Крылья

— Прекрати! — прошипел Курогане сквозь зубы. — Здесь бумажные стены. Буквально! В традиционном японском особняке эти самые бумажные стены были почти везде и, несмотря на то, что гостевые комнаты им с Фаем выделили в достаточно уединенной части дома, Курогане было не по себе от любой мысли о любовных утехах. Вчера после празднования дня рождения Томоё их уговорили остаться на ночь, и Курогане в общем-то был не против, ведь он в этом доме вырос и чувствовал себя здесь достаточно комфортно, но с утра Фай, забравшийся к нему под одеяло, делал эту идею уже не такой замечательной. Вряд ли бы родители Томоё или уж тем более кто-то из их людей побеспокоил гостей в такое время, к тому же веселье накануне затянулось до поздней ночи, но двери комнаты также выходили и во двор, где в этот ранний час кто угодно мог прогуливаться, наслаждаясь прохладным воздухом утра, уже пахнущего наступающей осенью, но всё ещё достаточно тёплого и по-летнему солнечного. И от мысли, что возню и недвусмысленное шуршание одеял кто-то мог услышать, всё внутри Курогане напрягалось сильнее, чем от настойчивых ласк. — Мы ещё не делаем ничего такого, — улыбнулся Фай. — Твои руки у меня в трусах! Удивительно, что они вообще легли спать одетыми, учитывая то, с каким неподдельным любопытством Фай накануне разглядывал японские одежды. — А разве под эту одежду надевают бельё? — спросил Фай. — Я вот не надел. — Я вижу! На самом деле Курогане не видел, но трудно было не почувствовать, как к его бедру прижимался член Фая, не скрытый разъехавшимися в разные стороны полами юкаты. Она вообще держалась на честном слове и хилом узле пояса, оголя ноги, грудь и одно плечо Фая, можно было вообще не надевать её при таком раскладе, но Курогане был уверен, что Фаю нравилось так — в съехавшей и смятой одежде, полуобнажённым. — Мы не станем делать этого здесь! — отрезал Курогане. Курогане не отличался целомудренной скромностью, в конце концов, его когда-то не смутила пустая репетиционка и кожаный диванчик, да и привык он частенько оказываться с Фаем вне собственной постели — в гостиницах, в фургончиках для артистов на фестивале, один раз в гримёрке даже. Но никогда он не стал бы делать подобного, если бы существовала опасность быть застуканными. Тем более в доме Томоё, где даже в ванную вместе с Фаем он пойти не мог, не потому, что никто не догадывался о природе их отношений, а как раз потому, что все о них знали. — Если ты будешь вести себя тихо, всё будет хорошо, — убеждал его Фай. — Нет! И не то чтобы я обычно кричу, как безумный, — фыркнул Курогане. — В тот раз, когда я завязал тебе глаза, ты был очень громким, — протянул Фай ему на ухо, и Курогане вздрогнул, закрывая глаза, будто дополняя ощущения от щекочущего голоса Фая воспоминаниями о той темноте, в которую он погрузился тогда. Должно быть, недоступность одного из органов чувств, не только обостряла другие, но и накаляла эмоции тоже. Потому что в тот раз Курогане и правда отзывался на непредсказуемые касания Фая ярче и громче. — Хочешь, можем сделать так сейчас? — шепнул Фай. — Нет, — так же тихо ответил Курогане, открывая глаза. Он отказался не потому, что сопротивлялся, а потому, что вопреки его возражениям, Фай уже стянул с него трусы и сбросил одеяло, и смотреть на Фая — устроившегося сверху, в едва держащейся на плечах юкате и с растрёпанными волосами — в мягких лучах раннего солнца, рассеянного сёдзи, хотелось неотрывно. Следить за его движениями, ловить эмоции. Насколько Фай был своевольным и невыносимым, настолько же невыносимыми были чувства, что он селил внутри. Курогане скользнул рукой по его шее и потянул на себя, чтобы поцеловать. Поцелуй распалял и будоражил, заставляя тело подаваться навстречу дразнящим рукам, заволакивая разум желанием. Но Курогане умел свои желания контролировать, поэтому, оторвавшись от губ Фая, он пробормотал: — Мы не будем трахаться в доме Томоё. — Конечно, не будем, — притворно согласился Фай. К сожалению, Фай тоже умел контролировать свои желания, и если он чего-то на самом деле хотел, ему трудно было помешать. Он откинул юкату, прикрывавшую грудь Курогане, и игриво лизнул его сосок, а потом быстро провёл языком от груди к пупку. — Фай! — выдохнул Курогане. Этот возглас можно было принять за возмущение, если бы он не звучал почти умоляюще. — Тебе лучше молчать, иначе кто-то может нас услышать, — насмешливо проговорил Фай и, уворачиваясь от попытки Курогане поймать его, сполз ещё ниже, касаясь языком уже в совсем непозволительной близости от паха. Останавливать его не было уже никакого смысла, да и, откровенно говоря, никакого желания. Желание было только одно: чтобы он перестал дразнить, лаская Курогане руками и самым кончиком языка, и взял уже в рот. Курогане следил за ним, за его движениями, за трепетом ресниц, за тем, как длинные светлые пряди скользили по животу, и молчал. Просить Фая о чём-то было бы бесполезно, он всегда действовал так, как ему самому хотелось: быстро и грубо или так, как сейчас, — неторопливо и изматывающе нежно. И всегда угадывал с этим и с настроем Курогане. И хоть сначала Курогане не хотел затевать игры, теперь на самом деле торопиться не было желания. За год, что они жили вместе под одной крышей, Курогане никак не мог пресытиться, привыкнуть, перестать гореть от взглядов Фая, перестать смотреть на то, как двигается его стройное тело под ним или сверху. Или между его ног. Курогане откинул голову назад на подушку, запуская пальцы в волосы Фая, когда тот взял его в рот глубоко. Фай был в этом старательнее и опытнее, чем кто-либо, с кем Курогане когда-то имел связь. И та отдача, с которой он ласкал Курогане губами, гладил и сжимал пальцами, беспрестанно дотрагивался языком в самых уязвимых местах, сводила с ума. Курогане теперь было очень сложно вспомнить, почему он вообще был против. В тот миг, когда Фай, не прекращая жарких ласк, плавно скользнул пальцами между ног Курогане и проник внутрь, тот едва сдержался, чтобы не застонать. Тело непроизвольно сжалось, от чего движение внутри показалось ещё острее, и Курогане тут же кончил. Когда он вновь открыл глаза, отпуская пульсирующие вспышки удовольствия, Фай нависал над ним, с мечтательной улыбочкой рассматривая его лицо. — Ну вот, а говорил «прекрати», — гордый своим превосходством произнёс Фай. Курогане рассматривал его довольное лицо, его покрасневшие губы и не собирался отвечать. Спорить не хотелось, хотелось коснуться этих губ, чтобы заглушить и насытить душную жажду, отступающей волной всё ещё плещущуюся внутри. Он потянулся было к Фаю, но тот вынырнул из-под его рук и поднялся, бесстыдно демонстрирую красоту своего распалённого возбуждением бледного тела. Курогане скользнул взглядом по его груди, животу и дальше, предсказуемо задерживаясь на налитом возбуждением члене. Фай проследил рукой путь его глаз, касаясь себя едва ощутимо, но слишком соблазнительно. — Пожалуй, я пойду в душ, — сообщил он. — Намылюсь там хорошенько. Курогане глянул на него нахмурившись. — Я не пойду с тобой в ванную! — заявил он. Конечно, в их комнатах не было собственной ванной, она была одна в этой части дома, и чёрт знает, кто ещё из гостей мог оставаться здесь после вчерашних празднований. Идти в общую ванную с Фаем, в таком виде было ещё более безумной идеей, чем страстные ласки под дверями, ведущими в сад. — Я отлично справлюсь сам, — мягко протянул Фай, запахивая на себе одежду поплотнее и чуть отодвигая входную дверь. — А ты можешь остаться здесь и думать об этом, — улыбнулся он, скрываясь в коридоре. Даже дверь за собой не потрудился прикрыть. Курогане зажмурился и на секунду на самом деле представил. — Чёрт! — выругался он себе под нос, подскакивая на ноги и торопливо натягивая сброшенную юкату. — Я прибью этого балбеса! — пообещал он. Но сначала его придётся вымыть.