комитет анархистской безопасности

стоит ли говорить, как сильно устают советские граждане после работы, хотя и старательно пытаются это скрыть? иногда предвкушать завтрашний день совсем не хочется, а момент пробуждения даётся страшно туго, но представители рабочего класса так сильны духом, что всё ещё встают и решительно идут на заводы, в поликлиники и прочие учреждения с гордой улыбкой, подбадривающей окружающих на благие рабочие будни. особо трудно приходится стражам общественного порядка — бедняги жутко не высыпаются да всё охраняют благополучную жизнь остальных от всяких непотребств... вот и один омский лейтенант души не чаял в здоровом сне и был невероятно рад тому, что наконец со всей тяжестью в ногах он смог дойти домой с надеждой того, что его встретит любимая глазунья с жидким желтком и крепкий индийский чай. ...но вместо провианта его встретил любимый человек в виде повисшего на шею дорогого сердцу тела, но довольно удивителен был факт того, что спутником жизни кгбиста оказалась полная ему противоположность — патлатый и склонный к алкоголизму музыкант, который невиданным образом стал невероятно важным для строгого лейтенанта, да таким важным, что сам олег ласково величал его "супругом". "супруг", в свою очередь, наконец отстранился от уставшей шеи и радостно затараторил: — я та-ак соскучился, просто пиздец, одичаю тут без тебя... как день прошёл? как работа? не сильно тебе майор мозги затрахал? — день, как и всегда, а вот на счёт майора разговор отдельный, — утомленно произнёс судаков, уже у входа подмечая разбросанные вокруг бутылки. не хватало ещё и убираться после работы... — "пойди, то", "пойди, это"... то отчёт заполни, то ещё какая-нибудь пурга... я ему и говорю: володь, ну у тебя вообще совести нет так простого человека валить, так он меня чуть не сожрал... а я вижу, ты не убирал сегодня? — не-а, да и зачем? главное, что мне это жить не мешает. — ну, тебе, может, и не мешает, а вот мне... — олег беспомощно поддавался под ласки со стороны егора в виде непринуждённых объятий и поцелуев в затылок: видать, день сегодня особенно хороший, раз летов нежности проявляет. — так есть хочу, просто страх... ну-ка... чувствуя назревающую для себя беду, егор аккуратно отстранился и принялся выжидать очевидного вердикта со стороны олега, что уже открывал в холодильник, предвкушая увидеть там хоть что-то, но... — игорь, у нас не то, что мышь в холодильнике повесилась, а целый бегемот! — олег с искренним, но дико неприятным удивлением уставился на егора, а его и без того тонкие губы в состоянии крайне сердитости стали ещё тоньше. — тебе не приходило в голову хоть что-нибудь состряпать? — ты за кого меня держишь, а? я был страшно занят! судаков уже знал, что услышит, но всё равно искренне поинтересовался: — чем же? — занимался распитием пива с кузьмой. олег раздражённо вздёрнул брови и отвернулся к плите в надежде сварить картошку и выяснить отношения. понимая, что долго так не простоит, обернулся на егора обратно, со всеми упрёками заявив: — я не понимаю, что с тобой не так... — а если бы было всё "так", разве бы это было интересно? — не перебивать, — холодно отрезал лейтенант, не наблюдая на лице егора особых угрызений совести. — ты, по-моему, должен понимать, что сам я всё не вытяну, а приходить в край уставший в царство бутылок вместо квартиры я желанием не горю от слова "совсем", ещё и ты, живя здесь, упираешься. элементарно пожарить яйца? нет, не панковское это дело, у плиты стоять, понимаете ли! хотя бы убрать бутылки, о которые мы спотыкаемся? так панки в грязи у нас живут, оказывается, да и зачем вообще убирать, да?! вроде и работаешь, но денег на корку хлеба дома нет, сплошь кассеты и книги появляются... достал ты меня своей халатностью, вот что! выслушавший довольно справедливую тираду в свою сторону, егор лишь обиженно фыркнул: — так не звал бы жить. нахуя тебе такой "паразит" в доме? — всё, довольно! иди с глаз моих долой, может, надумаешь чего, — рассерженному до белого каления олегу нужно было срочно побыть одному, ведь, может, с наблюдениями за всплывающей в кастрюле картошкой он сможет найти покой. егор ни капли не возражал, что, обычно, ему свойственно: ушёл себе в комнату, напыженный и разъярённый не меньше. пожалуй, олег был единственным человеком, гневному состоянию которого егор не решался даже как-либо препятствовать — любимый любимым, но чёрт его знает, что у этих гэбистов в головах... может, возьмёт да сдаст, приплетя самую левую статью: хотя, наверное, егор очень сильно утрировал. судакову удалось совладать с собой, как только в его руки попал нож и свежая картошка. наблюдая за тем, как легко в ведро слетает кожура, олегу поневоле становилось легче: ну да, он собаку в армии на этой картошке съел, даже не одну, потому и чистилась замечательно. вслед за картошкой на стол отправилась сметана, масло, две вилки и столько же тарелок. олег знал, что егор любит густое пюре, поэтому заранее учёл, сколько сметаны в неё добавлять, даже в серьёзной ссоре заботясь о том, чтобы егор злился не так сильно при всей его кричащей неправоте. добавку к гарниру быстро придумать не очень получилось просто потому, что судаков понимал, сколько времени у него уйдёт на одни только котлеты — полдня будет спину гнуть, а было уже, между прочим, девять вечера и явно не до котлет. когда картошка осторожными волнами уже была выложена на тарелки, олег всё же решился позвать егора, ибо не дай бог ещё от голода спухнет, а ел летов в последнее время очень мало и дай бог два раза в день: на одни его ноги было уже больно посмотреть. взяв обе тарелки в руки, олег решительно ступил за порог комнаты, застав егора за очень интересным занятием в виде разговора по телефону, и нетрудно догадаться, с кем. завидев олега в дверном проёме, егор приглушённо шикнул на разошедшегося кузю и небрежно бросил трубку в сторону, как будто обжёгся. прежде, чем олег успел сказать хоть слово, он воскликнул: — чё, поговорить уже нельзя?! и вообще, я спал... — сидя на стуле в позе знака вопроса? хороший, видать, сон был, — саркастично кивнул ему лейтенант и поставил еду на стол. — налетай, не помирать же нам. сначала егор недоверчиво покосился на толчёнку, будто олег хотел его отравить, но в ту же секунду сел за журнальный столик с мнительнейшим выражением лица, помаленьку ковыряя несчастную картошку. ели молча: по привычке, которую в нём заложил олег со своим "ссоры за столом — залог плохого пищеварения", но разговоры всё так же никто не отменял. первым заговорил как раз-таки судаков: — я тебе, кстати, забыл сказать... ты у меня полгода отпахать должен в кгб, в комитете госбезопасности в качестве моего напарника. новость была столь неожиданной, что пюре чуть не стало в горле егора комом и тот, спешно стараясь откашляться, выпалил: — нихуя себе! а за какие это такие заслуги?! — а за такие. может, если б ты свои песни не строчил, кгб тебя и не приметило бы, а так будь добр отдуваться. — интересно, что же я эдакого в прошлой жизни поганого сделал, что такое на свою задницу заслужил... — злобно прошипел летов сквозь зубы, даже перестав есть картошку. — хуй я куда пойду, понятно?! словно это работа мечты... — для меня – да! и никуда ты от этого не денешься, иначе поедешь в чкаловский первым свободным рейсом! — олег глубоко вздохнул, словно совсем не желал продолжать спорить. выдержав небольшую паузу, он умоляюще взглянул на егора. — завтра я пойду, достану тебе форму и нашью на неё всё, что надо: будем делать примерку. думаю, тебе не нужно говорить, что это необходимость... — по его лицу пробежала беспокойная тень. — сам не хочу тебя пускать туда, много нехорошего переживать приходится. понимаешь, о чём я говорю? — а с чего это вдруг я и не понимаю? уж точно догадываюсь, чё за пиздец тебе приходится переживать и вытворять, — егор понимал, что кгб – не дворничество: эту работу уже точно не удастся избежать. осознавая свою нелёгкую, противоречивую судьбёнку, он в глубине души поник, но решил не подавать виду и нахмурился ещё больше. — не знаю, блять, как ты там выдерживаешь. я бы ни за какие коврижки на такое не пошёл, а ты ещё и добровольно... ну разве ты не дурак? — ещё одно слово, и будешь работать не отведённые тебе полгода, а вдвое больше, — олег вальяжно отправил в рот остатки пюре с вилки, — за оскорбления в сторону сотрудника кгб. егор раздражённо поджал губы и отвёл взгляд в сторону, делая вид, что ему очень интересен сервант в комнате: — нда-а... мало того, что дурак, так ещё и охуевший... — кажется мне, что иногда ты очень сильно забываешься, егор, — так, как сил на горячие споры у судакова было впритык, он только припугнул его легким хлопком руки по столику, забирая грязные тарелки: — тебе нужно выспаться, подлец ты такой. ложись-ка спать, а я скоро подойду — помоюсь хоть. летову два раза предлагать не надо: он, смачно цокнув языком и нагловато задвинув стул коленом, ретировался в спальню, так, как мылся он крайне редко, да и всё его мытьё состояло в мариновке в ванной. олег, завидев залихватские действия со стороны егора, с упреком покачал головой, но такая ситуация для него была уже довольно привычной и ругаться на нерадивого было бесполезно. стыдух стыдушный. тарелки плавно переплыли в раковину, а олег в душ, попутно заглянув в зеркало у раковины. он приметил небольшую щетину, и вместе с ней ему мгновенно вспомнилась смешная физиономия игоря, когда того целовал лейтенант, будучи еще с щетиной: по-детски недовольный и со своим извечным "бля, ну бриться же надо! щёки после тебя красные...". при приятном воспоминаний улыбка на олежином лице всплыла сама собой, и даже мыться было веселее... ещё бы, если после душа его ждут такие вредные, но такие любимые засранцы, точнее, один и на всю жизнь. вылетел он из ванной, как новая "волга" — нарумяненный тёплой водой и пахнущий всевозможными заморскими лосьонами и шампунями, которые как-то принёс ему дима. интересно, откуда он это берёт? нетрудно было догадаться, что, скорее всего, тихо списывает с конфиската, дабы порадовать старого друга. опустив происхождение причин своего благоухания, олег всей душой надеялся, что данные ароматы придутся по душе не только ему, а и ждущему его летову: может, он так ими задобрится, что даже на щетину временно ругаться не станет... но, осторожно ступив на пределы комнаты, лейтенант смог увидеть только ноги на привычном для головы месте в виде подушки. как ужасного чистюлю, его такой перфоманс, конечно же, достаточно сильно раззадорил: — ты чего такое удумал, а? что это за... даже не знаю, как это обозвать! — олег моментально подбоченился и предпринял попытку стянуть с подушки тонкие егоровские лодыжки. — ты ещё штаны на голову нацепи, и вообще прекрасно будет! из-под одеяла, на месте, где обычно располагаются ноги, раздалось: — а я могу! и что ты мне сделаешь? в кгб своё нищее сдашь? олег, безнадёжно вздохнув, осторожно отвёл одеяло в сторону, обнажая красоту летовского злобного личика. тот, как и ожидалось, уж очень сердито на него поглядел и продолжал бездействовать. — не видишь, что ли? вальтом лежу, вот мой протест! — ну ты, летов, и наглец... — скорее с любовью, чем с упрёком промурчал олег и его ладонь тут же осторожно, будто пробуя, коснулась его тёплой от одеяла щеки. — ну, если у тебя протест, то и я протестую. после этих слов олег мигом перебросил свою подушку с привычного места на точку рядом с головой игоря и улёгся сам, слегка притесняя собой летова на другую половину кровати и с упоением наблюдая за его охуевшим выражением лица, что тут же пробило его на смех: — видишь? не только ты можешь вредничать, оказывается! — судаков осторожно забрался под одеяло и бережно подставил своё плечо под затылок юноши, нещадно перебирая пальцами его волосы с небольшим медным отливом и целуя его куда-то в висок. и как его угораздили?