Дураки и осень

Серёжа Шевелев любит своих друзей и доверяет им больше всего на свете. Они всегда поддерживают его, вытаскивают из бездны самокопания, даже понимают замысловатые шутки. Они все разные — и чувства к ним совсем разные. Горох — это верное плечо, умное слово, каламбуры и толчок к выходу из зоны комфорта. Свой в доску, всегда на твоей стороне — кто-то вроде брата. Макс — это совсем другое. Это энергия и сила, готовые снести всё на своём пути. Это фейерверк, который вызывает восторг своими трюками на метле, актёрским талантом и изворотливостью, но который всегда на грани исчезновения: вот-вот растворится в осенней тьме, только успей его спасти и защитить. И Серёжа хочет защищать, держать ближе к себе, ерошить эти кудряшки и чувствовать прикосновения. А ещё есть Артём. Спокойствие, теплота, терпение, сдержанность, рискующая взорваться потоком эмоций. Всегда здесь — и всегда на расстоянии. Как будто всегда уступающий другим, но рвущийся защищать друзей не хуже огненного Зайца. Его почему-то тоже хотелось защищать, как и Макса. Показать наконец: ты тоже достоин. Но Артём не принимал помощи. А Серёжа не понимал, какое место в его системе отношений с людьми занимает Гаус. Когда ноябрь уже вступил в свои права, принеся к стенам замка первые заморозки, состоялся очередной матч по квиддичу. Сражались гриффиндор и слизерин — и эта битва была будто не на жизнь, а на смерть. Охотники львов — среди которых был и Заяц — носились над полем на невероятных скоростях, перекидываясь квоффлом и практически не позволяя соперникам завладеть мячом. Счёт всё увеличивался, трибуны гудели, Артём с Серёжами, казалось, сейчас сорвут голоса, скандируя собственносочинённый гимн красно-золотой команды. И вот — снитч пойман, гриффиндор одержал победу! Парни поспешили на поле, чтобы поздравить друга. Толпа болельщиков чуть не задавила игроков, шумно поздравляя с ещё одним успешным матчем. Макс приземлился прямо рядом с друзьями и кинулся их обнимать, а затем в порыве эмоций даже запрыгнул на Шевелева, еле удержавшего эту разгорячённую тушку. Глаза парней сияли, в воздухе завис смех, у Артёма перехватило дыхание и слегка коряво застыла улыбка на губах. Но всё лопунло, как воздушный шарик, стоило загонщику львов буркнуть прямо рядом с парнями: «Фу блять, пидоры грязнокровные». Серёжа тут же побледнел, резко опустил Макса на землю, растерянно взглянул почему-то на Артёма. Заяц тем временем закипал. В груди перемешались ужас и ярость, парализуя на доли секунд, концентрируя внимание не на обидчике, а на дрожащих пальцах Шевелева, так и замерших на его талии. — Чёёё сказал?! — осознавая произошедшее, обернулся к загонщику Горох, но Гаус оказался быстрее. «Повторишь?» — рявкнул, заглушая веселящуюся толпу, толкнул в грудь, выхватил волшебную палочку. В ответ донеслось что-то грубое, задевающее теперь и хаффлпафф, и Артёма в частности. Шевелев только и успел потянуться к другу. Хотел остановить, сказать, что не стоит лезть в неприятности, параллельно снова цепляясь за Макса — лишь бы не ринулся следом. Но у Артёма уже все несущие стены рухнули, вспышкой громыхнуло заклинание, и обидчик стал давиться ненормально удлинившимся языком, который уже через мгновение перестал помещаться по рту. «Можешь его себе в жопу засунуть, раз пользоваться не научился» — выплюнул напоследок Гаус, пряча палочку. Обернулся к друзьям, выдыхая, ещё сжимая кулаки и глядя из-под бровей. Расслабился, неловко улыбнулся кончиком губ Серёже с Максом, хотел что-то сказать... Но получил в спину луч пурпурного заклинания, мгновенно заваливаясь вперёд. Последнее, что успел осознать хаффлпаффец — чужие руки, не давшие встретиться с грязной землёй, и разъярённый хор голосов двух Серёж.

***

Горох хотел дождаться пробуждения Артёма и дать ему пару подзатыльников за глупость и потерянные баллы. А ещё похвалить за храбрость, креативность и реакцию. Но в этот раз Серёжа решил не отступать и всё же добиться, чтобы трое друзей поговорили, а потому под предлогом срочных факультетских дел оставил рейвенкловца с гриффиндорцем в Больничном крыле, а сам попросил никого из сочувствующих однокурсников им не мешать, мол, "больному нужен покой". Макс с Серёжей сидели на одной заправленной койке, соприкасаясь мизинцами и коленями. Светлое помещение было пустым, только Артём лежал на соседней кровати — уже не мертвенно-бледный, как после попадания сюда. Только его тихое сопение и нарушало тишину последние пятнадцать минут. — Давно не видел его таким... Это был очень крутой поступок, — хрипло произнёс гриффиндорец. Серёжа смотрит на него и думает: Макс сожалеет, что сам не полез в драку. Корит себя, что остался с Шевелевым. Чертовски злится, что раньше не заметил подлого поведения сокомандника: Серёжа ведь ему говорил, что люди смеются. А Макс этих «людей» среди товарищей не заметил. Дурак. — Я тоже ничего не сделал, так что нас двое, — в тему своим мыслям отвечает Шевелев, задумчиво глядя на трепещущие ресницы Артёма. Затем переводит взгляд на Зайца, переплетает их пальцы и приподнимает уголок губ. — Опять Тёму заставили наши тонкие душевные организации защищать. — Не говорите так, будто я уже умер, блин, — доносится с соседней койки, отчего двое парней вздрагивают. Артём садится, трёт затылок и морщится. Затем переводит взгляд на друзей. В воздухе между ними пыль кружит в золотых солнечных лучах. «А я боялся, солнце ушло до марта», — думает Макс и вдруг очень глупо улыбается, отпускает руку Серёжи и бросается обнимать хаффлпаффца. Шевелев смотрит на них и наконец вздыхает полной грудью — оказалось, он задержал дыхание на пару мгновений. Он смотрит на то, как Макс ерошит Артёму волосы, как тот, ещё не полностью проснувшись, смеётся и позволяет себя обнимать — впервые за две недели. Серёжа смотрит и вдруг находит описание этим чувствам: благодарность, нежность и забота. К ним обоим. Когда Гаус окончательно приходит в себя и вспоминает всё произошедшее, то снова стремится закрыться. Поздно доходит боль от увиденных переплетённых пальцев и смущение от собственной вспышки гнева на поле. Он отползает на край кровати, притягивает колено к груди, смотрит слегка недоверчиво: — А где Горох? — Староста ваш вызвал, — пожимает Серёжа плечами и взмахом палочки наливает в стоящую на тумбочке кружку чай. Ещё одним ловким движением пододвигает её к Артёму. Но тот не стремится принять заботу. «Ничего нового» — мысленно фыркает Шевелев с какой-то особой нежностью и бросает взгляд на Макса. Тот, забравшись на койку с ногами, сверлит взглядом линию волос Артёма и, кажется, даже не моргает. Гаус от этого ещё сильнее тушуется и краснеет. — Спасибо, Тём... — бормочет Серёжа, опуская взгляд в пол и пихая локтём зависшего Зайца. Друг моргает, наклоняет голову вправо и вдруг выдаёт: — Тё-ё-ём, а ты ведь не просто так постоянно ждал меня после тренировки? Если уж Шевелев давится воздухом после такого вопроса, то его адресат, кажется, оказывается на грани инфаркта. Это пока слишком открытый вопрос для их вечных игр в угадайку. Но похоже, что Максу надоело играть. Артёму больно от такого прямого вопроса. Он смотрит хмуро и непонимающе, пытаясь унять панически бьющееся сердце. Чувствует: одно неверное слово — и он всё сломает. Но кажется, Макс этого и хочет. А Артём никогда не умел противостоять его желаниям. — Не просто. — И не про конспекты и домашки напомнить? — Нет. — И не потому что вдруг, спустя семь лет изучения замка, потерялся среди этажей? Серёже кажется, это слишком жестоко. Он тоже хочет наконец во всём разобраться, но чувствует: для Артёма это слишком. Слишком резко, глубоко, ножом по сердцу. И он прав: Гаус срывается. — Блять, Макс, ты же сам прекрасно всё понял, так какого чёрта?! — кричит. Хотел бы злиться, но лишь чувствует страх, что сейчас оттолкнут. В глазах, как назло, начинают собираться слёзы. Заяц замечает это, сразу теряет уверенность, смотрит на Шевелева растерянно, а потом спрыгивает с кровати, присаживается перед Артёмом на корточки и хватает за ладони: — Тём, прости... Бля, прости, я просто так запутался в этой фигне всей, что не выдержал. Прости, пожалуйста. У Артёма в глазах боль и растерянность мешаются с желанием верить. Он бы очень хотел, но знает: это неправильно — и спешит отступить. Как будто Серёжа ему это позволит. — Обними уже его, хочешь же, — со вздохом произносит Шевелев, смотря на них с полуулыбкой. И вдруг только появившаяся уверенность в происходящем разбивается о — кажется — совсем холодный взгляд Артёма в его сторону. А может, Серёжа снова ошибся? С чего он решил, что у них всё взаимно и решить недопонимание можно одним вечером в Больничном крыле? Солнце уже уползло за горизонт, оставив после себя всего один луч на противоположной от окон стене, — и тот пропал через долю секунду. Серый воздух заполнил помещение, и рейвенкловец закрыл глаза, чтобы не видеть, что может произойти дальше. — Серёж, — доносится через пару мгновений хрипло и совсем неуверенно. Но Шевелеву кажется — намного теплее, чем раньше. Он поднимает веки и видит: Артём прячет красное и, похоже, влажное от слёз лицо у Макса в плече. Но взгляд его адресован только Серёже. Тёплый и благодарный, но ещё не уверенный. — А что если я и тебя хочу обнять? Заяц на это тихо и очень хитро смеётся куда-то в чужую шею, ерошит волосы и довольно оборачивается к Шевелеву. Во взгляде так и читается: я же говорил. Но это фраза по праву принадлежит Гороху, верно оберегающему дверь в крыло с обратной стороны.

***

Хогвартс замело белым и пушистым снегом. Замок украсился живыми ёлками, пучками омелы и просто восхитительными гирляндами из волшебных огоньков. Наступали долгожданные каникулы. Парни собрались в Выручай-комнате: Артём настаивал на просмотре найденной плёнки прошлого века. Отказать ему мог только Горох, но его подкупили слишком идеальными подарками и обещанием в этот раз не пытаться самим готовить ужин. Собственно, на кухню за «человеческой» едой хаффлпаффец сейчас и ушёл, оставив парней валяться на потрёпанном жизнью, но очень мягком диване. Макс честно устроился на плече Серёжи, палочкой создавая под потолком вихри искрящегося снега, а Артём положил голову Шевелеву на колени, наслаждаясь мягким перебором волос. Сам Серёжа мечтательно прикрыл глаза и, казалось, был готов провалиться в сон. Но вдруг спросил: — Тём, а почему тогда ты только Макса ждал после тренировок, если мы оба тебе нравились? После затянувшейся тишины Шевелев приоткрыл один глаз и взглянул на Гауса. Тот краснел и улыбался, хитро блестя глазами в ответ. — Он боялся, что ты намного проницательнее меня, — встрял Макс и, получив согласный кивок от хаффлпаффца, продолжил. — Понимаешь, ты слишком легко замечал наши изменения в настроении — вот он и думал, что и здесь ты всё сразу поймёшь. Хотя мы с тобой помним разговор на скамейке: нихуя ты не понял, — Макс прерывается на смех при виде возмущённо-шокированного лица Шевелева, но продолжает. — О, ну и в дни тренировок Тёма слишком волновался о моём самочувствии, тогда как о твоём думал преимущественно, подговаривая домашних эльфов приносить тебе еду прямо в спальню по воскресеньям: ты же обожаешь в выходные засидеться до самого утра и потом проспать завтрак. — А я думал, это я о вас, дурных, забочусь... — пробормотал Серёжа, пряча покрасневшее лицо в плече Макса. — ВООБЩЕ-ТО, — с ноги открывая дверь в комнату (потому что руки были заняты, разумеется), произнёс Горох, — это Я о вас, идиотах, всё это время заботился! Ещё и еды принёс — налетайте! Выручай-комната заполнилась смехом и наколдованным Максом снегом, за окном светило зимне-морозное солнце, а за стенами Хогвартса ученики разъезжались по домам. Они были счастливы.