***
— Он тебя наёбывал! — жестко припечатывал Кирк, нисколько не щадя его чувства. — А ты и радовался, совсем как сопливый щенок. Так не терпелось ему присунуть? И что, стоила его задница того? К моменту этого разговора Кризалиса уже перевязали, переодели в чистое, накормили и даже дали вздремнуть, чтобы он хоть немного отдохнул перед следующим заходом «не-допроса». И только поэтому Кризалису удалось сдержаться, чтобы не пиздануть зарвавшегося змееныша со всей силы. — Хуз кау вуд сэй му, — буркнул Кризалис с мстительным удовлетворением, прекрасно осознавая, что его вряд ли поймут. Еще на Финне он мастерски отточил навыки выведения инострашек из себя, а Ники как раз не было рядом, чтобы подобрать двум ирландцам и одной латиноамериканке нормальный перевод. Сам Финн, между прочим, тоже нередко использовал этот раздражающий прием. Однажды он сказал при Кризалисе что-то про горшок, который называет чайник черным — Кризалис тогда почувствовал по тону, что надо обидеться, но сам тогда не понял, на что. А вот Кирк почему-то понял. И даже решил быкануть, замахнувшись на отверженного льва электрической дубинкой. Кризалис думал, его уже ничем не вывести из равновесия, но сам удивился своей реакции, когда начал предупреждающе рычать. Рык его в этот момент походил на крик — настолько оглушающий, что поджилки из-за него сами собой затряслись у всех присутствующих. Больше всех выдал свой страх Кирк — как самый слабый среди присутствующих, он трусливо отступил, и Мердок непроизвольно закрыл его собой, как будто всерьез думал, что Кризалис нападет. Но Кризалис не нападал, хотя звериный инстинкт требовал немедленно встать на защиту своей пары и уничтожить всех, кто попытается помешать их воссоединению. Кризалису на миг почудилось, что действия, которые диктовали ему инстинкты, впервые были правильнее любого принятого им ранее «разумного» решения. Звериная его половина точно знала, что делала. Стоило ли ее слушать? Насколько зверя было легко обмануть? Мердок убеждал его, что Поэт напал на Кристофера, чтобы заслужить прощение вампирского клана. Что эти отсосы только делали вид, будто накажут его, а на самом деле попытают для вида и спрячут в безопасном месте, чтобы потом, после того, как они вырежут всех львов, восстановить Поэта в титуле и объявить его героем. Кризалис нутром чувствовал, что во всем этом крылся какой-то подвох. Такого просто не могло быть. Это бред… Но чем дольше Мердок убеждал его, тем сильнее Кризалис сомневался в собственной правоте, и тем слабее становился рык зверя внутри него, пока не исчез совсем. Время в заточении текло медленно. Тело ужасно ломило, подобрать удобного положения не получалось. Володя, намучившись, застыл у стены, прижав колени к груди и копируя любимую позу Вани. Он почти не сомневался, что где-то там, далеко, в холодной мрачной темнице вампир в этот момент сидел в точности так же. Но Володя больше его не чувствовал. — Я столько раз тебе повторял… — Мердок вернулся к нему со стулом и уселся, прижавшись грудью к спинке. Теперь его зеленые глаза оказались почти на одном уровне с черными, бездонными глазами Кризалиса. Зверь больше не был для него опасен, и потому вожак позволил себе снисходительно постучать младшему льву по виску, напоминая о главном: — …ты должен быть хозяином своей головы. Не позволяй инстинктам взять верх. «Хозяином своей головы…». Именно разум говорил Володе, что Ваня предал его, но инстинкты животного заставляли в этом сомневаться. Зато и разум, и инстинкты кричали Володе одно… — А что, если я люблю его? — спросил Кризалис просто. Сил на отрицание больше не было. Как бы он ни пытался отречься от Поэта, как бы ему ни расписывали преступления кровососа в красках, какие бы ужасы ни подкидывало ему собственное лихорадящее воображение, он снова и снова возвращался к мысли, что по-прежнему хочет защищать эту лживую тварь. Это было что-то, что гораздо сильнее него, так как это еще назвать, если не любовью? Разве что — внутренним чутьем, потому что слишком многое в этой истории не сходилось. Мердок посмотрел на него одновременно с уважением и с насмешкой и выдержал многозначительную паузу, пока зажигал очередную сигарету, хотя в помещении и без того было душно. — Ты слышал об охоте на ведьм? Помнишь, кто ее начал? Кризалис кивнул на оба вопроса, хотя и не понимал, как связаны события, произошедшие много лет назад, и его чувства к Поэту. Когда-то давно Мердок работал на оружейную компанию Holt International, которая ловила и уничтожала всех существ, отличных от людей. Мердок и сам попал под раздачу, и теперь, стоило только при прайде произнести одно только слово «hunt», многие начинали нервно дергаться и отводить глаза. — Август ван дер Хольт, — ответил Мердок сам, так и не дождавшись от Кризалиса более бурной реакции. Для того, кто стал созданием луны совсем недавно, это имя было не больше, чем набор звуков. — Миллиардер, плейбой, и так далее по списку… В глазах людей — защитник человечества, на которого нужно чуть ли не молиться. Этот «защитник» отстреливал моих львов, пытал меня и моих близких. Поверь, он был гораздо, гораздо хуже того чокнутого Дока, на которого нарвался ты. И, несмотря на все это, я, как ты выразился, «любил» его и ничего не мог с этим сделать. — Наткнувшись на обалдевший взгляд Кризалиса, Мердок с нажимом подчеркнул: — Почти ничего. Вожак затянулся, давая Кризалису время переварить информацию. Любить такого монстра… Вопреки доводам рассудка, вопреки правилам морали и даже вопреки банальному инстинкту самосохранения. Любить просто потому, что твоей звериной половине пришелся по нутру «неправильный» партнер, и ей уже не нужен никто другой. Кризалис не хотел сравнивать, но именно это он и начал делать. Если предположить, что все это правда, что Поэт действительно убил множество людей забавы ради и был готов убить еще одного, лишь бы вернуть к себе расположение вампирской верхушки… Если Поэт действительно был тем еще манипулятором, наплевавшим на чужие чувства… испытывать к нему что-то было смертельно опасной глупостью. Это было все равно, что тянуться к маньяку-психопату, умом понимая, что он никогда не сможет полюбить в ответ. И Мердока действительно притянуло именно к такому? — Как ты… это выдержал? — слова давались Кризалису с трудом. Он чувствовал, что не имел права влезать во что-то настолько личное, и уж точно не должен был настолько открыто проявлять сочувствие. Сам ведь не любил, когда его жалели. То, что происходило с его вожаком в заключении, затронуло всю его семью, навсегда оставляя на теле и душе глубокие шрамы. Мердок угрюмо молчал. Кирк тоже притих — во взгляде змеи не читалось ничего, кроме ярости, за которой он явно пытался спрятать страх. И только Джессика себя не сдерживала. Она заметалась по комнате, постоянно оглядываясь, словно боялась, что человек, о котором они сейчас говорили, внезапно появится здесь и уничтожит их всех одним махом. Человек… Хольт ведь был всего лишь человеком! Кризалис и сам не заметил, как сказал это вслух. — Хольт был тем еще козлом, chico, — возразила волчица. — Даже мне было жутковато, а я не из ссыкунов. Она, казалось, совсем потеряла разум, врезаясь во всю мебель, что была в комнате. Давно Кризалис ее в таком состоянии не видел — видимо, мужик этот был совсем конченный. Похуже Волка, а кто в представлении Джессики мог быть хуже Волка? Кризалису стало не по себе. От Поэта он уже знал о пытках и экспериментах, через которые пришлось пройти членам прайда прежде, чем оказаться здесь. Но он никогда не задумывался, что стояло за сухими фактами и запоздалыми пророчествами. Почему Кирк умел вести протоколы опытов? Как львы научились держать своих сородичей в узде, используя цепи из серебра и сдерживающие препараты? Почему звериная форма Мердока отличалась от формы остальных львов? За что на самом деле сражалась Ника, едва не потеряв в бою ноги? От чего львы бежали? И, наконец… Какого это — быть связанным с тем, кто превратил твою жизнь в ад? — Как только я стала волком, то сбежала от него в Сибирь, — призналась Джессика. — Надеялась, что в лесах он меня не достанет… — Кирку надоели ее метания, и он схватил ее за руку, насильно удерживая на месте. Удивительно, но Джесс ему за это не врезала. Только поникла и затряслась, явно уйдя мыслями далеко. — Тогда я еще не знала, что он мертв. Они его заживо закопали. Засыпали землей, — она издала нервный смешок. — Так его, amigo. Больной ублюдок. Подыхал он долго. — Ты знаешь, что это значит? — спросил Мердок, не оглядываясь на волчицу. Кирк сжал ее руку сильнее, и она зарычала. Лицо же вожака застыло безжизненной маской. Кризалис вновь заставил себя посмотреть в его глаза — и все понял. Когда лев впервые ощутил зарождение связи с беглым преступником, он даже думать не стал о намеренном разрыве. Поэт казался ему кандидатурой не хуже прочих. Хватило одного взгляда на Финна, чтобы понять, чем чревата потеря партнера — сходить с ума от боли ему не хотелось. Все пары, которые Кризалис видел — Ника и Джош, Мердок и Кирк — казались ему крепкими и долговечными. Раз инстинкты зверя избрали его судьбу, он решил ей не противиться. Но манерный братец Поэта настаивал, чтобы связь между львом и вампиром была разрушена, и всячески демонстрировал, что уж кто-кто, а Мердок был прекрасно осведомлен о том, как это сделать. Все было до банального просто. И одновременно с тем — безумно мучительно. — Холодок пошел по коже, а? — понимающе поинтересовался Мердок, когда до Кризалиса дошло, что тот пережил и что предлагал пережить ему. Усмешка искривила маску лица и уже не исчезала, как будто то, о чем вожак говорил, случилось с кем-то другим. — Ты уже испытывал это, Крис. В тот день, когда решил уйти из прайда, — вожак протянул руку и коснулся шрамов Кризалиса кончиками пальцев. Те заныли с такой силой, как будто раны были нанесены только что, и Кризалис отдернулся. — Связь между нами была недостаточно крепкой, поэтому для тебя это не было так болезненно, как могло бы. Но я… прошел через все круги ада, когда решил порвать с этим ублюдком. Самый простой способ решить проблему связи — это убить одного из партнеров. Но я не хотел, чтобы он умирал быстро. Я лично закопал его под землю вместе с трупами всех существ, над которыми он проводил опыты, оставив ему совсем немного воды и воздуха… Он умирал неделями… И я все это чувствовал. От такой картины Кризалису только сильнее поплохело. Он все никак не мог привыкнуть к этой стороне Мердока — темной, безжалостной. Мердок МакАлистер был не только вожаком львов, но и главой серьезной бандитской группировки, которая на многих нагоняла страх. Он никогда и не перед чем не отступал. Тот, кто становился его врагом, долго не жил — это был лишь вопрос времени. У самого Кризалиса ни фантазии, ни мужества не хватило бы для такой медленной и жестокой мести. Но с человеком, который обрек на вечные страдания дорогих тебе людей, нельзя поступить иначе. Даже если это принесет невероятную боль тебе самому. Много лет назад Мердок МакАлистер умирал, задыхаясь под толщей земли. И смог сохранить свой рассудок. Или все-таки не смог? Кризалис пытался отыскать ответ в его глазах, но Мердок смотрел только в пустоту перед собой, сжимая и разжимая кулак. Кирк успокаивающе положил свою руку сверху — почему-то перебинтованную, — в порыве молчаливой поддержки. Именно ему пришлось иметь дело с агонизирующим Мердоком и наблюдать одно из самых страшных зрелищ. Мердок корчился от боли, орал, не переставая, а когда голос сел — надсадно хрипел. Лекарства не помогали, как и холодные компрессы, но когда Кирк предлагал вырыть Хольта и добить его, Мердок отказывался. Боль била по обоим — и по мучителю, и по тому, кто от него пострадал. Они могли погибнуть оба, и каждый это понимал. Но Мердок не передумал. — Через некоторое время… — львиный вожак, наконец, снова заговорил, — вдруг наступила… тишина. Боль как отрезало, и я впервые смог нормально вздохнуть. Облегчение, которое я испытал, трудно было с чем-либо сравнить. Я словно заживо горел в огне, а затем оказался погребен под горой снега… Когда я очнулся, Кирк был рядом, — вожак ожил и поднял на своего партера взгляд, полный благодарности и такой сильной любви, что Кризалису стало неловко, и он отвернулся. …Кирк никогда не забудет этот день. Он спал рядом с его койкой, устроившись на стуле. Разбуженный этим счастливым вздохом, он тут же подскочил и почувствовал, как его утягивают в объятья — Мердок сгреб его в охапку и прижал к себе, ничего не говоря из-за севшего голоса и переполнявшего его блаженства. Они пролежали так долго, не испытывая ничего, кроме щемящей радости от того, что этот кошмар, наконец, закончился. Теперь они могли просто… жить. Кирк не раз задавался вопросом, что было бы, ухаживай в те дни за Мердоком кто угодно другой. Притянуло бы МакАлистера к этому человеку, или, вопреки всему, он все равно «запечатлился» бы в Кирка, как в верного союзника, которого знал уже давно и которому всегда доверял даже больше, чем самому себе? Мердок просил его не сомневаться и не думать об этом. Хольт был ошибкой, а Кирк — осознанным выбором. Пусть к этому выбору и пришлось прийти после целой череды утрат и нечеловеческих страданий… Кризалис с трудом заставил себя подняться, приваливаясь к стене. Он больше красовался, чем действительно испытывал боль, просто ему захотелось посмотреть на Мердока сверху. Если вожак действительно желал ему исключительно добра, то такое напускное доминирование его бы не смутило. В голове было пусто. Кризалис слегка пошатнулся, и Джессика тут же подставила ему плечо. Он не знал, нужно ли было благодарить ее за поддержку или стоило просто оттолкнуть? Ведь она вполне могла поддержать его только из желания втереться к нему в доверие. Кризалис окончательно запутался, кого ему нужно считать врагом и кому из союзников все еще можно верить. Голос его слегка дрожал, когда он спросил: — Есть другой способ? Даже если Поэт — предатель, даже если он действительно был так ужасен, как все о нем говорили, Кризалис понял, что не желал ему смерти. Где Хольт, издевающийся над Мердоком, и где Поэт, который не сделал Кризалису ничего плохого — наоборот, был нежным и рассказывал ему сказки? «Сказки… ха, как легко тебя облапошить, Володя! — внезапно в его голове зазвучал голос женщины, которую он надеялся никогда больше не услышать. — Какой ты наивный и жалкий. Потерял голову от какого-то обманщика, которому ты и не нравился никогда — он же заставлял себя, ты видел по глазам! Почему, ты думаешь, он бывал так холоден? Почему смеялся так неискренне? Почему злился, когда ты его касался? Он спал с тобой только для того, чтобы твой босс не разорвал его на кусочки. Придумал все эти стишки, заставляя тебя развесить уши и поверить в какие-то там пророчества. А если он уже попытался убить кого-то еще, только этого пока не заметили? А если он все это время пил не только твою кровь? Тебе еще повезло, что мальчик выжил! Но это, поверь, ненадолго: до кровавого полнолуния осталось всего тридцать шесть часов, и когда они истекут, вы все, скорее всего, умрете… Если ты, конечно, не будешь драться за свой прайд, как настоящий лев, и не убьешь всех вампиров, которых до этого жалел! Поздравляю, Володя, ты сильно оплошал. Время пошло». «Ты ничего не знаешь!», — спорил с ней Кризалис, но она уже ушла. В комнате не осталось никого, кроме него и Мердока. Вожак, не обращая на него внимания, задумчиво перекатывал между пальцами окурок, пачкая все вокруг себя осыпающимся пеплом и мучая себя болезненными воспоминаниями. В этот момент, без поддержки острой на язык Родригез и не менее языкастого Кирка, он выглядел враз постаревшим. — Способ есть, — сказал он. Боль исчезла из его взгляда, вновь оставляя вместо себя лишь пустоту. — Я могу провести ритуал и разорвать ее прямо сейчас, точно так же, как разорвал твою связь с прайдом. Я чувствую каждого из вас… — он медленно закрыл глаза и сжал переносицу, со стороны выглядя так, будто подключался в этот момент к космической сети. — Финна, Кристофера, Джоша, Нику… Тебя. Ты знаешь, что в настоящем прайде не может быть много львов? — Да, знаю, — Кризалис равнодушно пожал плечами. Большая часть львов была на самом деле львицами, и очень многие из old guard оставались простыми людьми с большими пушками. Против природы пойти было трудно, поэтому Мердок сильно рисковал, когда обращал мужчину. — Все были против меня. Поэтому я хотел уйти. Но ты мне не дал… — Я вижу в тебе потенциал, — настаивал Мердок. — Кристофер еще слишком мал, Джош — недостаточно свиреп, а Финну осталось недолго. Наступили трудные времена, и мне как никогда нужен сильный союзник. Если бы кровососа, — вожак намеренно не произносит имени, — ждала казнь, все закончилось бы быстро. Но мои информаторы сообщили, что его будут пытать на глазах у всех — и ты все это будешь чувствовать, чем подставишь под удар весь прайд. Поверь, эти твари пойдут на все, чтобы нас ослабить, и в моих силах им помешать. Итак, я спрашиваю еще раз, — теперь его голос звучал жестче. — Ты готов прервать связь? — Я… — Кризалис невольно коснулся шрамов. Когда он прошел ритуал изгнания, его лицо еще долго горело огнем, пусть раны на шкуре оборотня и затягивались быстро. Он расчесывал их раз за разом. Ничего не мог с собой поделать. Это прекратилось лишь тогда, когда Мердок призвал его обратно. Но Кризалис не хотел возвращаться. Он был готов жить с этой болью столько, сколько потребуется, если это означало, что он может и дальше выбирать свой путь сам. — Нет, — ответил он уверенно и убрал руку. Мердок недобро усмехнулся. Еще бы, ведь ответ Кризалиса означал, что он оставит прайд без защиты. Ни одному вожаку такое бы не понравилось. — Чего ты боишься? — не оставил Мердок попыток его переубедить. — Если у вас действительно любовь, то ваши чувства вернутся. Неужели ты никогда не хотел проверить их на искренность? Неужели никогда не сомневался в том, что кровосос не внушил тебе вашу связь? Этими вопросами Кризалис и сам то и дело задавался, терзая душевные раны. Но своей слабости и сомнений вожаку показать не мог. И потому ответил: — Все равно — нет. Даже если он меня обманул, я тоже виноват, что повелся, как младенец, и все это допустил. Значит, мы будем страдать вместе. Я это заслужил… — Кризалис приложил руку к груди на уровне сердца и добавил тише: — Раненый зверь опасен вдвойне. Я тебя не подведу, начальник. Клык даю — ты можешь на меня положиться. — Какой же ты упрямый, — покачал головой Мердок, бросая на Кризалиса последний, нечитаемый взгляд, прежде чем оставить его одного. — Кое-что мне подсказывает, что он очень хотел бы, чтобы ты согласился. Подумай еще. До Собрания еще есть время. Кризалис смотрел в удаляющуюся спину вожака, пока за ним не закрылась дверь, и крепко зажмурил глаза. Сколько бы времени ему не дали, он больше не сомневался. Его решение не изменить.***
Чем ближе становилась встреча с родней, тем сильнее Володя пытался ее оттянуть. Переживания из-за предательства, разрыва связи и надвигающегося финала быстро ушли на второй план, спасовав перед реальной угрозой: серьезного разговора с матерью он боялся куда сильнее, чем собственной смерти. В прошлый раз ему удалось проскользнуть мимо этой страшной женщины, таясь, как шкет, получивший двойку по математике, но ему ж везет, как утопленнику! Как пить дать, сейчас на нее наткнется. С кровососами все как-то попроще: превратился во льва — и уничтожай себе всех, кто на тебя нападает, ни о чем не думая. В обличье зверя легко можно было спрятаться, перестав испытывать человеческие эмоции и терзания из-за некогда принятых решений. Однако… Прятаться вечно может только трус. А Володя себя трусом никогда не считал, поэтому он выбрасывает докуренную пачку и усилием воли заставляет себя сдвинуться с места по направлению к родительскому дому. В парадной этого самого дома консьерж отсутствует, зато в каждом углу нассано кошками. Оборотень невольно ощущает конкуренцию и, не сдержавшись, оглядывается в поисках соперников. Один из них находится тут же: два зеленых фонарика пялят на незваного гостя из темноты подвала, а их обладательница предупреждающе шипит, готовая в любой момент встать на защиту своей территории. — Ухожу я, ухожу, — миролюбиво заявляет Володя и даже поднимает вверх расслабленные ладони, как будто говорит с полицейским при задержании. Но кошка никаких заверений не принимает и шипит снова, потому Володе ничего не остается, как нарычать на нее, продемонстрировав таким образом свою силу. Испугавшись его, хозяйка подвала ретируется куда-то в глубину. Решила не связываться. Кризалис тянет с толикой разочарования: — Ну-ну… Так себе из кошки соперник получился. Неинтересный. Прежде, чем нажать на заедающую кнопку звонка, Володя делает глубокий вдох, как будто ему это чем-то поможет, и по наитию проводит рукой за ухом, проверяя сигарету. Утешает себя: будет что прикурить, когда пойдет обратно. Ему это точно понадобится. Дверь открывает мама. Разумеется, эта женщина даже и не думала посмотреть в глазок — наверное, давно кого-то ждала. Володе сразу бросается в глаза ее измученный вид: бледная, тонкая до прозрачности кожа, глубокие мешки под черными глазами, прожигающими в нем дыру. Распущенные длинные волосы выглядели неопрятными и сальными. Рисунок на поношенном халате выцвел от многочисленной стирки, на рукавах просвечивали потертости, грозящие перерасти в дыры, но мама упорно не заменяла халат на новый. Через руку у нее было перекинуто полотенце — Володя оторвал ее от мытья посуды. Если бы она знала, что это он, то так бы не спешила. К двери сама подходить она никогда не любила, значит, никто в квартире, кроме нее, сейчас не мог это сделать. Выводы напрашивались сами. — Где бабушка? — спрашивает Володя, вынужденный хоть как-то начать разговор, и дергает плечом, затекшим из-за чехла. — И Саша? Как себя тетя Настя чувствует? Мама молчит. И смотрит. В голову вдруг приходит непрошенная мысль, что она не молодеет. И что волосы она давно не красила — тут и там виднеется седина. Не так себе Володя представлял их встречу… Всю дорогу накручивал себя на этот разговор, а как оказался перед матерью — все чувства куда-то исчезли. Он ощущал себя так, будто только что глубоко нырнул и завис под водой, отсчитывая секунды до того, как в легких закончится воздух. Как долго, интересно, он продержится? Володя задерживает дыхание, глядя на нее в упор. А она все еще смотрит — снизу вверх, но из-за надменности во взгляде как будто бы сверху. Видит, что он растерян, но совсем не помогает, чего-то выжидая. Но чего именно — извинений? Подарков в качестве откупа? Может, ему перед ней еще и сплясать? А что, ее бы это не удивило. Или она в этот момент искала очередного повода с ним поругаться, а он его не давал? Вот и приходилось меряться взглядами. Игра в гляделки — кто же победит… Так по-детски. Очевидно неловкая — правда, только для Кризалиса, матери явно было нормально, — пауза несколько затянулась. По Володиным подсчетам, находись он сейчас под водой, он уже раза три бы потонул. Если бы он сейчас захлебывался перед ней по-настоящему, она бы даже не подумала его спасать… И вряд ли бы долго горевала. Внимательный взгляд мамы задерживается на чехле, и Володя замечает, как ее очевидные размышления о том, нахрен он сюда пришел, резко сменяются пониманием. Презрительно усмехнувшись, она удаляется на кухню, так ничего не сказав. А Володя с отчетливой ясностью понимает: момент для извинений упущен. Вроде бы ему должно сейчас стать легче от того, что они смогли избежать очередной громкой ссоры… Но на душе у него скребут львы. Сегодняшний день, возможно — последний шанс попрощаться с родными и оставить все обиды в прошлом, а мама, вместо того, чтобы помочь, без единого слова выставляет его виноватым. Как всегда. Лев почесывает отросшую щетину, размышляя, с какой стороны подобраться к этой упрямой женщине. В «молчанку» она могла играть месяцами — это он, к сожалению, знал не понаслышке. В детстве ему такие дни давались особенно тяжело, он ведь искал причины в себе и пытался исправиться, но мама этого как будто бы не замечала. А когда повзрослевший Володя начал подозревать, что дело не в нем… было уже слишком поздно. Если все так пойдет и дальше, они могут никогда не помириться. Пока он верил, что будет жить, это не сильно его трогало, но сейчас ему хочется, чтобы она хоть немного его поддержала… И простилась с ним так, будто ей не все равно. «Много хочешь», — отвечает он себе мысленно ее голосом и фыркает. Всегда отвечал за нее, когда она включала «молчанку». Сам на себя ругался, сам с собой мирился. Когда съехал, этой ерундой заниматься, конечно, перестал, но вот, опять вернулось. Нужно срочно брать себя в руки! Он же потом реально с ней не поговорит… — Мам… — осторожно начинает он, все-таки решившись. Она никак не реагирует, делая вид, что не услышала, зато из дедовой комнаты громогласно кричат: — Кого там к ночи занесло? Владик, ты?! А если ты, чего тогда мнешься, как монашка в борделе? А ну, подь сюды! Что ж, разговор с матерью снова откладывался. Володя был даже этому рад — все равно, пока она сама не захочет, налаживать с ней контакт бесполезно… О том, что он будет делать, если она так и не захочет, лев предпочитает пока не думать. У него наметился куда более интересный собеседник. Дед обнаруживается там же, где Володя его в последний раз и оставил — на узенькой кровати перед телевизором. В своих очках с толстенными стеклами дед всегда напоминал Володе черепаху Тортиллу. Сейчас два окуляра пытливо обратились на внука, и глаза из-за них показались Володе огромными и хитрыми. — Ну, наконец-то! — восклицает дед, когда внук демонстративно вешает костюм в старый, рассохшийся от времени шкаф, от которого тянет плесенью. Зеркало на шкафу почему-то завешано тканью, но Володя не успевает спросить, почему — деда уже несет: — Думал, ты уже сам в нем в гроб решил ложиться! Ваше поколение сами себе ничего купить не может, а? Ты смотри, мне помирать скоро. Свое не отдам, мне нужнее! Дед всех подозревал в желании украсть его вещи, поэтому Володя даже не обиделся. Наоборот, беззлобно, пусть и немного нервно, рассмеялся. И невольно пожалел маму, которой подобные подозрения приходилось выслушивать каждый день. Характер у деда был такой, что никто не захотел жить с ним в одной комнате — поэтому, когда он на старости лет занемог и в связи с этим переехал к родне, ему выделили очень тесную, но зато отдельную комнатушку, в которой когда-то стояла Володина с братом двухэтажная кровать. Однако Володя сильно сомневался, что отгороженное пространство могло защитить домочадцев от дедовых претензий. Вот почему они постоянно его чем-то пичкали… Едва об этом подумав, Володя замечает таблетницу на тумбочке, которая с трудом уместилась между стеной и кроватью. Он таблетки сыпал на стол блистерами, вразнобой, зато рядом с этой кучей всегда стояла аккуратная вазочка с конфетами. Горькие лекарства только так и заедал. Сейчас вот опять сладкого захотелось… Верно истолковав по его виду своим дедовским чутьем, что внук голодный, дед как будто из воздуха достает потрепанный батончик. В который Володя сразу же вгрызается зубами. Давно он сладкого не ел. — Да не собирался я его себе оставлять, блин, дедушка! — протестует Володя для проформы, усиленно работая челюстями — разгрызть угощение оказывается не так-то просто. А сам между тем думает: «Умирать, правда, все-таки собрался. Наверное». Понятливый дед достает еще одну конфету и назидательно замечает: — Я уже сколько лет тебе, балбесу, дедушка. Двадцать лет — а своего ума нет! Володя перестает жевать, даже не зная, как реагировать. То ли за комплимент принять, то ли побеспокоиться за дедушкину деменцию. Решает на всякий случай уточнить: — Мне тридцать шесть… — Еще хуже!!! — возвещает дед таким тоном, как будто хотел сказать внуку: «Ты безнадежен», но в последний момент пожалел его. От дедова крика чувствительные уши оборотня закладывает, и Володя спешит отойти подальше, но престарелый родственник иссушенной рукой безжалостно хватает его и притягивает к себе. Чтобы не придавить его своей тушей, приходится смириться и присесть на краешек кровати, стараясь лишний раз даже не дышать. Белье тут меняли редко, а дед, наверное, не мылся лет сто. — Давай, рассказывай, что у тебя случилось. В прошлый раз светился, как лампочка, а сейчас пришел такой хмурый! Обжулил уже кого-нибудь, растудыть твою тудыть? Только жуликам нужны красивые костюмы. И тем, кто идет на похороны. Ты же не ходил на чужие похороны еще, да? — взгляд из-за толстых стекол становится обиженным. К чужим похоронам дед всегда ревнует. — Да это точно были не похороны, а этот, корпоратив, ну, — Володя пытается звучать как можно убедительнее, хотя сам себе не верит. Врать он никогда не умел, и даже когда говорил правду, выглядел таким виноватым, что все начинали сомневаться в его словах. Но дед вроде верит. — Вот это хорошо! Но если что, запомни: на мои похороны сильно наряжаться не надо, можешь заявиться хоть в тельняшке. Как там эти уважаемые люди кричат?.. ЗА ВДВ!!! — старик так активно трясет кулаком, что от переизбытка чувств в итоге чуть не сваливается с кровати. Приходится его ловить и водружать на место. Дед активно сопротивляется. Удивительно, что мать не прибегает на эту возню — вдруг Володя тут его душит? Но такой исход ее, небось, только бы обрадовал. — Тихо, дедушка, успокойся, не молодой же, поранишься… — упрекает его Володя как можно мягче. Но тот опять обижается. — А ты тут молодой нашелся, указывать мне, что делать, а что нет. Последнюю радость у деда отнимаете… Не дождетесь, спокойно не помру! Вот вам, — дед водит рукой по своей заднице, намекая, что всей родне надо подтереться, и выставляет кулак Володе под нос, — кукиш! Володя на эту выходку никак не реагирует — в исследовательском центре имени Рубинштейна у него был большой опыт общения с буйными, и этот самый опыт как раз сейчас ему пригодился. Буйный пациент, а точнее, дед, успокаивается так же быстро, как до этого завелся. Выпустив пар, он переключается на попытку поудобнее устроиться на кровати и, кряхтя, начинает сосредоточенно возиться, подталкивая себе под спину подушки. Сжалившись над стариком, Володя без лишних слов ему помогает, и вскоре дед, полностью довольный своим положением, складывает руки на груди и закрывает глаза. Это он так, понимает Володя, свои похороны репетирует. Да настолько правдоподобно, что будто бы даже дышать перестает. Уважение к старости борется в Володе с желанием пообщаться. Вероятно, в последний раз. Когда он был маленьким, про деда он только слышал, но самого его не видел. Бабушка его костерила и так, и сяк. Называла его пьяницей, изменщиком, мошенником, похитителем лучших лет ее жизни и денег. Сколько Володя себя помнил, о деде он не слышал ни одного доброго слова. У него была другая семья и любовница, про бабушку и детей от нее он вспоминал только тогда, когда надо было навесить на них кредиты или исподволь схоронить у них что-нибудь запрещенное, чтобы никакие следы не привели к нему. История эта была весьма мутная и, слушая рассказы о нем, маленький Володя радовался, что есть кто-то, кого в семье не любят больше, чем его. Когда он получал плохие отметки или баловался, его пугали тем, что он, когда вырастет, станет таким же, как его дед. «Неприлично богатым?», — спросил тогда Володя, потому что в семье вечно жаловались, что дед не выплатил ни копейки алиментов, зато разъезжал на дорогой тачке и содержал любовницу. За этот вопрос Володя получил подзатыльник и продолжительный игнор. Понимание того, что именно он сказал не так, пришло много позже. Сейчас худой, весь иссохший и наполовину лысый дед на неприлично богатого не походит. Как и на живого. Все это уже выходит за рамки шутки, и, встревожившись, Володя осторожно треплет его по руке. Какое-то время ничего не происходит, что вынуждает Володю потрясти сильнее. И только тогда, когда он уже готовится его кусать, коварный дед открывает глаза и хихикает. — Испужался? — радостно интересуется он, пристально следя за реакцией внука. «Обосрался!», — думает внук, но вслух такого не говорит, чтобы дед не слишком-то радовался. Стал бы оборотнем, и посмотрели бы, кто бы из них тогда смеялся! — Помяни мое слово, когда меня будут хоронить, я встану! — Не надо, — бормочет впечатлительный Кризалис и заедает только что пережитый стресс очередной видавшей виды конфетой. — Если ты встанешь — все слягут. С сердечным приступом. — Я так и задумал, — дед задорно подмигивает. — Надоело мне, понимаешь ли, сидеть у реки и ждать, когда мимо проплывет труп моего врага. Иногда надо действовать! А где мне еще собрать всех своих врагов, как не на собственных похоронах? От такого умозаключения Володя давится конфетой и закашливается. Заметив это, дед, у которого, вообще-то, все давно должно было отказать, заботливо стучит ему по спинке. Ногой. При этом щедро обдавая его запахом давно нестиранных носков. Это-то и служит последней каплей. — Блин, дед, ну и как мне после этого с тобой серьезно разговаривать?! — возмущается Володя, отодвигаясь. — Весь настрой сбиваешь! Хороший внук на его месте уже давно заботливо измерил бы старшему родственнику давление, принес бы стакан воды, покрошил таблетки и выслушал бы тысячу и одну историю про болячки, но Володя не был хорошим внуком, а дед — обычным, правильным дедом. Режим паяца тот выключает сразу же и интересуется неожиданно деловым тоном: — У тебя какие-то проблемы? Он даже приподнимается на подушках, чтобы лучше видеть внука, и задумчиво скрещивает перед лицом указательные пальцы, напоминая сыщика. — Ну, как сказать… — тут же сдувается Володя, не ожидая такого пристального внимания. Дед продолжает: — Владик, к тебе пристают коллекторы? Жена пытается отсудить половину имущества? Алименты? У тебя проблемы с любовницей? С работой? Или, может… — его голос опускается до таинственного шепота, и оборотню приходится напрягать даже свой сверхъестественный слух, чтобы его услышать, — …с мокрухой? Подсказать, как спрятать труп? — Да, тьфу на тебя, дед! — возмущается Володя. — Тьфу-тьфу-тьфу, дело, слава Богу, пока не в этом! Принимать от старика советы о том, как прятать трупы, по крайней мере, было уже поздно. Но очень мило, что он был готов прикрыть внука даже в таком вопросе. Володя оценил. — Хуже? — дед и бровью не повел. — Давай, Владик, рассказывай. Придумаем, что можно сделать. Он настолько невозмутим, что в этот момент начинает вериться, что все, рассказанное о деде, правда. Только убийцей бабушка его не называла. Володя искренне надеется, что о том, как прятать трупы, дед узнал из криминальных телепередач и детективов, а не из собственного жизненного опыта. — Ну, можно сказать, что хуже… — Для матери уж точно. Для Володи — меньшее из зол, но хоть в чем-то же родне сознаться надо. А то пропадет их мальчик, и никто не поймет даже, как умер и почему. А так хоть будет, вокруг чего догадки строить. — В общем! — Володя окончательно собирается с духом, сжав руки в кулаки. — Короче, дедушка. Мне… нравится один мужчина! Лев очень хочет зажмуриться, чтобы не видеть дедовой реакции, но напоминает себе, что должен быть сильным. Поэтому уставляется на деда во все глаза. — Ась? Я не ослышался? Мужчина?! — переспрашивает тот недоверчиво, демонстративно ковыряясь в ухе. — Всего один?! — теперь настает черед Володи смотреть на него недоверчиво. Деда только это смутило?.. — Что ты так смотришь? Где один, там и второй. С трупом, конечно, было бы проще… такое-то не скроешь… Но заднеприводные — не самые худшие люди из тех, с кем мне приходилось общаться. Не тебя хоть ебут? — Дед!!! — Значит, тебя, — печальный вздох. — В кого только такая порода?.. До этого момента Володя даже не думал, что кто-нибудь в этой жизни заставит его так краснеть. И ведь самое обидное, что если он начнет оправдываться, дед только больше уверится в своей правоте! Лев совершенно точно не был готов обсуждать со старшим родственником подробности своей интимной жизни. У него даже уши горели. Пришлось их потереть, ощущая, как те меняют форму. «Ну и хрен с ними», — думает Володя отстраненно, уже не пытаясь остановить превращение. После каминг-аута предстать перед дедом в обличии льва — не самое ужасное окончание вечера. — Мы меняемся, — бурчит Володя, все-таки не удержавшись от комментария. Пусть дед там себе не придумывает! И вообще, у них с Ванькой в постели все хорошо! «…было… бы…», — добавляет Володя про себя. И поникает, а вместе с ним поникают и его уши. Он ведь расстался с Ваней на обещании, что всегда будет снизу… Либо так — либо никак, потому что для вампиреныша он опасен. Но какое это имеет теперь значение? Если Вани в его жизни больше не будет… Опять Кризалису вспоминаются окровавленные простыни. Может, Поэт и ушел лишь потому, что испугался? Дед, деловито протерев очки, внимательно вглядывается во что-то у Кризалиса на голове и неодобрительно бормочет: — А вот это скрыть уже точно не удастся… — но, заметив душевные терзания внука, решает тактично промолчать. Тишина нарушается только тихими голосами из дедова телевизора. Там говорят что-то про политику. Вообще не в тему. — Мама не знает, — добавляет Володя неловко. Дед до сих пор не высказал ни слова осуждения, и внуку хотелось бы, чтобы так и оставалось. — Я только тебе сказал. Реакции деда он не боялся. Тот в семью и сам не вписывался, а двум изгоям лучше держаться вместе. Другое дело — вся остальная родня. Володя представить себе не может, как им во всем сознаться. В прайде подобное партнерство считалось нормой, вампиры, вроде, тоже не выёживались, и только у людей… не все, как у людей! — Ну и ну… — к деду, наконец, возвращается дар речи. — Признаться честно, не ожидал. Теперь понятно, почему ты мне еще правнуков не сделал. В нашей-то семейке это дело обычно любят, — старик прикрывает глаза, явно предаваясь воспоминаниям, и неприлично смакует их, причмокивая. А лицо Кризалиса, которое только-только прошло от предыдущих заявлений, снова пылает, как маков свет. — Я вот всю жизнь жил на две семьи, у одной жены детей двое, у другой двое… у любовницы тоже вроде кто-то бегал… — Дед… — умоляюще тянет Володя, не желая, чтобы тот продолжал. Он очень сильно пытается не осуждать, раз уж дед не осудил его самого, но после увиденной им в волчьих и львиных парах гармонии, было довольно трудно от этого воздержаться. Сам Володя и помыслить не мог о том, чтобы изменять своему партнеру с кем-то другим. Дед отмахивается с типичным для старшего поколения выражением лица, мол, вырастешь — поймешь. В очередной раз напоминать ему свой нынешний возраст Володя не стал. Для деда он все равно останется несмышленышем. — Какой он, твой мальчик? Красивый хоть? — интересуется дед с нескрываемым любопытством и, придерживая очки, наклоняется к внуку, чтобы как можно лучше расслышать ответ. Володя сразу вспоминает большие зеленые глаза, которые светились в темноте, когда Поэт рассказывал сказки, и краснели, когда он принимал боевую форму. Вспоминает бледную, как у покойника, кожу, которая периодически начинала синеть. Не забывает он и об острых, как скальпель, клыках, которые отрастали быстрее, чем люди Дока успевали их спиливать. А уж таким когтям, как у мышки, мог позавидовать любой лев! — Очень! — восклицает Володя в сердцах, ни капельки не покривив душой. Потому что Поэт для него был красив всегда. Даже обескровленный, с впавшим носом и глазами, чем напоминал ему упыря или Волан-де-морта. Поэт не мог Кризалису всего этого внушить — это он знает точно. Потому что оборотень видел вампира в те моменты, когда у того совершенно ни на что не было сил… Там, у Дока Поэт не притворялся. И еще раньше, на улицах, тоже. Как и после эксперимента, который приказал провести Мердок. Если Кризалис может припомнить как минимум три случая, когда Поэт не врал, может ли он быть уверен, что и во все остальное время Поэт был с ним искренен? Володя цепляется за эту мысль и больше ее не отпускает. — Это хорошо, дети тоже красивые будут! — радуется дед, игнорируя полный скепсиса взгляд. Кажется, старик уже представил топот маленьких ножек и не собирался отказываться от этой абсурдной фантазии. — Ну а что, заведете общую любовницу, будет у вас ребенок! Я ж ничего не говорю. Дети — это счастье. Володя невольно представляет на месте общей любовницы свою соседку, нежащуюся на его постели… А затем вспоминает, как два вампирюги нагло сосали ее кровь прямо у него на глазах, и его аж передергивает. Чур его, чур! — Да, подожди, дедушка, я еще не все!.. — торопится прервать его Володя, пока тот еще чего этакого не нафантазировал. — У нас с ним сейчас все очень не просто… — «Я — оборотень, он — вампир, у него на меня аллергия, а еще он, вероятно, детоубийца и загремел в местное СИЗО». Давай, скажи это. Скажи и тут же загреми в психушку. — Долго рассказывать, но мы… В общем, мы расстались. Дед не перебивает, с повышенным интересом ожидая продолжения. Для него это все со стороны, наверное, выглядит как очередная мелодрама с «России 1», или что он там обычно по телику смотрит. Володя ощущает себя глупо. И чувствует себя еще глупее, когда пытается объяснить деду свою позицию: — То есть, наверное, он кинул меня?.. Или я его? Он считал, будто я. Ну, не знаю, это же он все это затеял, подставил меня перед моими, а сам... удрал к своим, получается! И я вот не понимаю — зачем?! Нам ведь обоим из-за этого теперь пиз... Все факты против него. Он сам сделал так, чтобы мы не смогли быть вместе! Я не смогу быть с ним после этого! Если только все это не ложь, и на самом деле он не совершал того, о чем все говорят… Понимаешь? От волнения ужасно хочется курить. Володя почесывает за ухом, проверяя, на месте ли сигарета и, погладив ее, немного успокаивается. — А сам-то ты как считаешь? — участливо спрашивает старик. — Я не знаю, — Володя горбится и, оперевшись локтями в колени, устало растирает лицо руками. Там, в лесу, его первая реакция была звериной — лев в нем хотел защитить члена прайда и наказать предателя. Но когда Поэт заговорил, Володя почувствовал предателем уже себя. Партнер или прайд — какой ужасный выбор. Невозможно было встать на сторону одного и не потерять другого. — Последние сутки только об этом и думаю. Голова уже пухнет! Понимаешь, в чем загвоздка, дед… Он так и не забрал свои вещи. Вроде как не успел. Или и не собирался. У меня весь шкаф забит его шмотом. Скажи, это же что-то значит, да? — Володя поднимает на него взгляд, смотря с тоскливой надеждой. — Ну, — глубокомысленно изрекает дед на оптимистичной ноте, — если девушка оставляет свои штучки, обычно это действительно означает, что она еще вернется… Только если она не оставила на тебя ребенка и не укатила со своим новым хахалем в лучшую жизнь, — заканчивает он и каркающе смеется. Володе не смешно. — Ладно, внучок, не обижайся, — успокаивает дед. И внезапно ошарашивает вопросом: — У вас же с ним уже был секс? Сколько раз? — Что?.. Причем здесь?.. — От нас не убежишь! Наше семя сильное, растудыть того тудыть. Девки как распробуют — не отлипнут! — …дед!!! — …И если вы спали не один раз, то тебе не о чем волноваться, — доверительным тоном сообщает старик. — Хе-хе. Обычно бывает так: если ей в постели все не понравилось, но она согласилась повторить, значит, ей очень нравишься ты. А если ей все понравилось, то она и сама не захочет отказывать себе в таком удовольствии. Улавливаешь? — и подмигивает, не обращая внимания на то, что по красноте его внук уже значительно перегнал вареного рака. — Ну все, хватит!!! — в очередной раз умоляет Володя, мечтая провалиться сквозь землю. — Ну что «хватит»? Нашел, чего смущаться, — хмыкает дед, снисходительно улыбаясь и явно наслаждаясь его реакцией. — Как будто про пестики и тычинки никогда не слышал. В твоем возрасте уже вторую жену заводить надо, а ты все с первой валандаешься… Прямо как я со своей, — дед неожиданно сникает. Безвольно откинувшись на подушки, старик направляет ничего не выражающий взгляд в потолок. Заканчивает тише: — Тебе не звонили? Лизка моя вчера умерла. Не намного мою вторую пережила… До Володи не сразу доходит смысл его слов. — Бабушка Лиза умерла?.. — неверяще переспрашивает он. — Как?.. Володя лихорадочно обводит взглядом комнату, будто пытается найти опровержение этому известию, и его взгляд сам собой натыкается на завешенное какой-то простыней зеркало. Он вспоминает, с каким видом встретила его мама и как посмотрела, когда он спросил о бабушке… И тут все резко встало на свои места. Но он не мог вот так сразу в это поверить. Володя спешно тянется к телефону, чтобы посмотреть историю звонков — в последнее время в его жизни творилось черт знает что, он вполне мог пропустить парочку. Но лишь выясняет то, о чем и так догадывался: никто ему не позвонил. Для этой семьи Володя был настолько неважным, чужим человеком, что никто даже не задумался о том, что он тоже имеет право знать. Сжимая телефон, Володя идет в отказ: — Да нет, дед, ты опять так шутишь, да? Я же видел ее недавно, все с ней было в порядке! Мама бы сказала… — Она-то скажет! — дед фыркает, иронично вздернув бровь. — Не знаешь ее, что ли? Но ты на нее за это, если что, не обижайся. Она сейчас сама не своя. Всю жизнь с Лизкой прособачилась, а теперь места себе не находит. Еще и ты ей, как снег на голову, свалился. Она ж с тобой разговаривать разучилась… Я тебе раньше времени сообщать не хотел, мало ли, с какими ты пришел проблемами — куда еще нагружать. Да и сам привыкнуть еще не могу к мысли… Царствие Лизке небесное, — дед торопливо крестится, и Володя, пребывая в прострации, неосознанно повторяет за ним. — Ты девочкам-то моим денег, если что, не давай. Я все оплатил — это мой крест, не твой. Тебе Лизка — сварливая бабка, а мне, в первую очередь, обманутая жена. Саша с Настькой, вот, на кладбище поехали, документы оформлять на захоронение будут. Мест на участке не хватает, в следующий раз гроб только через пятнадцать лет класть придется, представь себе. Только не чувствую я, что еще пятнадцать лет проживу… — Я тоже, — глухо произносит Володя на автомате, пропустив половину слов мимо ушей. Просто не может на них сосредоточиться. Он ощущает себя так, будто из него вырвали какую-то его часть. Они с бабушкой не были близки, особенно в последнее время, но, каким бы человеком она ни была, она являлась его семьей. В его памяти сохранились те светлые моменты, как бабушка гуляла с ним, пока мама была на работе. Как он радовался, когда она варила борщ, потому что ее суп получался вкуснее, чем мамин. Уроки тоже делала с ним бабушка, называя его бездарем и раздолбаем, зато ее рисунки выигрывали на всех школьных конкурсах, а он потом с гордым видом ходил с призами и грамотами, как будто самолично их заработал. Бабушка Лиза не любила много говорить о деде, но, судя по словам тети Насти, они познакомились в курортном городке, куда дед приехал отдыхать. Чувства закрутились быстро, а в ЗАГСе дед схитрил, сделав вид, что забыл дома паспорт, и пообещал принести его позднее. Пометку о браке он так и не получил, но никого это сначала не насторожило. Как и то, что он путался, по-разному для всех представляясь — сейчас-то уже очевидно, что на отдых он приехал по поддельным документам и не под своим именем. Потом он вернулся в Питер, отгораживаясь работой, которую не мог бросить, и звал бабушку переехать к нему. Ее родители были против, к тому же, зять предлагал продать приморский домик, чтобы приобрести жилье в Питере, и поселиться всем вместе. Тесть и теща ни в какую не хотели покидать места, в котором выросли. Тогда бабушка продала ту долю собственности, которая ей причиталась, и уехала к мужу. Родители ее за это не простили и оборвали с ней все связи. Несложно догадаться, в кого Володя такой… Потом, конечно, выяснилось, что не с одной бабушкой дед так поступил. Соблазнял доверчивых женщин, вынуждал их нести деньги ему, а сам под видом своего жилья снимал дешевые однушки, куда временно и размещал любовниц, а потом пропадал с концами, вынуждая их самостоятельно платить по счетам. Ему даже довелось дважды посидеть в тюрьме, но каждый раз его отпускали с условно-досрочным, получив на лапу значительную сумму. В общем, по молодости дед был просто отвратительным человеком. О его делишках бабушка узнала, будучи на позднем сроке, когда беременность прервать было уже невозможно. Пособия матери-одиночки едва хватало на недешевую, в общем-то, жизнь в Питере, но вернуться в отчий дом бабушке не позволила гордость. Володя никогда своих прабабушек и прадедушек не видел. Бабушка пол жизни проработала на двух работах, чтобы было, чем заплатить за кров, одежду, еду и прочие важные вещи. Дедушка должен был ей, по меньшей мере, стоимость ее доли в том приморском домике, но если подумать, и ей, и своим дочерям, он задолжал гораздо больше. Вот почему, наверное, он неожиданно явился несколько лет назад, выкупив квартиру у съемщика и «великодушно» позволив родне вместо ежемесячной оплаты просто терпеть его присутствие. Наверное, Володя должен бы был ненавидеть деда так же, как его ненавидели все в их семье и в семье второй фиктивной дедовой жены, но… он выбрал не ненавидеть. И дед это почувствовал сразу. — Так, — взгляд деда снова принимает осмысленное выражение, и он с самым серьезным видом уставляется на внука. — Значит, я был прав, что-то у тебя случилось. Не стал бы ты вот так ко мне прибегать, зная, что мать твоя может быть здесь. Ты же не из-за мальчика своего вдруг помирать собрался, верно? И вряд ли это весть о Лизке тебя так подкосила. Ты уж прости, но тебя-то она вряд ли когда-нибудь любила. Прямолинейность, а главное, правота деда, неожиданно сильно ранит Володю в самое сердце. Бабушка не любила ни дочерей, ни сыновей одной из них, но что-то — возможно, статус женщины-героини в глазах общества, которое считало ее мужа погибшим, — не позволило ей всех их бросить. Дочерей она старалась держать подле себя, душа своей опекой и авторитетом. Тетя Настя из-за этого так и не вышла замуж, оставшись привязанной к бабушке Лизе до самой ее смерти. Мама оказалась более своевольной и даже сбежала из дома со своим возлюбленным. Сначала на свет появился Саша, потом — Володя. А потом их отец умер, и матери ничего не оставалось, как вернуться к бабушке. Однушку пришлось менять на «трешку», в которой одна комната на самом деле была разделена на две дополнительной перегородкой. От тесноты и вечных склок Володе порой хотелось лезть на стену. Он был единственным в семье, кто хоть чего-то добился, и даже удостоился благодаря этому вниманию деда. Но так же он был единственным, помимо деда, кого любили меньше всего, и кому вменяли это в вину, так что счастья собственные успехи ему так и не принесли. — Да нет, не собирался я с собой кончать, если ты так подумал! О бабушке я вообще только сейчас узнал. Просто… — Дай догадаюсь, — прерывает дед, направляя на грудь Володи палец. — В лучших традициях Петербурга, ты попал в банду. А этот твой мальчик оказался в другой группировке, и ты теперь не знаешь, чью сторону принять. Судя по похоронному виду, у вас еще и между собой стрела намечается, и ты боишься, что вы оба погибнете, вот и пришел попрощаться. Я прав? Володя хмыкает и устало трет глаза. После вестей о смерти бабушки он уже перестал удивляться словам деда. Тот как будто всегда все знал. Дед ведь и сам когда-то варился во всех этих кругах. У него все еще могли быть информаторы. Да и изменения в поведении и внешности Володи только слепой бы не заметил. На обычного человека он уж точно не был похож. — Угадал, — признает Володя без всякого выражения. — Что, так заметно? — Люди перед скорой смертью становятся болтливы и пытаются завершить все свои дела на земле. Их тянет к прошлому — посмотри только на меня, — авторитетно заявляет дед с ироничным смешком. — На старости лет мне, честно сказать, стало немного стыдно за то, как я поступал со всеми своими дамами сердца. Но не очень-то хочется гореть за это в аду. Так что вот, исправляюсь по мере сил. Может, и тебе как-нибудь помогу? Связи у меня, конечно, давно уже не те… — Не надо, — отрезает Володя. Не хватало еще в его проблемы впутывать обычных людей. — Сам справлюсь. — Точно?! — Точно. Спасибо, дед, ты мне и так очень помог, правда, — Володя особенно сильно чесанул лицо, и на щеке тут же выступила кровь. После возвращения в прайд вроде ж не болело… Но теперь оборотень слишком взволнован. — Понимаешь, мне просто надо знать… Есть ли в моей… во всем этом какой-то смысл? Кого я должен спасать? Свой… свою группировку или его? Из-за его поступка все обернулись против меня, а я — против него, хотя обещал всегда быть на его стороне. Теперь мы враги. Он говорил, что все не то, чем кажется, но я теперь не знаю, кому верить и за кого… сражаться. «Ты хотел сказать: «умирать», — думает он про себя, но не находит в себе силы произнести это вслух. Кризалис понятия не имеет, каковы у него шансы выбраться из стычки живым, если он ворвется в самое пекло. Вожак давно его убеждал, что столкновение с вампирами неизбежно. Неважно, на чьей стороне лев будет сражаться, его попытаются грохнуть просто потому, что он всем мешается. Пребывание в лабораториях Дока, которое он почти не запомнил, постоянно находясь в отключке, было лишь отсрочкой. Он сам подписал себе смертный приговор, связав свою жизнь с подлунным миром. А стоит ли оно того? Может, еще не поздно отступить? Дед манит его пальцем, заставляя пододвинуться ближе. Спрашивает просто: — Ты его любишь? Володя смотрит ему в глаза и отвечает упрямо: — Люблю. — А коль любишь, хватит морочить деду голову! — неожиданно вскрикивает дед и дает не ожидавшему такого внуку смачный подзатыльник. — Я все на свете просрал, потому что думал, что любовь — это поебень для наивных дур! Столько лет спустил в унитаз, гоняясь за деньгами, даже тюрьма меня ничему не научила. А как постарел, так увидел, что юные, прекрасные, светлые душой девушки по моей вине превратились в жутких мегер и желчных старух, и дети наши выросли такими же, еще и меня во всем обвиняли… И правильно делали! Один ты у меня не такой, Владик… — дед маниакально вцепляется Володе в ладонь и весь трясется от напряжения. — Вот, что я тебе скажу: защищай всех, кого считаешь своими. Неважно, из какой они банды, правы или не правы, если любишь — борись за них… А я тебе в этом помогу. Володя не успевает отойти от лихорадочной дедовой тирады, как тот неожиданно резво для своего возраста переваливается через бортик кровати и вытаскивает из-под нее неприметный с виду чемоданчик с кодовым замком. Возится он с ним долго, вспоминая пароль, а затем устраивает на ладони две металлические груши, с любовью на них поглядывая. Как же сильно Володя ошибался, когда думал, что дед его уже ничем не сможет удивить. — Это гранаты, — гордо кивает тот в ответ на невысказанный вопрос внука. — Настоящие. Эта, — дед покачивает левой рукой, — боевая. Свалит наповал всех в радиусе двухсот метров. А эта, — покачивает правой, — светошумовая. Она ослепит и оглушит. Можешь взять обе или выбрать одну, мне они в любом случае уже без надобности. — Ты избранный, Нео… — ошарашено бормочет про себя Володя, разглядывая предложенные на выбор «таблетки». — Где ты их достал, дед?! Дед лишь хитро улыбается и уклончиво отвечает: — Бог послал… Когда Володя, все еще не пришедший в себя, наконец, выходит из дедовой комнаты (вынося опаснейшее оружие в обычном полиэтиленовом пакете!!!), мать встает перед ним со скрещенными на груди руками, преградив путь. По ее напряженной позе и переполненному презрением взгляду Володя сразу понимает, что она подслушивала. Вот только — с какого момента? Как много она узнала? Он так сильно увлекся общением с дедушкой, что умудрился не услышать ее шагов. Для отправляющегося в пасть вампиров оборотня такой промах — недопустим. Мать впервые на Володиной памяти прерывает свою «молчанку» настолько быстро. — Значит, — она кривится, будто видит перед собой кучу коровьего навоза, — ты и в самом деле бандит. — Да, — спокойно признает он, а затем заставляет себя выпрямиться и расправить плечи. Почему-то, находясь рядом с ней, он всегда горбился, стараясь казаться меньше… всегда чувствовал себя виноватым, боялся ее огорчить. Но чего ему теперь бояться? Сильнее, чем прежде, он ее уже не разочарует. — Я бандит, мама. И я запугивал и убивал людей. Возможно, скоро мне придется убить кого-то еще, или даже скоро убьют меня. Не такого ты сына хотела, знаю, но уж какой есть. Скажешь мне что-нибудь на прощание, пока я еще живой? Ее лицо застывает. Он уверен, внутренне она горит от бешенства, но из-за многих лет жизни в одной квартире с бабушкой и сестрой ей пришлось научиться сдерживать себя. Иначе бы она уже давно его поколотила. — Пошел вон, — отрывисто приказывает мама. Володя горько усмехается. — Так я и думал. Володя настолько привык к ее холодности, что давно перестал подходить к ней первым. Но теперь, осознавая, что, возможно, больше никогда ее не увидит, он делает шаг навстречу и крепко ее обнимает, утыкаясь носом в грязные волосы и удерживая на месте. Он ощущает, как сильно она похудела. Осознает, как же ей всегда было непросто: сначала потерять мужа, потом едва не остаться без сыновей, а теперь хоронить собственную мать, которая вечно ко всему придиралась и считала обеих дочерей неудачницами. Володя все понимает, правда. И сейчас, в этот момент, за все ее прощает, чувствуя, как она начинает беззвучно трястись и плакать. — Я люблю тебя, мам, — говорит он тихо. — Прости, что никогда не оправдывал твоих ожиданий. С плохими компаниями связывался, бухал за гаражами вместо учебы, девушку не привел. Прости даже за то, что родился рыжим, как дед в молодости, из-за чего папа думал, что ты меня нагуляла. Прости, что тебя не поддерживал. Что поспешил от тебя сбежать, как только смог, потому что ты никогда не смогла бы полюбить меня. Прости, что из-за меня чуть не умер Саша. За все прости. — Больно нужны мне извинения от убийцы и педика, — глухо произносит она и снова пытается его оттолкнуть. На этот раз Володя отпускает ее, резко меняясь в лице. А мама, пользуясь возможностью, отступает, скрестив руки на груди. Он видит: боится. Собственного сына боится… Пусть и пытается это скрыть. — За что мне такое наказание, Господи… Что я сделала не так? «Я — наказание…». — Господь не посылает испытаний, которых мы не сможем вынести, — Володя отводит глаза, чтобы ее не нервировать, и утыкается взглядом в стену поверх ее головы. Зверь внутри воет и стонет, но Володя не позволяет ему выбраться наружу. Мама не должна знать о его боли. Никто из родни больше не должен знать. — Это не наказание, мам. Это испытание. Мое, — он прикладывает ладонь к груди, а вторую протягивает матери, — и твое. Если пройдем его, то станем лучше, чем есть. Я от своего не откажусь, даже если оно станет для меня последним. А ты? Она смотрит на его руку. Потом — на пакет, который он положил на пол перед тем, как ее обнять. И безжалостно припечатывает: — Каким же клиническим идиотом ты вырос, Володя. Наверное, в папашу своего. Я даже разговаривать с тобой не хочу — захлопни дверь с той стороны и забудь, наконец, дорогу сюда. Он устало опускает руку, наблюдая за тем, как она от него отворачивается. Не останавливает, когда уходит. Только в последний раз окидывает взглядом ее хрупкую, одинокую фигуру и тихо говорит ей в спину: — Прощай, мама. Она не отвечает. — Удачи тебе, Владик! — кричит дед, услышав, что внук уже уходит. С места Володи через приоткрытую дверь можно разглядеть только работающий телевизор, но оборотень уверен, что в этот момент дедушка широко улыбается. — Мать не слушай. Мальчика своего приводи, познакомишь! Из Володи против воли вырывается смешок. — Конечно, приведу, дед! Не вопрос. Но даже эта угроза не заставляет маму сказать сыну что-нибудь еще… Что ж. Кризалис привык быть в глазах других идиотом. Он идет по улице, на ходу доставая из-за уха сигарету, и тут на другой стороне дороги вдруг замечает брата. Ошибки быть не может — тот бледный, осунувшийся, как мать. С ежиком коротко стриженных волос. Весь в обносках. Смотрит только себе под ноги, еле их переставляет, зато крепко сжимает бутылку водки — ее точно не уронит. Саша как-то попросил у деда костюм, чтобы надеть его на собеседование и предстать перед отделом кадров в лучшем свете. Дед не дал. Тетя Настя закатила истерику, что так ее любимый племянничек больше никогда не сможет найти работу. Саша тоже скандал устроил, даже грозился, что что-то подсыплет в еду, но дед остался неумолим. Зато Володе по первому требованию костюм отдал, даже для вида не сопротивлялся. Это лишь больше настроило всех против них двоих. Не желая сталкиваться с братом, Володя перебегает через проезжую часть на другую сторону. Саша ничего не замечает — идет себе дальше, слегка покачиваясь. «С ним ведь тоже надо попрощаться, — думает Володя отстраненно. И понимает: — Не хочу». Дед сказал, бороться надо за тех, кого считаешь своими… кого любишь, кого хочешь защитить. Львовы давно перестали быть его семьей. Они от него отказались. Львы и один вампир — вот те, за кого не жалко и жизнь отдать. И если понадобится, Кризалис это сделает.