Первая партия

Она была безупречно одета и причёсана, покидая территорию клана. На небольшом расстоянии от главного входа, где находились стражи, её уже ждал Киба. Хината кивнула ему, робко улыбаясь. Он сразу же принялся тараторить обо всём на свете, и стражи расслабились. Только Хината и Киба знали, что таков был план. Хорошо. Они прошли круг по рынку, поели данго. Когда палочки были выкинуты, Киба вдруг вспомнил, что ему надо в офис за бумагами, совсем забыл, что их надо скоро дать Саске на подписание. Громко жестикулируя, он, дёргая наследницу клана за рукав, потащил её к зданию новой полиции. Хината не сопротивлялась. Соклановцы, сидевшие в разных чайных с товарищами, не заострили внимания. В конце концов, ничего нового, каждый Хьюга наслышан о разгильдяйстве и неряшливости Инузука. Хорошо. Здание пестрило людьми, которые то входили, то выходили. Киба споткнулся на входе, ухватился за дверной косяк, на котором толстым слоем краски была замазана печать, тонкий пульс чакры остался незамеченным прохожими с банданами ниндзя, и Хината позволила себе выдохнуть. В кабинете Саске Инузука уже не пришлось играть на публику, и нужные печати были активированы спокойно. Хината элегантно устроилась в кресле для посетителей. Киба закрыл за собой дверь, покидая комнату. Саске, уронив голову на сцепленные руки, спросил, не здороваясь: — Ну так? — Старейшины Наоки и Таканахана, — почти выдохнула Хината, заставляя себя смотреть Учиха в глаза. Она дрожала, но не от страха, а от собственной дерзости. — Они должны умереть. Иначе ничего не получится. Саске задумчиво хмыкнул, прикрыв глаза. — Естественная смерть, полагаю? Хината кивнула: — Они ровесники Третьего. — Значит, участь «спокойно уйти во сне», не так ли? — Да, — она нервно облизнула губы. Здесь можно показывать эмоции, даже нужно. — Останутся ещё двое, они не так радикальны и их можно будет убедить. — Уверена? Я понимаю желание не вызывать подозрений, это логично. Тем не менее… — Радикалы перестанут давить на отца и Ханаби, — тихо ответила Хината. — У меня появится необходимая… мобильность, и можно будет начать работу. Их можно убрать… одного хоть сразу, второго позже. С разницей в несколько месяцев. — И что, все поплачут и будут готовы идти дальше? — скептически приподнял бровь Саске. Хината слабо улыбнулась: — Плакать никто не будет. На старейшинах помладше, поколения саннинов, можно рассчитывать в ослаблении хотя бы некоторых правил и уставов. Это мне и нужно. Саске-сан, — она набрала побольше воздуха в грудь, — после смерти радикалов сюда можно будет устроить Неджи. — О. Я понял. Вы с ним… — Мы работаем вместе, — и как тяжело за это пришлось бороться. Хината собиралась дать ему ту свободу, о которой всегда мечтала — не АНБУ, но и не клан, а полиция. Тот вариант, который отнюдь не пустота между молотом и наковальней. — Значит, старейшины Наоки и Таканахана, — задумчиво прикусил губу Саске. — Я поговорю с Сакурой. Это будет довольно легко устроить, с её-то призывом. Кого первым? — У Таканаханы-сан проблемы с сердцем, — не задумываясь, ответила Хината. Женщин, отравленных собственными нереализованными амбициями, надо убирать первыми. Они кивнули друг другу, и Хината покинула кабинет. У выхода с полицейского участка к ней присоединился Киба, активно жестикулируя и рассказывая что-то про свою старшую сестру. Соклановец в чайной напротив даже бровью не повёл. В конце концов, ничего подозрительного. Хината почти не удивилась собственной жестокости. Жестокости ли? Она помнила тот момент, когда в её ладони впервые опустились «Мемуары Учиха Фугена» — Киба достал копии сразу же после публикации всем членам команды 8. Она помнила, как прочитала книгу от корки до корки, как нарастал в груди ужас понимания того, что Хьюга могут быть следующими. Время никого не ждёт. Ужас, сковавший тело и опустившийся на разум, оставил только одну мысль — спасти Ханаби и Неджи, спасти младшую сестру и кузена, из которых вполне осознанно пытались вырастить боевые машины. Хината росла в страхе, в страхе перед старейшинами, в страхе перед отцом, в страхе перед Неджи и Ханаби и за них, в страхе перед несоблюдением устоев и традиций клана. Нельзя нервничать, нельзя плакать, можно только слушать, кланяться и повиноваться. К страху она привыкла, он не представлял ничего нового, но ужас, ужас был намного хуже. «Клан Хьюга выродится, вымрет, если ничего не сделать» — эта мысль не давала ей крепко спать. И никто ничего не мог предпринять. Все, как один, так привыкли бояться наказания, так привыкли бояться думать, что рассчитывать оказалось не на кого. «Мемуары» запретили в клане через неделю после их публикации, но для Хинаты было слишком поздно. Она уже не могла забыть прочитанного. Ужас отказался покидать сердце. Страх думать оказался слабее ужаса не думать — и пришлось выбирать, и выбор дался удивительно легко. Если стагнация начнёт душить Хьюга, одной из первых жертв станет Ханаби, едва начавшая ходить в Академию. «Учиха тоже так хотели, и получился Итачи. Это закончилось катастрофой. Нет, этого нельзя допустить. Только не Ханаби. Только не Ханаби!» Первая мысль об убийстве пришла в голову, когда старейшина Таканахана, старая карга, которая только и знала, что зависть к молодости, свободе и красоте, побила беззащитную сестру палкой за растрепавшуюся причёску. Женщина клана Хьюга должна быть красивой, как видение, безмолвной, как призрак, в меру умной, послушной, должна уметь петь и играть на кото, но не иметь собственного голоса. «А если я отравлю её чай» — подумала тогда Хината, не выдавая лицом своих мыслей. — «Как быстро и мучительно она умрёт?» Мысль должна была напугать её. Но решительность где-то в сердце оказалась сильнее. Но если чай, то, с вернувшейся в Коноху Принцессой Цунаде, с восстановленной полицией, дело будет раскрыто максимально быстро. Смерти старейшины Таканаханы недостаточно, чтобы защитить Ханаби и спасти Хьюга. Хината, как и Шино, не могла не знать хотя бы намёки на настоящую деятельность Кибы, который, получив жилет чуунина, сразу же подал документы в новую полицию. У неё начали появляться в голове вопросы. Ужас подталкивал их формироваться на языке. Когда Киба передал пару завуалированных вопросов от господина Иноичи, у Хинаты уже были на них ответы. Обсуждать было нечего. Отец никогда не защищал детей перед старейшинами, он… на него нельзя было рассчитывать. Нельзя было рассчитывать ни на кого, кроме как на себя. Хокаге заинтересован в реформации Хьюга — хорошо. Хината знала, с чего можно начать. Старейшина Таканахана умерла во сне неделю спустя, и на похоронах никто не плакал. Куренай-сенсей не спросила потом, как чувствует себя ученица, она и сама прекрасно знала. Но если у неё были какие-то подозрения, о них никто не услышал; в конце концов, владение искусством гендзюцу требует не только точности и воображения, не только способности выстраивать причинно-следственные связи, но и таланта хранить молчание, когда требуется. Хината была слишком строго воспитана, чтобы выдать своё облегчение. Это сыграло на руку. Только в тишине собственной комнаты глубокой ночью она позволяла себе думать: можно ли ей вершить человеческие судьбы? И хотя на сердце скребли кошки, и хотя траур пришлось носить ещё несколько недель по старейшине, нет, ей не было совестно. Госпожа Таканахана ведь вершила, и делала это с удовольствием, с наслаждением… упиваясь чужим унижением, чужой болью. Женщина, отравленная собственными нереализованными амбициями, не знает сострадания. Зависть и гнев — вот оружие таких цветов, уже почти поглощённых гнилью старости. Когда четыре месяца спустя не стало старейшины Наоки — который всегда смотрел на женщин свысока, который сёк кузена Неджи за непослушание до рваных шрамов на спине, словно от оторванных крыльев — Хината не позволила себе улыбнуться. Всё шло по плану. По её дерзкому, отчаянному плану. Ханаби заслуживала спокойное счастливое детство. Неджи заслуживал признание клана, полученное при жизни, а не посмертно. Хинате не было совестно. Скорее, просто грустно. «Может быть… может быть, Таканахана и Наоки были когда-то такими же Ханаби и Неджи, и их тоже сломали, а потом испортили». «Но всё в порядке. Всё будет в порядке. Я никуда не уйду».