Nosferatu

Его новая жертва напоминала безвинного ангела. Светлые локоны падали ниже плеч мягкой волной, а глаза заключали в себе чистоту неба. Кожа девушки, нежная, словно сам бархат, тянула коснуться её с непреодолимой силой. Ангельское создание повело плечом, точно бы в приглашении приоткрыв шею, и стоило нечеловеческого терпения удержаться и не вкусить наслаждение в тот же миг. Однако Ярослав вовсе не был хоть сколько-нибудь человеком. Сознание девушки давно было подчинено: он следил за ней вот уже четвёртую неделю. Невыносимая жажда заставила его покинуть свой замок, располагавшийся в тех окрестностях, где более не осталось ни одной живой души, и направиться в город, полный людей, огней и бесконечного хаоса. Здесь, конечно же, следовало воздержаться от открытых и множественных нападений или убийств. Что же, благо, что Ярослав был мёртв вот уже сотни лет и давно умел обходиться без своей единственной базовой потребности если не годы, то месяцы, хоть и заметно слабел и старел. Молодая, пусть мертвенно-бледная, кожа чернела и покрывалась ужасной паутиной морщин, на аристократически тонких пальцах росли всё равно что звериные когти, он всё больше горбился и в целом возвращался к самой своей сути — холодному, мрачному, мерзкому трупу, который ещё почему-то был в твёрдом рассудке, отторгаемый одновременно жизнью и смертью. Ярослав знал и помнил, что, когда жил и дышал, был красив, и потому сторона самолюбия в нём ощутимо противилась этому виду костлявого, жалкого мертвеца. Хоть ему стоило быть осторожным, теперь он предвидел, что девушка скоро пойдёт за ним и упадёт в бездну, в последний миг испытав величайшее наслаждение. Ярослав замер. Она обернулась. Его губы — вернее сказать, что от них оставалось, — растянулись в подобии ясной улыбки. Она подошла к нему, ведомая его зовом. Красивая, милая кукла в его руках, сегодня она должна была преобразить, изменить его. — Как твоё имя? — Ярослав протянул ладонь, затянутую в чёрную блестящую на догорающем солнце перчатку, едва различимо поморщившись от вечно давящего огня. На закате он мог выходить, но тогда он скорее лишался последних сил; впрочем, это всё было совершенно неважным теперь, когда его жертва в последний раз видела солнечный свет. Скоро старость исчезнет, как тает кошмарный сон, и Ярослав снова станет собой. — Даша, — выговорила она заворожённо. Едва ли теперь в ней оставалось хоть сколько-то собственной воли. — А ва… — Иди ко мне, — мягко позвал он её. Ночью и днём, каждое мгновение безвозвратно уходящего солнца, каждый твой затихающий вдох, каждый твой взгляд в глубину пропасти, на краю которой мы с тобой замерли, точно две птицы, готовые вот-вот взлететь. Иди ко мне. С обрыва в манящую вечность и тьму. Ко мне. В объятия пустоты и на путь твоего истинного предназначения. Ко мне. Прочь от печали, нескончаемой боли и бренности земных дней. Рука к руке — и одним желанием, одной сущностью на двоих. Отдай мне своё сердце, позволь мне дышать, дай способность почувствовать то, что сейчас чувствуешь ты. Иди ко мне. Наконец Даша безропотно склонила голову к его плечу, и они двое направились вдоль вечереющих улиц. Немногие прохожие, каких они встречали, могли видеть перед собой девушку и старика, и никто не знал, что её участь давно была предопределена. Ярослав что-то негромко запел ей, и его спутница пригласила его с чуть несмелой застывшей улыбкой безжизненности. Они оба бесшумно прошли в её дом; Ярослав ещё не снимал своего плаща, не поднимал отвратительного лица с зияющими провалами пустых глазниц, ещё не распрямлялся, однако предчувствовал это так ясно, как мог угадать, что взойдёт луна. Даша раздвинула шторы и остановилась у самого окна жаждущей отдать ему абсолютную власть над собой. Ярослав неощутимо обнял её со спины, и она подалась к нему, словно он был единственным, что составляло её смысл, её жизнь, её веру. Ярослав провёл носом по девичьему виску, едва удерживаясь от удара, смертельного, словно напитанный ядом клинок. Её платье, разорванное его нетерпеливым касанием, упало с плеч, обнажая манящую кожу. Ярослав в предвкушении поцеловал, лишь едва оцарапывая удлинившимся клыками артерию, в которой в один ритм с её сердцем билась жизнь. Одной ладонью огладил её небольшую грудь, сжимая и выпуская в такт её сбившемуся дыханию. Немного сместив пальцы вправо, нащупал и сквозь ткань перчатки поддел когтями её медальон, что мгновением позже отбросил прочь. Наконец прокусил её кожу. Кровь коснулась его губ и живительной силой устремилась к его вечно мёртвому сердцу. Прекрасная светлая девочка навсегда засыпала, даря ему то, чего он ждал все эти долгие дни. Над горизонтом поднимался — о, как символично — полный круг белоснежной луны. Ярослав отстранился от жертвы и сбросил перчатки: теперь его руки лишились и вида, и запаха смерти. Ярослав неспешно расстегнул и отбросил также ставший бесполезным для него плащ. В Даше теперь едва теплилась жизнь. Луна осветила открывшийся в темноте профиль. Огненно-алые, словно кровь, волосы чуть выше плеч заменили собой прежде глубокую седину; выцветшие до мёртвой прозрачности глаза вновь сверкнули живым, так желанным им иссиня-чёрным. Он остался в одной рубашке, и в его плечах вновь зародилась та сила, что по меньшей мере в пять раз превосходила силу любого смертного человека. Ярослав во второй раз приник к её шее. Теперь, когда его молодость была в полной мере возвращена ему, он мог немного продлить её страдания — впрочем, одурманенная им, она совершенно не чувствовала ослепляющей боли. Ярослав поднял взгляд к красному отблеску луны, в эту ночь благоволящей ему. Он был полон энергии и оттого эйфории, он снова владел собой. Его ангел — какое несчастье! — теперь умирал. Но цена человеческой жизни всегда была невысокой, когда ею распоряжались такие, как он. Ярослав оглядел эту комнату, этот мир, осознавая, как свежая кровь растекалась по венам, а кукла бледнела и на глазах становилась всё тоньше. Затем взгляд упал на её медальон, что она прижимала к груди, словно самую сильную веру, когда Ярослав наблюдал за ней. Он поправил её неживую прядь, перепачканную в крови, и, поддавшись порыву необъяснимого любопытства, открыл его. Хищный оскал оставался на тонких оживших губах лишь мгновение. С той фотографии, которую Даша хранила у сердца, на него родной зеленью глаз смотрел человек, которого уже более четырёх сотен лет не могло быть в живых; человек, когда-то умерший у него на руках; человек, которого он до сих пор любил, если такому существу, кем он стал, вообще было дано это чувство. — Альфред… — прошептал Ярослав вмиг охрипшим, как будто чужим голосом и с удивлением смахнул с глаз подступившие слёзы. Не может быть… Тот, кому он поклялся в вечной верности, тот, кто спас его на войне, просто закрыв собой, приняв удар… Даша ещё оставалась жива. Кто бы ни был ей этот его совершенный двойник, она сможет сказать о нём, если только сейчас не умрёт, обескровленная. Ярослав подавил в себе жажду насытиться ей до конца и опустился перед ней на колени; легко поднял слабое тело и опустил на диван, а затем принёс воды и очистил её кожу от алых следов. Платье, которое было разорвано, виделось большей проблемой, но его связь с Дашиным разумом лишь окрепла, когда её кровь придала ему сил, и теперь он мог что-либо ей внушить, если что-то впоследствии пойдёт не так. Ярослав осторожно накрыл её пледом, и сам, как когда-то она, прижимая к груди фотографию самого близкого человека, которого он имел. — Дыши, — мягко проговорил он ей, будто она могла слышать его. — Ты нужна мне. Она могла стать его нитью. Ведь если только он правда жив… если только немыслимым чудом он перерождён, Ярослав непременно найдёт его и разделит с ним свою вечность, в которой прежде никогда не было ни света, ни радости, ни тепла. До рассветного зарева Ярослав оберегал её сон.

***

Даша очнулась, уже когда солнце стояло в зените. К её удивлению, окна были плотно зашторены, она сама — невероятно слаба и завёрнута в один плед, а на полу, почти у её ног, неподвижно лежал… человек? — Господи… — прошептала она совершенно растерянно. Воспоминания о минувшей ночи отсутствовали, как если бы были до мгновения стёрты чьей-то всесильной рукой, однако всё, что столь красноречиво её окружало наутро, не требовало никаких объяснений. — Не пом-минайте его, я п-прошу вас, — дрожащим шёпотом проговорил незнакомец, в одно мгновение развернувшись к ней. Алые волосы, одеяние будто из какой-то исторической эпохи — тот красный плащ рядом тоже его? — такой пристальный, вынимающий душу взгляд… нет, она точно не могла видеть его прежде, иначе запомнила бы! Но тогда… тогда… — Кто вы? — совсем уже непонимающе. — Мы с вами… Даша смутилась, не в силах договорить; повела плечом, со значением оглядела себя, а затем вновь — поднявшегося молодого мужчину. — К-конечно же, нет, — он заговорил так убедительно, что Даша просто не могла усомниться в его словах. — Вы подумали, что мы провели ночь, в-верно? Но я едва знаю вас, Даша, и я никогда не мог бы п-позволить себе… — Почему вы дрожите? Вам холодно? — Даша встревоженно прикоснулась к его запястью, когда он в очередной раз словно бы непроизвольно затрясся в каком-то припадке. — Нет-нет, н-не обращайте внимания. Скоро пройдёт, — почему-то он бросил болезненный взгляд на пронизывающий комнату сквозь неплотную ткань штор солнечный свет. — Даша, п-послушайте… Вы прогуливались на мосту, а затем устремились сюда, назад к вашему дому, вы помните? Только одна компания наблюдала за вами весь вечер, и потому я решил проводить вас, идя сзади, на расстоянии. Их было трое; они вдруг напали на вас в переулке, когда ощутимо стемнело, и я тотчас бросился вас защитить. Я успел, к моему счастью, и разогнал их, но кто-то поранил вам шею… вот здесь. Холодные, точно лёд, пальцы коснулись этого места, и Даша едва не вскрикнула от пронзившей её и разлившейся по всему телу волны боли. — Вы… вы спасли меня? Столь благородно… — она в благодарности сжала его руки в своих. — Только я почему-то не помню… почти ничего, и в особенности — самого моего возвращения… Он заглянул ей в глаза. — Даша, в вас говорят разом боль, что ещё не отхлынула до конца, и усталость, и слабость от кровопотери. Посмотрите на меня. Её спаситель минуту держал свои руки на её висках и не отводил ясных небесно-синих глаз, в которых, она знала, не могло таиться обмана. Да, он, конечно же, был прав: она вспоминала только отдельные фрагменты, но в целом могла восстановить и свой путь домой, и тех самых преследователей, и приставленный к шее нож, и наспех разорванное платье (вот почему сейчас оно отсутствовало на ней!)… омерзительные касания к её груди… медальон, кем-то сорванный с шеи… — О боже! — воскликнула она, не найдя его на себе. Она обещала Саше хранить его фотографию около сердца, пока они остаются в разлуке, на что он ответил ей тем же, однако теперь… — Я п-просил вас! — в хриплом голосе её спасителя послышалась неколебимая твёрдость. Он обхватил себя руками, как будто мёрз и не знал, как согреться, хотя ведь сейчас было лето — и полдень к тому же. — Простите меня, — Даша, признаться, не придала его первой просьбе большого значения, но, видимо, для него это было существенно важным. — Вы атеист? Она подвинула ноги к груди, всё ещё кутаясь в плед, и он присел на диван рядом с ней. — Нет, когда-то я верил в Него… Я когда-то молил Его, чтобы Он спас того, кто… умирал на моих глазах. Только Он оставался глух. Моя вера угасла, исчезла, когда оборвался последний вдох. Даша снова почувствовала прилив вины и искреннего сочувствия: да, пусть она не могла знать заранее, но… — Как ваше имя? — спросила она очень тихо. Она не могла дать этому на вид очень хрупкому, юному, но такому сильному человеку перед ней определённого возраста, но если он и был старше её самой, то лишь немногим, и ей казалось ужасно несправедливым, что безжалостная судьба уже ударила по нему, может быть, отняв кого-то самого близкого для него. — И как вы узнали… — Меня зовут Ярослав, — он взглянул на неё сквозь упавшую на глаза прядь, будто окрашенную самой кровью. — А своё имя и адрес вы сами сказали мне в полубреду, когда я нёс вас сюда. Даша, удерживая плед одной рукой (и пусть сам Ярослав вынужденно снял с неё это платье и… видел её, она не могла по-другому), села к нему ближе и несмело его обняла. Если бы только не он, она могла бы вчера умереть, и тогда Саша и сам ощутил бы непереносимую боль, с какой когда-то столкнулся — и справился — тот, кто так самоотверженно спас её. — Скажите, вы… — она прервалась, прикусила губу. — Может быть, видели?.. Тогда на мне был медальон. К её радости и удивлению, Ярослав оживился и мигом достал из своего кармана то, что она так берегла… видно, снимая с неё испорченную одежду, он спрятал его к себе, чтобы не потерять! — Я не знаю, как и благодарить вас за всё… — Ничего не нужно, Даша, — заверил он её в ту же секунду. — А впрочем… Так вышло, что ваш медальон открылся и я видел фото внутри. Расскажите мне, кто на нём изображён, если, конечно, вы не сохраняете это в секрете от всех. — Нет-нет, я доверяю вам, — проговорила она торопливо. — На фотографии мой жених, Александр. Он работает и живёт в столице, ну а я пока здесь, в Петербурге, но скоро переберусь к нему, когда мы поженимся. А пока мы не видим друг друга в любой миг, мы можем смотреть внутрь наших медальонов — они у нас парные, — и представлять, будто нас ничто не разделяет. — Наверное, эта традиция означает высшую степень вашей любви, — Ярослав сказал это словно бы в восхищении. — Это как клятва о верности, будто подобие парных колец, когда вы не можете быть по-настоящему обручены… — Пусть мы знаем друг друга недолго, но… да, вы, конечно же, правы, мне хочется верить, что это так, — Даша мечтательно улыбнулась. Ярослав вдруг поднялся в волнении. — А знаете что? Даша, эта компания может не дать вам покоя (они ведь ушли безнаказанно!), и оставаться здесь, как вы живёте, одной совершенно небезопасно для вас. Вам стоит в скорейшем времени встретиться с Александром… — Боюсь, он не сможет приехать так скоро, оставив всё… — Так отправляйтесь к нему сами ближайшим же поездом. Я, разумеется, сопровожу вас. Если честно, то Даша сама опасалась, что всё повторится, а Ярослав просто не сможет ходить за ней следом всегда, но и принимать его помощь в который раз она просто не могла: ведь не ангелом же хранителем он для неё так внезапно стал. — Нет, я не смогу принять… — Даша, прошу вас, поверьте мне, — он прервал её на полуслове, как если бы прочитал её мысль. — Я очень хочу, чтобы вы были вне опасности, подстерегающей вас здесь, когда вы одна. Просто позвольте мне проводить вас и передать лично вашему жениху, который сможет защитить вас лучше, чем кто-либо иной. Я нередко бываю в Москве; может быть, мы с вами вскорости станем друзьями. Пускай и… с большой вероятностью одно то, как я выгляжу, вовсе не соответствует вашему представлению о приятеле, друге… — Ярослав усмехнулся с проскользнувшей в его глазах видимой горечью. — Однако я очень хотел бы им стать. Даша, не сомневаясь ни в чём, улыбнулась ему сквозь слёзы, тронутая его словами. Она первой протянула ему руку, и Ярослав сжал её, а затем наконец вложил медальон. — Тогда давайте подружимся, — просто сказала она. Спустя миг они оба очень искренне и тепло рассмеялись.

***

Александр коснулся своего медальона с едва скрываемой нежностью, хоть сейчас и оставался один. Он мог отчётливо чувствовать: Даша была с ним, Даша тоже думала о нём, равно как он вспоминал о ней в эту минуту. Он снял его, чтобы как будто в реальности увидеть ту, кто была изображена на небольшом фото, вставленном внутрь. «Альфред…» — прошелестел голос, исполненный острой, неистовой боли и светлой надежды, в его голове. Александр испуганно вскрикнул, едва не выронив медальон из рук. Никого не было рядом, нигде не звучала музыка, не раздавались соседские голоса… Только что тогда?.. «Мой дорогой Альфред, — его вновь позвали по имени, которое не принадлежало ему. — Очень скоро я смогу разыскать тебя, и тогда мы с тобой вновь станем неразделимы; тогда ты шагнёшь со мной в вечность». Александр совершенно не помнил, как смог уснуть и когда этот голос исчез; лишь его медальон, точно защита от тьмы, что внезапно проникла в его сознание, оставался раскрытым на его ладони.