Год до моей смерти

      Каждый раз, смотря в зеркало, чувствую себя таким безмозглым ублюдком, что хочется вырвать хребет, выплеснуть кровь, разодрать кожу и вытащить глаза, лишь бы самому забыть, что существую. Медленная смерть, мгновенная смерть — мне без разницы. Тогда почему я откладываю это каждый год?       Каша на завтрак, дешёвая лапша и сигареты на обед, крики матери и отца на ужин — все, как всегда. Иногда так хочется взять тот единственный нож с потертой рукоятью, которым эта истеричка изредка режет что-то во время готовки, и засунуть ей в рот, проткнуть гортань, лёгкие, чтобы замолчала раз и навсегда. Было бы прекрасно, если бы отец споткнулся о небольшой камень и свалился прямо на лестничной площадке, кубарем полетев вниз по ступенькам, ломая шейные позвонки. От подобных мыслей на моем бледном, болезненно худом лице появилась улыбка, за которую я получаю порцию упрёков, хотя ещё даже не вечер. Минутой позже мое хрупкое тело оказывается на полу в объятиях боли, дарованной любимой мамочкой. Ничтожество, мразь, козел отпущения — ничего нового она не скажет.       Наконец-то дом свободен от ненужных людей. Я снова не в школе. Тремор рук не даёт мне нормально достать сигарету из пачки, она падает вниз, с балкона, приземляется в мокрую траву. Я слишком ленив, чтобы спускаться за ней с девятого этажа, пускай найдут какие-нибудь десятилетки, развлекутся. И вот, закурив, мой разум очищается, а лёгкие наполняются противным дымом. Я все ещё жду свою обещанную бронхогенную карциному. Если не ее, то комара-переносчика, заражённого опасной дрянью или маньяка, подкараулившего в темном переулке, а может даже обострения деменции. Любая смерть пойдет для идиота, как я, лишь бы не от собственных рук, однако время не хочет меня отпускать, явно издеваясь над единственным желанием. Вариться в котле рутины без попыток выбраться давно стало обыденным. Мои веки тяжелеют и я уже совсем не могу их поднять, чтобы очередной раз взглянуть на серое небо, на вязкий белёсый туман. Виноваты ли мои родители, что я стал таким кретином?       Докуриваю сигарету с закрытыми глазами под звуки изредка проезжающих машин. Мой дом находится не в самом приятном и многолюдном районе — мать часто жалуется на это отцу, когда тот приходит домой пьяным в стельку. Никогда не понимал, что в этом плохого. Это ведь гораздо лучше пробуждения от громких звуков шоссе. Соседи бы жаловались на постоянные крики из нашей квартиры, вызвали службу опеки, которая, наконец, лишила бы мать и отца родительских прав, а мне бы предстояло отправиться в детдом без возможности побыть одному хоть половину дня. Достаточно было двух месяцев в психиатрическом отделении год назад, подобный ад я снова испытывать не хочу.       Я никогда не был особенным в хорошем смысле. Простуда любила забирать меня хотя бы раз в месяц, набивая, может, и не высокую температуру, но довольно труднопереносимую для такого слабака, как я. Если бы организм сильнее боролся в такие времена, то это могло бы привести к летальному исходу. Однако никогда такого не происходило, ведь меня защищает чудная удача. Иногда даже жаль, что она есть. Такая необыкновенная, необъяснимая природой, приносящая, удивительно, несчастья, резко сменяющиеся благодатью.       Я ушел со старого балкона в свою спальню. Она разгромлена, вещи валяются по всему периметру — мать снова что-то искала, очевидно. Я терпеть не могу, когда она так делает, ведь потом приходится убирать всё на место, лишь бы не давать ей нового повода для злости. В чем мне крупно не повезло, так это в неизбежной участи быть нежеланным ребенком. Не могу вспомнить, чтобы родители обращались со мной хорошо. Моей матери всего тридцать пять, ее можно понять. Мерзкий мужчина испортил ей жизнь, довел до ручки, до истерии. Она больше никогда не сможет кому-то довериться и получить любовь, которой ей не хватает. Я виноват.       Мобильный телефон завибрировал. Давно мне не звонили. Неужели по мамину душу или снова по долгам отца? Я взглянул на треснутый экран и усмехнулся. Хоть кто-то помнит о моём существовании.       — Будь добр, в следующий раз не звони, а сразу приходи. Сам же знаешь, что я всё время дома, — отвечаю с привычной легкостью, однако некий восторг разрывает меня изнутри.       — Уже пришел, просто ты глухой, блять, если не услышал, как я стучался.       Мой собеседник бросает трубку, и я спешу встретить его. Нахожу ключ, с трудом дверь отворяется.       — Я к тебе не с пустыми руками, — гость зашел в квартиру и демонстративно покрутил пакетом с чем-то звенящим, — наконец-то комп починил, надо отпраздновать. Хорошо, что паспорт не спросили, фух.       — Поздравляю, механик чертов. Что ж ты мне все еще камеру не вернул, уже год ремонтируешь.       Пытаясь вызвать чувство стыда у друга, чтобы взглянуть на его выражение лица, я скрещиваю руки на груди и презрительно смотрю на него.       — Ой, Нагито, ну там сложно, все никак инструменты нужные подобрать не могу, не сердись.       Мне на самом-то деле всё равно, как долго моя камера еще будет пылиться у него дома. Главное, что я не надоедаю ему. Вроде. Хаджиме, никогда бы не подумал, что ты страннее меня. Мы общаемся два года и столько вместе успели пережить: от утешения какой-то девочки из туалета, которую бросил парень, до пробуждения без одежды в другом городе. Признаться честно, именно в такие моменты я чувствовал себя по-настоящему живым, хотя боль в голове немного мешала насладиться мгновениями. Хината такой же любитель поразвлечься, как и я, только вот ему с семьей повезло намного больше. Мне даже иногда завидно, что он лучше. У него смуглая кожа, красивые зеленые глаза, неряшливая прическа и довольно крепкие руки. Без понятия, что его тянет каждый раз приходить и проводить время со мной. Я ведь и в самом деле отвратителен. Может он горит желанием выпотрошить мои внутренности, поиздеваться над глупой наивностью. Я никогда не узнаю, если сам не спрошу. Мы проходим в мою комнату. Если бы знал, что Хаджиме придет, то начал бы убираться сразу же, как увидел весь этот бедлам. Однако он аккуратно проходит сквозь толщи мусора и одежды с невозмутимым лицом, чтобы присесть на кровать и, наконец, достать то, что принес с собой. Три бутылки характерного зеленого цвета тут же оказываются на тумбе, одну мой друг держит в руках. Дешевое пиво, ничего другого от него ожидать не стоило. Я залезаю на твердую кровать в тот момент, как он зубами открыл бутылку. Меня всё еще поражает крепость его ровных зубов: даже с этим ему повезло. Подвинувшись ближе, я беру свое пиво и прошу Хинату повторить маневр. У меня всегда на тумбе лежала открывашка, но сейчас нет смысла искать ее в этом бардаке.       — Извини, что не взял чего-то другого, — Хаджиме делает глоток, — денег не хватило.       — Да без разницы, — беру бутыль и залпом опустошаю половину.       Мне безумно хотелось напиться, забыть обо всем и просто насладиться общением с Хинатой. Алкоголь грел мою душу, заставляя ее ликовать. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, и это одновременно наполняло меня той самой светлой грустью, которая появляется во время самого начала любой выпивки.       — Смотри не подавись, — мой собутыльник улыбается и ставит пиво на тумбу.       И будто по команде напиток отправляется не туда, а я начинаю громко кашлять, чуть ли не задыхаясь. Тяжелая рука стучит по моей спине, глаза начинают слезиться, что в какой-то момент мне кажется, что я плачу кровью, а глазные яблоки прямо сейчас будут вылезать из орбит. Но до этого не доходит. В себя я прихожу от мерзкого ощущения, словно мои легкие заливают чем-то горячим. К счастью, мне удается выдавить из себя какую-то неразборчивую ругань и хрип, после чего я освобождаюсь от этого отвратительного ощущения.       — Нагито, ты как? — Хаджиме смотрит прямо на меня своими обеспокоенными глазами, пытаясь найти лице хоть какие-нибудь признаки того, я уже в порядке. Его теплая рука все еще лежит на моей спине.       — Бывало и хуже, — отдышавшись, я продолжаю. — Спасибо. Какой же я всё-таки идиот, опять ерунду творю. За свои слова я получаю слабую оплеуху от друга. Затем он тихо добавляет: «Ты не идиот, но не делай так больше».       Проходит примерно час, и я уже чувствую, насколько опьянел. Мои веки старательно пытаются держаться открытыми. Хината и я лежим на кровати в объятиях пустых бутылок, куря одну сигарету на двоих. Мне комфортно и спокойно. Курим молча, как покойники. Все, что нам надо, мы уже сказали друг другу и теперь нам хорошо просто потому, что мы в тишине. Я поворачиваю голову и всматриваюсь в чужой профиль. Внимание падает на ухо с сережкой. Отчетливо помню, как он попросил меня сделать ему пирсинг чего угодно. И мы в туалете старого грязного клуба, для которого санитария — пустой звук, стояли напротив зеркала, пока я прокалывал ему хрящ иглой. Повезло, что инфекцию не подхватил. Тогда-то я и вручил Хаджиме одну из своих сережек. Приятно осознавать, что он всё еще её носит. Думая обо всем этом, я наконец закрыл глаза и улыбнулся.       В следующий миг я провалился в темноту, резко сменившуюся моим балконом. Я смотрел на ночное небо, не думая ни о чем. Волосы развивались на ветру, тихо-тихо звучала песня по старому радио, с улицы долетало пение пьяной девушки с седьмого этажа и звон стаканов. Все вокруг было таким обычным. И я был совершенно спокоен. Просто так, просто потому что не было рядом людей, готовых сделать мне больно. Мир был так же реален, как и сегодня. Вдруг я почувствовал, как что-то острое впивается мне в нос. Я закрыл его рукой, когда боль стала сильнее. Чувствовал, как из носа стекает что-то теплое и липкое. С некоторым недоумением я посмотрел на свою окровавленную руку и ничего не обнаружил, а потом вдруг стало темно, боль ушла.       Я проснулся от того, что Хаджиме дергал меня за плечи.       — Нагито, вставай! Скорее! — он старался говорить тихо.       — Что случилось? — выдавил я из себя, протирая глаза. Вдруг почувствовал что-то на своих потрескавшихся губах.       — Мне не хотелось тебя будить, но как только у тебя пошла кровь из носа, я чуть со страху не помер. У тебя такое часто?       Я замер, пытаясь осознать, что происходит, а затем вскочил с кровати, подбежал к зеркалу. И правда. Кровь уже начинала засыхать. Без лишних слов, я покинул комнату и направился в ванную, чтобы умыться. Надежда на то, что вместе с кровью я смою и себя, никогда меня не оставляла. Шум воды немного отрезвлял, но совершенно не помогал делу — я дрожал от чего-то, чего не мог объяснить, а во рту была сухая горечь. В ванной я с ожесточением тер полотенцем лицо, вспоминая свой сон. «Какого хрена вообще?» — первое, что пришло мне в голову. Я посмотрел на свое отражение. Это было то же самое лицо, только более уставшее. Хината постучался, и я позволил ему войти. Видимо, вид у меня был совсем неважный, потому что он подошел и обнял меня — жалкого и безобразного. Он надо мной издевается, что ли?       — Не заставляй себя обнимать меня, — резко вырвалось.       — Прекрати, — и Хаджиме только крепче сжал меня.       Ничего не оставалось, кроме того, чтобы положить руки ему на плечи. Я ощущал теплое дыхание на своей шее и понемногу успокаивался. На душе становилось легче. Одна мысль, что сейчас он был рядом со мной, действовала очень успокаивающе. Хината пах табаком, пивом и дешевыми духами. Я с наслаждением вдыхал эти знакомые ароматы, но меня больше интересовала реальность происходящего. Внимательно посмотрев в его лицо, мне удалось сказать:       — Сегодня больше пить не буду.        Я решил, что мое кровотечение было вызвано из-за алкоголя, давление поднялось. Пульс был частым и неровным. И, наконец, друг меня отпустил.       — Тебе скорую вызвать?       — Обойдусь.       Ноги вели меня в комнату. Я лениво опустился на пол, деревянная кровать подпирала мою спину. Хината присел рядом, между нами повисла давящая тишина — не та, что раньше. Она выворачивала меня, заставляла напрягать больную голову в поисках темы разговора. Не найдя ничего лучше, я спросил:       — Мы пойдем сегодня куда-нибудь?       — А куда ты хочешь? — спросил Хаджиме. — Да хоть куда-нибудь. Лишь бы не оставаться дома с ненормальной.       Взяв телефон, он начал что-то искать. Через минуту озвучил свой вердикт:       — Пойдем. У Ибуки предки уехали.       Давно я не слышал ее имени. Последний раз мне доводилось разговаривать с ней год назад. Именно у нее на вечеринке когда-то я с Хинатой и познакомился. Удачно вышло, как могу заметить. Она всегда была бунтаркой, идущей против системы…правда всегда до того момента, когда родители узнавали о ее проделках. Создала группу и устроила погром в чужом доме? — Домашний арест. Напилась и пришла поздно? — Забираем все твои карманные деньги.       Ее родители, если посудить, похуже моих. Я свыкся с избиениями, мне они никакой душевной боли не приносят, а вот для нее сжигание любимых вещей — невыносимая пытка. Однако она все еще не сломлена, продолжает безумствовать и искренне улыбаться. Хотел бы я перенять ее оптимизм.       — Через час уходим. Тебе легче стало?       В ушах звенело, а сердце так же бешено стучало. Мне не особо мешало, поэтому просто молча кивнул.       Беспорядок в комнате раздражал, поэтому я все же поднялся и начал дрожащими руками складывать вещи на свои привычные места. Чувствовал взгляд на своей спине, оборачиваться не хотелось. Предложение Хинаты о помощи я отклонил, ему не стоит трогать мои мерзкие вещи, ведь он и без того успел перенять грязь при объятиях.       Когда я закончил, оставалось пятнадцать минут, которые я потратил на то, чтобы привести себя в привычный для окружающих вид. Потёртые джинсы стали мне больше на размер, поэтому пришлось воспользоваться ремнем — удержать одежду на своих костях. Футболка ранее была испачкана кровью, поэтому ее пришлось сменить на что-то другое. Раньше мне было неловко переодеваться перед кем-то, но сейчас все равно, ведь Хината и так уже свыкся с моим безобразным худым телом, правда иногда разочарованно отводил глаза. Моя подводка почти закончилась, но все же остатками я смог подвести нижнее веко. Зеркало надо мной смеётся. Теперь там отражается не просто неудачник, а неудачник с накрашеными глазами.       — Ну вот, я узнаю Нагито Комаеду, — Хаджиме усмехается и подходит ко мне, чтобы поправить торчащий волос. Я вздрогнул.       — Пошли уже. Если уйдем раньше, чем придёт моя мать, то будет замечательно, — я открываю дверь и мы выходим в длинный темный коридор. Лампы до сих пор не починили.