Вампиры не едят сладкое

Когда Кризалис возвращается в комнату, полностью вычистив холодильник, последнее, что он ожидает увидеть — это Поэта, педантично снимающегося с себя вещи и складывающего их в аккуратную стопочку. Взгляд цепляется за белую худосочную фигуру и отлепиться уже не может, как бы Кризалис себя не уговаривал. — Ну-ка, — невозмутимо говорит Поэт и протягивает ему руку, — понюхай меня. Сильно пахнет вампиром? Он и сам к себе принюхивается, но понять не может. Догадывается, что запах, скорее всего, смешан. Кризалис не понимает, что за игру он затеял, но с мальчишечьей улыбкой тянется к нему, делая вид, что принюхивается. А затем быстро клюет сухими губами в тыльную сторону ладони, раз уж поцелуй рот в рот пока невозможен. Поэт от такой фамильярности руку отдергивает и как-то подозрительно отводит глаза. — Докладываю, мой мышиный король, вы пахнете мышатиной, сир! — Где? — С ног до головы, о, мой король! Поэт разочарованно стонет и трет себя руками, как будто надеясь, что запах исчезнет. Стоять в одном нижнем белье перед оборотнем не так уж и уютно, особенно, если знаешь, какое впечатление на него производишь, но вампир заставляет себя держаться прямо и сдержанно. Много лет он служил натурщиком и понимает, как никто, что нагота — так же естественна, как наличие у оборотней густого подшерстка. — Во время вашего собрания я планирую оставаться в пабе. Важно, чтобы меня не заметили. Мне… — Поэт старается скрыть нервозность из-за чересчур изучающего взгляда и заканчивает уже спокойно: — …нужно пахнуть тобой и только тобой. — Взгляд льва меняется. Определенно, ему нравится такая перспектива! Уже что-то прикидывает в уме: зверь, что с него взять! Вампир, видя, как медленно, но решительно Кризалис подкрадывается к нему, невесело уточняет: — Я не про секс. Никакого трения друг об друга гениталиями или, еще чего, проникновения. Я скажу, когда буду готов перейти на подобный уровень отношений. Ты согласен на мои условия? Изумруд, кажется, стал еще более недосягаем. Его не только нельзя взять, на него даже дышать лишний раз нельзя. Лев ловит себя на мысли, что злится, и сначала стыдится этого чувства, а потом злится на себя еще больше. Попробуй перед голодным львом помахать свежим истекающим притягательной кровью мясом, а затем каждый раз уводи у него этот кусок из-под носа. Как скоро зверь на тебя накинется, даже будь он тысячу раз дрессированным? Кризалис останавливается совсем рядом, соприкасаясь с Поэтом оголенной кожей. Проводит рукой по его плечу, спускается вниз — вампир кивает, показывая, что тот все делает правильно. Значит, эта наивная мышь полагает, что достаточно просто его потрогать, и тогда никто не учует в нем вампира? А еще считает, что Кризалис сможет просто его трогать, не надеясь получить хоть какой-то отдачи. Безумие. Оборотень понимает, что они оба созрели для этого важного разговора. Давно было пора. — Ты меня вечно отвергаешь. Это пытка… — рука поднимается вверх, неторопливо оглаживает шею и спускается к безволосой груди. Под пальцами чувствуется заметная дрожь. Поэт прикрывает глаза. — Нельзя так поступать, ты же понимаешь? — Кризалис до ужаса серьезен. У него плохо получается выразить мысли словами, поэтому он подкрепляет их чувствами, которые Поэт не может не проигнорировать, находясь от него на столь близком расстоянии. — Это больно, вообще-то. Поэт пытается разобраться в той мешанине, что творится у Кризалиса в голове, не прибегая при этом к копанию в чужих мыслях. Перед ним мягко разворачивают здоровенный клубок неудовлетворенности, от которого ужасно тянет внизу — у кого из них двоих, Поэт уже определить не может. Больно? В книгах герои говорят о разбитом дамой сердце. Кризалис предпочитает язык физиологии — ему и правда больно от вечного возбуждения, не приводящего к разрядке. То, что Поэт перед ним сейчас разделся, но не позволяет ничего сделать, Кризалис воспринимает как злую насмешку. Они оба начинают злиться. А это немного не то, чего Поэт хочет. Длинные пальцы с силой сжимают член Кризалиса сквозь ткань. Вампир нависает над ним, зеленые глаза слишком близко и метают молнии. Если бы в них было только это, Кризалис, наверное, развернулся бы и ушел. В душ. Дрочить. В конце концов, если Поэту так надо, пусть поваляется в ворохе его одежды. Эффект менее долговечен и надежен, но и результат не оговаривался. Однако Поэт, несмотря на все попытки хорохориться, выглядит… неуверенно. Кризалис осознает, что он у него первый. — Я должен понять, что могу тебе доверять. Что ты сможешь сдержаться, если я попрошу. Поэт вспоминает липкие взгляды, от которых невозможно было спрятаться и отмыться. Он чувствовал их на себе каждую секунду, что мог хоть что-то соображать: лев смотрел на него сквозь прутья решетки, бросал в его адрес неприглядные комментарии. Поэт всеми известными ему способами пытался донести до тупоголового зверя, что он не намерен это терпеть. Но Кризалису было скучно, и его словесный понос невозможно было остановить. Он сам не замечал, что несет. Если бы после их спасения из Центра, когда Кризалис принес Поэта к себе домой, зверь позволил бы себе хоть один двусмысленный шаг в его сторону… Это точно закончилось бы чьей-то смертью. Но Кризалис ничего не сделал. На свободе он оказался совершенно другим, и Поэт смог отпустить обиду. Почти. Оборотень тянет руку Поэта, поднимая ее повыше. Неприятно разговаривать с собеседником, когда он с такой силой сжимает твой член. Взгляд Поэта и холод, исходящий от него, немного пугает, но Кризалис не из трусливых. Он прокатывает бледную ладошку по изгибам своего твердого пресса и груди, позволяя привыкнуть к себе, изучить свое тело, далекое от вампирского идеала. Для первого раза это важно. Партнер не должен вызывать отвращения. Правда, чувства Поэта понять невозможно — он не обращает внимания, где там блуждает его рука. Только пристально вглядывается в лицо напротив, ожидая ответа. Для него это, и правда, важно. Кризалис понимает, как же сильно он попал. Вот и чем он заслужил такого нерешительного партнера? — Не пользуйся этим слишком часто, мышка, — замечает Кризалис с усталой усмешкой. Он не может быть уверен, что Поэт не играет на его чувствах в каких-то своих кровососных целях. — Я же не железный. Он был уверен, что его непроизвольное семяизвержение во сне сделали Поэта терпимее к сексуальной стороне их отношений. Вампир же, в конце концов, влез в его голову! И, наконец, принял саму идею занятия сексом с оборотнем. Не посчитал это страшным и унизительным, даже понял, что ему это может принести удовольствие. А потом опять дал заднюю. Самоконтроль от таких манипуляций давно уже трещит по швам. Не хочешь — не надо, но тогда и не провоцируй, черт тебя дери! Уж Кризалис как-нибудь справится. Он всегда может найти связь на одну ночь… — Я правда ценю тебя, — признается Кризалис, потому что это чистая правда, — но иногда мне кажется, что ты просто хочешь надо мной поиздеваться. — Это не так, — поспешно заявляет вампир и закрывает ему рот ладонью. Кризалис приобнимает его, водя руками по голой спине, холодной, как и весь Поэт. — Поверь мне, это не так. Не говори ничего, иначе все испортишь. Кризалис пожимает плечами. Слова ему в принципе и не нужны. Поэт отпускает ладонь и прижимается ко льву, прислушиваясь к стуку сердца. Каждый раз, стоит ему приблизиться, сердцебиение опасно учащается. Книги говорят, это верный признак того, что ты человеку нравишься. Сложно это проверить, в чужие сердца Поэт обычно не вслушивался. Только в это. Он задумчиво водит по телу оборотня руками. Натыкается на литые мышцы и вспоминает причитания Флегетона. Флегетон являлся типичным образчиком вампирской красоты — тоненьким, грациозным и не особо высоким, — и при этом возмущался, что по-настоящему красивый мужчина должен выглядеть как Давид, даже лучше, чем Давид, в общем, придерживался древнегреческих представлений об идеальной внешности. В качестве примера он любил приводить Ахерона — огромного и мускулистого, совсем не похожего на традиционное представление вампиров о самих себе. Как бы Флегетон не пытался за ним угнаться, внешне он оставался все таким же щуплым. Хотя блондину достаточно было просто признать, что ему нравится Ахерон. Кризалис не выглядит, как Давид, лицом, но тело у него лучше, чем у Давида. По крайней мере, верхняя его половина. Он все еще в штанах, и Поэт невозмутимо тянет их вниз. Кризалис фыркает, но комментирует его действия лишь мысленно: «Ты точно трахаться не собираешься, кровосися? Потому что очень похоже на то». Теперь ничего не мешает Поэту вплотную прижиматься своими ногами к его, ощущая кожей щекотание мягких волосков. Кризалису поначалу холодновато, но потом он привыкает — в жару самое то. Даже кондиционер включать не надо, когда такая мышка под боком. Поэт берет его ладонь в свою, задумчиво разглядывает контраст между абсолютно белой кожей и чуть смугловатой. Что там говорил Флегетон? «По-настоящему красивый мужчина загорел, посмотрите на Ахерона! Ему даже не нужно намазывать на себя автозагар!». Кажется, Кризалиса можно считать по-настоящему красивым мужчиной. И этот по-настоящему красивый мужчина осторожно покусывает его. Поэт вновь жмурится. Вспоминает, что так оставлять запах быстрее и надежнее всего, поэтому не останавливает его. Они это уже делали, чтобы не вызвать подозрений у прайда. В этом нет ничего особенного, нужно только немного потерпеть. Получив молчаливое согласие, Кризалис прячет хитрую усмешку, и влажных кусачих поцелуев становится больше. — Если хочешь пахнуть мной, дай мне поцеловать тебя везде… Едва заметная дрожь, а затем кивок. Открывать глаза Поэт отказывается, но ему, определенно, нравится происходящее. Он несколько напряжен, но Кризалис прекрасно знает, что будет, если он оплошает — длинные когти вспорют ему глотку на раз-два, — поэтому предельно нежен и осторожен. Губы его касаются всего, до чего дотянутся — бархатной щеки, маленького, так и не заострившегося в трансформации ушка, беззащитной шеи. Впадина ключиц тоже не избегает столкновения с языком, ключицы слегка покусываются. Кризалис вспоминает, как грыз кости в мясе, от этого у него только сильнее наворачивается слюна. Голод заслоняет собой все. — Не кусайся, — предупреждает Поэт, запустив руку в его редкие, но мягкие волосы. Слегка тянет за пряди, и зверь издает тихий полурык, который внезапно сменяется... мерным мурчанием. — Щипать будет. — Пусть, — хрипло замечает Кризалис. — Как напоминание обо мне. Оборотень весь вибрирует, и это немного странное, но приятное чувство. Поэт прижимает зверя ближе к себе, чтобы лучше это прочувствовать, а тот вдруг кусает его за сосок, заставляя едва заметно дернуться. Поцелуи-покусывания опускаются все ниже и ниже, а Поэт понимает, что уже не сможет — не захочет, — остановить эту волну звериной нежности. Ничего из того, что делает Кризалис, Поэт ему не запрещал, поэтому сопротивляться было бы глупо. Это ведь нужно для дела. Да и… приятно это, Поэт признает. Когда еще у него появился бы шанс все это на себе испытать? Он чувствует, что Кризалис не посмеет перейти проведенную черту, и это не только успокаивает, но и заставляет проникнуться к оборотню доверием. Как с него снимают трусы, Поэт уже не чувствует. Это получается так естественно, словно само собой. Он не сопротивляется — ему достаточно того, что к нему не прикасаются без его разрешения. Ну а то, что с Кризалиса трусы слетят со свистом, Поэту стало очевидно в ту же секунду, что он решил перед ним обнажиться. Потому что это происходило каждый раз. А вот об этом лучше не думать. Кризалис кивает на постель. И даже подбирает разумные объяснения, чтобы Поэт точно согласился: — Простыни сильнее всего пахнут мной, если мы на них… — Хорошо. Кризалис застывает, не веря, что получается так легко. Поэт наблюдает за ним из-за опущенных ресниц — внимательным взглядом змеи. Только прими опрометчивое решение, только сделай то, что разрушит ваше с трудом выстроенное доверие… Кризалис приподнимает вампира и укладывает его на кровать по диагонали, потому что иначе ноги вампира свешивались бы. Стремительные поцелуи уже больше похожи на откровенные вылизывания. В первый раз это Поэта напугало, но сейчас он морально себя подготовил, примерно зная, что ему ожидать. Правда, он не был готов к тому, что начнет возбуждаться от всего этого… Да так сильно, что приходится сжимать колени, надеясь на то, что зверь не увидит. Глупо надеясь. Горячие руки — все еще человеческие, — касаются бедер. — Позволь мне… — Я же сказал… — Я не буду касаться тебя там руками. И не буду в тебя входить. Обещаю. Поэт смеряет его внимательным взглядом. Проверяет, можно ли доверять. По внешнему виду вампира практически невозможно определить, что он чувствует — никакого сбившегося дыхания, пота, краски стыда, искусанных губ. Только взгляд — откровенно желающий. Только тихий голос, владеть которым у него все-таки не получается: — Хорошо… Поэт томительно медленно раздвигает ноги. И слегка отодвигается назад, словно стараясь избежать прикосновения, когда наглый язык проводит по коже рядом с членом. Слишком близко. Кризалис раскачивает его, проверяя границы дозволенного, а Поэт уже и сам не знает, насколько далеко готов сейчас зайти. Пальцы нервно комкают простынь, когда он наблюдает, как Кризалис устраивается между его бедер, сгибая молочные ноги в коленях и тягуче целуя каждую. Время останавливается, когда Поэт смотрит, как Кризалис наклоняется вперед, чтобы поцеловать там, где Поэта не целовал никогда и никто. Бедра сдвигаются рефлекторно, но Кризалис удерживает их, как створки закрывающегося лифта. Выглядит это так, будто в битве столкнулись два титана — будь на месте Кризалиса обычный человек, его бы, наверное, раздавило. — Бедра-убийцы, — шутит Кризалис. — Все хорошо? — Обычно коты вылизывают свои яйца, а не чужие. — Ты против? — Это… слишком смущающе. — Ты против? — упрямо повторяет оборотень, настаивая на четком ответе — «да» или «нет». Он не хотел бы сделать что-то, что его мышке не понравится. Травмировать, вызвать отвращение. Если Поэт считает, что это слишком для него, Кризалис остановится. Он же обещал. Кризалис дожидается этого — смущенного стона и попытки спрятать от него лицо. Не такая уж Поэт и ледышка, каким пытался казаться. Поэт не отвечает долго. Кризалис жульничает — трется крепко стоящим членом о простынь, не отрывая от вампира взгляда. Чисто теоретически, его действия и не являются нарушением, про простынь Поэт ничего не говорил и кончать не запрещал. Кризалиса забавляет, как неопытный мышонок сам себя загнал в ловушку. — Нет, — наконец, признает Поэт, очень сильно надеясь, что не пожалеет о своем решении. — Только, умоляю, не бери в рот. Я… пока к этому не готов. Кризалис забавно фыркает. — Я тоже. Не думай, что я каждый день сосу члены. Поэт с силой кусает себя за палец, когда ощущает горячий влажный язык на своей мошонке. Черт. Зачем похотливый зверь вообще все это затеял? Можно же было потереться друг об друга совсем слегка, оставить пару укусов и остановиться на этом! Но Кризалису так не дают покоя собственные вульгарные фантазии… Что он и Поэта решил затянуть в них. А Поэт не может сказать, что ему не нравится. Потому что нравится. Даже слишком. Он хватает Кризалиса за голову — еще чуть-чуть, и шея бы хрустнула от такой резкости, — и отстраняет его от себя, когда чувствует, что терпеть уже не может. Оргазм, на который он сегодня точно не рассчитывал, застает его врасплох, заставляя замереть и прислушаться к сотрясающей тело истоме. Мозг пытался подобрать сравнения — с насыщением кровью после долгого голода, с долгожданной и заслуженной похвалой, с поглощением чужих радостных эмоций, — но ни на что из этого его новое ощущение не похоже. И оно становится лишь острее, когда Кризалис доводит себя до разрядки и вытягивается рядом, переплетаясь с ним ногами. Поэт доверчиво утыкается ему в шею, вдыхая звериный запах и не боясь наброситься на оборотня. Сейчас Поэт чувствует себя до неприличия сытым. — Это был… — глухо произносит он в чужую кожу, которая теперь пахнет так же, как и он сам. Весь. С головы до ног. — …секс, да, — невозмутимо заканчивает Кризалис. — Можно считать, что мы только что переспали. Как ощущения? С учетом того, что секс вообще не планировался? Неплохо. С учетом того, что для вампира секс с оборотнем должен считаться унизительным? Тоже ничего. С учетом… Поэт обрывает мысль на начале. Он слишком утомлен, и на удивление совсем не злится. Кризалис не поступал с ним подло и не делал ничего, на что Поэт не давал согласия. Им обоим было приятно, поэтому опыт можно считать положительным. Должен же он был, в конце концов, узнать, какого это. — Липко. Чешется. Жжется. А так, все нормально. Зуд, правда, постепенно начинает давать о себе знать все больше. Слюна Кризалиса, даже не попадая внутрь, способна доставить неприятности. Но Поэт терпит, потому что, чем меньше он будет пахнуть самим собой, тем лучше. — Не мойся, ладно? — напоминает оборотень, зачем они вообще все это затеяли. — Постараюсь. — Наденешь мои трусы. И майку, — продолжает распоряжаться Кризалис, которого не так-то просто лишить сил. — За своего примут! Поэт нащупывает сползшее на пол тонкое покрывало и заворачивается в него, отгораживаясь от слишком горячего и многообещающего тела. Хочется еще… Менее невинного, чтобы прикосновения были сильнее и глубже, чтобы, как битва — до крови и полного истощения, — без победителей и проигравших, потому что секс — это не война, и секс — это… Поэт прячется с головой и отодвигается как можно дальше, едва не свалившись — Кризалису приходится придержать его рукой. Нельзя же вот так просто идти против своих принципов. Зверю можно действовать на инстинктах, но не вампиру, который всегда на первое место ставит разум. А разум говорит ему, что чесотка — это не очень хорошо, тем более, такая сильная. Дальнейшие телодвижения лучше отложить на потом. — Кто я для тебя? — спрашивает покрывало. Кризалис смотрит на него задумчиво и тыкает пальцем. Белая гусеница протестующе шевелится. — Кто-то самый важный, — честно отвечает лев. Он давно уже для себя все решил, еще когда впервые начал чувствовать, что нашел того, кого оборотни поопытнее называли Anam Cara. — Ты — самый проникновенный и глубокий стих, — пытается объяснить он так, чтобы Поэту было понятнее. — Тогда ты — самый несмышленый мотылек, летящий на свет лампы, — признает покрывало. — Но я же тебе нравлюсь? Кризалис нащупывает под покрывалом бок вампира и успокаивающе его поглаживает. Поэт закрывает глаза, теряясь в ощущениях тепла. И, упрямо сжимает губы, не позволяя вырваться короткому «да».

***

Кризалис вертится перед зеркалом, пытаясь понять, зачем его заставили одеться в это безобразие. Похоронный костюм его дедушки сидит на нем отлично (дед жив и здравствует, передает внуку привет и наказ не попортить костюм), но от этого увереннее он себя не чувствует. Спасает его только то, что рядом крутится Джош, которому Ника безуспешно пытается завязать галстук. Безуспешно, потому что тот постоянно вертится и делится с Кризалисом своими мыслями о предстоящем мероприятии. Босс настолько расщедрился, что пригласил всех отметить возвращение блудного сына прямо в пабе! Ясное дело, что он хочет закрепить перемирие с волками или, наоборот, его разорвать, если предположения кровососов верны, а для приглашения ему нужен был весомый повод. Правда, львы уже запутались, какую легенду они придумывали Кризалису в прошлый раз, поэтому было принято считать, что он осознал ошибки и решил исправиться, помогая прайду в его делах. Коротко и ясно, кто там будет разбираться-то. Это вампиры один раз выгонят — и уже не вернут обратно, а про оборотней всем известно, что это народ ветреный. — Не стесняйся говорить с волками, — советует Ника, разделавшись с галстуком мужа и с наслаждением оглядывая результаты своего труда. — Помни, после основной части будет еще и совместная охота, нужно знать соперника в лицо. Тебе завязать? — поворачивается она к Кризалису. — Не, не надо, я остановился на бабочке. Бабочка — это, пожалуй, единственное, что Кризалису нравится в его костюме. Не было навязчивого желания ее содрать, хотя на его любимых насекомых эта деталь гардероба похожа лишь отдаленно. — Какой красавец, — встревает Джессика и шлепает его по заднице. — Ты тоже ничего, — признает Кризалис, разглядывая ее весьма открытое сексапильное платье, и шлепает в ответ. По-дружески. — А я? — встревает Джош, указывая на праздничную форму. Он, конечно, стоит на охране и должен следить, не случись чего, но тоже хочет выглядеть на высшем уровне. Мероприятие должно было отвлечь всех львов от недавнего потрясения — гибели множества собратьев, включая Марину, одну из глав паба. — А ты, красавчик, женат, и если я скажу еще хоть слово, твоя женушка мне голову откусит, — выпутывается из двойственной ситуации Джесс и посылает Нике воздушный поцелуй. Явно была какая-то неприятная история между ними в прошлом, но Кризалис в подробности не вдавался. Девушка ускакала — наверное, проверять, насколько все готово. Кризалис полдня помогал отодвигать столы, грузил ящики с пивом и шампанским, помогал в приготовлении закусок — в общем, куда его пристраивали, там и работал. Потом его отправили переодеваться, потому что звезда вечера должна выглядеть на все сто, а как хочет выглядеть он, его не спросили. Костюм можно было, конечно, на время арендовать или позаимствовать у кого-нибудь, но вариант с дедушкой в итоге оказался самым быстрым. Детей у деда было много, внуков тем более, но Володю он помнил куда лучше той сумасбродной женщины, что его, Володю, породила, и под шипение одного внука без долгих уговоров отдал второму то, что тот просил. — Я верну, чесслово, дедушка! — заверил тогда оборотень. — Повеселись там как следует, Владик! — дед задорно подмигнул. — Утри нос этим воображалам. Под воображалами он имел в виду, конечно, всю остальную родню. Которая до сих пор не знала, чем Володя занимается, но причастность к бандитскому миру чуяла за версту. Володя их не разубеждал — они все равно уже давно махнули на него рукой, посчитав абсолютно безнадежным после того, как он бросил тренерство. Вспомнив родню, Кризалис закрывает дверцу зеркального шкафа особенно сильно. Зеркало, к счастью, не бьется и не радует его осыпавшимися осколками, зато ручка остается у Кризалиса в руках. — Черт. — Ника сломать микроволновка, — сдает жену Джош, пытаясь его утешить. Она протестующе хлопает его по руке и поспешно оправдывается: — Полнолуние скоро. Все беснуются. Кризалис успевает об этом забыть. Наверное, потому что, сколько бы сил не давала Луна, он так уставал, что даже этого не чувствовал. А после двенадцатичасового сна и после секса («Это не секс», — вспоминаются последующие протесты мышки) с Поэтом уровень его «манны» заметно повысился. От этого даже костюм не кажется таким неудобным. Кризалис пытается приладить ручку обратно. Открывает дверцу еще раз, разглядывая образовавшуюся дыру, и через нее видит Поэта, который держит что-то в руках. При более подробном рассмотрении это что-то оказывается ящиком с инструментами. — Ты как так быстро?.. Нет, погоди, где ты их нашел? Откуда ты узнал?.. — оборотень так и не смог сформировать максимально подходящий под ситуацию вопрос, поэтому задал все, что пришли ему в голову. — Сила возрастет его, сломает много он всего, — с важным видом декламирует Поэт. — Предвидел, ясно все с тобой. — Это не я, — глаза смеются. — Какой-то человек вручил мне это и сказал вместо того, чтобы путаться под ногами, ходить за всеми оборотнями и чинить за ними вещи. Чинить я не умею, поэтому сразу пошел к тебе. То, что кто-то из прайда помимо друзей Кризалиса решил заговорить с Поэтом — это большой прогресс. Ничего не поделать, вампиров все не любят и относятся к ним настороженно. То ли из-за общей суеты стало заметно не хватать рук, то ли «маскировка» действительно хорошо сработала, но теперь Поэта, кажется, приняли за своего и наградили поручениями, никак не связанными с его ведьмовскими штучками. Настроение Поэта нисколько не ухудшилось из-за того, что его привлекли к делу. Наоборот, ему приятно оказаться в гуще событий. Он никогда ничего не организовывал, вампирами вообще было не принято делать что-то своими руками, если это не касается искусства. Для черной работы использовались люди, и чем богаче вампир, тем больше у него человеческих слуг. Что ни говори, найти не болтливых людей сложно, а если обустраивать их жить у себя на постоянной основе, то нужно заботиться и об их пропитании. Слишком много забот… Они, к тому же, просят их обратить, но редко кому из них оказывается такая честь, так некоторые из них и работают на своих господ до самой старости, пока не умрут… Поэт понимает, что должен чувствовать себя оскорбленным из-за того, что его опустили до уровня простого слуги, но впервые обычный, временами черный, труд доставлял ему такое удовольствие. Может быть, от того, что все вокруг было пропитано атмосферой праздника — оборотни бегали туда-сюда, кто-то прихорашивался, кто-то украшал здание и встречал курьеров. А может, дело в том, что такая бурная деятельность была для него чем-то радостным и новым после долгих месяцев скитаний и заточений, и он жадно хватался за все, что давала ему свобода, которой он в любой момент мог лишиться. — Я же показывал, как чинить, — удивляется Кризалис. Полку-то Поэт точно может повесить, и кран на место привинтить. Другое дело, что он не электрик — лампочку вкрутит, но на этом все, с той же микроволновкой к нему бесполезно обращаться, и к Кризалису тоже. Чего он тогда пришел? И ведь не выглядит, как простой рабочий — от безразмерных джинсов льва он наотрез отказался, надев черные брюки из своего нового гардероба. Еще и зеленую рубашку напялил — в таких можно увидеть здешних официантов, проституток и постоянных клиентов, любящих ирландских дух и выигравших мерч в местных конкурсах. Дай Поэту волю, и он разоделся бы куда праздничнее: его еле отговорили от напяливания на себя огромного безразмерного изумрудного пиджака с блестками, глядя на который не можешь понять, как Огонек в свое время позволил Поэту такое купить. — Гвозди я забивать умею, и все же подумал, что мне не помешала бы твоя помощь, — невозмутимо отвечает Поэт и достает инструменты, чтобы починить, наконец, ручку. Вдвоем они справляются быстро. Кризалису приятно, что в первую очередь Поэт подумал о нем, когда ему понадобилась помощь. То, что только Кризалиса он и знает, уже не аргумент — с Никой Поэт тоже ладит, а значит, и с Джошем. — Прости, я сейчас должен буду уйти. Я, вроде как, гвоздь программы, — Кризалис смеется получившемуся каламбуру, убирая лишний гвоздь обратно в ящик. — Все будут пялиться на меня, как на клоуна. Черт, да я и выгляжу клоуном в этом костюме! — Сними его. Кризалис вглядывается в лицо вампира и чувствует, как тот смеется, хотя тот в этот момент даже не улыбается и смотрит преувеличенно серьезным взглядом. Как работала эта связь, лев до конца не понимал. Джош вот чувствовал даже на расстоянии, если его паре плохо, и спешил ее проведать, но не мог объяснить, как все это происходит. Странное чувство, но… Кризалису нравилось. Особенно после того, что Поэт позволил с ним вытворить. — Провоцируешь? — Немножко. Раньше Поэт только обрадовался бы, увидев Кризалиса в чем-то, что не похоже на растянутые майки, толстовки и треники, но так уж получилось, что в костюме Кризалис выглядит слишком нелепо, и ему гораздо больше идет полное отсутствие одежды. Под многообещающим взглядом оборотня кожа зудит сильнее, и Поэт как бы невзначай почесывает шею. — Вижу, у вас все наладилось, — расцветает Ника. — Я за вас рада! Но Кризалис прав, нам надо идти. Бегом-бегом-бегом, — и выталкивает их из помещения, в котором они наводили марафет. Поэт испытывает укол раздражения, который тут же подавляет — оборотни перетягивают на себя все внимание, и Поэт никогда не будет одним из них, но они, по крайней мере, смирились. Посчитав, что починки ручки на сегодня достаточно, Поэт оставляет ящик с инструментами на полу, мстительно представляя, как звери будут ударяться об него мизинчиками, пока кто-нибудь не догадается его убрать. Кризалиса быстро окружает толпа оборотней, и попытка пробиться к нему сразу равняется самоубийству. Поэт решает для начала заняться собой, а то с общими приготовлениями совсем об этом забыл. Быть единственным вампиром на закрытой вечеринке оборотней — незабываемое ощущение. Поэт чувствует себя самозванцем, волком в овечьей шкуре, хотя в контексте вервольфов это звучит иронично. Ему пришлось поколдовать с косметикой, заглянув за помощью к прихорашивающимся проституткам, чтобы после тонны макияжа его не смогли узнать. Слухи по городу, конечно, уже пошли, но оборотням до вампирских разборок обычно не было никакого дела. Поэт решил перестраховаться, чтобы чувствовать себя спокойнее среди волков. Умный Вампир любил помпезность. Все встречи проходили в главном особняке, в огромном зале с возвышениями. Зал походил на театральный из-за того, что в нем была сцена и ложа, в которой любил располагаться Умный Вампир вместе со своими сыновьями — Лета же предпочитала не появляться на публике или занимала не самые престижные места, прячась в тенях возле стен. У оборотней все более… камерно. Тесное помещение, громкая музыка, не имеющая ничего общего с культурой. Все одновременно что-то говорят, из-за чего разобрать сказанное при всем желании невозможно. Однако Поэт замечает, что взгляды присутствующих время от времени, как по команде, устремляются на МакАлистера, который то о чем-то переговаривается с вожаком волков, то отмахивался от своих людей, которые явно хотят поговорить с ним о работе. Поэт находит взглядом Кризалиса — тот, на удивление, чувствует себя в своей тарелке. По традиции оборотней он теперь должен выпить с каждым зверем, кто ему это предложит, а если учесть, что особей в зале наблюдалось много, долго лев так не протянет… Но Поэт мысленно пытается наслать на льва заклятье трезвости, потому что ему не хотелось бы тащить полумертвое от алкоголя тело на себе. Пьяные оборотни слишком непредсказуемы и опасны, даже когда кажется, что они в отключке. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, Поэт меняет играющую в этот момент песню на свою — это были всего лишь наложенные на мелодию и пропетые одним хорошим человеком стихи Ходасевича. Зря что ли Поэт помогал при составлении плей-листа, никто и не заметит подвоха — ребята, как оказалось, не имеют ничего против баллад, под которые так приятно поднять высоко в воздух кружку пива и что-то с глубокомысленным видом промычать. — Нужно уметь упрощать себе жизнь, — говорил ему наставник. — Мне проще контролировать тех, кто смотрит на огонь или думает о нем. Тебе больше подходят стихи. Если хочешь загипнотизировать кого-то на расстоянии… Запахи оборотней Поэта нервируют. Все вокруг него были ничем иным, как едой, так что ему все равно нужно было немного проветриться. И заодно проверить, работает ли метод Огонька. Львы не особо любили, когда Поэт разгуливал по пабу, но делать этого в праздничный день не запрещали, так что во время работы помощником при обустройстве паба он нашел уединенный балкончик, который сейчас и облюбовал. Приходится закурить — опять вонючую дешевку, да что ж такое-то, — чтобы отбить излишние запахи и сосредоточиться. Поэт закрывает глаза, формируя Зов. Ему нужен тот, кто отреагирует на слова песни. Тот, у кого сейчас разум открыт нараспашку. Перед внутренним взором подсвечиваются зеленые нити — это сила его поэзии. Она огибает многочисленные фигуры, попадает в одни уши и вылетает из других. Постепенно эти фигуры становятся ярче — так… Поэт напрягается, одной рукой схватившись за голову, а другой придерживая сигарету, затягиваясь. Не отвлекаемся, голова поболит и пройдет… А это сложно! Сложнее, чем Огонек это описывал. — Представь себя одной из этих нитей, — шепчет голос наставника. — Свободно входи в чужой разум и выходи из него, не задерживаясь. — Смотрю в штукатурное небо на солнце в шестнадцать свечей…  — бормочет Поэт и ныряет. Волчица. Неопытная. Боится предстоящего полнолуния, потому что ее обратили совсем недавно. Кто-то рядом — говорит, что она справится, он обратится и поддержит, когда с ней это произойдет… Поэт выскакивает, оставшись незамеченным. Оказывается в голове волка, что стоит рядом. Волк почему-то усиленно думает о мотоцикле, о том, как заменяет ему детали в своем гараже. Стоит копнуть глубже — перед внутренним взором расстилается бесконечная дорога. Вожака в мыслях нет. Его для этого волка словно не существует. Поэт отмахивается от чужих воспоминаний и смотрит на помещение чужими глазами. Обстановка вокруг все так же освещена колдовским зеленым. — Гипноз — тоже магия, — вновь возникает в голове голос Огонька. — Развивая свои ментальные способности, ты развиваешься и как ведьма. Нужно войти в кого-то конкретного… Нет, не удержаться — Поэта выбрасывает обратно, на балкон. Посторонних нет и пока не предвидится. К счастью, — потому что вампиру не хотелось бы придумывать оправдания своим светящимся глазам. Странное дело, музыка даже не доносится до его островка спокойствия, но он все равно ее слышит и подчиняется ее приглашению: — И я начинаю качаться, колени обнявши свои, и вдруг начинаю стихами с собой говорить в забытьи… Поэт смеется, теряя контроль — а Огонек предупреждал, что терять контроль нельзя. Бывало ли такое, чтобы гипнотизер загипнотизировал самого себя? Глупости, даже через зеркало это невозможно. Но смех только подталкивает вперед — Поэт проваливается в чье-то сознание, чувствуя себя одновременно в нем и в самом себе. Похоже на то, что он видел, когда заглядывал в сознание Кризалиса. Перед глазами все плывет — изображение балкона накладывается на внутреннюю часть паба. — Перераспределяй изображения между глазами, — велит ментор, — одно на левый глаз, другое на правый. Тогда они сидели на кухне в доме Кризалиса и пытались проникнуть в разум льва. В знакомом месте всегда проще, поэтому Поэт направляет себя к оборотню. Проще простого — тот пьет с кем-то незнакомым, соблюдая традиции. Вампир двигает его рукой, и алкоголь проливается. Кризалис злится, и Поэта снова выбивает. Неустойчиво. — Сосредоточься на своей цели, — Огонек, а точнее, внутренний голос самого Поэта, тоже начинает злиться. — Зов. Потяни за ниточку. Поэт не тянет, Поэт дергает. Он вдруг начинает осознавать, почему ему так хорошо — дело в Силе. Та часть, что некогда принадлежала ведьме, почти им не использовалась, даже на уроке с Василием Павловичем не было такого размаха. Это и опьяняло, и сводило с ума. Поэт не замечает, как запрыгивает на парапет, оглашая пустоту громким чтением: — Я сам над собой вырастаю, над мертвым встаю бытием, стопами в подземное пламя, в текучие звезды челом!.. Отчаянное желание, чтобы кто-то еще его услышал. Чтобы силы не была потрачена зря. Поэт тянет за одну и ту же нить, как ошалелый, чувствуя, как кто-то на том конце идет к нему, не в силах сопротивляться. На что это похоже? На навязчивую идею? На внезапное любопытство, которое безумно хочется утолить? Поэт видит его — мальчика с черно-рыжими волосами, уставшего и скучающего от всех этих пьющих полоумных взрослых. Поэт пускается в пляс — он не знает, почему, но что-то ему подсказывает — возможно, сердце, возможно, дар, — что ведьмы всегда любили сопровождать свои ритуалы то странными движениями, то плясками. Иначе чем бы они отличались от вампиров, используя гипноз? Он спрыгивает с парапета, делая плавные движения танго — партнер ему не нужен, с ним была свобода. Бычок улетает с балкона, погаснув в воздухе — сигареты Поэту уже без надобности. — И вижу большими глазами — глазами, быть может, змеи, — как пению дикому внемлют несчастные вещи мои… — Что ты тут делаешь??? — громкие слова мальчишки, сказанные на английском, заставляют Поэта замереть. Он не слышал, как балконная дверь открылась, и потому его застали врасплох. Ужасное допущение для того, кто собрался сражаться со своими братьями! Несмотря на оплошность, в Поэте поднимается торжество. У него получилось! Мальчик пришел. Узнал, несмотря на макияж. Поэт попытался сделать тон кожи темнее, изменил контур лица и носа, подвел глаза зеленой подводкой. Точнее, не он, а юные дамы, которым было не впервой красить вампиров. Не всех привлекают хладные трупы. Но, конечно, по запаху, оставленному на нем Кризалисом, кто он, догадаться не сложно. — Знаешь меня? — интересуется Поэт на том же языке и расслабленно опирается об ограждение, остервенело чеша запястье. Мальчик для него поистине любопытен — вампир слышал о нем, но никогда не видел. Тому иногда позволяли гулять по пабу, чтобы не питал пустых иллюзий, чем на самом деле занималась его семейка, но в основном его держали в доме, адрес которого Поэт не знал, потому что его не знал Кризалис. — Тебя все знают, ты детей убиваешь. Будь Поэт на его месте, не был бы так категоричен. Кто знает, вдруг перед мальчиком действительно убийца детей? Разве не разумнее попытаться его задобрить, показав, что находишься на его стороне, не разделяя мнения большинства? — И кто же так говорит? — Все. — Твой дядя? — уточняет Поэт. — Ты не думаешь, что он убил бы меня сразу, как только я переступил бы порог, будь это так? Вампир припоминает его имя — Кристофер. Все возвращается к началу — Поэт снова отрабатывает свои навыки на детях. И ладно бы на обычных, это было бы еще простительно. Но если Мердок узнает, что Поэт проделывает с его племянником… С другой стороны — требование Огонька: «Ты обязательно должен оказаться в особняке Умного Вампира». Чем не повод? Но… не сейчас. Поэт не хочет сейчас и предпочитает отсрочить это хотя бы на день. Неделю не просит — не успеет. Кристофер скрещивает руки на груди и насупливается. Не любит, когда приплетают дядю — мальчик уже достаточно большой, чтобы чувствовать себя отдельной личностью, с которой стоит считаться. — От тебя пахнет, — с неохотой признает Кристофер. — Он бы тебя не стал трогать. Поэт наклоняется вперед, удерживаясь за ограждение руками. Только руки его и держат, ноги же стремятся разъехаться. Мальчик непроизвольно отступает — не верит в свою силу? Затем хмурится еще больше, как бы злясь на себя за глупый страх, и возвращается на то же место. Прикидывает в голове способы защиты, а на крайний случай — пути отхода. Но понимает, что вряд ли Поэт ему что-то сделает, иначе его пара может пострадать. — Как думаешь, много ли твой дядя людей убивает? — интересуется Поэт с насмешкой. Его посещает злое веселье: тех детей ему все никак не могут простить. Он виноват, что не уберег их, в той же степени, что виноват Огонек, оставивший свою жену одну и не сумевший вытащить ее из огня. Иногда кто-то, кто желает тебе навредить, осуществляет свои планы у тебя за спиной, а ты замечаешь это только тогда, когда становится слишком поздно. Мальчику это невдомек. Всем этим зверям, трясущимся сейчас под музыку и вливающим в себя алкоголь, невдомек. Но им-то что, те дети были обычными людьми. Звери просто повторяют сказанное вампирами, как попугайчики, даже и не догадываясь, что можно думать своей головой. Кристоферу это еще простительно. Кристофер — просто подросток. Он пока только и может, что повторять за авторитетами. Нет смысла злиться на него. Поэт подавляет ярость — мальчик и не замечает перемены настроения. — Че ты к дяде моему пристал? В глаз получить хочешь? — Кристофер бесстрашен. Или глуп. Но, скорее, первое. Зверей ведь так и растят: вампиров не нужно бояться, их нужно уничтожать. Или их так растили раньше? Поэт отталкивается от парапета и выпрямляется. Теперь Кристофер стоит близко, глядя на вампира снизу-вверх без малейшего признака страха. Вампира это восхищает. — Хорошо, а Кирк? В чем разница, когда убивают они и убиваю я? — Ага! — мальчик выглядит довольным, как будто только что его разоблачил. — Ты все-таки признал свою вину! Может, ты и меня убить хочешь? Вампир выразительно скребет подбородок. Пожалуй, Поэт находит мальчика забавным. Общение с ним напоминает вампиру о тех днях, когда он играл со своими юными друзьями. Они обожали уличать друг друга во лжи и в промахах, обожали толкать друг друга как будто бы нечаянно и мстили за проигрыши в игре. Человеческие создания довольно агрессивные, но почему-то самыми свирепыми и неуправляемыми оборотни называли вампиров. А вампиры — оборотней. — Зачем мне тебя убивать? — задает он резонный вопрос. То же самое он спрашивал у вампиров, которые отправляли его в изгнание. «Зачем мне их убивать?». Что там ему тогда сказали? «Чтобы показать свою силу. Ты наплевал на законы нашего рода, Поэт, это непростительно. Быть сильным — не значит идти против всех». «А по-моему, — сказал он тогда, высоко задрав голову, лишь бы не показать никому своих истинных эмоций, — то и значит». Но когда это в вампирском обществе, построенном на жесткой иерархии, давали кому-то возможность идти против всех? Даже в таком простом и невинном желании побыть самостоятельным. — Не знаю, ты странный, — признает ребенок. По нему видно, что он сам сомневается в том, что у Поэта может быть желание его убить, но дикие звери, например, тоже не думают о том, как им кого-нибудь прикончить. Они просто голодны. — Стоишь тут, танцуешь в одиночестве. Может, задумал что. Выглядишь, как псих, еще и постоянно чешешься. «Это нервное», — думает Поэт, но решает не оправдываться. Психом он выглядел, когда впервые вырвался из-под опеки Умного Вампира. Летал по ночным крышам, не переставая, и так заигрался в бег наперегонки с луной, что потерял счет времени и застрял на окраине города, не успевая вернуться назад. Тогда ему пришлось переждать день на чьем-то чердаке. — А глаза? — Что глаза? — Кажутся тебе странными? — настаивает Поэт. Про его способности Мердок знает, но рассказал ли младшему? Мальчик не выглядит удивленным — это потому, что глаза больше не светятся, или потому, что Кристофер уже знает об этой его особенности? — Смотришь на меня, как осел. — Мне нравится твоя откровенность, — вампир заговорщицки улыбается. — Давай заключим пари? Посоревнуемся на ближайшей охоте. Кто проиграет, тот исполнит одно желание победителя. — Ага, конечно, — фыркает мальчик. Столь выразительное настороженное выражение лица он явно перенял у Кирка. Тот на Поэта так же смотрел каждый раз, когда вампиру стоило заговорить. — Вы, вампиры, все жулики. Возьмешь и украдешь мою душу! К тому же, охота только для оборотней, а ты кровосос. Кристофер когда-то был наивным и доверчивым ребенком — сказывался миролюбивый характер отца и его мягкое воспитание. После смерти сначала его, а потом и матери Кристоферу было больно, но он старался держаться, потому что все вокруг — кроме, разве что, Марины, — убеждали его, что он должен быть мужчиной. Заключение и обращение, случившиеся с ним во время ужасных событий, которые впоследствии назвали Охотой на ведьм, сильно на него повлияли, сделав более вспыльчивым и осторожным. Но сейчас, глядя на этого мужчину с подведенными зелеными глазами и широкой острозубой улыбкой, мальчик не может отделаться от желания ему поверить. Сопротивление дается нелегко — в голове все еще играет приставучий припев той песни и хочется пуститься под него в пляс, хотя только что сам же называл это странным. Вампир протягивает ему руку — все не отстает с идеей какого-то дурацкого пари. — Прайду придется официально признать меня парой льва и взять под свою защиту, если я поучаствую в охоте вместе со всеми. Таковы правила. — То, что эти правила никогда не распространялись на вампиров (и что о существовании этих самых правил никто не хотел при нем упоминать), Поэт не уточняет. — В качестве соперника мне нужно найти равного, а охотник из меня никакой. Тебе же на этой охоте нужно будет доказать, что ты уже взрослый. Я знаю, что это такое, мне тоже пришлось это доказывать. Думаю, для тебя это неплохой шанс — если ты победишь вампира, то все почести будут твои, а если проиграешь, никто тебя не осудит, ведь вампиров принято обвинять в собственных неудачах. Что скажешь? Предложение звучит логично и как-то чересчур выгодно… Обычно Кристофера ставят с «малышней» — либо с новыми обращенными, которые не умеют управлять своим телом — так было, например, с Кризалисом, — либо с оборотнями примерно его возраста. Среди львов таких было мало, среди волков больше. Но это скучно! Выиграть у вампира будет гораздо престижнее. А тот выглядит дохляком, так что это не должно быть слишком сложно. — Идет! — кивает Кристофер и пожимает Поэту руку. Которую тот тут же начинает чесать. Дядя от этого пари, конечно, оказывается не в восторге. Но соглашается. Они ему верят. Верят именно тогда, когда он впервые им соврал....