Клыки

      — Я могу… задать вам один вопрос? — спросила я, заглянув в гостиную комнату, где за старым обеденным столом сидела Сага. Отложив в сторону большие бусы, которые она собирала из разноцветных круглых камешков, шаманка подняла на меня взгляд.       — Слушаю тебя, Алексия.       Прислонившись плечом к дверному косяку, я сложила руки на груди, чтобы не начать заламывать пальцы от волнения, как делала обычно, чем могла бы выдать излишнюю нервозность. Шаманка кивком указала на стул напротив нее, предложив сесть. Её лицо было спокойным и расслабленным, но в умудренных жизненным опытом глазах появилось что-то похожее на любопытство.       — Хотела спросить у вас… — начала я, садясь за стол. — А в стае живут только истинные оборотни, ну, урожденные? Или есть обращенные люди?       Задавать напрямую вопрос про возможность обращения человека в вервольфа было бы очень подозрительно. Зачем мне эта информация? Сага сразу бы догадалась, что я задумала, и вряд ли бы сказала правду.       — Для чего ты это спрашиваешь? — слегка сощурившись, поинтересовалась шаманка.       Я нервно сглотнула, взгляд самопроизвольно ушел в сторону, пришлось вернуть его на Сагу, чтобы не выказывать волнения. Хотя вряд ли ее можно было обмануть. Ни Лике, ни Саге, ни кому-либо еще врать совершенно не хотелось, но других вариантов пока не находилось.       Влюбленность в Германа точно однажды приведет к чему-нибудь непоправимому…       — Просто очень любопытно, — пожала я плечами. — Многие из вас людей недолюбливают, стало интересно, как вы относитесь к тем, кто хочет сменить свою… свой… Не знаю, как сказать. В общем, как вы относитесь к тем, кто становится оборотнем? Их принимают?       — Был в нашей стае такой. Обращенный. Умер в прошлой битве с вампирами, сегодня ночью похоронили, — равнодушно ответила бабушка, двигая одну из бусин кривым морщинистым пальцем. — Не распространено у нас обращение людей. Ни в нашей стае, ни в других, насколько мне известно. Да и не каждый человек его переживет, это очень сложный ритуал. Существуют, конечно, более простые, их пережить намного легче, но такой оборотень точно место в стае не получит, — рассказала она.       — Потому что с ума сойдет и будет неаккуратно убивать всех без разбора?       — Откуда знаешь? — внимательно уставились на меня карие глаза.       Про Германа на всякий случай решила не говорить.       — В интернете читала.       Простите за ложь, бабушка Сага…       — Надо же, — хмыкнула старушка, — какие вы осведомленные. — кажется, ей это очень не понравилось.       — Я читала про девушку, которая выпила из волчьего следа, стала оборотнем, потом в каждое полнолуние обращалась в волка и бесконтрольно убивала других молодых девушек. Потрошила их и съедала внутренние органы, — поделилась я.       Сага покивала.       — Да, те, кто из звериного следа решат испить, обреченные. Но они не с ума сходят, они просто своего зверя не контролируют. У нас как считается – в каждом оборотне живет два духа: человеческий и звериный. У истинных оборотней в любой ипостаси оба духа находятся в согласии, поэтому мы сохраняем человеческий рассудок и в зверином обличье, и не лишаемся волчьего чутья и даров, если они есть, в человеческом, — рассказывала шаманка. — А духи тех, кто из следа выпьют или как-то иначе неправильно обратятся, этого согласия иметь не будут. Зверь всегда сильнее. Он и в людской ипостаси о себе даст знать, а в волчьей полностью контролем овладеет.       Я слушала завороженно, ловя каждое слово, прямо как и во время рассказов Германа. Существование в нашем мире других разумных существ до сих пор вызывало шок, удивление и вызывало безумный интерес. Как? Ну как такое возможно? Даже после увиденного своими глазами, это все казалось чем-то нереальным и ужасно притягательным.       — То есть, человек может стать нормальным оборотнем, у которого духи будут в согласии, только если переживет сложный ритуал? — спросила я, положив оба локтя на стол и наклонившись к шаманке. — А духи – это как души?       — У оборотней нет даже одной души, Алексия. Для нас не существует ни Рая, ни Ада. Вампиры – дети Ада, у них души есть, но они прокляты. Люди могут и туда, и туда попасть. А для оборотней места нет, — ответила Сага.       У Германа не могло не быть души. Она абсолютно точно у него была и была светлее душ большинства людей. Я это чувствовала. И ни Сага, ни кто либо другой не мог знать точно, что там на самом деле, как устроены вервольфы и что происходит с ними после завершения жизни тела. Откуда кому знать? После смерти не возвращаются, чтобы правду рассказать.       — Тот вервольф, который был обращенным человеком… почему его обратили? — мысли вернулись к недавно погибшему незнакомцу. — И как он это пережил?       — У него была сильная душа, которая смогла переродиться в духа, а наша магия смогла взрастить в нем зверя. Единицы выживают при таком ритуале. Но и абы для кого его не проводят. Необходимо иметь на это причины и заручиться поддержкой альфы, шамана и главных в стае, чтобы попробовать пройти обращение. Это очень болезненная процедура, к тому же.       — Ясно. Так кем он был? Почему ему дали добро? — не сдавалась я, хоть в первый раз Сага этот вопрос и проигнорировала.       — Его привел Альфа уже обращенным. Никому из нас не известна его история, — ровным голосом пояснила она. Было непонятно, врет шаманка или нет.       Дальше утомлять старушку я не стала, поблагодарила за интересную информацию, уточнила, не нужна ли ей какая-нибудь помощь и, получив отрицательный ответ, поднялась наверх в свою комнату.       Погода снова стояла хорошая, солнечная, но ни гулять, ни общаться с кем-либо никакого желания не имелось. Слишком уж много разных мыслей было в голове, хотелось побыть наедине с собой и либо разобрать их всех по папочкам и полочкам, либо отвлечься от всего.       Сложив на полу несколько коробочек с подаренными Волчонком красками, я поставила на них один из холстов и под небольшим углом облокотила его о кровать. Набрав воды, вооружившись кисточками и акрилом, села на пол, сложив ноги по-турецки, и уставилась на белое полотно. Идей для картины не было. Я постаралась отключить мозг и прислушаться к ощущениям. Смешала несколько цветов, закрасила фон тепло-бежевым цветом, стала намечать первые всплывшие в голове образы. Холст начал поглощать меня, все размышления ушли на задний план, сначала превратившись в фон, который никто не слушал, а потом и вовсе затихли. Рука с кисточкой цепляла краску, затем быстро скользила по полотну, опускалась в стакан с водой, снова брала краску, но уже другую, и снова начинала порхать по холсту. Я увлеклась настолько, что заметила, что вытираю кисточку после того, как сполоснула ее от прошлого цвета, о собственную футболку, только когда та стала уже неприятно мокрой. На картине к тому моменту появился мирно спящий белоснежный ягненок, а вокруг него темнели пятна, которые в скором времени должны были стать скалящимися волками, мечтающими разорвать беззащитного и невинного малыша.       Из художественного транса меня вывел резкий стук в дверь. Кто-то постучался очень часто и много раз, значит, пришел точно не Герман. Оторвавшись от своего детища, на котором красовались уже трое из шести волков с огромными клыками и безумными глазами, я повернулась в сторону входа. Шею пронзила боль. И она, и спина, и плечи просто ужасно затекли, а ноги вообще отказывались слушаться, подняться на них удалось с трудом. Хорошо, что меня отвлекли, тело явно было этому радо.       — Да-да, заходите, — отозвала я. Солнце за окном уже клонилось к верхушкам деревьев. Оказалось, прошло не только время обеда, но и время ужина.       Дверь открылась, в комнату, словно лебедь, вплыла Фрейя. Резко стало не по себе. Зачем я понадобилась жене Германа? Вряд ли она пришла с чем-то хорошим.       — Здравствуй, — произнесла ледяным тоном красавица.       Мы были примерно одного роста, но она все равно умудрялась смотреть на меня свысока. Под пронзительным взглядом ее злых глаз я ощущала себя слабенькой малышкой. Впрочем, если бы Фрейя приняла животную ипостась, все так бы и было.       — Привет, — отозвалась я, попытавшись натянуть защитную дружелюбную улыбку, но не вышло.       Волчица с нескрываемой неприязнью посмотрела на мою мокрую и запачканную краской футболку. Сама-то она была одета в невесомое платье молочного цвета и меховую накидку. И пока мои волосы были собраны в неаккуратный растрепанный пучок, свои блондинистые локоны она заплела в ровную толстую косу, лежащую на плече.       — Потрясающе, — пренебрежительно бросила комментарий к моему внешнему виду Фрейя, затем заметила картину. Сделав пару шагов в сторону холста, жена Германа с искренним интересом стала ее рассматривать. — Ничего себе. Так ты художница?       — Вроде того.       — Миленько. Дай угадаю, этот бедненький святой ягненочек – это ты, а вот эти злые и ужасные волки, — она показательно сделала неестественно серьезно-грозную интонацию и нахмурила брови, — это плохие мы. Возможно, я, Аластор и кто-нибудь еще, кто тебя почему-то не принял здесь с распростертыми объятиями. Я права? — максимально непосредственно уточнила Фрейя.       Меня распирало от яркой неприязни к этой холодной девушке. Очень не хотелось позволять себе испытывать к ней негативные эмоции из-за чувства вины, ведь я просила ее мужа меня поцеловать. Да и любой негатив наверняка бы сошел за глупую и неуместную ревность, а этого не хотелось. Но если быть с собой честной, то мне безумно не нравилась эта высокомерная особа. Плевать, что она имела право меня ненавидеть и общаться таким образом. Плевать, что в кругу своих близких она могла быть плюшечкой-душечкой. Мне Фрейя не нравилась. Мне хотелось выплеснуть грязную воду из стакана с кисточками на ее безупречно красивое стервозное личико.       — Нет, не права. Это агнец и… обычные волки.       — Агнец, значит, — почему-то усмехнулась Фрейя и впилась в меня взглядом.       Инстинктивно я сделала шаг назад. Казалось, что в любой момент эта девушка может либо лезвие меж ребер пырнуть, либо отрастить звериную пасть и впиться в мою шею клыками. Это даже было логично ожидать. Зачем еще она могла пожаловать?       Волчица легко считала мой испуг, и теперь на ее губах сияла самодовольная улыбка, ярко демонстрирующая ощущение превосходства надо мной.       — Не бойся, девочка, я пришла поговорить.       Улыбайся-улыбайся, дорогая законная жена Германа. Вот только твой милый муж, за которого ты так держишься, говорил о чувствах мне, а не тебе, и гладил по волосам так, как к твоим наверняка никогда не прикасался.       От этих мыслей мои губы тоже расползлись в улыбке, что вызвало у Фрейи нескрываемое удивление.       — О чем ты хочешь со мной поговорить? — спросила я.       — Ты же вроде не глупая девочка, должна понимать, — со с трудом сдерживаемой злостью проговорила волчица.       — На самом деле, я довольно глупая, — пожала я плечами, — лучше поясни.       Глаза Фрейи заметали молнии.       Неправильно так себя вести. Неправильно грубить жене Волчонка, злить и провоцировать ее. Она ничего плохого мне пока не сделала, а я ей, хоть и не специально, сделала. Но не получалось взять под контроль свои эмоции, яд буквально сочился из моей души наружу. А вот Фрейя, кажется, смогла совладать с собой, ее лицо медленно разгладилось, принимая спокойное и невозмутимое выражение.       Черт, как бы не хотелось признавать, но эта дьяволица была в разы красивее и статнее меня. От нее веяло благородными кровями, силой духа и очаровательной женственностью, даже не смотря на злость и жестокость. Я же представляла из себя жалкую милую дворняжку.       — Я пришла поговорить о моем муже. О Германе, девочка.       — А что с ним?       — Пока ничего. Но твоими стараниями может быть еще какое “чего”. Понимаешь, о чем я?       — Есть честно, то не совсем, — устало произнесла я.       Волчица шумно вздохнула.       — Хорошо, раз у людей проблемы с пониманием, я разжую тебе подоступней. Герман никогда не уйдет от меня, никогда не нарушит законы стаи, никогда не будет с тобой. Если ты думаешь, что ты для него что-то значишь, то не спеши с выводами. Поверь, девочка, я знаю своего мужа. Даже несмотря на его заботу или, возможно, какие-то высокопарные слова, он не дорожит тобой. Ты не нужна ему. Просто Герман очень сентиментальный. Он давным-давно случайно убил человеческую девчонку и теперь не может себе этого простить. Хочет просто искупить вину через тебя, понимаешь?       Вау, как легко она рассказала чужому человеку личную историю своего мужа, которой он так-то не особо охотно с кем-то делился. Вот так уважение.       — А от меня-то ты что хочешь?       — Перестань позорить моего мужа, — чуть ли не прошипела волчица. — Если у тебя есть к нему хоть капля благодарности, то перестань это делать. На него и на бедного Аластора уже все стая косится. Такая уважаемая семья с такими известными предками, а подвержены косым взглядам и грязным перешептываниям за спинами. Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? — ее голос становился одновременно тише и злее с каждым словом. Еще немного, и из ноздрей повалит густой пар, как из труб старых паровозов. — Для Германа и для его семьи важна стая, важно их место в этой стае, а из-за тебя, какой-то жалкой человеческой девчонки, они могут все потерять. Имей хоть каплю совести, оставь его в покое. — Фрейя замолчала. Через секунду ее дыхание начало выравниваться, и она добавила уже почти спокойно, — пожалуйста, Алексия.       Вот это её человечное и адекватное “пожалуйста, Алексия” здорово выбило меня из колеи. Я разом растеряла весь свой пыл, гнев и пренебрежение к Фрейе и ее словам. Неужели все, что она сказала – это правда? Неужели она пришла ко мне из-за заботы о Германе?       — Как я его позорю? Что я делаю? — растерянно спросила я.       — Ты бегаешь за ним и крутишься вокруг него. Все видят это. То вы у его дома шушукаетесь, то по лесам скачете, то у его друга ты пропадаешь. Можешь предположить, что наши обо всем этом думают?       — Но я же… Мы с ним редко пересекаемся, да и то случайно. А у Сандра я была просто, чтобы узнать, как он… Я не бегаю за Германом и не хочу его позорить.       Я не собиралась оправдываться перед Фрейей, это были просто мысли вслух. Что если я правда вредила Волчонку? Да, он сказал, что влюблен в меня, и в первый раз на озеро он сам позвал. Но, с другой стороны, тогда, в его квартире, это я устроила представление с мнимым обращением, чтобы вернуть Рудницкого в свою жизнь. Если бы не эта глупость, еще тогда бы все закончилось, и он бы жил себе спокойно. И второй раз на озеро я сама поперлась, хотя чувствовала, что лучше все оставить, как есть. Я просила его меня поцеловать, я просила снова погладить по волосам. Может, Герман бы смог потушить свою влюбленность и нормально жить, если бы я ему не мешала?       Должно быть, Фрейя заметила мое смятение и изменение настроения, потому что сама девушка стала выглядеть удовлетворенно радостной.       — Еще раз говорю, если ты хорошо относишься к моему мужу, оставь его в покое. Совсем. Не порти ему жизнь. Иначе… извини, конечно, но я мужу верна и преданна. Если надо будет его защитить, я это сделаю. Сделаю абсолютно все, что потребуется, — серьезно сказала волчица. — Пусть Герман обидится на меня и будет винить за это, но со временем простит и поймет. Так что, если тебе жизнь дорога и проблем для Германа ты не хочешь, то пересмотри свое поведение, девочка. — с этими словами Фрейя развернулась и спокойным шагом покинула временно мою комнату.       Слова волчицы звучали очень разумно. В глубине души я понимала, что поступаю неправильно, каждое мое действие по отношению к Волчонку сопровождалось этим чувством. Но я к этому чувству не прислушивалась. А зря. Видимо, зря. Так еще если Фрейя реально меня убьет, Герман наверняка отчасти будет винить в этом себя, будет переживать. Наверное, и правда стоило держаться от него подальше.       На глаза навернулись слезы. Оторваться от Германа было больно не только морально, но и даже физически. В груди все сжалось. Но ведь рано или поздно все равно пришлось бы это сделать, так может тогда лучше рано, чтобы урон для всех был минимальный? Шмыгнув носом, я стерла слезы тыльной стороной ладони и снова села перед картиной. Рисовать дальше никакого желания не было, так что я просто пялилась на холст.       И просидела я так полчаса, если не дольше. Потом убрала все, спустилась вылить воду и сполоснуть кисти, а когда вернулась в комнату и на полном серьезе собиралась завалиться так рано спать, чтобы сбежать от невыносимой реальности, в дверь снова постучали. На этот раз стук был слишком знакомый.       — Заходи, Герман, — сказала я, чувствуя, как внутри все переворачивается.       Захотелось разрыдаться, но на этот раз эмоции удалось взять под контроль.       — Привет, милая, — заглянув в комнату, поздоровался Волчонок. Внутри снова все перевернулось, но теперь с удвоенной силой. “Милая”. Как же не вовремя он пришел.       — Привет.       — Хочу прогуляться сегодня. И хочу показать тебе кое-что. В одиннадцать подходи на тропинку к озеру, буду ждать тебя там. Если, конечно, ты не против. Только оденься потеплее, ночь обещает быть прохладной.       Как же хотелось сказать: “да, милый, любимый мой, с удовольствием! Мне все равно, куда и когда идти, я просто хочу быть рядом с тобой”. Но ведь только что, после разговора с Фрейей, я приняла решение отстать от Волчонка и дать ему возможность жить нормальной, подходящей ему жизнью. Разве я могла принять его приглашение, зная, что ему это навредит? Он сам так захотел, сам так решил, но неужели мне не следовало отказаться во благо ему? Не находя в себе сил сказать ни “нет”, ни “да”, я беспомощно смотрела на Волчонка. Он, немного растерянный из-за затянувшегося молчания, ждал моего ответа.