Механизмы искусства

      Моцарт подкрепился, да ещё как. Странно было бы отказываться от чая с кленовым сиропом, конфет с соком манго и ананаса, миндаля, шоколада, шарлотки, и засахаренных лепестков цветов. Через полчаса он немного пришёл в себя и смог подняться, все трое спустились на первый этаж. Дом был шикарен, и Моцарт приметил даже за пару минут, что они шли к столовой, немало интересных вещей. Хотя бы колонны, украшенные металлическими, изумительно тонкими листьями, почти неотличимыми от настоящих — наверняка технология Гассмана.       Насколько Моцарт успел понять из короткого рассказа Сальери, пока Флориан ходил отдавать распоряжения немногочисленным слугам об обеде, тот тоже был изобретателем. Был, пока не случился несчастный случай, и он не потерял обе руки, а протезы уже не позволяли работать с мелкими деталями. Вольфганг даже не хотел представлять, как обидно может быть Гассману, разум которого, в отличие от рук, был более чем продуктивен. Сколько идей не мог осуществить этот человек из-за жизненной ситуации, в которой даже оказался не по своей воле!       Впрочем, в данный момент мысли Вольфганга занимали меньше, чем вкусовые ощущения. Он пил чай с кленовым сиропом, в убранной в осеннем стиле столовой, за дубовым столом с крохотной железной дорогой, по которой двигался миниатюрный паровоз, вместо вагонов развозящий тарелки со сладостями, смотрел на созданных им же порхающих колибри — вот оказывается, кто их столько заказал, и желание жить возвращалось к нему. — Мне срочно нужно в свою мастерскую, — сообщил он. — Нельзя отпускать тебя одного, — нахмурился Гассман. — Может, Антонио сходит со мной? — Может, я схожу с ним? — одновременно раздались в гостиной два голоса. На секунду воцарилась неловкая тишина, а потом её разрушил такой же неловкий смех. Моцарту как никогда сильно захотелось обнять немного покрасневшего и так искренне улыбающегося ему Антонио. — Только не отпрашивайтесь у меня, — рассмеялся Гассман. — Вы же взрослые люди. Я думаю, это разумное решение, пойти вместе. Пока вы ходите, я через знакомых постараюсь поднять документы о том, какие именно семьи приобретали «Алоизий». А вы, когда отправитесь, не забудьте взять каждый трость-меч и револьвер, хотя бы один на двоих. Антонио, ты умеешь стрелять. — И ненавижу, — проворчал Антонио так, что Гассман его не услышал, а Моцарт услышал. — Он даже не понадобится, я уверен, но спасибо, — поблагодарил он. — Антонио, мы можем выйти через четверть часа? — В целом да, но разумна ли такая спешка? Ты едва пришёл в себя. — Я в норме! — бодро заверил его Моцарт, и, встав со стула, едва не упал на пол, так как у него потемнело в глазах и тело повело куда-то вниз. — Ну, скоро точно буду. Как раз через четверть часа.       Через четверть часа они вышли из дома. Моцарт ёжился в непривычной строгой одежде — корсеты и плащи ему были ближе твидового костюма, пальто, цилиндра и трости, внутри которой был спрятан клинок. Одежду пришлось сменить — всё, кроме нижнего белья, было отправлено в прачечную, а камзол даже убран в надёжное место — Гассман сказал, что на нём могут остаться частицы кожи или земли с обуви того, кто едва не похитил Моцарта, а это могло быть полезно следствию. Впрочем, до того ещё нужно и Моцарту проявить инициативу, а та пока сводилась к одному. К возмущению. — Зачем, чтобы добраться до мастерской, я должен рядиться как сорокалетний дед?! — разносился над мостовой его возмущённый голос. — Правильно, если кто-то хочет тебя выследить, он выследит по голосу, — вздохнул Сальери. — Знаешь, что? Будешь ныть — ещё и пенсне тебе на нос нацеплю.       Моцарт попытался зло фыркнуть что-то нелестное, но через улыбку у него вырвался только скомканный смешок. Он вспрыгнул на бордюр и от бедра пошёл по нему, по привычке демонстрируя, насколько ему все равно на слегка удивлённые взгляды почтенных дам и господ. Тяжкий, но смиренный вздох Сальери, шедшего немного сзади, был для него вкуснее, чем коту сметана. — Пожалуй, стоило поехать, всё же твоя мастерская далеко. А с твоими выкрутасами мы туда в лучшем случае к вечеру доберёмся. — Можем поехать, — встал на одну ногу Моцарт, перескочил на другую, будто играл в классики, одновременно крутя тростью. — Можем даже на дирижабле полететь, — кивнул он вверх на пролетающую над ними махину — тень проплывала по половине сквера, рядом с которым шли Моцарт и Сальери. — Ну, хватит, дойдём нормально до экипажа, — Антонио аккуратно, но настойчиво схватил его за руку и стянул с бордюра. В глазах снова потемнело, и Моцарт волей-неволей прислонился к нему. Чтобы не упасть. — Похоже на твои прежние попытки, как ты это говорил? — показать мне, на что способен твой мощный двигатель, работающий на пару твоего пылкого интереса к моей холодной, как металл на морозе, особе. — Ты запо-о-мнил, — умилился и ничуть не смутился Моцарт, и легонько щёлкнул пальцем по носу Антонио. — Нет. Мне правда приятно, что ты запомнил. — Да такое забудешь…       Так, под руку и предаваясь стыдным и смешным воспоминаниям, они дошли до свободных экипажей, которые сдавали в аренду. Точнее, до одного, так как в выходной день спрос на них был высок: все без исключения любили прокатиться что по узким городским улочкам, что по площади, что на природе, которой не слишком много внимания уделял этот индустриальный мир. — Как нас ждала, — довольно подытожил Моцарт, разглядывая красные колёса, задние крупнее, чем передние, на паровой машине, сверху была изящная кабинка, к которой вела двухступенчатая лесенка. Вся конструкция была чем-то похожа на карету. Спереди, вне кабинки, было место для водителя — красное, как и колёса, креслице, а рядом с ним множество рычагов управления, блестящих в солнечном свете. Лишь места, за которые нужно было браться руками, оказались деревянными. Двигатель находился под машиной, а не рядом с сидениями, как обычно, эта мелочь удорожала стоимость аренды почти в полтора раза. — Красивая машина. Я поведу, — тут же вызвался Моцарт. — Ну уж нет, я за неё плачу, я и веду, — взъелся Сальери. — А то ты на ней въедешь в бордюр по привычке. Или плати сам и веди.       Последний аргумент был максимально убедителен — денег у Моцарта водилось немного, точнее, они не водились. Скорее, были долгожданными и очень недолгими гостями. Ворчащий Моцарт захлопнул дверцу пассажирского сидения, но скоро уже не пожалел, что не вёл — ехать над городом на высоте полутора метров ощущалось сродни полёту, это вам не на маленьком паровом трамвае скользить.       К тому же день выдался очень приятным — по улицам кружили парочки, дамы едва ли не соревновались в эстетике нарядов, состоявших как из платьев с корсетом и широкой юбкой, так и из стильных костюмов. Некоторые девушки курили трубки, некоторые фланировали с букетами цветов от кафе и булочных до многочисленных часовых мастерских — в моду входили браслеты, состоявшие из двенадцати маленьких часиков, каждые часики показывали разное время. Многие обнимались и смеялись, разговаривали о чём-то своём, простом и важном одновременно. Моцарт невольно поискал среди них Наннерль — но, конечно, ему не могло так повезти, чтобы он увидел сестру. «Наверняка она дома, работает над своими книгами,» — с теплом подумал Моцарт. «Надо отдать ей на хранение мою модель Вселенной».       Но до этого модель надо было взять, а до мастерской доехать. Он продолжил смотреть по сторонам. Юноши в основном ходили в смокингах или костюмах с плащами, мужчины постарше предпочитали пальто и цилиндры. Были и пожилые пары таких мужчин — часто они мирно читали одну газету, сидя на скамейках возле кафе и мастерских. Он отвёл глаза и от юношей — вспомнил, что в больнице лежит Лоренцо, с которым так часто он гулял и в солнечные, и в пасмурные дни. Вчера Моцарт собирался продемонстрировать ему своё изобретение, но всё пошло не так…       Моцарт вздохнул, подперев подбородок ладонью он с глубокой задумчивостью уставился в пролетающие мимо вывески, будто силясь увидеть в них подсказку, во что жизнь его втолкнула. Что же. Сейчас он заберёт музыкальную шкатулку со своей Вселенной, и бегом в больницу.       Мимо машины, когда Антонио тормозил в оживлённых местах, как муравьи сновали любопытные мальчишки — юные разносчики газет. Они просто пленяли своей жизнерадостностью. Моцарт так и вспомнил, как после потери родителей ему самому пришлось подрабатывать таким образом, и как приятно было получать денежку за честный труд. Вспомнив о родителях, он немного помрачнел, но скоро лицо его посветлело — жить прошлым, когда в его настоящем столь яркие события? Нет, он давно запретил себе такие выкрутасы — они лишали жизни, оставляя существовать в том, чего уже давно нет. Моцарт поднял взгляд вверх.       Сквозь густой белый пар и солнечные лучи он увидел планирующие над городом дирижабли и небольших механических птиц — разносчиц писем, для немногих романтиков они были предпочтительнее пневмопочты. Проезжали мимо них горожане на вычурных велосипедах с колёсами столь украшенными, что это даже казалось излишней роскошью. Наконец, они стали подъезжать к окраине города, и нарядных граждан, как и транспортных средств, стало значительно меньше.       Здесь начинались городские трущобы и фабрики — изнанка красивого мира с богатыми мастерскими-лавками и театрами. Дымящие трубы, мусор, бедность, лужи. Здесь вечно неприятно пахло горелым и гнилым, нередко смог охватывал этот район. Каменные грязноватые стены, пустые, с ободранными плакатами о развлечениях, на которые жители этого района вряд ли могли попасть, даже если бы продали всё своё имущество.       Здесь жили, выживали люди, по природе такие же, как он и Антонио. Физически они жили в одном мире, но мало кто из рабочих, наверное, мог хотя бы в общих чертах описать устройство арифмометра, вероятнее, мало кто знал даже что такое арифметика и для чего она нужна. Моцарт смущённо отвёл взгляд от растрёпанной девушки лёгкого поведения, демонстрирующей ему подвязку на ноге. Он не мог ей помочь, и ему было за это стыдно. И тошно было отчего-то, непринятие охватывало. Слишком много в этом мире было противоречивого. Как, наверное, и в любом мире… — Поезжай вдоль железной дороги и поверни направо после мостика, — прокричал Моцарт Антонио, высунув голову в окно. — Большое здание с куполом и есть моя мастерская. — Ну и выбрал ты местечко, — донеслось ему в ответ. — Как ты вообще живым досюда доходил? — Спокойно доходил, — мрачно отозвался Моцарт. — Иногда ноги в лужах мокли и всё. Многие знают, что я работаю в их районе и не трогают меня. А вот как вы с Гассманом оказались здесь, да ещё и ночью? — Мы увидели того подозрительного мужчину не в этом районе, а ближе к центру, — видимо, он успел прокатиться с тобой по городу, — объяснил Антонио. — Это твоё здание? — Да! — вскрикнул Моцарт, едва не выпрыгивая из машины. От нетерпения даже руки задрожали, он крепко сжал в кулаке ключик — не потерялся. Машина притормозила, и Вольфганг спрыгнул на камни, не опуская лестницы. Подбежал к двери, та была закрыта — неужели незадачливый похититель обеспокоился, чтобы закрыть дверь, трогательно конечно. Антонио приглушил двигатель, подошёл. — Вот и моя святая святых, — гордо сказал Моцарт, отворяя дверь. Вопреки его худшим опасениям мастерская не была разрушена сверху донизу. — Осматривайся, — на правах хозяина окинул пространство рукой Моцарт. — Мне нужно взять одно моё изобретение, не хочу оставлять его в это месте.       Пока Антонио с любопытством разглядывал чертежи механических птиц, Моцарт на ватных ногах бежал к своему тайнику. Он остановился, боясь даже глядеть на стену. Но замотивировав себя тем, что взглянуть все равно придётся, и лучше рано начать поиски похищенного, чем поздно, он взглянул. И не сдержал стона, облегчённого — стена была целой, тайник был нетронут. Хоть что-то справедливое есть в этом мире.       Шкатулка тоже была на месте, он прижал её к груди, с той же бережностью и любовью, с который, он был уверен, матери прижимают младенцев. Стоило ли открывать её? Моцарт с минуту стоял в смятении, но любопытство узнать, всё ли в порядке с изобретением пересилило, и он решился открыть её хотя бы ненадолго. Привычный свет заструился, но мелодия была тревожной. Моцарт пригляделся, и сначала не поверил глазам, а потом опустил шкатулку на стол. Проверил ещё раз, не кажется ли ему. Мир закружился, Моцарт словно оказался в тумане, а потом его затошнило. Он проверял и проверял, не кажется ли ему, но всё было настоящим. И прежде мучающая его слабость не позволяла закричать.       Совершенная модель была целой и невредимой, на месте был даже кристалл. Но между планетами лежал локон тёмных волос, знакомый ему перстень с изображением пера, и записка. «Если хотите увидеть своего друга живым, приходите один с этим изобретением к памятнику Элиопила и следуйте всем нашим указаниям. В противном случае, вы будете доставлены туда, где должны быть, против своей воли, а ваш друг вслед за локоном и перстнем лишится кое-чего более жизненно важного». — Антонио, — подошёл Моцарт, спустя пару мучительных минут борьбы с обмороком, - Мне нужна твоя помощь. — Что ты подаёшь мне? О Боже, это... — Это шантаж чистой воды. Но мне очень страшно. Нам нужно немедленно ехать к Лоренцо и узнать, как он! голос сорвался. Вольфганг уже едва сдерживался от всплеска эмоций, который мог бы вылиться и слезами, и криком. Молча он уткнулся в плечо Сальери и судорожно вздохнул. Антонио обнял его, дрожащего с ног до головы и легко поцеловал в макушку. — Не будем медлить, уходим отсюда. Я буду с тобой и помогу со всем справиться... Чего бы мне это ни стоило. Моцарт только мысленно взмолился, чтобы это не стоило ничего больше времени.