран прижал к груди ладонь, с трудом выдохнул. В этот момент он был готов уверовать во всех существующих богов. Харуми закрыла глаза руками, и Хайтани сразу понял все, зажал фонарик пальцами, сузив луч света и направив его в потолок. Наверное, вид отца ее бы шокировал, успела бы она рассмотреть его, поцарапанного, грязного, растрепанного. Совсем не такого, как каждый вечер в коридоре, где он хватает ее на руки и кружит, пока та радостно смеется и приветствует папу. Ран и Сачи старательно скрывали от нее правду. Наверняка, сама она сейчас выглядела не лучше: школьная форма точно измялась и покрылась пылью, коей тут немерено, прическа, над которой столько корпела утром Сачи, распалась по плечам. Сколько она тут просидела в темноте, прячась под коробкой? Сколько слез пролила? Сколько ей пришлось услышать? — Я так долго искал тебя… — едва слышно прошептал Ран, подползая к ней и крепко обнимая за плечи, притягивая к себе, чтобы больше не отпускать. — Больше этого не будет, не будет, не будет! Не допущу! Больше никогда не рискну тобой или мамой… Девочка молчала, никак не отвечала на его объятия. Лишь смотрела широко распахнутыми глазами в потолок, туда, куда долетал луч фонарика с телефона. Ран с непрошенными слезами на глазах расцеловал холодные щеки дочери, и было уже неясно, от чьих слез так мокро, растер ей ладошки и как можно скорее поднял на руки. Она не сопротивлялась. — Золотце, сейчас мы сыграем с тобой в одну игру: ты закроешь глазки, и не будешь открывать, пока папа не разрешит. Это прятки. Сначала тебя искали плохие люди, а теперь их черед прятаться. — А почему так шумно? — сиплым шепотом спросила Харуми, утыкаясь лицом в грудь отцу. — Постоянно что-то щелкает и падает. И еще двери открылись сами собой. — Это же склады, малыш, тут постоянно что-то стукает и выходит из строя. Ран отнес дочь в машину тем же путем, но медленнее. Хлопки вдали стихли, но ему было все равно, кто вышел из этой перестрелки победителем. Сегодня он главный триумфатор. В автомобиле их никто не ждал, но это было даже к лучшему. Ран спешно сообщил Санзу о своем успехе и укатил прочь оттуда. Харуми начала оттаивать где-то на середине пути. Сначала она сидела молча, не двигаясь и лишь мелко подрагивая плечами под грязным отцовским пиджаком. Затем Хайтани посоветовал поджать колени, чтобы согреться. Девочка, точно робот, послушалась, уперлась в них шмыгающим носом и через несколько минут начала плакать, долго, надрывно, словно только-только осознав произошедшее, только приняв свалившийся на нее ужас, только поняв, какая опасная у ее папы работа. Ран позволил ей пережить эту эмоцию. Сказать-то он, главный виновник, не мог ничего. Только утирать едва наворачивающиеся слезы. Он больше никого не потерял. Риндо, наверное, доволен. ___ Сачи встретила дочку с широкой улыбкой и румяными щеками, долго гладила ее по спине, расчесывала ей волосы, всячески успокаивала, уговаривала и в итоге уложила спать на родительскую кровать. А после этого практически час рыдала в плечо супруга в ванной, колотя бессильными кулаками в его грудь, умоляя прекратить это, умоляя защитить их детей. Хайтани сказал, что подумает, как обезопасить семью. Из-за этого они вновь поссорились. Однако Сачи не понимала, что единственный такой способ — держаться подальше от Бонтена. Сачи, измученная нервами, и Харуми, перепуганная событиями ушедшего дня, уснули быстро. Ран не спал долго. Не спал и думал об одном назревшем серьезном разговоре и табуретке с одной ножкой, которой давно пора упасть на какую-то сторону.