Nosferatu

Над безмолвием мертвенно-мрачного замка занимался рассвет. Ещё не поднявшееся наверх, солнце медленно рассеивало клочья ускользающей темноты. Это было начало нового дня, только что в нём ещё оставалось? Слабые утренние огни освещали собой лишь пустоту. Выпустив очередной сгусток дыма, Агата на мгновение подняла глаза к небу. На нём больше не было звёзд, и тени, кажется, наконец отступали, но нельзя было почувствовать ни удовлетворения, ни облегчения. Может быть, появись Лена здесь, она непременно возблагодарила бы высшие силы за то, что в конце концов им удалось расправиться с нежитью — пусть и такой ценой; вот только ни дьявол, ни Бог, ни судьба нисколько не были к этому причастны. Молитвы не имели никакого смысла — что сейчас стало с той, которая так скучала по этой слепой вере? Что с ней станет с течением времени? Агата зло бросила на землю оставшуюся от сигареты горсть пепла, который бессильно сжимала в ладони. Итак, Лена застряла где-то между жизнью и смертью: она не пришла в себя, хотя нить пульса едва ощутимо прослеживалась, и не было никакой убеждённости, что она скоро очнётся, и даже нерациональная надежда стремительно таяла, словно песок. Лена оставалась неуязвимой, пока не позволила себе полюбить, а теперь её чувства, толкнув её к краю, заставив закрыть глаза, превращали её в этот пепел. Кирилл был с ней, они уехали, не продолжая борьбы. Остальные охотники были мертвы. Нет, ещё один всё же дышал, но полученные им раны вряд ли позволят остаться в строю — следственно, его можно было списать со счетов. Солнце касалось шпилей и ворот замка, который теперь представлял собой лишь пепелище; Агата физически не могла находиться там, где столько раз видела смерть, настигающую немёртвых или живых, так что стояла на воздухе в одиночестве, в пустоте, отдаваясь во власть сожалений и воспоминаний. Могли ли они действовать эффективнее? Могли ли предвидеть исход? Ярослав, ну конечно, исчез. Он исчез, прихватив с собой и Александра: почти перед самым рассветом она исследовала весь замок, однако в нём больше не находилось ничьих следов. Несколько ходов и дверей были заперты так, что их не удавалось вскрыть ни подручными средствами, ни огнём, но за ними слышалась лишь тишина. Агата отчётливо чувствовала, что, если бы немёртвый желал убить и её, он, без сомнения, преградил бы ей путь или расставил ловушку, но, кажется, теперь её судьба была ему безразлична. Если Александр также был обращён, сомнений чему почти не оставалось, — весь успех, которого они достигли, сводился к истреблению нескольких десятков низших немёртвых существ. Взамен этому они упустили нить, которая привела их к носферату, и теперь её было не поймать. Взамен этому они лишились подавляющей части команды и допустили жертву в лице обычного человека, пускай и давно скованного силой зова. Их успех существовал, но был совершенно ничтожен, как свет, только изредка проникающий сквозь густую стену тумана. Всё обретало конец, всё сменялось безжизненной пустотой, когда бы ни подходил этот срок. Проклятие носферату, ещё много веков назад отравившее этот мир, не угасало — неважно, насколько решительным, ожесточённым было сражение между жизнью и смертью. Такие, как она, выбирали свой недолгий путь и в конце концов просто сгорали; такие, как сотни вампиров, легко расползались повсюду и лишь иногда оказывались побеждены людьми. Восходящее солнце уже было обречено упасть вниз и исчезнуть в ледяных объятиях ночи. Но сейчас ни к чему было философствовать; было кристально ясно, что свету и вечности никогда не сойтись вместе. С каждым днём, с каждой луной, с каждой жертвой и каждой последующей пустой могилой сила носферату стремительно крепла, но, пока у неё всё ещё был её долг, превышающий всё остальное, она всё ещё оставалась способна противостоять каждой твари, которую видела на пути. Хоть эта борьба и была ничтожно короткой. Спустя миг Агата прекратила бесцельно разглядывать бледный, бесцветный рассвет, справедливо сочтя это не имеющим смысла. Она отвернулась почти с отвращением, ничуть не желая видеть этого алеющего полукруга солнца, дарящего только обман и иллюзию.

***

Ярослав не отрывал глаз от рассветного зарева до тех пор, пока не почувствовал боль, обжигающую виски, лицо, мёртвое сердце: пускай легенды о полной непереносимости света такими, как он, и оставались легендами, прямое и длительное воздействие всё-таки было губительным вплоть до того, что могло сжечь. Но взгляд к небу, солнцу, самой жизни — вот то, что ещё было в его силах. Они с Сашей уже давно покинули замок. Теперь Ярослав без сомнений оставлял за спиной места, несколько столетий служившие для него домом, если вампир вообще был способен иметь дом. Но что ещё — кроме того, чьё сердце уже не билось, но навсегда принадлежало ему, — могло иметь для него значение, хоть какой-нибудь смысл? Поезд нёс их подальше от горстки охотников, может быть, даже сумевших остаться живыми, — теперь Ярославу не было никакого дела до их участи и до исхода их битвы. Поезд нёс их в другую страну, и, возможно, они совершат ещё несколько вот таких пересадок, окончательно скрывая следы; хоть и став носферату, Саша всё ещё не умел шагать в тень, к тому же ему постоянно требовалась свежая кровь, которую Ярослав мог помочь предоставить, подчинив зовом нескольких случайных попутчиков и контролируя процесс, чтобы сейчас никто не был убит. Их посмертие вовсе не обещало быть сколько-нибудь простым. Очевидно, сейчас Саша не владел собой как немёртвый и в четверть, сейчас он нисколько не контролировал свой голод, и ему предстояло так многому научиться, ему предстояло решить с самим собой вопрос морали, какой неизбежно возникнет, как только он… — О чём ты задумался? — донеслось сзади, и Ярослав обернулся, беря теперь уже навсегда ледяные ладони в свои. — О тебе, — просто выдохнул он, не таясь. — Как твои ощущения? — Отвратительно, если честно, — Саша на секунду сжал ладонями виски, будто это могло хоть ненадолго вернуть ему безвозвратно утерянное. — Все звуки невыносимо громкие, свет невыносимо яркий, запахи невыносимо острые. Я сейчас одновременно слышу сотни голосов — полагаю, из всех вагонов состава. — Постарайся сконцентрироваться только на моём голосе, — Ярослав сам коснулся его лица и, не удержавшись, коротко прижался губами к губам. — Только на мне. Вспомни, как ты обычно мог фокусировать своё внимание на чём-то одном и отсекать весь ненужный шум. Сейчас тебе просто нужно приложить немного больше усилий. Какое-то время новообращённый вампир просто прислушивался к себе, пока морщинка между бровей не разгладилась, хоть и почти незаметно. Он вымученно улыбнулся: — Мне кажется, я начинаю хотеть крови, едва только перестаю её пить. Не представляю, как ты обходишься без неё месяцами. — Знаешь, Саш, меня никогда никто не направлял, так что, наверное, ты научишься куда быстрее, чем я, — Ярослав разделил его улыбку. — В конце концов, это был только твой выбор — чудовищно безрассудный, но… — Но он действительно мой, — Саша притянул его к себе, и Ярослав, совершенно расслабившись, прикрыл глаза, хотя необходимость в этом для него давно исчезла. — И я никогда о нём не пожалею, — губы коснулись алой макушки. — Яр, я могу?.. Ярослав поймал эту мысль ещё прежде, чем Саша договорил: выпутался из его рук и сильнее отдёрнул ткань, позволяя солнцу беспрепятственно проникать сквозь стекло. Связь между ними, и без того очень крепкая, возросла до предела, когда Ярослав стал тем, кто обратил его. — Ты сможешь недолго его видеть, — непереносимая боль исказила Сашино лицо уже через секунду, и он резко отшатнулся, — со временем. В этом нет никакой нужды, но это… как будто даёт на мгновение забыть о могилах и голоде, темноте, смерти. — Что ж, думаю, мне это точно понадобится, — глухо проговорил Саша, глядя куда-то сквозь видимое пространство. — Полагаю, моё первое… убийство — только вопрос времени? Ярослав смотрел за возносящимся ввысь слепяще-белым шаром ещё минуту, не обращая никакого внимания на охватившую всё тело дрожь. — Когда я перестану следить за тобой неотрывно, на первых порах ты не сможешь не выпивать всю кровь до капли, но ты должен сам научиться себя сдерживать. Саш, ни один вампир не обходится без единой жертвы, это заложено в нашей природе. Наверное, Саша хотел бы спросить, сколько жертв могло быть на счету Ярослава, но он ничего не сказал, вновь смыкая объятия, раз за разом воскрешая в своей памяти вид солнца, озаряющего небо, землю и линию горизонта. Пожалуй, ещё оставались те вещи, о которых он сейчас не был готов знать, с которыми требовалось примириться, на что, может быть, уйдёт не одно десятилетие. Но, даже если отныне его пристанищем вечно была темнота, он шагнул в неё ради чего-то, что также несло свет — достаточный, чтобы рассеять мрак, чтобы остаться собой. «Ты — моё солнце, и мне ничего не стоит больше никогда не увидеть настоящего», — вспомнил он собственные слова, понимая, что вера в них нисколько не пошатнулась. Сейчас он и правда практически не слышал никаких сторонних звуков, хотя слабый шум всё ещё оставался и отвлекал, а жажда крови опять просыпалась, пусть он утолил её всего несколько часов назад. В конце концов он просто потянулся к Ярославу, заглушая десятки вопросов, тревог, мыслей, беспрерывно витающих в голове. Солнце, он знал, поднималось ещё выше.