Истории, рассказанные кем-то

Нулевые - приемники девяностых. Особенно у нас, в недрах дальнего востока, где девяностые до самых десятых будто бы и не заканчивались. Тяжёлое время, особенно для тех, кому понадобилось тогда рожать. Мать растила меня без отца. Так уж вышло, ничего необычного. Она давно хотела ребёнка, но никак не получалось, а потом вдруг взяла и забеременела. Тогда ещё было не очень принято быть матерью-одиночкой, но она решила, что будет рожать. Для себя. Проблема была лишь в том, что ни денег, ни жилья у неё в то время не было. В доме её матери было и без неё не продохнуть, да и жить там с ребёнком она всё равно не хотела - слишком много пьяных лиц на метр квадратный. Ну, у неё оставалось ещё девять месяцев, чтобы эту проблему решить. Она работала сутками, экономила так, как никто не экономил, и каким-то чудом вскоре ей удалось по-дешёвке купить маленькую комнатку в девятке у совсем пожилой пары. Когда она пришла осмотреться, пенсионеры радушно приняли её, в доме пахло едой, по старчески захламлённая комната казалась уютной, да и всего через пару этажей жила её лучшая подруга. Мать с радостью купила эту халупу. С неописуемым воодушевлением она отправилась в первый раз открывать теперь уже свою собственную квартиру. Но из-за распахнутой двери на неё набросилось отчаяние. Когда пенсионеры вывезли весь свой хлам, ничего, кроме вони, засаленых, потресканых стен и разбитого унитаза в комнате не осталось. Мать и сама уже не помнит, сколько часов она прорыдала, сидя у этого злосчастного унитаза. "За что я отдала деньги?" - думала она. Кажется, тогда у неё не осталось ни гроша. И только Вера - та самая подруга с девятого, помогла тогда матери прийти в себя. Думаю, мы с матерью за многое этой женщине можем быть благодарны. У неё у самой в то время две дочери росли, но она была женщиной не из простых. Она и в кризис сумела жить даже по современным меркам прилично. Честно, не знаю, откуда у неё взялась такая идея, но как-то Верка решила продавать спирт. Дело благодатное в той среде, настолько, что она быстро стала одной из главных звёзд девятки. Всё знали её в лицо и по имени, приходили бывало даже ночью и чуть ли не со слезами на глазах умоляли налить хоть рюмочку. В замен несли всё, что только можно - от утюга до антресолей. Другие торговцы не принимали такой оплаты, а Верка наливала и говорила, куда это добро тащить. Так они быстро обставили нашу квартирку. К моему рождению, правда, был у нас только диван и обогреватель, который, мерцая ярко красными линиями в ночи, врезался в мою голову первым воспоминанием, но на следующих кадрах в голове был у нас уже и стол, и шкаф, и холодильник с телевизором. А алкаголики уже поняли, куда нужно мебель нести, и потом долго ещё ломились к нам в двери по ночам, предлагая свои несчастные табуреты. Я помню, как боялась, что кто-нибудь из них выпилит дыру в нашей деревянной двери, а когда мать поставила металлическую дверь, переживать мне было уже не о чем. Так и жили. Мать работала с утра до ночи, я оставалась с кем только можно было оставить. А Верка торговала. Но, надо сказать, не одна она была такой умной. В квартире напротив женщина тоже торговала спиртом, а другая, так же пососедству,  коноплёй. У обеих дети, как я примерно, и обе без мужей. Много таких вот торгашек было по всей девятке. Жили они относительно хорошо, были, насколько я знаю, счастливы со своими семьями. Но в один день все с интересом и тревогой повылазили наружу из своих окон. У первого подъезда остановилась стая полицейских машин. Пришли с обыском. Напряжённое оживление распрастранилось на всю девятку. Боязливо выходили из квартир зеваки, настороженно прильнули к зрачкам соседи. Начались крики. Выводили сразу же, прямо из квартир. Забирали торгашек, запихивали в машины и везли, куда надо, прихватив мешки всевозможных вещдоков. Сложно представить, что происходило после. Как много детей осталось без матерей, в вывернутых и пебебитых квартирах, с переполнеными чувствами душами и пустыми от мыслей головами. Как жить дальше они не представляли. Мать говорит, что из задержанных в тот день лично знала только соседок. Верка незадолго до этого прикрыла лавочку. Как знала. Потом ещё с неделю стояла непонятная суматоха. Детей определяли, истории обсуждали, алкоголики блуждали, как неприкаенные. И забылось. Воспоминаний об этих событиях у меня нет почти. Только одно, и то смутное. Мать купила первый в жизни, а может и во всей девятке, дивиди. До этого у нас был касетный видеомагнитофон, и мать подумала, что сможет подключить его так же. Помню, в каком я была восторге, когда мы включили первый мультик на дивиди, это был Мадагаскар. И восторг не пропал даже тогда, когда обнаружилось, что звука нет. Мать ещё какое-то время поковырялась в проводах, разочаровалась в себе и пошла к соседу. Я поплелась за ней. В моих воспоминаниях сосед был умным, взрослым мужчиной, но на деле ему едва исполнилось восемнадцать. В квартире его было мрачно и пусто. Какая-то странная, серо-коричневая обречённость торчала из каждой тени. Одинокая лампа на потолке пряталась в зелёной люстре, и всё это было так похоже на нашу с матерью уютную вечернюю квартиру, но в то же время было абсолютно другим. Мне было там так некомфортно, и я, пытаясь отвлечься, теребила в руках свою барби, одетую в ярко-салатовый халат в оранжевые и белые цветочки, который мать сшила совсем недавно. Он был из очень лёгкой ткани, которая казалась холодной, когда её трогаешь. Этот парень спросил меня что-то, кажется, имя куклы. Я нехотя оторвала взгляд от единственного хорошего, что было в этой квартире, и увидела такую тёплую и красивую улыбку, что сразу почувствовала - "его не должно здесь быть". Я была счастлива, когда мы наконец вышли из его дома, и уже находясь в своей уютной квартирке я рассказала ему всё, что только могла рассказать. Он быстро настроил нам дивиди, сказал, что в отличаи от видика он не воспроизводит звук самостоятельно, поэтому нужно подключать к телевизору дополнительный тюльпанчик. В мягких тенях нашего коридора он попрощался с нами и вернулся в свой отвратительный дом. Когда я рассказала матери об этом воспоминании, она сказала, что это было как раз после обыска, не больше, чем через неделю. Игорь был сыном арестованной женщины. Его младшего брата забрали, и он остался совсем один. Воспоминание о его квартире до сих пор одно из самых ярких, и по сей день каждый раз, когда кто-то говорит "холостятская берлога", я вспоминаю именно эту полную отчаяния и безконечного болезненного одиночества халупку.