***
В промышленном помещении было и тесно, и просторно. Тесно из-за нагромождений сложного оборудования, просторно из-за приятного своей прохладной свежестью воздуха и высокого, теряющегося в темноте полусферы-потолка. Механический хаос царствовал здесь не одно десятилетие. Всё, вплоть до кружащихся под куполом пылинок было подчинено ему, но, согласно старой поговорке, властвовали и над этим хаосом. И это был не кто иной, как человек, речь о котором шла в самом начале. Он зашёл, как обычно, широко отворив дверь и громко, словно наслаждаясь звуком и отдающимся эхом, прошёлся до низкого стола, стоявшего в незаметном закутке. Там человек лениво и скорее не для безопасности, а по привычке, огляделся по сторонам, вынул из стены кирпич и достал оттуда небольшое устройство. Внешне похожее на музыкальную шкатулку, размером же не более средней толщины книги, оно было бережно поставлено на стол. Сумрачное пространство залил тёплый яркий свет — источником его был этот таинственный предмет. Вместе со светом пришла тихая, едва слышимая музыка — приятная в своей простоте мелодия из мажорных аккордов. В центре изобретения, там, где в некоторых шкатулках крутятся балерины, вращался… целый мир. Это была модель Солнечной системы — с двигающимися планетами и их спутниками, до изумления точными и миниатюрными. Солнцем был ярко светящийся кристалл. — Растёшь, — удовлетворённо улыбнулся молодой человек, и погладил кристалл мизинцем. Он снял капюшон, и свет заиграл на его слегка спутанных медовых волосах, луч Солнца-кристалла скользнул по юной, ни разу не тронутой щетиной щеке. — Расту, спасибо, что проведываешь меня, — будто отвечал кристалл молодому человеку. И тот, очевидно, умел улавливать настроение этого странного создания. — Скоро прятать тебя здесь будет опасно, — в звонком голосе любой бы ощутил тревогу. И кристалл, словно чувствуя её, вплёл в мелодию щемящие диссонансы, а потом снова стал средоточием гармонии. — Ты моё лучшее изобретение, — заворожённо прошептал юноша, склоняясь над шкатулкой. — Я не перенесу, если с тобой что-то случится. Это как если бы оторвали часть моей души. Певучую и успокаивающую мелодию прервал жёсткий, настойчивый стук в дверь. На миг юноша замер. За доли секунды он закрыл и спрятал шкатулку туда, откуда её взял, и, приняв выражение лица насмешливого и одновременно равнодушного человека, энергично встряхнул несколько раз руками, чтобы те перестали дрожать. — Открыто! — деловито крикнул он, запуская в воздух пару сфер — те полетели, одна выше, другая ниже, рядом со стенами, и по всему помещению начали загораться газовые фонари. Дверь отворилась, и на пороге возникла фигура в тёмном балахоне с капюшоном. Юноша, шедший навстречу ей, резко остановился. Помещение освещалось всё больше, но вошедший человек был неузнаваем. Он молчал, молчал и юноша, так как слова, столь непривычно для него, застряли в горле, и в голову не шло связных фраз. Странное предчувствие, что настигло его в момент стука в дверь, усилилось. — Кто вы? Я ждал своего друга, поэтому не запер дверь, но вообще мы уже закрыты, — произнёс наконец юноша, оставаясь на месте. — Вольфганг Амадей Моцарт, — произнёс мелодичный женский голос. Очень нежный и приятный. — Это вы, верно? — О, да, это я, — самодовольно кивнул юноша, расслабившись от того, что рядом с ним был не опасный вор, как он уже было подумал, а молодая женщина, которой он, очевидно, мог быть полезен. Радушно улыбнувшись, он двинулся по направлению к ней. — Да, я Вольфганг Моцарт. Для вас, наверное, не секрет, что лучший мастер музыкальных механизмов. Хотите что-то заказать? Музыкальные шкатулки и музыкальные инструменты, поющие часы, от наручных до напольных, механические птицы, сейчас остались скворцы и соловьи, они совсем как настоящие, и выглядят похоже, поют, и летают, а еды, кроме масла, которые смазывают механизм, не требуют. Молчаливая фигура всё так же неподвижно стояла, и немного уязвлённый столь явным игнорированием его выдающихся способностей Моцарт подошёл ещё ближе, подумав было, что она его плохо слышит. — Фройлен? — он попытался разглядеть лицо под капюшоном, но увидел лишь тени. Они подозрительно сильно давили на душу. От них веяло чем-то неживым. Насторожённый, он отступил на шаг, и это его спасло. Дама нечеловечески быстро подняла руку, и из кружевной перчатки наподобие жала выскочила толстая длинная игла. — Чёрт! — хоть она не коснулась Моцарта, тот схватился за грудь, в которую она должна была вонзиться, и сразу же уклонился от очередной, та прозвенела по полу, хотя могла бы царапнуть шею. Моцарт откатился в сторону, за один из столов. Насколько он успел заметить — максимум, который могла пролететь игла — один метр. Что же, далеко не так страшно. Фигура топорно, но быстро и неумолимо приближалась к столу, за которым он прятался — по движениям Моцарт уже понял, что это робот. Что ж, тем проще — живой женщине он не смог бы причинить вред. Он кинул в сторону фигуры банку с гайками — и это едва не стоило ему запястья. Игла прошила насквозь часть его рукава, но не коснулась кожи. Думать не было времени — едва услышав глухой звук, Моцарт метнулся мимо пошатнувшейся фигуры, и, оказавшись сзади неё, сильно толкнул в спину. Робот упал в кучу осколков банки и всё ещё пляшущие по полу гайки, а Моцарт бросился в сторону закутка, туда, где хранил своё сокровище. Но не добежал — его схватили. Сзади, тихо, без предупреждения — он даже не успел заметить, как фигура, уже определённо человеческая, заломила ему руку. Понял всё лишь тогда, когда оказался на полу. И понимание, отзывавшееся резкой болью в грудине, лишило его желания сопротивляться уже и по своей воле, и по воле человека. Предателя. — Лоренцо, — прошипел Моцарт. — У тебя одного был ключ, чтобы прийти заранее. Ловко всё придумал. Его грубо ткнули лбом в пол, начали связывать руки за спиной. Моцарт готов был выть от отчаяния и боли предательства, его сопротивление, которое могло бы быть гораздо сильнее, если бы не шок, угасало. Глаза начало щипать. — Хо-зя-ин, — частично повреждённая девушка-робот уже поднялась, щекой Вольфганг чувствовал вибрацию по полу — она шла к ним. — Неудача. Повторить попытку? — Отключись, Алоизия, — произнёс голос, и все покинувшие его силы вернулись — это был не Лоренцо. Моцарт едва не вскрикнул от облегчения — как бы ни было плохо, он хотя бы не предан. Нежеланным гостем оказался кто-то совсем незнакомый. Чуткий на звуки и человеческие речи в том числе Моцарт не выявил в своей памяти ни одного похожего голоса. Но от этого положение его лучше не стало — он связан на полу своей мастерской, за сотни метров вокруг наверняка нет никого, кроме этого… — Кто ты такой? — зло крикнул Моцарт, пытаясь подняться, но ему наступили на спину, вызвав возмущённый вой. — Что тебе нужно от меня? Как попал сюда? — Жаль, что пришлось отключить Алоизию, — и не думая давать ответы бросил незнакомец, больно надавил каблуком на позвонок. — Так я выдал свой голос. До последнего хотел, чтобы ты думал, будто тебя предал друг. Моцарту стало холодно. — Что ты сделал с Лоренцо, мразь? — вкладывая всю ярость в слова прорычал он. — Я уже понял, что ты охотишься за моим изобретением, но если ты что-то сделал с моим другом, тебе… Тебе конец, — последние слова вырвались слишком жалко. И человек, услышав их, хрипло рассмеялся. — О да, когда-нибудь, через полвека, и мне придёт конец. Что я сделал с да Понте уже неважно — беспокоился бы лучше о себе. Нога надавила ещё сильнее, будто хотела продавить его насквозь, и Моцарт глухо замычал, мечтая, чтобы её однажды оторвало что-нибудь. Ощущалось, что каблук продрал спину до мяса. — Ты самый молодой и такой гениальный изобретатель — моему господину это понравится. — Так тебе нужен я? — немного растерянно уточнил Моцарт, бросая взгляд в сторону кирпичной стены — там, за одним из кирпичей, лежало его сокровище. Нетронутое. — Мне нужны деньги, — холодно бросил человек, звеня чем-то металлическим. — Расслабь мышцы шеи, так будет менее больно. Не успел Моцарт протестовать, как в него вонзилась игла, от которой он так старательно и так бесполезно убегал несколькими минутами ранее.***
Сознание медленно, но верно возвращалось к нему. Хотелось есть. Моцарт, сделав над собой усилие, приподнялся на подушках при помощи локтей. Приоткрыв глаза, он увидел размытую картинку и сначала напрягся — неужели пропало зрение? Но спустя пару минут, которые прошли для него подобного секундам из-за изменённого сознания, всё стало становиться более чётким. Простая, но аккуратная комната в холодных, серо-голубых тонах, матовые обои, белый ковёр и единственная кровать, в которой он лежал, не имея сил больше шевелить хоть пальцем. Светлые рамы полуарочного окна, и всё белое за окном — возможно, начался снегопад? Необычно для конца октября. Оглядываясь, юноша одновременно вспоминал произошедшие события. По крайней мере, он не связан, и, кажется, цел — ничего не болело, даже спина. Единственное, что его одолевало — невыразимая слабость, на то, чтобы он приподнялся на подушках и открыл глаза ушли все силы. Мысли тоже текли медленно, но связно. И они говорили: где бы ты ни оказался, Вольфганг Амадей Моцарт, всё самое интересное только начинается. Сердце снова сжала тревога за Лоренцо, за изобретение, за всё вместе. Ему захотелось выть. — Он должен уже очнуться, — мужской встревоженный голос раздался за дверью, и Моцарт навострил уши. — Когда он очнётся? — Не трать силы на тревогу, вполне возможно, он уже в норме, но от слабости не может встать, — отвечал ему другой, более спокойный и как будто пожилой человек. — Думаю, стоит проверить. Моцарт прикрыл глаза — и непримечательная комната исчезла из виду. Если бы он не закрыл их, то увидел бы, что в комнату зашли два человека. Молодой брюнет был невысок, в чёрном приталенном костюме со множеством ремней, к которым были прикреплены аккуратные кожаные футляры — такие носили изобретатели, у многих из них в непосредственной близости требовалось многое — от тонкой шестерёнки до ключа и масла для элементов механизмов. Для многих примечательно было то, что в его больших карих глазах будто застыла печаль. Второй мужчина был старше и выше — его седые волосы были собраны в тугой хвост, глаза на редкость светлые, будто выцветшие за все годы его жизни, он явно привык быть и строгим, и добродушным одновременно. Узкие губы даже сейчас были в полуулыбке. Но самым выделяющимся в его внешности были протезы — две изящные белые руки, золотистые на тех местах, где должны были быть суставы. Если бы можно было снять с него шёлковый шарф, можно было увидеть, как к шее тянулись еле заметные золотистые нити, уходящие в два отверстия у самого верхнего позвонка. Оба явно смотрели на Вольфганга не враждебно. Но Моцарт закрыл глаза, и его воображение рисовало лишь образ зловещих похитителей. — Вольфганг, доброе утро, — к его плечу прикоснулись. — Ты уже должен проснуться, не пугай нас. «Хочу и буду пугать,» — злорадно подумал Моцарт, постарался сделать несчастное выражение лица и невнятно простонал, будто пытаясь что-то сказать. — Чёрт бы побрал того маргинала, — сдавленно прошептали в сторону. — Чем от так накачал его? — Просто организм хрупкий, — отозвался другой с искренней печалью в голосе. — Доза усыпляющего была слишком сильной. Что конкретно — ещё не определили. — Дадим ему немного воды… — к его губам поднесли влажную тряпицу, и Вольфганг, в самом деле одолеваемый жаждой, принялся пить, едва шевеля ресницами. Моцарт вдруг понял, что этот голос он когда-то слышал. И это был очень приятный голос, но спутанное сознание не позволяло опознать владельца. — Просыпается, — с облегчением выдохнул человек со знакомым голосом. — Вольфганг, слышишь меня? Ты в безопасности, всё в порядке. «В безопасности это где?! В доме похитителя?» Моцарт открыл глаза, хоть он был слаб, зло окинуть взглядом мужчин сил хватило. И он узнал обладателя знакомого приятного голоса — Антонио Сальери, настолько же известный, насколько загадочный и скрытный изобретатель, посвятивший свою жизнь помощи людям, попавшим в беду — в каком-то смысле его можно было назвать врачом-хирургом, не было человека, который создавал бы протезы столь идеально. К нему Моцарт не раз пытался… м-м… подкатить шарниры, звучит кошмарно, примерно так же кошмарно, какими и были подкаты. Так это он что ли тот «господин»? Другой был уже почти пожилым человеком, как ни странно, он выглядел немного похожим на робота — у него были протезы рук, и, возможно, не только — просто они выглядывали из-под кружевных рукавов просторной блузы. — Ты узнал меня, — улыбнулся Сальери, и не скрывая облегчения выдохнул. — Да, я Антонио Сальери. А это мой друг и наставник, Флориан Гассман. Пожилой мужчина мягко улыбнулся и слегка склонил голову. — Вы похитили меня? — изумился Моцарт. — Но зачем? — Похитили?! — Антонио чуть стакан с водой не уронил. — О нет! Конечно нет! Зачем нам? — Вполне логично, что он подумал об этом, — успокоил его Флориан. Его неестественно светлые глаза словили взгляд юноши. — Мы спасли тебя, от того человека, который похищал. Но мы не успели задержать его… — У него был робот по имени Алоизия, — вспомнил Моцарт. — Это может дать какую-то зацепку? — Алоизия, — мрачно покачал головой Сальери. — Я говорил ей, чтобы не продавала права, но мысль о том, что эксклюзивная партия механических певиц будет названа в её честь и говорить голосом, похожим на её голос, видимо, ей понравилась. Таких железных леди сделано десять штук. С тем человеком не было робота, возможно, он оставил её где-то, чтобы не привлекала внимание. Но будь она с ним, отбить тебя было бы сложнее. — Десять боевых роботов Алоизий, ничего себе. — Боевых? — Гассман наклонился ближе, пытливо глядя на него. — Нет, она не боевой робот, модели «Алоизия» созданы для исполнения музыкальных партий. Они исключительная редкость, все десять стоят колоссальную сумму и были раскуплены за считанные минуты. — Значит, её усовершенствовали, — мрачно подытожил Антонио. — Мы нашли иглу, которая застряла в твоём рукаве, и удивлялись, откуда она. — Скорее, испортили, превратив певицу в убийцу. Либо назвали боевого робота Алоизией, — задумчиво протянул Гассман. — Это гораздо дешевле, чем вмешиваться в механизм модели, тем более настолько высокоточной. Несмотря на непростую тему диалога Моцарт наконец полностью расслабился, ощутив себя в безопасности. Здесь нет ни робота, ни того жестокого человека, ни его таинственного господина. Но спокойствие длилось недолго — он в безопасности, это так. А как же Лоренцо? А изобретение?.. — Сколько я тут провалялся? — дёрнулся Вольфганг, но слабость заставила повалиться обратно на подушки. — Мой друг может быть в опасности! И… моя мастерская тоже! — Т-ш-ш, — положил ему руку на плечо Гассман, и Моцарт невольно вздрогнул от её холода. Мужчина смущённо убрал её. — Я сделаю покрытие, благодаря которому она всегда будет комнатной температуры, — негромко проговорил Сальери. И снова обратился к слегка порозовевшему от смущения Моцарту. — Ты лежишь тут со вчерашней ночи, сейчас уже за полдень. Как можно связаться с твоим другом и кто он? — Его зовут Лоренцо да Понте, — звенящим от напряжения голосом начал Моцарт. — Тот человек сказал… — ком подступил к горлу. — Я волнуюсь! — Слава Всевышнему, — выдохнул Антонио. — Лоренцо кхм… Лоренцо. Он… — молодой мужчина неуверенно глянул на Гассмана. — Скажи ему, Антонио, все равно узнает. Антонио повернулся к похолодевшему Моцарту, и закончил. — Он жив, но его пальцы… Кто-то крайне жестоко поступил с ним. Я сделал протезы на левую руку и теперь всё в порядке, но сам Лоренцо ещё в больнице. Разумеется, он без сознания и не может что-либо рассказать. Выходит, нападение на него и на тебя связаны между собой. Ты не видел человека, который напал на тебя? — Нет, — безэмоционально прошептал Моцарт, и по щекам его покатились слёзы, которые уже не было возможности сдержать. Лоренцо пострадал из-за него. Его друг мог погибнуть из-за какого-то психа, которому вздумалось, что Вольфганг Амадей Моцарт неплохой подарочек другому такому же психу. Антонио и Флориан умолкли, Сальери осторожно взял Моцарта за руку. — Кто бы это ни был, они поплатятся за содеянное, рано или поздно. А теперь тебе стоит хотя бы немного подкрепиться и поднять себе настроение. На минорных мотивах дело не раскроешь.