…Вместе с тобой всё пройдём. Мы не герои, но мы горой, И друг за друга разорвём. Нервы — Мой друг
Ветка с резким свистом рассекала воздух. Вжжух-вжжух! Вражьи головы с плеч долой! Вжжух-вжжух! Сколько себя помнил, Егор вёл с крапивой бой не на жизнь, а на смерть. Ишь, разрослась, лохматая, а я вот тебя палкой, палкой… Он добрёл аж до заброшенных огородов, вдали уже виднелся око́лок и железная дорога, над которой кружило вороньё. Крапива, словно испугавшись, редела, расступаясь. Полдня Егор пытался помогать маме по хозяйству, хотя каждую секунду дёргался к окну. «Кого ты там всё высматриваешь?» — удивлялась мама, отряхивая руки от муки. Егорка бурчал: «Да так, никого, мам», а сам нет-нет, да бросит тоскливый взгляд во двор. Ещё вчера они с Колькой и Санькой сговорились сгонять к Захаровскому участку за ранетками. Сашка била себя в грудь и клялась, что дядь Миша ей на полном серьёзе разрешил заходить в огород и рвать их «сколько влезет». Все на свете знали, что любой еды в Саню влезет сколько угодно, за это бабушки ставили её в пример малоежкам, а ребята прятали конфеты и шоколадки от Сашкиных загребущих лапищ. Колька согласился сразу, ему вообще было всё равно, куда и с кем идти — его каждое лето отправляли к деду на дачу, а тот вечно занятой, то в поле работал, то плотничал, а Кольке раздолье, потому что никто не следит и не цепляется. Саня так уставала от троицы малолетних братьев, что каждый приезд в деревню Кольки и Егора был для неё почище любого праздника. «Щас наверное уже вишню обрывают… Без меня», — с тоской подумал Егор, украдкой тыкая пальцем в сырое тесто. Оно было мягкое и липкое, пахло кисло, но приятно. «Редиски, самокат им больше не одолжу, вот!» — такая «месть» Егорку вполне устроила, и он принялся начинять пирожки луком и яйцом. Мама отвернулась от стола, тепло чмокнула его в щёку, шепнула в макушку: «Спасибо, мой хороший!», а потом разрешила через полчасика сходить погулять. Только недалеко и недолго. «Недалеко» для мамы было не дальше соседней аллеи, а для Егорки автоматически превращалось в «успею до Захаровых сгонять, одна нога здесь, другая там». Схватив припрятанную в углу веранды ветку, он почти кубарем скатился с крыльца и припустил по аллее, что есть мочи размахивая своим грозным оружием, ключик от дома трепыхался на груди. Берегись, честной народ, Егорка Егерев идёт! До Захаровской дачи было уже рукой подать, но Егора так и подмывало свернуть, не доходя до околка, и пойти долгой дорогой. Галка заливала, что в старом полугнилом колодце с журавлём водяной живёт. «Ты чё, дура что ли?» — крикнул ей в лицо Егорка, — «Врушка!». Галка насупилась и сжала кулаки до побелевших костяшек. «За дуру щас получишь! Иди сам проверь, что я не вру. Или слабо тебе?». Егорка засопел как паровоз, стремительно краснея: да что б его «на слабо» брала Галка, ну уж нет! Наконец настал подходящий момент — ярко-зелёные часы показывали начало двенадцатого, до обеда часа два ещё точно есть, если по-быстрому, то всё успеется. Егор со всей силы хлестнул раскидистую крапиву, и та покорно склонила перед ним голову. «То-то же!», — самодовольно подумал он и уже занёс ветку над следующим «врагом», как вдруг… Сначала ему показалось, что в густой траве пищит котёнок или тоненько скулит щенок. У Егорки никогда не было зверья, папа говорил, что животное в доме это «негигиенично». Ну да, конечно, доктору виднее. Егорке хотелось собаку, и он решил, когда вырастет, обязательно заведёт назло всем здоровенного сенбернара. Но от этих звуков Егору стало не по себе, пальцы вдруг словно ослабели и разжались, ветка выскользнула и шлёпнулась в заросли пырея. Сердце сжалось на секунду, хотя Егорка был не из пугливых — он в свои двенадцать лет посмотрел даже больше ужастиков, чем мрачнющий Машкин старший брат Лёва. Он потихоньку стал продираться через траву и мелкие кустики к источнику звука. Отодвинув жёлтую сурепку, Егор застыл: на маленьком пятачке полусидел-полулежал, свернувшись в клубок, человечек. Девчонка или мальчишка — не разобрать. Клубочек обнял себя руками за коленки, уткнулся в них лицом так, что наружу торчала одна лишь светлая макушка, и тихо плакал. Егор переступил с ноги на ногу, под пяткой хрустнула какая-то ветка. Клубочек вздрогнул и расплёлся, превращаясь в мальчишку, примерно его ровесника. На Егора влажно глядели два здоровенных голубых глаза. Он сглотнул, но взгляд не отвёл. — Ты чего ревёшь? Глазастый моргнул и шмыгнул носом, выдохнул: — Я не реву. «Ага, конечно, а кто сопли на кулак мотает?» — подумал Егор, а вслух заявил: — Не реви! Глазастый в ответ только всхлипнул и высморкался в белый платочек. — Это ты ревёшь или я реву? — недоумённо заявил Егор, уперев руки в бока. Голубые глаза прищурились, в уголках сверкнули на солнце слезинки. — Я реву… — Вот и не реви! — Я не реву… Получилось как-то не очень убедительно, и Егор решился сделать пару шагов вперёд. — Обидел кто? — в лоб спросил он. Глазастый последний раз шмыгнул в платочек и запихал его в кармашек бежевого комбинезона. Отвечать он не спешил, но и без слов было ясно, что кто-то его неслабо огорчил. Егор сощурился и огляделся пристально, как будто обидчик мог притаиться среди косматой осоки и сурепки. У ног глазастика лежало то, что раньше, наверное, было книгой. Большой, красивой и явно недешёвой энциклопедией про окружающий мир. Теперь от неё осталась только горсть листов, раскиданных посреди крохотной полянки. Под правой сандалией глазастика лежала пустыня Сахара, чуть левее — Северный Ледовитый океан, а сидел он практически на развороте с красочными джунглями. Егор тут же всё понял и зажал рот ладонями, чтоб не выругаться. Это же какой надо быть заразой, чтоб вот так вот раскурочить такую книжку?! — Кто? — процедил Егор, ткнув пальцем в раскиданные в беспорядке листы. Глазастик с изумлением уставился на него, но ничего не ответил. — Кто книгу твою порвал, говорю?! — Егорка начал терять терпение, ладони сами собой сжались в кулаки. — Да какая теперь разница… — Голос глазастика звучал устало и обречённо. — Ага, щас! А ну говори! Он у меня… — Егор ещё крепче сжал кулаки, — получит! Глазастик заправил белобрысую прядку за ухо и тихо выдохнул, не глядя на Егора: — Женька из сто четвертого дома. Егор аж ногой топнул, спугнул кузнечика, который резко вспорхнул из травы. Совсем обнаглела эта… — Вот же морда лошадиная! — рявкнул Егор, но осёкся, заметив робкую улыбку глазастика. Тот уже не плакал и просто сидел, подняв с земли уцелевшую обложку энциклопедии, а теперь прижимал её к груди. — Ну чего ты расселся? Глазастик округлил свои и без того большие голубые глазищи, как будто спрашивая: «А что мне делать-то?». Егор решительно шагнул почти вплотную к нему и протянул покрытую сеткой царапин и парой крапивных волдырей руку: — Хватайся, нечего сидеть, ну. Меня Егор звать, а тебя? — Андрей… — прошелестел голос, — Андрейка. Зелёные глаза Егора загорелись. «Имя красивое. И сам какой-то…». Додумать Егорка не успел, потому что прохладная и нежная ладошка Андрея обхватила его собственную — смуглую и шершавую от мозолей, натёртых палкой и турником. Вверх по руке взметнулись мурашки, Егор непроизвольно сжал Андрейкины пальцы чуть крепче и потянул на себя. Андрейка оказался чуть повыше него, худой и тонкий, а волосы длинноваты, шею наполовину прикрывают. Егор не сдержался и подцепил одну прядку свободной рукой. Пальцам стало мягко, на ощупь как будто шёлковую ленту трогаешь. Приятно. Андрейка покраснел как мак и спрятал взгляд, и Егор тут же отдёрнул руку от его волос. — Пошли, короче. Я давно этой морде накостылять собирался. А тут повод самое то… Егор старался звучать сурово, маскируя смущение. Они с Андрейкой до сих пор не расцепили ладоней — правая рука так правильно и хорошо ощущалась в чужой руке. Андрей робко кивнул и сказал только: — Дай я быстро соберу листочки. Дома деда склеит книжку. Егорка кивнул и, нехотя выпустив ладонь Андрейки из своей, принялся ему помогать. За две минуты наполнив обложку листочками, они отряхнули коленки от травы и пыли и, не сговариваясь, снова взялись за руки. Егор уверенно вёл своего нового знакомого короткой дорогой к дачному посёлку. Грозное оружие против крапивных врагов так и осталось лежать забытое среди сурепки и осоки. Ведь у Егора теперь были дела поважнее.***
— Ну хорош, красавчик! — воскликнула мама, глядя на свежие ссадины на подбородке и щеке сына. Егор засопел и стал теребить краешек красной футболки. На ней в нескольких местах расползались травяные пятна и следы недавнего валяния в пыли. На стол перед ним опустился пузырёк перекиси, кусок ваты и пластыри. Ранки жгло нещадно, но Егорке было всё равно — в груди разливалось удовлетворение, ведь удалось-таки проучить Женьку. Подумаешь, добавится ещё несколько пластырей! Главное, что уничтожитель книжек получил по заслугам. «Только сунься ещё, я тебя сам порву как ту книжку!» — вопил Егор, пока его за собой на буксире тянул взволнованный Андрейка. Женька хлюпал разбитым носом и тёр наливающийся под глазом синяк. Егор опомнился, только когда ему на плечи легли две лёгких ладошки, а взгляд голубых глаз беспокойно забегал в поисках серьёзных повреждений. «Нормально всё, не бойся», — Егор накрыл чуть дрожащие ладони Андрейки своими, костяшки теперь саднило, но было без разницы. Хотелось, чтобы Андрейка перестал дрожать как напуганная птичка. Руки, ноги, голова — всё ж на месте, чего так дергаться-то? — Обещай мне, — неожиданно очень строго начал Андрей, в голубых глазах мелькнуло что-то взрослое и серьёзное. — Обещай, что не будешь больше драться. — И с выдохом добавил шёпотом: — Пожалуйста. Егор не выдержал, закрыл глаза, зажмурился крепко и уже собирался помотать головой, как на горячую щёку опустились прохладные пальчики, погладили бережно, робко и как будто благодарно. И исчезли так же быстро, как и появились. Егорка резко втянул воздух сквозь зубы и распахнул глаза. Андрейка смотрел на него открыто и так доверчиво, что хотелось улыбаться, и плевать, что губа треснула и кровит — глазастик такой светлый и солнечный, стоит ему только посмотреть вот так, и уже ничего не болит. Еле слышно буркнув: «Ладно», Егор подтянул шорты и почесал коленку, содрал поджившую корочку. Неожиданно стало как-то неловко пялиться на Андрейку так долго. Но тот как ни в чём не бывало протянул руку Егору так, чтобы тот вложил свою в приглашающе раскрытую ладонь. Что Егор с радостью и сделал. — Надо перекисью ранки залить. Деда всегда так делает, если я коленку разобью. А потом, если хочешь, пойдём плот строить. Хочешь? Ну ещё бы Егорка не хотел! Ради такого можно и противную перекись перетерпеть.***
Они сидели прямо на верстаке, подобрав под себя босые ноги. На крытой веранде пахло стружкой, немножко сухой землёй и почему-то яблоками. Андрейка заканчивал мастерить парус, отобрав его у исколовшего все пальцы Егора — тот сначала для приличия посопротивлялся, но всё-таки уступил. Андрей с иголкой управлялся лихо, скромно пояснив, что бабуля учила его вышивать. Стежок за стежком два неровных куска митка́ли превращались в цельное полотно, которое Андрейкин дедушка пообещал пропитать от влаги и отбелить. Дедушка у Андрейки вообще оказался отличный — он не ругался никогда, разрешил разворошить в сарайке всякий полезный хлам, чтоб набрать материалов для плота. И даже сам помогал подгонять брёвнышки, объяснял, почему надо крепить обязательно вот так, а не по-другому, терпеливо возился вместе с мальчишками почти до вечера, а потом вообще нажарил им ароматных оладий, которые они уплетали со свежей малиной вприкуску, запивая молоком. Бабушка сначала полушутя побухтела, но всё же выдала внуку небольшую коробочку из-под каких-то югославских конфет, где хранились всякие нитки, пуговки и даже леска, снабдила иголкой и наказала быть поосторожнее. Ткань с хлопко́м натянулась в Андрейкиных руках — парус закончен. Вдвоём они растянули его на вытянутых руках, вышло здоровущее полотно, всамделишный парус. Андрейкин дед обещал на следующей неделе свозить их на озеро, где можно будет опробовать плот. Егор взмахнул руками, издавая победный клич — парус всколыхнулся волной, вырвался и накрыл Андрейку с головой. Он от неожиданности выпустил свой конец паруса и уселся, укутанный в ткань, прямо на землю, тоненько смеясь. Егорка плюхнулся на коленки, не заботясь о том, что ссадины снова закровят, и сдёрнул с друга парус — Андрейка уже вовсю хохотал, сидя на пыльной дорожке, волосы взлохматились, ладошки стирают выступившие от смеха слёзы. У Егора перехватило дыхание на миг, он вдруг рванулся вперёд и мягко прижался к Андрейкиной щеке губами. Губы обожгло горячей кожей, Егор испугался и поспешил отстраниться. Андрей больше не смеялся, сидел теперь молча и задумчиво касался кончиками пальцев щеки в том месте, где только что побывали Егоркины губы. Егор насупился и, вспыхнув от смущения, резко отвернулся. Знакомая ладонь ласково легла на плечо и развернула. Во взгляде Андрейки плясали смешинки и отражалось закатное солнце. Он не выглядел ни напуганным, ни сердитым, наоборот — очень и очень довольным. Он убрал руку с Егоркиного плеча и спросил в лоб: — Ты это зачем? Егор недоумённо моргнул. Зачем? А!.. Неловко кашлянув, он тихо сказал, отводя глаза: — По телевизору… Знаешь, мама смотрит часто. И там говорили, что так делают, когда тебе, ну это… Слова забуксовали в горле, Егорка вдохнул поглубже и выдохнул разом: — Когдатебекто-тонравится! Андрейка только деловито кивнул и неожиданно сократил расстояние между ними, чтобы вернуть поцелуй. Егор на мгновение почувствовал его запах — лимонные карамельки, солнечный свет и молоко. На душе стало так легко и просто. Он зажмурился от удовольствия, хотя весь поцелуй и продлился-то от силы пару секунд. Вдруг стало отчётливо ясно, что им с Андрейкой какое-то озеро — им и океан будет по колено! Вместе.