Клыки

      Мы шли по уже знакомой тропинке по направлению к озеру. Большой фонарик, зажатый в руке Германа, мягко рассеивал перед нами густую темноту и привлекал к себе множество летающих насекомых. Раньше ночной лес всегда казался чем-то пугающим и действительно опасным, но теперь, пожив рядом с ним в максимальной близости и прогулявшись несколько раз по чаще после захода солнца, этот страх растворился. Единственное, что в принципе могло быть страшным – это только крупные дикие животные, для которых лес являлся домом. Но разве существовал зверь сильнее вервольфа? Оборотень даже с бурым медведем справится, что уж говорить о всяких лисичках, кабанах и лосях.       — Алекси? — тихо позвал Герман.       Переступив через большой поваленный сук, я обернулась на Волчонка. Его лицо выглядело озадаченным, между напряженными широкими бровями появилась складочка.       — Да?       Я знала, о чем он сейчас спросит. Даже самый глупый тупица бы догадался. Вот только ответ заранее так и не получилось придумать.       — Что с тобой? Что тебя беспокоит?       — О чем ты? — я решила скосить под дурочку, чтобы выиграть еще немного времени и все-таки сообразить, что говорить. Обманывать Германа и делать вид, что все в порядке, я не собиралась, да и бесполезно это, от слова совсем.       — Ты же и так понимаешь, о чем я, — продемонстрировал он свою проницательность и хорошо развитый эмоциональный интеллект. — Ты долго думала над моим приглашением прогуляться, теперь идешь молчишь и будто бы сторонишься меня. Я что-то сделал не так? Обидел тебя?       — Что? Нет! — воскликнула я и быстро помотала головой. — Чем ты мог меня обидеть? Нет, Герман, ты что. Ты тут совершенно ни при чем.       — А кто при чем?       Впереди был резкий небольшой обрыв, Волчонок, как обычно, первым ловко спрыгнул вниз и подал мне руку, помогая спуститься. Тяжело вздохнув, я обхватила его широкую горячую ладонь, присела на корточки и спрыгнула следом за ним. Одновременно хотелось, чтобы он не отпустил мою руку после этого, и было страшно, что он правда этого не сделает. Обычное присутствие Рудницкого рядом уже превращало меня в кого-то неадекватного, а любые касания так совсем лишали возможности поступать разумно. Но Герман разжал пальцы и отпустил мою ладонь сразу же, как только ноги коснулись земли, и я выпрямилась.       — Я узнала кое-что… И теперь задумалась о том, правильно ли мы поступаем.       — Кое-что – это что? — серьезным голосом спросил Рудницкий.       — Мне сказали, то есть, до меня дошли слухи, что в стае из-за меня о тебе говорят не самые хорошие вещи, — нерешительно призналась я, избегая взгляда Волчонка и сосредоточенно глядя на дорожку перед нами. — Вервольфы тебя осуждают и косятся… Ты и твоя семья можете потерять свой авторитет и статус из-за этого. Разве стоит жертвовать ими ради нашего общения, которое все равно скоро прекратится?       Герман шумной вздохнул.       — Кто тебе это сказал? Откуда ты знаешь про эти сплетни?       — Просто услышала. Случайно.       — Алекси, ты сейчас пытаешься мне соврать? — спокойно и немного устало спросил Рудницкий.       Сердце укололо чувство вины. Ложь близким – это отвратительно.       — Да, прости, — тихонько ответила я, поморщившись. — Но я не хочу говорить, кто мне это сказал.       — Почему?       — Я… я не объясню, почему. Пожалуйста, можно я просто не буду говорить?       Волчонок чуть притормозил, пропуская меня – тропинка шла между кустов. Отодвинув влажную веточку, я быстренько проскочила вперед и глянула на Германа.       — Можно, конечно, — кивнул он, — я не могу тебя заставлять говорить что-то, если ты не хочешь.       — Спасибо. Но мне показалось, что этот человек, то есть, вервольф не врал. Звучало вполне убедительно.       Вначале были мысли, что Фрейя специально наболтала всякой ерунды, чтобы манипулировать мной через мое беспокойство о Германе, но все-таки ее взгляд и интонации, и вот это вот “пожалуйста, Алексия” выглядели очень натурально. К тому же, ничего удивительного в таких слухах не было – нас с Рудницким младшим неоднократно видели вместе, он привел человека в стаю и периодически общался с ним. Понятно, что это не нравилось другим оборотням.       — И что, ты решила перестать со мной общаться? — спросил Герман. — Поэтому хотела отказаться от прогулки?       — Да, — шепотом отозвалась я.       — Я правильно понял? Тебе сказали, что меня осуждают в стае за общение с тобой, и ты решила со мной не общаться? Чтобы меня перестали осуждать, так?       — Да… Это разве не логично звучит?       Герман снова тяжело вздохнул.       — Это звучит так, что ты почему-то решила решить все за меня. Почему ты просто не рассказала мне о слухах, раз уж тебе показалось это важным? Зачем ты приняла решение, касающееся другого человека, самостоятельно? — он сказал это достаточно ровно, без обвинительных или осуждающих ноток, но все равно было ощущение, что меня отчитали.       — Я просто… подумала… хотела… — теперь вздохнула я, — не знаю, Герман. Я просто не хотела, чтобы у тебя были проблемы. У тебя и так достаточно проблем из-за меня, не хотела их приумножать. Мне показалось, что будет правильным самой инициировать прекращение общения, потому что ты мог бы продолжать его… не знаю, из благородства или жалости, или еще чего-то.       — Алексия, — твердо сказал Герман и, резко затормозив, развернулся ко мне. Я тоже остановилась. Вервольф был очень серьезным и собранным, он уверенно посмотрел в мои глаза, чуть склонив голову. — Алексия, кто я?       Этот вопрос заставил растеряться. Какой ответ он хотел услышать? Ты – Герман? Человек? Волк? Оборотень? Преподаватель в университете? Тот, кто меня спас? Тот, в кого я влюблена без памяти? Что отвечать-то?       — Ты… — я продолжала перебирать варианты в голове, надеясь разглядеть в лице Рудницкого подсказку, — вервольф?       — Еще версии?       — Человек?       — Ну, первое было ближе.       — Герман Александрович Рудницкий? Или Херманн Аласторович Рудницкий?       — Алексия, я – взрослый и разумный мужчина, который прекрасно отдает себе отчет в том, что он делает. Кажется, что-то подобное я тебе уже говорил.       Я медленно кивнула. Перенеся вес тела на одну ногу, Герман продолжал смотреть на меня в упор.       — Понимаешь, что я имею в виду? — спросил он.       Этот диалог вызвал в памяти флешбэки со времен учебы в университете, когда Герман Александрович проводил опросы или спрашивал нас на сессии. Ему удавалось балансировать на грани слишком строгого и чрезмерно мягкого преподавателя, того, кого студенты уважают, и того, кого боятся. Могла ли я тогда, сидя на парах, хотя бы частично представить, как будет выглядеть моя дальнейшая жизнь и какую роль в ней сыграет Рудницкий?       Забавно, что я – та, кто не рассматривал мужчин постарше как потенциальных партнеров, стала одной из тех девчонок, кто все-таки влюбился в своего преподавателя. Наша история оказалась не типичной, совсем не типичной, но сам факт: преподаватель и студентка.       А ведь никто из одногруппников и предположить не мог, что один из наших преподавателей – не человек вовсе, а оборотень! Сколько еще среди людей ходит тех, кого мы принимаем за себе подобных, но кто нами на самом деле не является? Раз часть вампиров и оборотней живет бок о бок с нашим обществом, значит, иногда мы с ними сталкиваемся, но даже не подозреваем об этом? Считаем сказками, как я раньше? Безумие.       — Думаю, понимаю, — ответила я. — Ты – взрослый и разумный мужчина, который не нуждается в том, чтобы кто-то другой принимал за него решения, как для него будет лучше. Раз ты что-то делаешь, то делаешь это осознанно и считаешь это правильным. Верно?       — Верно, — подтвердил Рудницкий, сопроводив это легким кивком и утвердительным опусканием век. — Слышала наверняка фразу “благими намерениями вымощена дорога в ад”? Так вот иногда это правда.       — Иногда, но ведь не всегда. Благие намерения – это же не плохо, — я пожала плечами. — Просто люди порой ошибаются и, как ты и сказал, решают все за других, даже не обсудив с ними ситуацию.       — Да, эта фраза работает лишь в некоторых случаях, но наш – как раз тот самый. — сказав это, Герман приподнял рукав кожаной черной куртки и глянул на часы. — Так, нам надо идти. Пойдем, — он кивнул на тропинку, и мы зашагали дальше. — В данной ситуации ты бы добавила мне головной боли от размышлений на тему, что же произошло, а себя бы лишила того, чего на самом деле хочешь. Да и меня тоже. — Это было очень приятно услышать, по губам аж мимолетная улыбка скользнула. Понятно, что, раз Герман предлагал провести время вместе – это означало, что он хочет провести время вместе. Но когда даже очевидные вещи произносят вслух, это все равно очень приятно. — Всегда надо разговаривать, Алексия. Словами через рот и никак иначе, милая, — отметил Волчонок. И он был совершенно прав. — Рассказать, что случилось, что беспокоит, тревожит, и вместе обсудить. Вместе прийти к решению.       — Я полностью с тобой согласна, Герман. Ты все абсолютно верно говоришь. Блин… ты какой-то слишком идеальный. — последнее замечание вырвалось нечаянно, но когда я поняла, что на самом деле это озвучила, было уже поздно. Оставалось лишь смущаться и быстро придумывать, как сменить тему, чтобы не заострять внимание.       — Ты меня идеализируешь, Алекс. И это не есть хорошо, — несколько печально и с нотками раздражения ответил Рудницкий.       Ну да, он же точно не может быть идеальным! Он же, будучи в зверином обличье, во время битвы с вампирами кого-то когда-то случайно убил. И плевать, что в обличье человека он очень умный, адекватный, милый, заботливый, нежный, отлично понимает чужие чувства и эмоции, невероятно приятный и вежливый, до одури красивый, а быть с ним рядом так же легко, как дышать? А еще он внушает чувство защищенности и помогает в любой проблеме. В дополнение ко всему еще и успешен в своей карьере, любит животных и не зануда. Да, Герман, ты абсолютно точно не идеален и абсолютно точно не мечта! Блин, милый, ну серьезно?       Вслух я этого, конечно, говорить не стала.       — Я не идеализирую. А насчет сложившейся ситуации… я все-таки эгоистка, получается.       — Почему ты эгоистка? — не понял Герман.       — Я хотела перестать с тобой контактировать, чтобы позаботиться о тебе, уберечь от дополнительных проблем, верила, что так будет правильно, но, в итоге, все равно согласилась на прогулку. Получается, выбрала свои желания, а не спокойную жизнь для тебя, — усмехнулась я. — Эгоистка.       — Здоровый эгоизм должен присутствовать. Во благо самого себя и окружающих. Любой психолог тебе об этом скажет.       Вервольф подал мне руку, помогая переступить через поваленное дерево. Джентльмен. Мы вышли к озеру, но в этот раз нам предстояло пройти куда-то подальше и обойти зеркальный водоем. Герман сказал, что хочет что-то мне показать, но до сих пор и не признался, что именно.       — Так, а что со сплетнями? — спросила я, любуясь темнотой водной глади с отражающимся на ней лунным светом. — Что с ними делать?       — Ничего, — равнодушно пожав плечами, ответил Рудницкий.       — Это не повлияет на твой статус и положение в стае?       — Алексия, давай я тебе кое-что напомню. Я жил среди людей очень долгое время, и последние лет пять приезжал в стаю всего пару раз в год. Занимался с волчатами, проводил время с друзьями, виделся с семьей и уезжал, — рассказал он. — Если бы не ситуация с этими кровососами, жил бы так и дальше. А оборотни – это наполовину люди, а большинство людей обожают совать нос не в свои дела, плодить слухи и копаться в чужой жизни, когда их жизнь недостаточно интересная. Как думаешь, насколько мне важно, что обо мне думают в стае?       — Наверное, не очень важно. Но если ты останешься жить здесь и позже так и не вернешься к людям, то, думаю, будет важно.       Герман задумался, и мы какое-то время шли молча. Порой ноги цеплялись за высокую траву и невидимые в темноте выступы или соскальзывали с мокрых камней, но каждый раз, даже когда я могла самостоятельно без труда удержать равновесие, Рудницкий моментально подхватывал меня за локоть.       — Могу я спросить у тебя кое-что про Фрейю? — решила я нарушить тишину. — Понимаю, что личное, но ты можешь не отвечать, если не захочешь.       — Да, спрашивай.       — Когда-то ты мне говорил, что не любишь её...       — Не люблю.       — А любил раньше?       — Мм… нет, не думаю, — довольно уверенно ответил Герман. — По юности был к ней интерес и симпатия. Довольно долгое время, скажу тебе прямо, был сексуальный интерес. Но высокие чувства – никогда.       — Был?       — М?       Кровь прилила к щекам, и если выпалить короткий вопрос то ли духа, то ли наглости хватило, то на его пояснение – уже нет. Не мое дело. Не стоит расспрашивать о таких вещах. Да и Герман точно не то подумает.       — Нет, ничего.       Но Герман слишком хорошо всё чувствовал и слишком хорошо всё понимал. Он усмехнулся, хитро глянув на меня. Я успела увидеть игриво приподнятый уголок его губ, прежде, чем отвернулась аж в сторону к лесу. Любая улыбка этого потрясающего мужчины сводила с ума, но вот эти игривые усмешки… Боже, от них я начала плыть. Слишком уж красиво и притягательно это выглядело.       — Был ли сексуальный интерес к ней или до сих пор остался? Ты это хотела спросить, милая?       От этого вопроса и от того, как Рудницкий в принципе это спросил, внутри все приятно перевернулось. Нотки заигрываний и флирта в его голосе вызвали бурю бабочек в моем животе и заставили сердце стучать чаще.       — Да, — смущенно ответила я.       — Тебе честно рассказать? — голос Волчонка вдруг стал серьезным.       Я посмотрела на него. Он ждал ответа.       — Если можешь, то, конечно.       Наверняка Фрейя его до сих пор привлекала. Это не стало бы чем-то удивительным. Молодая, очень красивая, уверенная в себе и женственная девушка. Законная жена. Все очевидно. И я была готова услышать такой ответ, но в душе все равно стало как-то неприятно.       — У оборотней не принято изменять. За измену у нас считается поцелуй, секс и любовные клятвы. Фрейя – моя жена, хоть мы друг друга и не любим, а я все-таки здоровый молодой мужчина, если ты понимаешь, о чем я, — спокойно объяснил Герман без тени смущения.       — Понимаю, — подтвердила я, стараясь сохранять равнодушие.       — У меня были и… есть потребности. Их надо как-то удовлетворять. Как-то нормально. Хотя бы пару раз в год. И Фрейе тоже.       — Да, я понимаю.       — Если бы ты спросила, стал бы я поддерживать какую-либо связь с Фрейей, от общение до секса, если бы мы с ней были обычными людьми, то нет.       — Нет? — несколько удивленно переспросила я.       Странно, что его сексуальный интерес к Фрейе держался только на безысходности. Такое лицо, фигура, волосы, умение себя подать… и дело только в том, что больше ни с кем нельзя? Хотя, если бы он был полностью свободен, то нашел бы другую красотку, не менее привлекательную, которую при этом бы любил, и тогда ничего удивительного. Но… раз он сказал, что влюблен в меня, значит ли это, что этой девушкой стала бы я? И тогда бы он со мной…?       От этих мыслей в животе все онемело, и даже немного сбилось дыхание. А ведь Герман был первым мужчиной в моей жизни, кто вызывал у меня настоящий сексуальный интерес. Ни с Кириллом, бывшим парнем, ни с кем-то посторонним такого никогда не было. Повышенным либидо я не страдала, порой даже подозревала, что оно крайне пониженное. До этого момента. Точнее, до того момента, пока не начала что-то чувствовать к Герману.       Как хорошо, что в темноте Рудницкий не мог увидеть моих красных щек.       — Нет, — подтвердил он.       Ужасно хотелось узнать, когда они спали последний раз: вчера? Неделю назад? Когда он только приехал в стаю из города? Но это точно было бы перебором и точно меня не касалось. Вместо этого я задала другой вопрос:       — Ты сказал, что вы друг друга не любите. Но ты уверен насчет Фрейи? Мне кажется, она что-то к тебе испытывает. Со стороны это так выглядит.       — Она испытывает переживания за свой авторитет в стае и свой статус, Алексия. И за отсутствие у нас с ней щенков. Ну, детей. Она очень преданна нашим порядкам и законам, — сказал Герман. — Если бы меня любили, думаю, я бы это чувствовал. Знал.       “Тебя любят”, — мысленно ответила я, ощущая, как при взгляде на Волчонка меня просто распирает от нежности к нему. Но он говорил именно о Фрейе, не обо мне. А я… Что испытывала я? Любовь? Или все-таки пылкую влюбленность? Ответа пока не было.       — Нам вроде бы сюда. — Герман приподнял пушистую ветку, и я быстренько нырнула под нее. Мы снова шли по лесу, но не заходили слишком глубоко, сквозь стволы деревьев по прежнему виднелось озеро. — Тут должен быть огромный камень, часть скалы или что-то такое. Надо его найти.       — А зачем? Что там? — нетерпеливо попыталась узнать я.       — Увидишь. Если, конечно, я не ошибся, — задумчиво проговорил Волчонок.       Мы продолжили шагать дальше.       — Ты сказал, что ваша измена – это поцелуй, секс или клятва в любви. И все?       — А что еще должно быть?       — Мне кажется, измена начинается с поддерживаемой заинтересованности в другом человеке, — поделилась своей позицией я, аккуратно переступая через торчащие корни. Совсем рядом с нами громко кричала незнакомая ночная птичка. — Когда ты начинаешь испытывать к кому-то другому симпатию и интерес, пытаешься сблизиться с этим человеком, то это уже измена. Пока эмоциональная. За ней наверняка последует и физическая, которая начнется с чувственных прикосновений, пусть даже просто к руке, а закончится уже поцелуями и сексом. Больше всего внимания уделяют последнему, но то, с чего это все начинается, ничуть не безобиднее. — Я взглянула на Германа, тот внимательно слушал и казался задумчивым. — А ты как считаешь?       — Я прежде никогда об этом не задумывался, но если говорить о классических человеческих отношениях, которые изначально строились на чувствах, то я с тобой согласен. Я бы не смог ни переспать с кем-то, если люблю другую девушку, ни просто провести с кем-то другим время в романтическом ключе. Но у нас, в стае, в целом взгляд на все это другой.       Вскоре деревья немного расступились, и стал виден огромный валун, чернеющий пятном среди многочисленных сосен и елей. Землю рядом с ним выстилал мягкий упругий мох, который приятно пружинил под ногами. Здесь особенно сильно пахло лесной сыростью. Герман крепко ухватил меня за запястье, ведя за собой – мы стали обходить здоровый камень, и с одной его стороны был сильный уклон вниз. Маленькими шажками полубоком я поспевала за уверенно идущим вперед Волчонком, время от времени касаясь плечом холодной поверхности валуна.       — Кажется, где-то здесь, — произнес Герман, медленно двигаясь дальше. Резкий уклон мы прошли. Лунный свет пробивался сквозь кроны и стволы деревьев, ярко освещая часть каменной стены. — Да, вот они, смотри, — шепотом, будто боясь кого-то спугнуть, воодушевленно сказал он.       Я приблизилась к нему и выглянула из-за мощного плеча. Сначала не поняла, куда надо смотреть, но уже через секунду заметила ту красоту, которую хотел мне показать Рудницкий,       — О, вау… — слетело с губ.       Сделав пару шагов вперед, я присела на корточки рядом с несколькими изумительными цветами. Они напоминали паучью лилию, но кроваво красные цветки были крупнее, листочки почти не загибались, а пестиков было больше, но они были короче. Тычинки чуть заметно блестели, будто их посыпали волшебной серебряной пыльцой. Эти потрясающие цветы источали неописуемо приятный сладковатый аромат. Наверное, даже самый дорогой парфюм в мире не сравнился бы с ним. Прикрыв глаза, я вдохнула полной грудью, наслаждаясь потрясающим запахом. Очень хотелось аккуратно прикоснуться к нежным лепесткам, казавшимся шелковыми, но что-то останавливало.       — Это самые красивые цветы, которые я когда-либо видела, — завороженно произнесла я, рассматривая чудо природы, — как они называются?       — Никто из нас не знает, — ответил Герман. — Никто никогда подобных больше не видел нигде. И ни в интернете, ни в ботанических справочниках ничего не нашли. Есть подозрения, что они магические, но Саге тоже не знакомы. На эти цветы наткнулся Сандр несколько лет назад, они вырастают к концу лета, примерно в эти дни, и распускаются только по ночам. Днем стоят закрытые.       — Ничего себе. Как он вообще на них набрел?       — Спроси у него. Если захочет, расскажет, — почему-то усмехнулся Волчонок.       Может, это как-то связано с историей с Ликой? Уж не здесь ли когда-то давно скрывались влюбленные?       Полюбовавшись еще немного, я поднялась на ноги и глянула на Германа. Он смотрел на меня так, как должен был бы смотреть на эти прекрасные цветы. Сердце ёкнуло.       — Магические растения правда существуют?       Рудницкий пожал плечами.       — Некоторые из известных людям растений могут влиять на нечисть, как тот же аконит, с которым ты мне чай хотела сделать, — с ухмылкой напомнил он, — или вербена для вампиров. Какие-то лечат нас и придают сил, какие-то калечат. Люди же тоже часто используют травы, как лекарства – всякие, там, ромашки, валерианы, зверобои и прочее. Но существует поверье, будто бы есть и особые магические цветы, на которые человек либо не наткнется, потому что растут они только там, где сосредоточено много потусторонней энергии, например, рядом со стаями или кланами, либо просто человек не сможет их идентифицировать, примет за мутанта, и никакого волшебного зелья все равно не приготовит.       — Ничего себе… — только и смогла снова ответить я. — А вы пробовали срывать эти цветы и делать что-то из них?       — Пробовали. Они моментально вянут и засыхают, превращаясь в мусор. А нормальных ученых среди нас очень мало, чтобы хоть как-то исследовать это растение. Скажу тебе больше, мы сами не понимаем устройства половины наших вещей, списываем все на магию, но, вполне возможно, даже наше обращение – это такая же магия, какой раньше была обычная гроза для людей. Возможно, наши чудеса объясняются банальной наукой, которая просто пока не известна ни людям, ни монстрам на необходимым уровне. Вервольфов слишком мало, а учится лишь часть из нас, причем, в человеческих университетах. — рассказывал Рудницкий со знакомыми преподавательскими интонациями. — Да и большинство старается выбирать те человеческие профессии, которые будут особенно полезны для стаи. Юристы, политики, полицейские, иногда врачи.       — Чтобы решать человеческие юридические проблемы оборотней, живущих в нашем обществе?       — Все верно. В каждой стае, которая хотя бы частично ведет человеческий образ жизни, есть свой, скажем так, человек, работающий с документами. Ну что, пойдем обратно?       — Уже? — расстроенно спросила я.       Мы слишком мало времени провели вместе, хотелось большего. Насытиться бы вдоволь его компанией, чтобы потом спокойно чувствовать себя в одиночестве. Хотя, наверное, мне никогда бы не было достаточно общения с Германом. Расставаться с ним не хотелось ни на минуту, будь такая возможность – смотрела бы и слушала бы его каждую секунду, всю жизнь бы рядом провела.       Волчонок нежно улыбнулся, заставив сердце в груди сделать кувырок. Эта улыбка навсегда отпечатается в моей памяти и наверняка будет часто вспыхивать одновременно приятным и невыносимым воспоминанием перед сном.       — Хочешь еще погулять? — тихо спросил он.       — Конечно, — не задумываясь, ответила я. — Можно я снова побуду эгоисткой? Я не хочу с тобой расставаться. — Пульс участился.       — Можно.       Оглядевшись по сторонам, я заметила толстое поваленное дерево и кивнула на него Волчонку. Тот моментально понял без слов, и мы подошли поближе. Должно быть, что-то очень мощное или даже кто-то очень мощный сломал эту огромную сосну почти у самой земли. Уж не оборотень ли?       Оперевшись о ствол, я попыталась подпрыгнуть, чтобы сесть на него, но руки оказалась слишком расслабленными и подвели.       — Подожди, — сказал Герман, потрогав кору ладонью, — оно холодное и влажное.       Он снял с себя кожаную куртку и накрыл ею дерево подкладкой наверх, после чего одним ловким движением усадил меня на нее. Я даже не успела понять, что произошло. Герман был в отличной физической форме, но все равно слишком уж легко поднимал меня, будто мой вес равнялся пушинке. Чертовски приятное чувство, если быть честной. Всю жизнь я стремилась быть сильной, во всяком случае, психологически сильной, спортивной особо никогда не была, независимой, в общем, такой, чтобы меня самой мне всегда было достаточно. Но рядом с настоящим мужчиной, которому доверяла целиком и полностью, мне очень нравилось чувствовать себя слабой и хрупкой девушкой.       — А ты не замерзнешь? — спросила я, разглядывая его темно-серую свободную футболку.       — Мне кажется, я могу замерзнуть, только если зимой в майке выйду, — ответил Герман, ставя фонарь на ствол дерева. — Я эту куртку надел на случай, если она тебе понадобится.       Боже, как же это мило. Еще ни один человек никогда не относился ко мне с таким вниманием и заботой. Я попыталась взять себя в руки и не смотреть на Волчонка взглядом влюбленного щенка, но сама прекрасно ощущала, что ничего не получается, и я таю, как мороженое на летнем солнце.       — Слушай, а у вас есть какая-то религия? — пришлось сменить тему, чтобы не наговорить и не наделать глупостей, к которым так активно подталкивало переполненное любовью сердце.       Герман прислонился спиной к камню и сложил мускулистые, сильно цепляющие взгляд руки на груди. Спиной в одной только футболке. К ледяному мокрому камню. Волк, блин. Неужели оборотни не болеют каким-нибудь там воспалением легких? Совсем что-ли неуязвимые?       — Как таковой религии нет, но у нас есть разные обряды и ритуалы, мы носим амулеты и верим в ряд магических вещей, как ты могла убедиться на моем дне рождения. Мы верим в духов, но у нас нет божеств, которым бы мы молились. Кто-то считает, что у нас нет души, а кто-то, что она проклята.       “У тебя душа точно есть, и она не может быть проклята”, — мысленно ответила я, любуясь его красивым мужественным лицом.       — Сага считает, что все значимые события в жизни предрешены, и повлиять на них нельзя, — добавил Рудницкий.       — А ты сам как считаешь?       — Не знаю. Я стараюсь не придерживаться никаких теорий, которые невозможно когда-либо и как-либо доказать.       — Живешь, как чувствуешь? — спросила я.       — Скорее, как придется, — грустно ухмыльнулся он, отведя взгляд в сторону. — А ты согласна с Сагой? — зеленые глаза снова посмотрели на меня. С любопытством.       — Тоже не знаю, но… Наверное. Мне кажется, что именно самые значимые события и правда предрешены, что они произойдут, несмотря ни на что. Но, в целом, на судьбу ты можешь повлиять. То есть, человек может определять свою судьбу, я так думаю, но такие вещи, как смерть, например, точно должны быть предрешены кем-то свыше. И, возможно, какие-то важные встречи. Итог этой встречи в твоих руках, но сама встреча предрешена. Возможно. Не знаю.       — Понял тебя.       — И, знаешь… Черт, это так глупо и наивно прозвучит… — замялась я.       — Со мной ты можешь быть собой и говорить то, что хочешь сказать, — мягко произнес Герман, и от этих слов по моему телу разлилось тепло. — Не думай о том, как это прозвучит.       — Я… я верю в истинную любовь. Мне кажется, что у каждого должна быть своя пара, и встреча с этой парой неизбежна.       — Почему же тогда миллионы людей живут в одиночестве или с теми, кого не любят?       — Не знаю. Этот факт и рушит мою теорию, — усмехнулась я. — Но я с детства в это верила. Верила, что в мире точно есть тот самый мой человек, кто-то особенный, что мы с ним обязательно встретимся и будем счастливы. Спроси у меня год назад, сказала бы, что ерунда это все, и уже не верю, ведь уже не ребенок, но… в глубине души все равно верила. Всегда.       — Год назад? — спросил Волчонок. — А сейчас?       Я выразительно посмотрела ему в глаза.       — Можно я не буду отвечать на этот вопрос?       Герман понимающе кивнул.       Луна медленно двигалась по черному небу, лес наполняли звуки ночных насекомых, птиц и зверей, шелест листьев и чуть различимый плеск воды, но все равно казалось, что нас окутывает умиротворяющая тишина. Скоро предстояло уходить, я чувствовала, что Герман вот-вот об этом скажет, а так не хотелось… Хотелось еще немного побыть вместе. Несмотря на ночную прохладу и легкий, иногда просачивающийся от озера через стволы деревьев ветерок, я расстегнула молнию на верхней кофте, под которой была надета футболка. Из-за волнения стало жарковато. Ускоренное сердцебиение и дыхание подтверждали то, что я прекрасно осознавала, что собираюсь сделать.       — Герман? — позвала я.       — М? — отозвался он, вопросительно приподняв брови.       — Ты можешь подойти чуть ближе?       Волчонок непонимающе слегка заметно нахмурился, но от камня отлип и сделал полшага в мою сторону.       — Можно я снова буду эгоисткой? Я бы не хотела, но не могу с собой справиться.       — Мне сложно говорить тебе “нет”, Алекси.       — Тогда подойди еще ближе. Пожалуйста, — прошептала я.       Не разрывая зрительного контакта, он сделал еще шаг и уже почти касался моих колен.       — Еще.       Пульс стучал в ушах, в горле пересохло. Бедра Германа чуть пониже таза теперь плотно упирался в мои ноги. Дыхание стало частым и поверхностным.       Разведя колени, я потянула вервольфа за край футболки, и он послушно приблизился, невесомо проведя пальцами по боковому шву на моих джинсах. От тесного соприкосновения ног с его горячими бедрами в животе вмиг онемело. Глянув в сторону и приоткрыв губы, я втянула побольше воздуха. Неловкость и смущение накрывали с головой, щеки пылали, но сколько еще подобных встреч у нас будет? Вдруг это последняя возможность сделать хотя бы малую часть того, что я так сильно желала?       Мои ладони легли на часто вздымающуюся мускулистую грудь и опустились до рельефного пресса, затем поднялись обратно. Тонкая ткань футболки в этот момент казалась непозволительно толстой. Безумно хотелось ощутить своей кожей его кожу.       — У вас за измену считаются именно поцелуи в губы? — чуть слышно спросила я.       — Надеюсь, что да, — хрипловатым голосом ответил Рудницкий.       Ну да, он же уже целовал меня в щеку.       — То есть, если я… дотронусь… губами до твоей шеи… — боже, как же сильно стучало сердце, казалось, что оно со всей силы ударяется о ребра. — Это можно?       — Можно, — прошептал Герман.       Внутри все переворачивалось, кровь шумела в ушах и меня даже немного трясло. Я снова медленно-медленно провела руками от сильной груди до пресса и запустила их под футболку. Как только ладони ощутили горячие кубики без какого-либо барьера, по телу будто прошел разряд тока. Пришлось снова глубоко вдыхать ртом, воздуха категорически не хватало. Заведя руки за широкую спину вервольфа, я потянулась вперед и коснулась губами его шеи. В этот момент Герман обнял меня в ответ. Слегка выгнувшись, чтобы как можно теснее льнуть к мужчине, я поцеловала его около уха и стала спускаться ниже, слегка водя ногтями по спине. Сдерживать эмоции становилось все сложнее, чувства усиливались и, не удержавшись, я прикусила кожу над его ключицей. А потом еще и еще. Рудницкий шумно втянул воздух и запустил пальцы одной руки мне в волосы, другой сильнее прижимая к себе. Я ахнула, продолжая скользить губами по его шее.       Воздух начинал пропитываться с трудом обуздываемой страстью, мы оба превратились в натянутые струны и очень тяжело дышали. Как бы не хотелось растянуть этот приятнейший сладкий момент, Герман прервал его достаточно быстро.       — Алекс, пожалуйста, хватит, — тихо произнес он, отстраняясь и убирая от меня руки, но сам не отошел. — Мне очень тяжело. Не продолжать.       Бабочки в животе сходили с ума. Набрав полную грудь воздуха, я вздохнула, пытаясь выровнять сбившееся дыхание.       — Я понимаю. Прости, — из-за смущения смотреть на Рудницкого я не могла. Забавно, целовать, кусать, чуть ли не облизывать его шею – это пожалуйста, а как в глаза после этого посмотреть – так все, невозможно. — Но я слишком давно об этом думала.       Герман коснулся моего плеча и наклонился к ушку:       — Если ты считаешь, что я ни о чем таком не думал, то ты ошибаешься. Думал.       Он очень нежно и чувственно поцеловал меня в щечку. Изнемогая от желания большего, я прикрыла глаза и, наклонив голову вбок, немного задрала подбородок, чуть ли не молясь, чтобы он понял, что нужно делать. Но Герман ничего не делал. Расстроенно вздохнув, я выпрямилась и посмотрела на него.       Волчонок игриво улыбался, внимательно глядя на меня.       — И что это такое? — спросил он.       — Я сейчас скулить начну, — откровенно призналась я.       — Скулить?       — Да.       — Зачем? — этот хитрый волк сделал вид, что ничего не понимает.       — Скорее почему.       Я поерзала и закусила губу.       — И почему же?       — Потому что я не могу так, боже, — простонала я. — Пожалуйста. Хотя бы разочек!       Не сложно представить, как неловко и некрасиво это выглядело со стороны, но у меня сорвало башню от всего происходящего, и успокоиться просто не получалось! Мне скоро во снах будет сниться, как он целует меня – так сильно этого хотелось. А если другой возможности не будет? Так и проживу всю жизнь и умру, не разу не ощутив его губ на своей шее? Хотя бы. Про настоящий поцелуй и мечтать не приходилось.       — Что “пожалуйста”? Что “хотя бы разочек”? — продолжал играть в непонимайку злой вервольф.       Я выгнулась, откинула назад волосы и опять наклонила голову так, чтобы открыть шею. Но он снова ничего не делал. Невыносимо.       — Пожалуйста, всего один единственный раз, — уже чуть ли не захныкала я.       Ох, как утром-то будет стыдно…       Герман усмехнулся.       — Что, неужели так сильно хочется?       — Ты не представляешь, как.       — Уверена, что не представляю? Ладно, раз так хочется…       Он притянул меня к себе и наконец поцеловал в шею, но не нежно, как могла ожидать, а настойчиво. Я плотнее прижала свои бедра к его ногам и обвила руками крепкий торс.       — Ну все, один раз, — прошептал он, обжигая дыханием нежную кожу, но отстраняться не спешил. Я вздохнула. Сама же просила только разочек… — Мало оказалось, да?       — Да.       Губы Волчонка снова коснулись шеи и стали покрывать ее поцелуями. С трудом удавалось сдерживать стон. Безумно захотелось, чтобы он тоже укусил меня, но просить о таком не посмела. Интересно, а было ли что-то особенно волнующее в романтическо-эротическом кусании шеи для вервольфа? Или это место было особенным только для вампиров?       Герман выпрямился, взял мою руку и коснулся губами запястья. Оказалось, это тоже очень приятно и будоражаще. Не настолько, как поцелуи в шею, но тоже заставляло таять и закрывать глаза от удовольствия.       Он уже хотел отойти, но сжав ноги, я заставила его помедлить.       — Милая, теперь это точно всё, — мягко сказал он.       — Я знаю. Я просто хочу на тебя посмотреть. — Положив одну ладошку на его плечо, другой я осторожно коснулась его колючей от щетины щеки и провела к подбородку. — Ты такой красивый.       — Ты тоже очень красивая, милая, — ответил Волчонок, держа руки на моих бедрах.       — Мне раньше казалось, когда еще в университете училась, что ты очень взрослый. Я видела в тебе взрослого, сурового мужчину. Но ты ведь молодой… и настоящий.       — Настоящий?       — Да. Просто… когда я наблюдала за тобой на парах, ты казался мне, не знаю, загадочным персонажем? Все время серьезный, закрытый, никогда ни слова не по теме лекции не говорил, в отличие от других преподавателей. Было такое ощущение, что ты существуешь только в стенах университета, умеешь только читать лекции и эмоция у тебя одна – уверенное спокойствие. Не получалось представить тебя смеющимся, проводящим время с друзьями, смотрящим влюбленными глазами на девушку, ссорящимся с кем-то.       Герман усмехнулся. Наверное, действительно забавно, будучи реальным человеком, слышать о себе подобное.       — И до какого момента так было?       — Думаю, пока ты после пар не попытался узнать, что у меня случилось. После ресторана так точно все изменилось. Но сейчас… когда ты открылся сильнее, чем когда-либо, я снова увидела тебя под совершенно новым углом, — призналась я и задумчиво провела кончиками пальцев по его скуле.       — И что ты теперь думаешь? — спросил Волчонок. Все это время он не сводил с меня глаз.       — Чем лучше я тебя узнаю, тем сильнее ты мне нравишься. Хотя каждый раз кажется, что сильнее уже просто некуда.       Пару секунд он продолжал молча смотреть на меня, затем вздохнул и заключил в сильные объятия. Удобно устроившись на его груди и обнимая в ответ, я полностью расслабилась. Хотелось максимально насладиться этим вечером, впитать каждую секундочку и навсегда запечатлеть в памяти всё: каждую фразу, каждое прикосновение и каждый влюбленный взгляд. Я чувствовала себя самой счастливой во всем мире. Еще никогда прежде мне не было так хорошо.       — Как-то раз на паре я всю лекцию пыталась ловить твой взгляд. В какой-то момент поняла, что испытываю слишком сильные и противоречивые чувства, когда это происходит, — не открывая глаз, поделилась я. Пальцы рисовали узоры на спине Германа. — Но я не могу понять, когда именно я в тебя влюбилась. Тянуть к тебе начало очень быстро, но я думала, что это все просто потому что ты красивый, умный и заботливый мужчина. Наверное, все эти хорошие чувства и эмоции по отношению к тебе накапливались и в какой-то момент стали влюбленностью.       Отстранившись, Герман посмотрел на меня с запредельной нежностью и легкой улыбкой, но ничего не ответил.       — А когда… Черт, так неловко спрашивать, — усмехнулась я. — Когда ты что-то почувствовал ко мне?       Волчонок на миг задумался.       — Ты всегда была мне приятна, но я не уделял этому внимания. Когда почувствовал, что у тебя что-то случилось, очень захотелось узнать, что именно, и поддержать, может, что-то посоветовать, — сказал он. — Когда ты поведала мне свою ужасную историю, понял, что не могу пройти мимо, и просто обязан тебе помочь. А потом, когда началось общение… мне стало очень приятно твое общество и появился сильный интерес к твоей личности, хотелось узнать тебя, понять. Ты была мне крайне симпатична с первых дней жизни в моем доме, но, конечно же, я не планировал сближаться. Сильное желание защищать и оберегать долгое время списывал на потребность искупить вину перед убитой мною девушкой, но потом понял, что именно ты очень важна мне. Что мне не все равно, что происходит в твоей жизни.       Я была готова рассыпаться на искорки и звезды от услышанного. Неужели этот потрясающий мужчина правда все это рассказал обо мне? Тот, кто так безумно мне нравился?       — А что насчет… влюбленности? Когда ты понял, что испытываешь именно это чувство? До того, как я оказалась в стае, или уже после?       — До. Я понял, что влип, когда начал слишком сильно хотеть касаний. Обнять, поцеловать. Если желание слушать тебя и видеть можно было списать на что-то другое, то это уже точно нет.       Я потянулась к Герману, он поцеловал меня в щечку, и мы снова обнялись.       — Нам уже правда пора идти, милая моя, — тихо сказал он, поглаживая мои волосы.       “Я так тебя люблю. Боже, как же сильно я тебя люблю”, — мысленно призналась я, но вслух говорить не стала. Наверное, я правда его любила. Мне хотелось жить ради него, я была готова умереть ради него и была готова пожертвовать всем миром ради него. Говорят, что пылкие и яркие чувства – это влюбленность, перенасыщенная бушующими гормонами, а любовь – это что-то спокойное, размеренное, зато прочное и настоящее. Может, оно и так. Но назвать то, что я испытывала к Герману, лишь влюбленностью – означало сильно недооценить.       Кивнув, я отлипла от Волчонка. Он помог мне спуститься на землю, забрал свою куртку и фонарь и взял меня за руку, переплетая наши пальцы. Сердце пропустило удар. Даже после всех этих жарких касаний, поцелуев в шею и разговоров о чувствах, такой банальный жест обычных влюбленных парочек заставил тепло разливаться по телу волнами. Я нежно погладила большим пальцем его руку, в ответ он сильнее сжал мою.       Оказалось, ходить за ручку – мой язык любви. Одна из его составляющих. Есть в этом что-то невинно прекрасное и особенное.       Мы шли молча, но эта тишина была очень комфортной. Как только кровь перестала кипеть от сильнейших эмоций, начало клонить в сон, от усталости ноги путались, и я постоянно спотыкалась, хватаясь свободной рукой за локоть Германа. Заряда фонаря не хватило на всю нашу ночную прогулку, и он потух. Благо, это произошло, когда мы уже ступили на знакомую тропинку, ведущую от озера к деревне.       — Спасибо тебе большое за этот вечер, Герман, — произнесла я, постаравшись вложить в эту фразу все тепло и благодарность, которые испытывала к любимому.       — И тебе спасибо, милая, — спокойно отозвался он.       — Цветочки правда очень красивые. Ничего подобного я не видела… Спасибо большое, что отвел меня к ним.       Герман крепче сжал мою руку. Замедлив шаг, я прижалась к нему и потерлась головой о его плечо. Из груди вырвался вздох. Очень хотелось сказать, что ужасно не хочется с ним расставаться, что я буду постоянно мысленно прокручивать эту ночь и надеяться, что она когда-нибудь все же повторится. Но говорить я этого не стала. Зачем? Чтобы что?       — Ты как кошечка трешься, — ласково сказал любимый, целуя меня в волосы, после чего ускорил скорость шага. — Кстати, я хотел тебе сказать, вернее, попросить… — его голос стал серьезным.       — Что такое?       — Со дня на день прибудет Альфа. Разумеется, его придется поставить в курс дела. Я расскажу ему нашу историю, все объясню. Тебя попрошу только об одном – пожалуйста, не делай никаких глупостей.       — Каких глупостей? — спросила я, чувствуя, как снова возрастает тревожность от мыслей о встрече с Альфой.       — Любых, — неоднозначно ответил Герман. — Я сам не знаю, каких.       — Как вообще мне себя с ним вести?       — Уважительно, кротко, но по возможности естественно. На вопросы отвечай честно, во всем слушайся беспрекословно. Врать ему смысла нет, скорее всего, поймет. Но, да, чувства ко мне лучше не упоминай. Держись сдержанно и холодно.       — А если он напрямую спросит, влюблена я в тебя или нет? Говорить, что нет?       — Надеюсь, что такого вопроса он не задаст. Я вообще надеюсь, что ваше общение будет минимальным. — Волчонок задумался. — Но если все же спросит именно напрямую, попробуй ответить максимально уклончиво. Что-то вроде, что испытываешь ко мне теплые чувства, но знаешь о том, что я женат.       — А если он будет настаивать на своей формулировке? — не успокаивалась я. — Просить именно подтвердить или опровергнуть слова о любви?       Герман тяжело вздохнул.       — Если вдруг так случится, то признавайся. Говори, что влюблена, но подчеркни, что знаешь о моей жене, наших знакомых и не рассчитываешь на отношения за мной.       — Поняла.       Когда до выхода из леса оставалось несколько метров, мы расцепили руки и немного отошли друг от друга. Я предложила Герману вернуться по отдельности, выждав время, но от отказался и настоял, что проводит до самого дома Саги. Неизвестно, видел нас кто-то вместе или нет, но лично мы ни на кого не наткнулись. Разумеется, на прощание никаких объятий и других прикосновений не было – пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.       Я тихонько умылась и поднялась в свою комнату, стараясь на разбудить случайно Сагу. До рассвета оставалось всего ничего, но сон как рукой сняло. В голове крутились события сегодняшнего вечера, мысли словно попали в бетономешалку, постоянно сменяли одна другую и путались, так что шансов уснуть не было. Включив лампу, я взяла скетчбук, карандаш с ластиком и запрыгнула на кровать. Германа вырисовывала долго и старательно, а потом легкими штрихами набросала девушку, сидящую напротив него на поваленном дереве, и касающуюся его широких плеч. Рядом с парой росли потрясающие цветы. Получился кадр из сегодняшней ночи, только мужчина был изображ четко, чуть ли не детально, а в его спутнице я узнавалась с трудом.       Я никогда прежде не писала стихи, ни разу. Даже не пробовала. Но в голове вдруг начали появляться какие-то фразы, и я стала записывать их карандашом под рисунком, иногда задумываясь о рифме и довольно быстро подбирая более удачное слово.

Хочу слушать историю про тебя и меня, Любовь сжигает хуже огня. Построю теорию, разобью все мечты. Не хочу я жить в мире, где “я” – не плюс “ты”. Над озером скоро забрезжит рассвет, Не вместе уходим, и “нас” больше нет. Возьми меня за руку, скрой от зверей. Плевать, что ты монстр, целуй же скорей. Твои губы на шее – ожерелье касаний. Дышать все сложней, нет сильнее желаний. Прижми же теснее, быстрее убей. Плевать, что ты монстр, ты лучше людей.