Шестнадцать лет назад
Токио, Япония
И любит он этот мир, кажущийся ему странным, чужим, своей искренней, девственной любовью, хватит которой, чтобы окутать сто стран и тысячу городов, ни больше ни меньше, но думы его, сердце его и душа его стремятся лишь к одному городу в одной протухшей стране с абсолютно не полюбовным к нему отношением. Стрелки часов остановились на трёх и двенадцати, короткая/длинная соответственно. Входная дверь отворилась, впуская вовнутрь влажный воздух после едва сошедшего утреннего тумана и недавно начавшегося дождя, который прекращался на несколько минут и начинался снова. Асфальт потемнел, на нём образовались лужи, смешанные с грязью, песок обрёл дерьмовый вид и пачкал обувь. Парень скинул с плеч лёгкую синюю куртку и снял кроссовки, поставив их аккуратно около входа. Босыми ногами он ступал по покрытому ламинатом полу в гостиную. Омега, возрастом около тридцати, а лицом вышедший на все двадцать, сидел на дорогом кожаном диване, покрашенном в глубокий коричневый цвет. Большие светло-карие глаза глядели на своё отражение в маленьком карманном зеркальце, а кукольные маленькие губки, подведённые красной помадой, чуть надулись. — Пап, я дома, — сказал парень, остановившийся у входа в просторную гостиную. Около дивана стоял кофейный столик из тёмного дерева, а на нём лежал глянцевый журнал о моде с яркими образами и таким же макияжем с добавлением вычурного блеска и хрустальная пепельница, в которой дотлевала недокуренная сигарета. — Мгм, — выдавил омега, стараясь как можно ярче подчеркнуть и увеличить свои маленькие губы; парнишка считал, что без помады папа был красивее, но после развода Чонсу старался следовать моде и красился как можно интенсивнее. — Обед в холодильнике, если не хочешь, то закажи что-нибудь. — Омега причмокнул губами, закрыв помаду и убрав её в свою небольшую чёрную сумочку из гладкой кожи с чрезмерно длинной тонкой ручкой. — Как день? — Нормально. — Юноша в одних носках ступал по деревянному полу, остановившись около дивана. Омега в это время вынул из кошелька купюру и положил на стол со словами: «Если захочешь чего-нибудь». Слова про день омега проигнорировал, поспешно куда-то собираясь, а потому сын продолжил рассказ по собственному желанию, но перед этим завалился всем своим весом на диван и положил голову папе на колени. Он перехватил его тонкое запястье, прижав его к своей щеке, а после уткнулся в тёплую ладонь носом, выпрашивая нежностей. — Хочу встретиться с Хосоком сегодня… Я… — Ну, Чонгук, — омега возмутился, начиная сталкивать сына со своих коленей, — ты ведь уже не маленький. Что за телячьи нежности? — Чонсу шикнул, выдёргивая из-под руки сына свою сумку, и соскочил с дивана. Чонгук и без лишних слов понимал, куда тот собирается: видно, сегодняшнее свидание было назначено в три. — Давай полежим, — протянул парень, приподнимаясь на локтях, — я хочу с тобой побыть. — Чонгук-и, — Чонсу вздохнул и поднял голову на сына, — ты ведь уже не ребёнок, понимаешь, что мне некогда. — Опять пойдёшь на свидание с ним? — Я не прошу тебя его любить, сын. Я имею полное право быть счастливым, — омега надел сумку и вышел из гостиной в прихожую, ещё раз удостоверившись в своей неотразимости в зеркале: омега грубыми движениями одёргивал платье, поправлял свою небольшую грудь, стараясь сделать её визуально больше, подчёркивая вырезом. На шее поблескивала тонкая серебряная цепочка с кулоном-капелькой. Чонгук заметил, что на папе было надето кружевное бельё с богатой оборкой. — Возможно, я сегодня не приду… Еда у тебя есть, до ночи не сиди, тебе в школу. А, и, да, если ещё деньги надо, то возьми в моей большой сумке. Ты знаешь, где она лежит. Так… — Омега вновь причмокнул губами, чуть прищурившись: удостоверялся в своём внешнем виде. Чонгук поджал губы. Чонсу обернулся на сына, завидев глубоко-тяжёлый взгляд чёрных глаз. На дне зрачков, что сливались темнотой вместе с радужкой, плескалась обида и осуждение. — Всё, давай, милый, не скучай. К Хосоку же хотел? Вот и сходи. Можете поесть чего-нибудь вредного или поиграйте, мне не звони. Чонгуку хотелось надольше задержать папу дома, и идей, как сделать это, — не было, но слова вдруг сами сорвались с губ: — Отец не звонил? Повисла недолгая тишина. На лице омеги отразилось недовольство, которое он старался сдерживать. Выдержав паузу, он ответил раздражённым тоном: — А что он? Будет он звонить. Позвони сам, но от меня трубку он не берёт. Но я просил его приехать сегодня, не знаю, жди. Ты же хотел с ним встретиться. На губах парнишки растянулась невесёлая улыбка. — Покажу ему, чему я научился за это время. — Покажи, — со вздохом ответил омега, обувая короткие ботинки на квадратном каблучке. — Он бы ещё пришёл… Не знаю, малыш, правда, но я просил его приехать сюда. Раздался звонок в дверь. Омега поспешно кинулся открывать, ожидая увидеть своего любовника. Вместо него на пороге стояла высокая крепкая фигура. Японец шагнул в квартиру — резко, и без того узкая прихожая уменьшилась до невероятных размеров. Густой аромат феромонов: горьких, тяжёлых, смешанных с кислым и неприятно-приторным запахом омеги и двух одеколонов. Чонсу был невысокого роста, а потому, чтобы посмотреть в глаза бывшему мужу, сильно вздёрнул подбородок. Чонгук был выше папы на голову, но ему было далеко до собственного отца. Он тоже смотрел на него, подняв глаза вверх. Мужчина обладал говорящим лицом: лицом лидера, с выраженной жестокостью, с резкостью, проявляющейся в широкой челюсти и остром носе с горбинкой. Глаза у японца были узкие, но глубоко чёрные, непроглядные. У Чонгука были папины глаза, но отцовский взгляд. Чонсок окинул сына пристально-оценивающим взглядом, не скрывая презрения осмотрел и омегу. Они были невероятно похожи — омега и сын. Из-за этого Чонгук считался слишком смазливым для альфы. Наконец подал голос — грубый и властный. — Тебе снова нужны деньги? — чужой тембр резал, подобно клинку, словно тонкая выгнутая катана отрезала сначала уши, а потом полоснула горло, отчего собственные слова застревали поперёк. Мужчина олицетворял собой силу, пробуждал страх и порождал уважение. Оябун клана Чон — второго по численности клана в Японии, действующего в основном севернее Токио, — держался на посту больше двадцати лет. — Да не нужны мне твои деньги! — Чонсу взъелся мгновенно. Омега стиснул руки в кулаки, его прелестные губки скривились, а выражение красивого лица являло лишь ярость. Чонсок поджал тонкие губы, но продолжал слушать, что скажет ему бывший любовник и отец его первого и старшего сына-бастарда. — Ты хоть бы раз с сыном время провёл. Если ты не забыл, то у тебя, вообще-то, сын есть! — Я не забыл, — сдержанно и холодно ответил мужчина, переводя взгляд на Чонгука. Чонгук чувствовал на себе страшное давление отца, его мощь и силу, а главное — презрение. Но эта встреча была не первой, такой взгляд — не последним, а потому он вновь это стерпел, привык. — Я многому научился, отец… Я… — У меня нет времени разговаривать о твоей учёбе. Я плачу за неё, но меня не интересуют плоды. Свой ум держи под замком, а не рассказывай о каждой мелочи мне. — Я выучил кодекс чести, отец! Я научился пользоваться катаной… Учусь, — запнулся Чонгук, сжав руки в кулаки, подобно папе, от нервов. — Я… Хочу… — Тебе незачем это учить. Если хочешь в будущем вступить в клан, то пожалуйста. Но дорога в мой клан тебе закрыта. — Я хочу стать достойным тебя, отец! — на эмоциях Чонгук перешёл на крик, перебивая отца, зная, что с минуты на минуту тот может развернуться и уйти. Он не найдёт с ним встречи недели, месяцы, пока папа с истерикой в трубку не заставит Чонсока навестить их. — Но ты не учишь меня. Я стану лучше, достойнее, я стану оябуном… — Это место не твоё. Чонгук замолчал. Воздух застыл в лёгких, готовых разорвать их и глотку. Юноша почувствовал, как к глазам невольно подступают предательские слёзы, и изо всех сил старался их сдержать. Он не позволит показать свою детскую слабость отцу. — Но отец… — голос дрогнул, и Чонсок перебил его: — Будущим оябуном станет мой законный сын, и ты знаешь это. Чтобы я больше не слышал о подобных притязаниях — убей их в себе. И ты не учи его такому дерьму, — Чонсок устремил свой взор на омегу, который глядел мужчине в душу своими светлыми глазами, — их и эти кукольные губы Чонсок возжелал сделать своими шестнадцать лет назад. — Прекрати говорить ему, что он чего-то достоин. Если ты ещё раз оторвёшь меня от дел клана… — И семьи, — с ненавистью процедил омега, чьи глаза блестели от влаги, но в них кипела одна лишь ненависть, — от дел клана и семьи. — От моей единственной семьи, — отрезал Чонсок, и его спесь утихла. Вернулся прежний размеренный и властный тон. — Ему нет дороги в клан. — Альфа никогда не называл Чонгука по имени, хотя это имя дал ему сам. Предпочитал говорить о сыне как о грузе, о вещи, без возможности выбросить, в третьем лице. Он не отказывался от того, что Чонгук был рождён от него, но ни за что и никогда не был намерен признавать его своим сыном. — Пусть учится, и когда закончит школу, я найду ему место в штатах. И тебе тоже. — Может, мы хотим остаться, ты об этом не подумал? — Если найдёшь любовника дольше, чем на месяц, то можешь остаться с ним хоть в соломенной коробке. Его, — Чонсок говорил о сыне, — в Японии не будет. Прозвучала звонкая пощёчина. Чонсок повернул голову на омегу: на щеке алел след от маленькой тонкой руки, которую мужчина когда-то любил нежно заточать в свои горячие шершавые ладони и на которую сам надел бриллиантовое кольцо, — изящнее которого не дарил даже своему нынешнему омеге, что родил ему двоих детей: альфу, младше Чонгука на год, и омегу, коему сейчас лет восемь. Альфа промолчал, не отреагировал, не ответил — Чонсу грезил о том, чтобы ответил, — пусть с криками, болью, местью, но остался — и, развернувшись, вышел из квартиры. Чонсу сам закрыл дверь, после чего посмотрел в зеркало. Кончиками пальцев собирал слёзы в уголках глаз, проверяя, не испортил ли он макияж. В доме повисла тишина, глухим эхом отскакивающая от стен. — И правда хватит, — произнёс омега таким же острым тоном, подобным тому, как говорил отец, — не быть тебе оябуном. Ты Чонсоку нахуй не нужен, пойми уже это. Мы ему не нужны, все. Только и содержит нас, потому что я перед ним ноги раздвигал, ты от него, — шипел омега, оправляя одежду, которая даже не растрепалась, — так он старался выместить на чём-то свою ненависть. — Лучше учись и отправляйся в штаты. Хотя бы человеком будешь, а не таким чудовищем. Я тоже тебе лучшей жизни хочу. Чонсу развернулся к выходу, отворяя дверь практически сразу после того, как её закрыл: — Не думай о нём. Иди к друзьями, погуляй. И не звони. — Пап… Замок звякнул, и дверь тоненько заскрипела. Омега переступил порог, собираясь закрыть за собой дверь. — Пап, останься. Не уходи. Папа! Хлопок. Дверь закрылась, и вокруг вновь повисла гробовая тишина — такая, что закладывало уши. — Не уходи… К очередному ебырю… — голос затих, и последние слова комом застряли в глотке. Чонгука затрясло, но он сдержал слёзы, направив свой гнев в другое русло. Альфа с размаха пнул кофейный столик, и рухнувшая с него пепельница перевернулась. Весь пепел, мутная вода и окурки испачкали пол. Чонгук шумно задышал через нос и громко, давясь, сглотнул. Через силу он прибрал за собой, подняв столик и скинув окурки папы обратно в пепельницу. На полу остался лишь сам пепел, что грязным пятном, как и пятно на душе, пачкал ламинат.ΩΩΩ
Вокруг ни единой живой души: потемневший песок пачкает обувь, и на подошву липнут харчки с заплёванного асфальта, после чего всё смывается в луже и повторяется снова. Чонгук смотрит себе под ноги, считая каждый камешек, который видит, и дождевых червей на дороге, появившихся после ливня. Парень останавливается около небольшого продуктового магазинчика, работающего круглые сутки. На кривой обочине сидит юноша, по виду его ровесник или старше на пару лет, и при виде Чонгука поднимается на ноги, заключая в крепкие объятия. — Ну что, малыш, как ты? — парень треплет тёмные волосы на чужой макушке, чувствуя, как воздух вокруг юнца сгущается. Чонгук поджимает губы и опускается рядом с ним на обочину, выставив перед собой длинные ноги. Парень, встретивший его, выглядел не лучшим образом: куртка была ему мала, а потому заметно давила в плечах, резинки на рукавах выцвели, растянулись и износились, а потому скатывались на ладонь бесформенным куском ткани. Футболка на голое тело надета не по погоде, так же, как и эта старая лёгкая куртка. На ногах у парня кроссовки, и, в отличие от обуви Чонгука, они выглядели не краше мусора: побитые носки, туго перевязанные шнурки — видно, обувь была ему велика и слетала с ноги, подошва лопнула. Усталость отражалась на чужом лице: кожа была покрыта синяками, и на щеке уже желтела сходящая гематома, губа была разбита не единожды. От парня несло алкоголем — пропиталась только одежда. Но несмотря на это, карие глаза светились изнутри. Смотрели преданно и по-доброму. — Плохо, — признался Чонгук, но не договорил. К ним приближался ещё один парень, намного старше их двоих: одет он был похоже, но чуть более презентабельно, чем друг Чонгука. Высокий рост делал его фигуру крупнее, а развитый плечевой пояс пробуждал страх, особенно, когда сам ты не толще тростинки. Чужой голос звучал мягко и спокойно. Намджун не умел кричать. Точнее, не хотел. — Привет, мелюзга, — шутливо отозвался парень и присел по правую руку от Чонгука, тогда как по левую сидел Хосок. — Чонгук, как ты? Хосок? Всё хорошо? Чонгук позвонил друзьям, попросив встретиться «на их месте». Это был спокойный район, через несколько длинных кварталов от его дома. Здесь разве что время от времени сновали торчки, поскольку в этом магазинчике круглосуточно торговали ещё и алкоголем. — Как обычно, — отозвался Хосок, тоже Чон, как и младший. Он был старше Чонгука на год и не переставал этим гордиться. Однако жизнь помотала его, сделав выражение его лица старше своих лет, а разум — глядящим в беспросветное будущее с болезненной трезвостью. Из них троих лишь Хосок не умел мечтать. — Пьют, отправили за бутылкой. — Тебя не будут ругать, если будешь поздно?.. — заволновался Чонгук, но старший Чон отмахнулся: — Нет, плевать. Что у тебя? Выкладывай. Чонгук потупил взгляд. На сердце заболела свежая дыра, а перед глазами возникло строгое отцовское лицо, его голос прошиб лёгкие с новой силой, отчего парень задышал громче и прерывистее. — Отец приходил. Юноша вдруг ощутил холодную руку на своей спине — это Хосок приобнял его, оказывая таким образом немую поддержку. Он, как и Намджун, лучше других знали, насколько эта тема болезненна для их шестнадцатилетнего мелкого Гука. Намджун молча глядел на друзей, сложив руки на бёдрах. Ким умел слушать и, главное, давать советы, тогда как Хосок предпочитал не учить жизни никого из них. Считал, что собственная жизнь умным вещам его не учит, а потому и делиться ему нечем. Чон повёл плечами, разгоняя кровь по телу, и, собравшись с мыслями, продолжил негромким тянущимся тоном: — Папа позвал его… Хотел, чтобы он провёл со мной время… Но отец не хочет. Я сказал, что выучил кодекс якудза, что хочу учиться у него, стать… достойным сыном. — Ты говоришь ему об этом всегда… — глухо ответил Хосок и замолчал, позволяя говорить. — На этот раз моё желание стать оябуном вывело его. Пообещал отправить меня и папу в штаты, когда школа будет окончена. Он… — голос вдруг дрогнул. Неожиданно для самого Чонгука внутри всё взорвалось мелким фейерверком и водопадом боли плеснуло в потоки крови, разнося боль к конечностям, — желает избавиться от меня. Парни знали об этом уже давно, но старались не переубеждать Чонгука в его желании быть ближе к отцу: лучше осознать горькую правду поздно, чем не осознать вообще. Гук наивно полагал, верил в любовь отца, ждал этой любви — ждал месяцами, глотал обиды и слова, пропускал оскорбления мимо ушей, игнорировал слухи, льющиеся в его сторону с сопровождением «бастард» и папы — с пометкой «шлюха». Чонсу не был шлюхой. Он родил Чонгука от оябуна, не отходил от него ни на шаг, поддерживая во всём, — об этом говорят не только люди знающие, но и люди, презирающие их. У Чонсока новая семья и сын — недалёкий парень с глупым именем, кичащийся статусом своего отца, ведь якудза никогда не скрывались от населения. Каждый знал, что второй сын Чонсока — наследник клана Чон и что Чонгук — его бастард. — Он меня ненавидит, чёрт возьми! — зашипел Чонгук сквозь зубы, чувствуя, как глаза щиплет от слёз. — Презирает. Но ведь я достойнее того идиота! — Конечно, достойней, — согласился Хосок, коротко кивнув в доказательство, — но тебе никогда не стать для него номером один. Им навсегда останется его второй сын, пойми это. Здесь нет твоей вины… Дело… — парень осёкся, покосившись на Намджуна, как бы спрашивая его: «Можно ли мне это говорить?», — и получил от Кима согласие молчаливым кивком, — в твоём папе. Ты в первую очередь сын Чонсу. Никогда не забывай об этом. Чонгук перевёл на Хосока внимательный взгляд с застывшим в нём немым вопросом, который он будто бы боялся озвучить. — Это не значит, что Чон Чонсу плохой, Чонгук. Это значит, что он плохой для твоего отца. Ты не сможешь поменять его отношение к себе, поскольку твоим соперником в бою за любовь отца всегда будет Иоширо. — Да и зачем она тебе? — на подъёме спросил Намджун, стараясь разбавить разговор своей мягкой улыбкой. — У тебя есть прекрасный папа. Разве тебе его недостаточно? — Недостаточно… — тихо проговорил Чонгук, опустив голову. Воздух наполнился резким ароматом соли и воды, а прохладный ветер понёс за собой по асфальту песок и листья. Будет дождь.ΩΩΩ
Улицу в этой части города можно было бы назвать безлюдной, в особенности участок, идущий вдоль длинной дороги. Огромные ворота огораживали высокое здание, этажей около семи, панорамные окна тянулись от пола до потолка и темнели, когда на них попадал свет. У дверей стояла охрана: двое крепких мужчин в чёрно-белых костюмах-двойках, в тёмных очках, в наушниках и с рацией у рта. На воротах и на самом здании висели таблички с надписями: «Клан Чон. Резиденция главы Чон Чонгина». Японцы старались обходить это место и перебираться вдоль второй дороги или делать круг: в общем, делать все возможное, чтобы не попасться на глаза выходящим из здания людям или случайно не преградить путь дорогим машинам. Группа парней остановилась в тридцати метрах от главных ворот, наблюдая за тем, как процессия из трёх чёрных авто выезжает на дорогу. Несколько десятков мужчин, большинство из которых уже были в возрасте от сорока, выстроились в два ряда по обе стороны от центрального входа в резиденцию. Среди них, в наушниках, стояло около десяти мужчин не старше тридцати. Двое альф, что контролировали выезд автомобилей за пределы штаба, с недоверием окинули мальчишек взглядом, их узких глаз не было видно из-за тёмных очков. Но судя по движениям губ, было похоже, что они намеревались прогнать с территории клана молодняк. Однако стоило одному из мужчин выдвинуться в сторону детей, как второй остановил его, дёрнув назад за плечо. Напарник придерживал наушник в ухе, слушая чьё-то донесение. Мужчины вновь перекинулись парой слов и, последний раз взглянув на мелюзгу, заняли свои места. — Зря мы пришли сюда, — Хосок поджал губы и нервно повёл плечами. Безоблачный день вдруг показался ему холодным. — Твой отец не будет рад. — Ему сейчас не до тебя, — подтвердил Намджун и кивнул, как бы в подтверждение собственных слов. Его лицо приобрело строгое выражение. Он настороженно глядел на выстраивающихся в ряд членов клана Чон и на закрытые двери. — Плевать, я с ним встречусь, — Чонгук нахмурился. Младший Чон держал руки в карманах, то нервно заламывая пальцы, то потирая шершавые кончики друг о друга. Двери резиденции открылись, и первым оттуда вышел крепкий рослый мужчина с волосами насыщенного чёрного цвета, зачёсанными назад. Суровое лицо было очерчено едва заметными морщинами в уголках глаз и никогда не улыбающихся губ, крупная челюсть была напряжена. Острые линии во всех чертах резали лучше ножа. Подле мужчины выступал омега. Ростом он был выше среднего, волосы имели неестественный огненно-рыжий оттенок с тёмными проплешинами (или же так падал свет). Лицо улыбчивое, а выражение глупое. Тонкостанный и вытянутый, он был похож на изогнутую змею, больно выдавал назад некрупную задницу и демонстративно поддерживал мужа под локоть. Чонгуку он показался невероятно уродливым, сколько бы косметика ни исправляла этого лица. По правую руку от отца шёл его второй сын — Иоширо. Пятнадцатилетний юноша, одетый с иголочки (сам же Чонгук стоял в одной белой рубашке, выправленной наружу, кроссовках и брюках) под стать отцу, но было в его образе что-то омежье, окончательно лишая всякой мужественности. Волосы Иоширо были тёмными, как у отца, но всё же приобрели каштановый оттенок — видно, как природный цвет у матери. Лицо тонкое, челюсть и скулы острые, но подбородок сильно выступал. На нём виднелась продолговатая впадинка. Последним членом новой семьи отца оказался омега лет двенадцати, следующий за матерью. Волосы у того были такие же тёмные, с отблеском каштанового, а лицо округлое, но все черты на нём — острые. Омега был чрезмерно похож на своего папашу, однако это и делало его абсолютно некрасивым ребёнком. Чонгук поёжился, первым ощутив на себе тяжёлый взгляд отца. — Он с семьёй, может, уйдём? Будем только мешать, — влез Хосок, и Намджун что-то вторил ему вслед, но Чонгук их не слышал. Его острый взгляд буравил дыру в Иоширо. Отец резко остановился. В его сторону направлялся другой зрелый мужчина, одетый в тёмно-синий костюм. Чонгук узнал его — это был глава второго по величине синдиката в Японии — Рино Накамура, распространивший свою власть на севере Японии и на Хоккайдо. Он слышал, что отец намерен заключить с ним мирный договор и прекратить делёжку территории, поскольку сил у главы клана Чон было недостаточно, чтобы противостоять ему в борьбе за власть в Японии. Клан Чон за последнее десятилетие значительно ослабел, и сейчас отец хватался за каждую возможность удержать власть в своих руках и предотвратить все споры, превратить убыток в прибыль, войну поменять на мир.ΩΩΩ
Недавно Чонгук слышал, как группа подчинённых отца, что разместилась тогда под навесом, скрывающим от солнца, у небольшого мясного ресторанчика, обсуждала дела Чон Чонгина. Один из них предполагал, что, посади Чонгин на своё место своего второго, законного, сына — Иоширо, так о власти в клане, бывшей некогда, ещё при покойном отце самого Чонгина, можно забыть. — Чем думает глава? Его сын и пальца отрезанного не стоит, сопляк под папкиной юбкой… Во что превратится клан Чон после… — голос оборвался. — У главы же ещё сын один есть, от корейца… Его первенец… — Ты говори, да не заговаривайся, Тетсуо, — перебил третий, — глава не позволит ему занять своё место. Он его не принимает. Вместе с омегой сошлёт куда подальше, а может, и вовсе… — Тихо! — прервал первый. Мужчины обернулись. Их лица посерели под взглядом Чонгука. Даже уходя, младший Чон чувствовал на себе долгие пристальные взгляды. Альфы больше не решались говорить. Ушли сразу же после него и больше не возвращались в то место.ΩΩΩ
Чонгин кивнул в знак приветствия Накамура, и они пожали руки. Чонгук долго смотрел на Иоширо, заметившего его вторым, после отца. Юноша обратился к главе и что-то сказал ему на ухо, получив взамен короткий кивок. Иоширо, взяв с собой брата, быстрым шагом направился к воротам. Чонгук заметно напрягся. Они шли к группе парней долгие две минуты. Младший Чон всё это время не сводил глаз с Иоширо и с его улыбки, тонкой и широкой. Омега, ковыляющий рядом, забавно выгибал колени, и была видна его ещё детская нескладность и косоногость. Если во взрослом возрасте у него скажется наследственность своей матери, то исчезнет даже эта юная миловидность круглого лица. — Не думал, что тебе хватит смелости прийти сюда, — парень начал с недружелюбной ноты, — брат. — Остановившись прямо напротив непризнанного брата, Иоширо вытянулся (ему недоставало роста), вскинул подбородок и старался смотреть на Чонгука как бы свысока. Его тонкогубая кривая улыбка делала его лицо похожим на змеиное. Иоширо отпустил руку омеги. Тот пытался подражать брату в его высокомерии, деловито откинув на плечо прямые негустые волосы, стараясь выглядеть презентабельно перед старшими альфами, но на его ребячество никто не обратил внимания. — Я пришёл не к тебе, а к отцу, — отрезал Чонгук. Иоширо старался не разрывать зрительного контракта, однако заметно поёжился. Во взгляде старшего он видел взгляд отца — такой же тяжёлый, острый, чёрный. Так никто, кроме отца, не смотрел. Иоширо нервно облизал губы и пошевелился. Намджун, стоящий с Хосоком за спиной у Чона, заметил чужую нервозность. Чонгук был выше и сильнее, а главное — агрессивнее, у них была очевидная разница в силе. По мнению Кима, Иоширо стоило держать язык за зубами, но тот обучался под наставлениями папы, а потому и характером, и умом был слаб. Иоширо прочистил горло, а затем продолжил намеренно возвышенным тоном. Он старался сделать свой повизгивающий голос грубее, но это выходило у него с трудом. Помимо прочего у него оказались проблемы с дикцией. — Он тебя тоже не ждёт, — паренёк настороженно поглядел на Намджуна, что из всех являлся старшим и самым сильным, и Хосока, от которого веяло ненавистью. — Не видишь, что он занят? И вообще, он просил передать, чтобы ты проваливал, — соврал Иоширо, заулыбавшись. Ему пискляво вторил младший брат, но под острым взглядом Хосока омега заткнулся, сжавшись. — Я не уйду. Дождусь отца здесь, — голос Чонгука звучал серьёзно, но Хосок лучше всех чувствовал, как тот едва сдерживает себя от вступления в конфликт, затеянный Иоширо. — Он тебя не примет. Не позорь его лучше, тебя важные люди видят, Чо… Чон… — парень сделал вид, что забыл чужое имя. — Чонгук. Это имя дал мне отец. — Подумаешь… — Иоширо назвали по-японски, и сделал это папа. Чонгук с друзьями молчал. Иоширо занервничал, обернулся на брата. На его манипуляции никто не вёлся, и он позорился. — Кстати, — на подъёме начал японец, — папа просил передать, чтобы твой папаша поменьше звонил и надоедал отцу, он устал сбрасывать номер… — юнец осёкся, что отразилось на его лице, но тотчас исправился: — И вообще, он слишком часто просит денег, наших денег. Даже удивительно, что такой шлюхе всё мало. — Иоширо чувствовал себя в этот момент победителем. — Новое слово выучил… — процедил сквозь зубы Намджун. Омега тотчас спрятался за спину Иоширо, испугавшись глухого рыка. — Тоже папа научил? — Как ты его назвал?.. Воздух загустел. — Шлюхой. Это все знают. Мне отец сказал. — Убью, — рык Чонгука не сразу дал Иоширо понять, чего тот добился. В следующий момент удар кулаком пришёлся законному сыну Чонсока по лицу, мгновенно хлынула кровь из разбитого носа. Чонгука не успели сдержать друзья, и он набросился на брата, растеряв всякое самообладание. Удары старшего были сильными, точными, с каждым разом он бил всё сильнее, целился в челюсть. Иоширо под ним извивался, пинал Чонгука коленями и хрипел, стараясь угрожать в перерывах между ударами. Цепкой «омежьей» хваткой Иоширо разорвал на брате рубашку, умудрился один раз ударить коленом в чужой бок и даже укусить в руку. Намджун и Хосок пытались содрать Чонгука, и как бы они оба ни превосходили младшего друга в силе, тот вырвался и бил вновь. Внезапно альфы отступили. Чонгук на мгновение почувствовал облегчение и свободу движений — широко размахнулся для удара, намереваясь сломать Иоширо челюсть, дабы тот отделался куда больше, чем парой выбитых зубов, однако его кулак резко остановила крепкая сухая рука. Чон обернулся, широко распахнув глаза: в нос ударил знакомый горький запах, тяжёлый и опасный. Иоширо от феромонов отца начал задыхаться и кашлять, Чонгук же лишь нахмурился. Грудь широко вздымалась, взгляд был диким, но решительным. Чонсок опустил взгляд на порванную рубашку, откуда выступали свежие очертания угольного рисунка. Альфа одёрнул рукав ниже, и увиденное потрясло оябуна. Альфа широко распахнул глаза и разомкнул губы в немом шоке. Через несколько секунд, обозлившись, мужчина рывком оторвал старшего сына от своего второго, законного наследника и крепко встряхнул Чонгука, схватив за шею. — Что ты вытворяешь, сучёныш?! — зарычал Чонсок. Он был вне себя от ярости. Намджун обернулся, завидев, как на них смотрит толпа, — в их числе и Накамура. — Какого чёрта ты сюда заявился? Позорите меня, оба! — крикнул Чонсок, однако в следующую секунду вновь перешёл на громкий шёпот. — Ублюдки… Ты, — он взглянул в глаза Чонгуку — тот в ответ смотрел с таким вызовом, что на мгновение заставил отца растеряться. Он словно обдумывал: стоит ли говорить дальнейшее. — Кто разрешил тебе приходить сюда? — Отец!.. — прервал его тонким голосом Иоширо, приподнявшийся на локтях. Молодой альфа изо всех сил старался сделать вид, будто не чувствует боли, однако перепачкавшая рубашку кровь из носа и скривившееся, и без того некрасивое, лицо выдавали его с головой. К Иоширо прильнул младший омега, о котором не давали забыть его оглушительные визги во время чужой драки (как оказалось, его звали Наоми), и попытался доказать отцу, что во всём виноват Чонгук. Слова омеги Чонсок пропустил мимо ушей. — Заткнись, — осадил глава клана второго сына. — Я видел, что ты сам провоцировал его. Встань, быстро. Иоширо, кривя губы и издавая глухие стоны, поднялся. Чонгук испытал странное, даже непривычно-приятное чувство удовольствия, стоя рядом с отцом, который ругал своего «законного» сына. Однако это чувство быстро покинуло его, когда хватка Чонсока на шее заставила Гука едва ли не зарычать от боли. — Ты позоришь меня. Вчера я ясно дал понять, чтобы ты забыл о своей идее. Но вместо того, чтобы послушаться меня и уехать со своим папой из страны, ты завалился к штабу клана с этими оборванцами, — Чонсок смерил презрительным взглядом Намджуна и Хосока, которые, дабы не раздувать конфликт, не вмешивались в ссору. Лишь следили за тем, чтобы Чонгук не сорвался. — Следующим главой клана станет Иоширо. Если ты не поймёшь, что тебе здесь не место, сам, то я приму другое решение и избавлюсь от тебя. Чонгук замер. Друзья напряглись вместе с ним: Хосок сжал руки в кулаки, а Намджун открыл было рот, чтобы остановить Чонсока, но вовремя замолчал — он сделает только хуже. Младшему Чону понадобилось несколько секунд, чтобы усвоить это, обдумать и… Полностью отвергнуть. Подобная угроза пробуждала в неугомонном, взрывном и наглухо испорченном характере лишь новый прилив непомерной ненависти — сильнейшей из существующих, и направлена она была на Чонсока и его законных сыновей. — Ты… — Чонгук почти задыхался от ярости, но быстро одёрнул себя. — Вы… Вы ошибаетесь, отец. Кого вы считаете наследником? Его?! — Чонгук мотнул головой в сторону Иоширо, кривящегося от, наверное, впервые разбитого лица. — Того, кто назвал моего папу шлюхой, вы собираетесь сделать преемником? Да клан рухнет! — перешёл на крик Чонгук. — Не думал, что ненависть к моему папе, который в сто раз лучше твоей очередной пассии, могла сделать тебя таким тупым. Удар. Щека засаднила. Чонгук неспеша повернул голову обратно, на отца, взгляд его потемнел, но ярость утихла. Вместо неё осталась лишь решительность. Краем глаза Гук покосился на толпу, где Накамура что-то проговорил своему помощнику. Они все не отрывали от Чонсока глаз. Глава японского клана, и без того увядающий под его началом, позорился перед одним из сильнейших, чей длинный язык мог коснуться воды из Жёлтого моря. — Можешь ударить ещё раз — я не отступлю. Я докажу тебе, что куда лучше того, на кого ты возложил все надежды. — Чонгук замолчал. Выдержав паузу, обдумав, он дополнил: — Ты совсем испортился, когда развёлся с Чонсу. Постарел. Чонсок скривил лицо, гнев застилал ему глаза. Его сдерживало от дальнейших действий лишь присутствие чужого клана на своей территории и нескольких десятков лишних глаз. — И я не потерплю, чтобы кто-то, даже если это твой самый любимый сын, смел открывать рот в сторону Чонсу. Чонсок замолчал. Пару мгновений он думал. — Уходи. И, надеюсь, тебе хватит ума исчезнуть с моих глаз. Ты позоришь действующего и будущего Глав клана Чон. Ты не имеешь на него никаких прав. Завтра же ты отбудешь в Америку. — Я не виноват, что ты не любишь его, — продолжил Чонгук. Голос его был на удивление столь же спокойным, сколь и угрожающим. Друзья ещё никогда не видели его таким. Словно впервые за шестнадцать лет он осмелился сказать отцу всё в лицо. — Папа не виноват, что ты трахал кого-то на стороне. — Чонгук видел, как отец вновь начинает злиться, но при этом не останавливался, давил. — Я расскажу тебе весь кодекс наизусть, а если ошибусь — можешь сломать мне что-нибудь. Я сделаю всё, абсолютно всё, что ты скажешь, как Глава своего клана, а если нет — уеду в Штаты завтра же. Проверь меня, и ты удостоверишься, что Иоширо — никто, по сравнению со мной. Чонсок задумался. Он молчал некоторое время, а после нервно обернулся на ждущую его толпу прибывших из клана Накамура. Шикнув, он принял решение: — Ждите здесь. Вас проведут по второго входу, и вы смоете с себя всю эту грязь. Если вдруг кто спросит, что здесь случилось, — скажите, что решили устроить шуточный бой и посостязаться в силе. Юнцам, вроде вас, простят подобное. А вы, — мужчина обернулся на двух альф, стоящих в паре метров от Чонгука, — убирайтесь. И не приближайтесь более к штабу ни на метр. Хосок что-то рыкнул, но Намджун заговорил первым: — Хорошо. Мы уйдём, господин Чон, — спокойным голосом заверил Намджун, — но не дальше этого квартала. Кем бы вы нас ни считали, мы будем ждать вашего сына. Надеюсь, он вернётся в полном здравии… От вас. — Намджун прищурился, глядя в глаза Чонсоку. Ким искренне ненавидел этого человека, презирал его. Столь низко упавших альф он не видел даже на самых отдалённых и забытых улочках Японии, где пропивают и проигрывают свои жизни альфы и сгорают в порочном круге омеги. Альфы развернулись и, как обещал Намджун, стали уходить. Хосок обернулся, на прощание кивнув Чонгуку в качестве поддержки, и с ненавистью взглянул на усмехающегося Иоширо, к которому вдруг вернулись силы. Чонсок же будто сейчас вспомнил о существовании Наоми, прижавшегося к его боку. Альфа поджал губы в лёгком отвращении и разгладил тонкие волосы сына по-отцовски заботливым жестом, не выдающим на самом деле ничего тёплого.ΩΩΩ
За Чонгуком и Иоширо действительно пришли. Они остались стоять посреди дороги, Наоми увёл за собой отец. Чонгук смотрел исключительно на здание и проезжающие через главные ворота машины, игнорируя тяжело дышащего и бубнящего себе под нос оскорбительные слова Иоширо. Иначе Чонгуку окончательно бы снесло крышу. Но побитый Иоширо не стоил того, чтобы терять свой, возможно, последний шанс что-то доказать своему отцу. Один из подчинённых-кобунов — низкорослый тонкий альфа в тёмных очках — провёл сыновей Главы через второй вход. Те поднялись вверх по неосвещённой лестнице на третий этаж, где по узкому коридору дошли до какой-то комнаты. Небольшое тёмное помещение, похожее на склад. Через пару минут дверь отворил длинноногий высокий омега с кривым силуэтом и крашеными волосами, отливающими рыжим. — Иоши!.. — омега подбежал к сыну, схватил его за лицо и стал разглядывать раны. — Боже! Эта тварь тебе зубы выбила! — Всего два, — сконфуженно проговорил альфа, злобно смотря на Чонгука. Таким же взглядом его одарил и папа Иоширо. — Ничего. У меня уже ничего не болит. А он своё получит… Получил. Уже. Омега нахмурился, бешеными глазами воззрев на молчаливо стоящего в паре метров от него первенца Чонсока. Омега достал из чёрного пакета с изображением жёлтого дракона на нём две белые рубашки. Абсолютно новые. Видимо, из-за этого парней так долго держали на улице — необходимо было раздобыть им одежду. Чонгук только сейчас обратил внимание на собственную разодранную на левом плече рубашку, на укус и царапины на руке. Это его почему-то позабавило — всяким меньше, чем разбитый нос и выбитые зубы Иоширо. Папа Иоширо раскрыл обе рубашки, попросил сына снять свою, перепачканную в крови (перед тем как их примерить, длинноногий и кривокостный омега заботливо очистил лицо альфы от крови влажными салфетками, заставил протереть руки и, подобно курице-наседке, сетовал на отметины — теперь поражение в драке Иоширо выдавал алеющий синяк, след на половину лица, явно болящая челюсть и воткнутые в рот заботливым папашей салфетки), и дал ему надеть по очереди. Та, что выглядела на сыне лучше, осталась на Иоширо, а вторую омега, обернувшись на Чонгука и смерив его презрительным взглядом, бросил в его сторону, на пол. Чонгук молча наблюдал за всем, что разворачивается перед его глазами, подобно сатирической картине. «Вот на это Он променял свою семью?..» — Альфа даже не заметил, как грусть отразилась на его лице. Зрелого омегу это позабавило: он посчитал, что Чонгука задела упавшая рубашка, словно бы тот всегда носил одни ошмётки и привык к подачкам. Альфа молча поднял рубашку и повернулся к омеге и брату спиной. Сняв свою, бросил рубашку на небольшой пыльный диванчик и надел новую. Несмотря на незначительную разницу в возрасте — всего один год, — Чонгук уже становился похожим на мужчину. Его подростковые черты никуда не исчезли, однако увидев чужого ребёнка со спины, рыжеволосый омега с ужасом осознал, что бастард — копия его мужа. Но что потрясло его ещё сильнее, так это… — Что?!.. — возмутился Ереми — так звали нового мужа оябуна, едва не подавившись воздухом. — Ты… Да как ты смеешь?! — Д… — в изумлении Иоширо не успел договорить, как вдруг дверь отворилась и на пороге возникла фигура Главы клана. Чонгук посмотрел на отца через плечо, неспешно застёгивая пуговицы. — Медленно, — выразил в очередной раз своё недовольство Чонсок, но сейчас его голос звучал глухим и поникшим, словно данное старшему сыну согласие заставляло мужчину очень много думать и сомневаться в своих решениях. — Дорогой, ты видел?! Ты видел, что у него на спине?! — Ереми бросился к мужу, выпаливая всё на одном дыхании. — Он выбил Иоши зубы! Нос разбил, кровь не останавливается, надо в больницу! — Закрой рот, — резко и сухо приказал Чонсок, — иди к Наоми, он внизу. Ничего с твоим сыном не будет. Ереми замолчал, как ему и приказал Чонсок. Омега посмотрел на сына беспокойным взглядом, после чего одарил Чонгука тем же, разве что вместо беспокойства был один гнев. — Идите за мной, — приказал оябун, когда омега скрылся из виду. Мужчина повёл сыновей вглубь длинного тёмного коридора, проходя мимо старинных картин с изображением самураев, низких столешниц с витым цветочным узором и золотых ваз на них. Чонгук не сразу понял, куда они идут, — в штабе он был впервые. Однако планировку большинства подобных мест в Японии он знал, а если они движутся по восточной стороне, значит… Место для тайных собраний клана. Альфы остановились около двери, но стоило открыть ее, как Чонгук мгновенно оживился: он был прав. Это была совсем небольшая комната, едва ли больше того склада, где он и Иоширо переодевались. Сюда допускали только младших оябунов и старших членов организации, таких, как сайко, вакагасира, сингиина и иных, исключая из этого списка всех шестёрок и младших членов синдиката. — Рады вновь приветствовать вас, господин Чон, — отозвался лилейным голосом старик — среднего роста альфа, практически полностью поседевший, с благожелательным лицом и притворной улыбкой. — Как прошла встреча с господином Накамура Рино? Чонгук глянул на него, но не увидел в нём недобрых побуждений. Он казался неплохим человеком, и, похоже, младший Чон уже когда-то видел его: старик наверняка служил и прошлому оябуну, отцу Чонсока. Однако, судя по тону, не столь умом, сколько лестью этот мужчина сохранил своё место. Чонгук ненавидел лесть. Ту гнилую, притворную лесть, верность, побуждённую страхом, — всё это он был намерен искоренить. Будь Чонгук Главой клана, он бы избавился от людей, говорящих ему в лицо лишь приятные вещи. — Об этом позже, — Чонсок явно был не в духе — об этом говорил его глухой тон. Мужчина нахмурился, его волнение выдавали чёрные как омут глаза — когда-то именно в них влюбился Чонсу, будучи молодым и глупым. Носил под сердцем Чонгука и молился всем богам, чтобы эти чёрные глаза достались его любимому сыну. С тех пор он жалеет об этом так же сильно, как и жалеет о встрече с Чонсоком. — Вы все прекрасно знаете, зачем я вас собрал. — Взгляд оябуна упал на мужчину, который бросился ему в ноги и поклонился так низко, насколько позволял пол. Стал, воя, молить Чонсока выслушать его. — Заткнись, — прервал его стенания мужчина, скривив в презрении губы. — Ты сам во всём виноват. И твою судьбу буду решать не я, а мои сыновья. Иоширо, — старший Чон посмотрел на второго сына, слабо ему улыбнувшись, — даю тебе право первому решать, что с ним сделать. Я намерен казнить этого человека. Бывший член клана Чон, — оябун перевёл взгляд на плачущего мужчину, — отныне перестанет им быть. Ты должен отсечь ему голову. — Я?!.. — вздрогнул Иоширо и весь затрясся. Чонгук прищурился и плотно поджал губы — ему было обидно, что шанс показать себя первому достался Иоширо. Но это неудивительно. Альфа обвёл взглядом всех присутствующих: около десятка человек, которые играют роль свидетелей. Если Иоширо выполнит просьбу отца, то у Чонгука не останется и шанса показать себя: Чонсок убедится в правильности выбора наследника, а Чонгук завтра же отправится в Америку. Эти мысли выводили парня из себя. Тот сжал кулаки и шумно выдохнул через нос. — Д-да, отец, — кивнул Иоширо и шумно сглотнул. Он выпрямился, однако сразу после этого согнулся в спине. Один из кобунов, прислуживающих старому сайко-комону, передал ему катану. Волнение наследника выдавали его влажные руки, которые парень сразу стал вытирать о брюки. — Я… Кхм, — парень испуганно посмотрел на отца, но, встретившись с его острым взглядом, сразу отвернулся. У Иоширо были светло-карие глаза его папы, блестящие от подступивших слёз. Это был страх, ничего другого. Запах в комнате стал кислым и позорил Иоширо и самого Чонсока наиглупейшим образом. Иоширо взял катану двумя руками, плотно сжал рукоять в пальцах и принял бойцовскую стойку, выставив одну ногу вперёд. Один из членов клана сдавленно хохотнул, но под строгим взором действующего оябуна заткнулся. — Умоляю! Умоляю вас, юный господин! Я прошу прощения, клянусь, этого больше не повторится! Я сглупил! — круглый, тяжело дышащий от своего веса мужичок бросился к ногам Иоширо, стал многократно кланяться и громко, повизгивая, рыдать, моля о пощаде. — Я буду служить вам до гроба, до собственного гроба, юный господин! Господин Иоширо! Пощадите! — Вы вольны выбирать, юный господин, — встрял в разговор вакагасира — темноволосый зрелый альфа с сединой, тронувшей его виски, — и можете пощадить Кеничи Токашива, некогда кай-кэя нашего клана. Иоширо бросило в крупную дрожь. Он то и дело старался сдерживать себя от желания обернуться на отца, который не сводил с него своего взгляда. Зажмурившись, Иоширо замахнулся, крикнув перед этим Кеничи громкое: «Сядь!», — однако катана криво преодолела менее метра и зависла в воздухе. — Я пощажу его, отец, пощажу! — вскрикнул Иоширо и выбросил оружие, отскочив от воющего в его ногах Токашива. Чонсок раздражённо выдохнул. Сжал пальцы в кулак и посмотрел на первого сына. Тот глядел на него в ответ с высоко поднятой головой, взглядом, полным решимости. — Чонгук. Альфа набрал в лёгкие побольше воздуха, услышав своё имя из уст отца впервые за последние несколько лет. Тот практически никогда не обращался к нему так, называя «он». — Твоя очередь. Решай, что будешь с ним делать. Чонгук неспешно обернулся на толпу, восседающую двумя рядами друг напротив друга. Парень посмотрел на Кеничи, который, осознав, что ещё жив, бросился в ноги уже другому сыну. Взгляд молодого альфы задержался на руках просящего: у того отсутствовал весь мизинец на правой руке и ровно половина на левой. Значит… Отец казнил его, отрубая по фаланге, и перед Чонгуком стоял выбор, который отец предусмотрительно не огласил или просто забыл сделать это. Чонсок явно хотел, чтобы Чонгук обязательно провалился. Не заметил, упустил. — За что ты намерен казнить его? — За измену и предательство. В очередной раз он подорвал доверие, моё и членов клана. Он обязывался восстановить торговые отношения с Северо-восточной триадой, но вместо этого помогал нашим врагам: часть прибыли сбывалась в Южную Корею, где основался Кёнджу, а часть он забирал себе. Также он нарушил обещание и не смог восстановить торговлю с триадой. — И ты прощал его пять раз? Чонсок замолчал, как и все остальные в этой комнате. Все, кто активно перешептывались, не сводя взгляда с бастарда, тоже утихли. — Да. Сейчас тебе решать, как поступить. — Прощать нужно всего один раз, — холодно отозвался Чонгук, взгляд его потемнел. Он выдернул ногу, за которую цеплялся Кеничи, и пнул того в плечо. — Сядь. В отличие от крика Иоширо, приказа Чонгука тот послушался сразу. — Твоё решение? — спросил Чонгук, даже не посмотрев на отца. — Казнить. Кобун протянул Чонгуку поднятую катану, но тот жестом отказался от неё. — Дай мне свою катану, отец. — Молодой альфа посмотрел в лицо оябуна. Чонсок замешкался. Несколько секунд он думал, после чего велел принести его катану. Один из подручных Крёстного отца передал ему оружие в ножнах. Чонгук потянулся к рукояти и, ухватившись за неё одной рукой, мгновенно вынул из ножен. Последовал громкий лязг лезвия. Катана блеснула в тусклом жёлтом свете, льющемся с потолка. Чонгук посмотрел на сталь, провёл по ней пальцами, читая надпись у самой рукояти. Альфа бережно пробежался по лезвию кончиками пальцев — то было идеально заточено, ни одной зазубрины. Однако правая рука уверенно сжимала красно-чёрную рукоять. — Прощать нужно один раз, — Чонгук не становился в стойку, лишь чуть расставил ноги, так, чтобы от удара не резануть лезвием самого себя, и широко размахнулся, удерживая оружие обеими руками, — поэтому сегодня ты умрёшь, Кеничи Токашива. Клан не нуждается в предателях и слабаках. Чонсок дрогнул. В глазах первого сына не было ни капли сомнения, лишь тлеющий на дне зрачков гнев, застилающая взор решительность и отражённая в черноте глаз разрезавшая воздух катана, окроплённая кровью предателя. Голова Кеничи отлетела в сторону, испачкав одежду одного из советников оябуна. Звуки содрогающегося Иоширо, выблевавшего на пол всё, что было съедено им на обед, нарушили повисшую в воздухе мёртвую тишину. Чонгук выпрямился и протёр катану белым платком, переданным ему кобуном. Рука у шестёрки дрожала, тот понимал, что перед ним стоит всего лишь мальчик. Мальчик, лишённый жалости и перенявший от отца лишь умение быть жестоким. Ведь когда-то, будучи в связи с Чонсу, Чонгин заполучил в свои руки клан, и тот переживал свои лучшие времена. — Ваш наследник — ваша гордость, — подал дрогнувший голос сайко клана, заулыбавшись от довольства, — достойный преемник, юный Дракон. Чёрный Дракон… — Это его первый сын, идиот, — шикнул сингиин клана, сидящий по правую руку от старика-советника. — Ты что говоришь?!.. Чонгук обернулся на отца и протянул ему катану. Чонсок смотрел на сына с широко раскрытыми глазами. Гнев стал нарастать у него в груди. Чонгук заметил, что отец был… Испуган. — Уведите Иоширо, пусть его осмотрят. А ты, — Чонсок схватил Чонгука за шиворот и потащил к выходу, сам толкнул дверь и вышел, скрывшись от чужих глаз, — убирайся. Убирайся! И никогда, слышишь? — никогда не возвращайся. — Но я прошёл твою проверку! — крикнул Чонгук, сжав кулаки. Ему было плевать, что их обоих слышат. — Ты обещал мне! — Я ничего не обещал тебе. — Достоин тот, кто блевал при тебе?! — Чонсок махнул двум крепким кобунам, велев им увести молодого альфу из штаба. — Иоширо, по-твоему, достоин?! Он ничего не знает, ничего не может! Он идиот, тупой, как и те, кто служат тебе! Тебя окружают подхалимы и предатели, а ты, слабак, боишься потерять людей, потому что уже никто не хочет служить тебе! Ты слаб! Ты больше никто в Японии, и никакой союзник тебе не поможет! Твой блядский наследник всё погубит, вы все сгинете, я тебе обещаю! — Чонгук вырывался, кричал, пока двое мужчин старались дотащить его хотя бы до лестницы. — Ты предал моего папу, предал свою настоящую семью! Отказался от меня, ублюдок, хотя сам назвал меня! Ты сам дал мне имя, сам дал шанс приблизиться к тебе! Дал шанс тобой гордиться, желание быть как ты! Но просрал всё это, просрал Чонсу, меня! Я обещаю тебе: ты и твой блядский сын, твоя рыжая сука за всё поплатитесь. Я обещаю! Я никогда не стану таким, как ты, отец! Я превзойду тебя! Я превзойду любого твоего сына. Я убью тебя! Крик эхом разнёсся по стенам штаба некогда одного из самых могущественных кланов Японии.