2000 миль на восток

      Чонгук так окружает заботой, что Тэхён плавится, тает, отдаётся полностью. Они прекрасно проводят вместе время, постоянно что-то обсуждают, куда-то ходят, у них столько общих тем, хотя казалось, что не должно быть вообще ни одной. Но они безостановочно спорят обо всём на свете чуть ли не до ругани, таким образом тоже узнавая друг-друга, зато мирятся самым прекрасным способом из всех.       Тэхён мудро не лезет в криминальные дела альфы, но тот всё чаще приходит домой задумчивый, хмурый, с залёгшей меж бровей морщиной, пьёт, курит, плохо спит, игнорировать подобное очень сложно. И омега перестаёт считать которую ночь просыпается в уже остывшей постели, и пройдясь по дому находит Чонгука с бутылкой в кабинете, гостиной, на крыше. Сначала было немного неловко и боязно отбирать алкоголь, мало ли, как столь свободный в своём выборе человек мог на это отреагировать, но он никогда не встречает сопротивления, тот покорно отдаёт виски, и плетётся в спальню, долго ворочаясь в объятиях омеги всё же засыпает.       Тэхён видит, как с каждым днём меняется дорогой для него человек и понятия не имеет, тот ли сейчас Чонгук, который встретил его на семидесятом шоссе, влюбив в себя. И всё-таки хочется знать, что же между ними, будет ли хоть когда-нибудь иначе, и если нет, то каков исход? Чонгук обрезал все пути к совершенно самостоятельной жизни, окружил роскошью, нежностью, и возможно даже и не желая этого, запретил полностью мысли о бытовухе, о финансах, и вообще всех жизненных проблемах. Тэхён опять под чьим-то крылом, на этот раз тоже сумасшедшего собственника, только уже с пушкой, которым правда хоть как-то можно управлять, пусть и посредствам своих раздвинутых ног.       Но в один вечер альфа задерживается, пишет короткое: «не жди, ложись спать», и видимо выключает телефон, потому что дозвониться не удаётся. Но, конечно, спать омега не собирается. Стрелки на часах медленно плавно ползут, каналы переключаются бездумно, а крекеры от нервов все сгрызены. За окнами шумит холодный весенний Нью-Йорк, а чайник вскипает уже в третий раз, но так и остаётся остывать нетронутым. Тэхён знает, что что-то случилось, и понимает, лучше, наверное, вообще не вдаваться в подробности, через неделю любопытство поутихнет под гнётом житейских дел и учёбы, но сейчас он всё ещё переживает. В итоге всё же засыпает, заползает, замёрзнув, под одеяло в спальне и отключается.       Ему снится дорога, тот проклятый туалет на заправке в Колорадо, ненавистный дом, из которого он почему-то не может вырваться. Он просыпается несколько раз, скидывая одеяло, утирая пот со лба, смотря в потолок, но квартира всё так же пуста. По замершей в комнатах жизни ползут синие сумерки, вокруг тишина и бесконечные часы ожидания, сливающиеся в один долгий миг.       Утро пасмурное, тучи не собираются рассеиваться, Тэхён пробуждается с осознанием, что больше уснуть не получится. Щурясь, проверяет время на телефоне — 6 a.m., кидает его в океан одеяла и потягивается, но почувствовав на себе взгляд как только продирает окончательно глаза, даже вскрикивает, увидев сидящего в глубоком чёрном кресле в спальне Чонгука. На нём нет крови, в руках нет оружия или алкоголя, он трезв, сидит спокойно. Но просто смотрит в одну точку, даже не обращая внимания на подбегающего к нему омегу.       — Я волновался, зачем ты отключил телефон? — Тэхён присаживается на корточки около ног альфы, вцепляясь пальцами в некоторых местах перепачканные засохшей грязью джинсы, но тот лишь медленно переводит на него взгляд. Пустой, тёмный, опустошенный, с уже чем-то совершенно иным, незнакомым, пугающим, опасным.       — Так было надо, — сухо и бесцветно отвечает. Ох, лучше бы он провёл эту ночь с каким-нибудь омегой, и от него духами за километр разило, а не тем, чем занимался. Нет ни малейшего сомнения, что происходило, и от этого мурашки бегают, сдержать их невозможно, — Я ведь написал, что задержусь, — остаётся только кивнуть, — И был не с омегой, ну, точнее с омегой, но не в этом смысле, — он говорит словно робот, совсем не выражая эмоций, устало и нехотя, через силу.       — О Чонгук, я так и не подумал, — Тэхён же обхватывает ладонями осунувшееся лицо и заставляет посмотреть на себя, садится к нему на колени, чувствуя, как медленно обнимает за бёдра холодная ладонь.       — Мы нашли тех, кто убил отца, — альфа утыкается лицом ему в белую футболку, — И тех, кто виноват в том, что с нами с тобой случилось, — в первые секунды Тэхён хочет сказать, что это ведь хорошо, но не успевает, — Поверить не могу, что всё так как есть. Это второй муж отца их нанял, чтобы забрать бизнес, стать во главе самому, а потом и своего сына пропихнуть. Он плакался у меня на груди на похоронах, жалел меня, — вдруг выдаёт альфа и зажмуривается. Тэхёну просто нечего на это ответить, он в шоке, у него губы трясутся. Он обнимает Чонгука так крепко как может, и глупо шепчет, что всё теперь будет хорошо. Сам понимает, какой это бред, но на него вскидываются тёмные глаза с залёгшими под ними синяками. И сильные руки крепче прижимают к себе. Возможно, он говорит это сам себе, потому что страшно становится, насколько близко бывают враги. Он совсем ничего не знает ни об отце, ни об этом втором муже, но кажется, физически ощущает разочарование, некую боль и предательство, что исходят от альфы.       — Ты его…— и потому ляпает до конца не осознавая, но договорить не дают:       — Не спрашивай, — перебивает Чонгук, — Не спрашивай, потому что если я тебе отвечу, ты не сможешь спать по ночам, — и кажется впервые Тэхён видит настоящего Чонгука.       Да, тот был когда-то безбашенным, но сейчас он вот такой. Увидевший ад на Земле своими глазами и поучаствовавший в этих пытках, покаравший сам. Растерзавший свою душу окончательно, сломавшийся. И так отчаянно пытающийся не тащить Тэхёна за собой.       — Я втянул тебя во всё это… Но как я мог оставить тебя на той дороге? Как мог бросить тут одного? — мотает головой Чонгук, снова утыкаясь в его футболку. Он не плачет, он просто устал, — Пока я жив с тобой ничего не случится. А потом… потом ты будешь действовать по плану. У тебя память хорошая? — и опять меняет тему столь быстро, омега сообразить не успевает.       — Вроде не жаловался, — просто пожимает плечами.       — Если со мной что-то случится, Джин поможет тебе, спрячет в Аргентине или Бразилии, увезёт в новую жизнь. А если и его не будет, позвонишь Ким Намджуну, запоминай номер, никуда не записывай, сможешь? Он простой, — говорит Чонгук более чем серьёзно. В первый раз за эту ночь и сам Тэхён понимает, как легко может потерять самого дорогого для себя человека.       — Да…— и Чонгук диктует цифры, смотря в глаза, не моргая, — Но почему с тобой должно что-то случиться? — только реанимировать свою глупую юношескую жизнерадостность уже вряд ли удастся такими вопросами.       — Я до сегодняшнего дня не понимал чем занимаюсь, Тэ. Что за мир меня окружает. Как он прогнил, как все продажны, жаждут власти, — альфа тяжело вздыхает, — Все знают, что ты со мной, теперь ты не сможешь уйти.       — Я не собираюсь уходить, — и всё же Тэхён улыбается, прижимается своей щекой к немного щетинистой чужой, — Чонгук… Я могу что-нибудь для тебя сделать? — в ответ лишь мотает головой:       — Не знаю.       — Идём, — самому страшно от этой информации, как спать теперь, но он ведёт Чонгука за руку в кровать, сам раздевает и укладывает головой у себя на груди. Обнимает, гладит, и альфа засыпает через какое-то время. Во сне лицо его расслабляется, кулаки разжимаются, и он снова выглядит на свой возраст, снова кажется весёлым и безбашенным.       Этот тяжёлый разговор остаётся в темноте комнаты того утра и больше не поднимается. Тэхён постоянно повторяет про себя номер некого Ким Намджуна, собирает экстренную спортивную сумку со всем необходимым на первое время, чтобы если приспичит — схватил и побежал, тащит книги о Бразилии и Аргентине из кабинета Чонгука, тот на это усмехается, треплет его по голове как глупого младшего брата:       — Я сказал, если со мной что-то случится, думаешь мне хочется умирать? — но слишком уж красноречивыми были тогда слова.       — Ты когда-то так мне уже говорил, — фыркает омега, он прекрасно помнит то чувство сковывающего ужаса, когда в тебя направляется автомат и нужно как-то вести гигантскую машину в темноте с раненым человеком под боком.       — На ошибках учатся, теперь я стал гораздо умнее, — в общем-то Тэхён ему верит, но пистолет в тумбочке у кровати всё ещё держит.       — Я вот на своих нихрена не учусь, — и хмыкает, снова утыкаясь в историю Аргентины.       — Тебе и не надо, — его чмокают в губы и идут готовить пасту с соусом песто. Когда Чонгук готовит это так сильно сексуально, что порой они ужин едят уже остывшим.       По прошествии времени Тэхён действительно успокаивается, житейские дела и учёба сами заставляют забыться, а потом приходит течка…       Одну он провёл без Чонгука, тот как раз пропадал в стриптиз клубах, думая, что чем чаще будет не дома, тем менее вероятен секс между ними. Теперь же проснувшийся альфа вертится рядом, голову кладёт на плечо, зад в руках мнёт когда и не надо.       — Мне нравятся твои духи, — и изрекает это.       Тэхён закатывает глаза, он сейчас и так зол, потому что гормоны, объяснять тупице, что это не духи не собирается. Может и без члена обойтись, всю жизнь даже без подавителей и обезболивающих жил, ведь: «Они используют обычных людей как подопытных крыс, мы не будем пользоваться этими новыми технологиями», даже передёргивает от воспоминаний. Как он прожил в этом аду столько времени? Но в любом случае, научился справляться с болью самостоятельно народными средствами, находить наиболее безболезненные позы, чтобы лежать, и медитировать для скорейшего засыпания, так боль менее чувствовалась. Но не в этот раз. Он просыпается от того, что его обнюхивают. Чонгук с заинтересованным видом забирается под одеяло с его стороны кровати и тянет с бёдер нижнее бельё, что-то довольно хмыкая.       — Что же ты не сказал, я бы отменил все дела заранее, — мурлычет ему в пах и осторожно вставляет в уже мокрую дырочку пальцы. Низ живота ноет, но ещё терпимо, хотя как только мышцы начинают растягиваться, боль резко уменьшается, — Мы сейчас с тобой все запасы презервативов опустошим, — и устраивается между ног, не вытаскивая омегу из тепла бесконечного одеяла, не включая свет, целуя и лаская.       — Болтун, — хохочет омега и тут же протяжно стонет, стоит Чонгуку войти в него. Глубоко, плавно, заполняя и утягивая с головой в несколько часов блаженства подряд.       Течка с альфой оказывается чем-то поистине волшебным, почти как первый раз. Это не их пятнадцать минут с утра перед работой и университетом, и не десять в душе, и даже не порой двадцать, когда страсть охватит и он сам приперев к столешнице закатавшего рукава, сосредоточенно листающего поваренную книгу Чонгука, что нацепил его зелёный фартук, не переодев свои строгие брюки, набрасывается с непосильным желанием, от которого даже коленки трясутся. И раскидав утварь по кухне, они пачкают все горизонтальные поверхности, спаливают ужин до угольков. Зато Тэхён два раза кончает, это вроде как шикарно, так говорят. Течка с альфой же это бесконечные часы наслаждения, ощущения распалёнными и чувствительными стенками вводящего в транс от плавного скольжения члена, что не даёт вздохнуть, не даёт… Тэхён мечется по кровати, царапает широкую спину, ноет:       — Чонг… Чонгук… как хорошо, как мне с тобой хорошо! Я люблю тебя, — он не слышит себя, он в полнейшей эйфории. А Чонгук.       А Чонгук возвращается в реальный мир, смотрит на открывшегося ему омегу, что так чист душой, что влюбился, но это он знал и видел ещё давно. Только вот, любовь это совершенно другое, о ней просто так не говорят. Она сокровенна, она не для всеобщего обозрения, хоть и не должна быть заперта в клетке, иначе завянет как те белые розы, что он подарил омеге на день рождения. Тэхён уже достаточно взрослый, но эмоционально вообще не дорос. Его хрупкое сердечко разобьётся на множество острых, кидающих синие холодные отблески осколков, если Чонгук не ответит взаимностью. Не сейчас, когда-нибудь. А он не отве… Не ответит?       Дурак! Сам от себя бежит, закрывает дверь за дверью, словно от надвигающегося чёрного монстра, что на самом деле, если снять вуаль, что окрашивает его мир в темноту — будет любовь. Нельзя это больше игнорировать. Он утонул, он влюбился сам. Может даже тогда, когда стройная ножка в старом конверсе ступила на ступеньку красного тягача в Юте. Тогда, когда в первый раз поцеловал. Когда понял, что не позволит никому забрать его Тэхёна. Присвоил себе, и даже не позаботился о безопасности собственного сердца, которое, несмотря на все наставления Джина, продолжает всё чувствовать.       Он поворачивает к себе голову омеги и целует в губы, нежно, медленно, как бы он хотел, чтобы его этот порыв поняли, но сейчас не до того. Первая течка с альфой прогоняет все здравые мысли. Ну и хорошо, будет время подготовиться к непростому разговору.       Наступает весна. Во всех парках распускается розовая и белая вишня, чирикают вьющие гнёзда птички, деревья в зелени, солнце светит каждый день, греет, тёплый ветер ласкает лицо. Тэхён забирается в свою крутую кожаную куртку и дизайнерские ковбойские сапоги, спешит на учёбу, как бабочка пережив холодную зиму и начав радоваться этой яркой и убаюкивающей нежностью весне. Со стаканчиком утреннего кофе из Старбакс и безумно нервничающим от надвигающихся экзаменов. Зато счастливым от того, что вроде как Чонгуку лучше. Тот перестаёт хмуриться и вечно быть в себе, смеётся, спит крепко, про Бразилию больше не говорит.       Одежда становится всё легче и светлее, а думать об учёбе хочется меньше и меньше. Нью-Йоркцы выбираются в парки на пикники на зелёной траве, сидят в открытых кафе, пьют холодный кофе. Они тоже гуляют по Манхэттену, где облаками плывёт аромат сирени, натянув солнечные очки, альфа обнимает его за плечи, кормит кексиками, у которых шапка из взбитых сливок даже мажет ему нос. Любуются на пышные жёлтые кусты форзиции и почему-то совсем не остаётся сомнений, что сближаются, перестают быть под псевдонимами «любовник» в головах друг-друга. Это видно по взглядам, в которых отражаются разноцветные тюльпаны, блестящие окна стеклянных небоскрёбов, парящие нежные облетающие лепестки. Они гуляют по тропинкам и лужайкам Центрального парка, утопая в аромате нарциссов, в наступившем времени ярких магнолий, гортензий и азалий, в своей любви. Тэхён так влюблён! Его голова кружится и ему даже почти всё равно, что на его признание Чонгук никак не ответил, только поцеловал, но может это и был ответ? Он теряется в догадках.       — Ну что, поздравляю, первый год позади, он всегда сложный, зато теперь ты не зелёный первокурсник, — они ужинают в небольшом ресторане на Гранд Стрит в районе Маленькой Италии, с красно-белыми скатертями и старыми, чёрно-белыми фотографиями звёзд Голливуда на стенах, где хозяин очередной знакомый Чонгука, который сегодня не ограничивает его, потягивающего красное вино, и наворачивающего на вилку спагетти с фрикадельками в томатном соусе, вкуснотища! Их обволакивает музыка шестидесятых, аромат вина, сыра и плавящегося воска. Он снова дотрагивается своей до ноги альфы и ловит хитрые взгляды того на себе.       — Поверить не могу! Спасибо! — он мажет рот и довольный до невозможности хихикает, когда ему, как маленькому засовывают салфетку за ворот. Как-то уже и привык к этому, Чонгуку нравится так его оберегать, и ему теперь тоже.       — Не хочешь съездить в Майями на несколько недель? — спокойно куря сообщает альфа, еле сдерживаемый визг всё же разлетается по тёмному помещению.       — Да!...— Тэхён даже на стуле прыгает, но тут же оседает, опуская вилку с фрикаделькой обратно в тарелку, — Оу, у меня ещё летний семестр, я ведь пропустил начало года, — в первый раз он недоволен своей учёбой.       — Неа, ты уже сдал все экзамены. Открой свой транскрипт, — кивает на лежащий на столе рядом телефон Чонгук, наливая ему ещё вина. Ну кто бы сомневался, можно было и не открывать, везде зачеты с оценками, хотя с утра было ещё четыре недослушанных курса.       — Чонгук…— он поджимает губы, не зная, радоваться той власти, которой обладает его альфа или пугаться, что тот действительно правит Нью-Йорком. Ну в каком-то смысле.       После ужина ехать домой нет никакого смысла, на улице очень тепло, безветренно, немного шумно у открытых заведений, от того радостно и сам воздух словно становится другим. Они прогуливаются по стремительно всё же пустеющим тротуарам, завтра рабочий день, это Тэхён теперь свободен от забот на летние каникулы, а Чонгук сам себе начальник.       — Сильно сомневаюсь, что ты предпочтёшь сдачу ненужных экзаменов мартини с оливкой, отдыху на пляжах, дискотекам, серфингу, ресторанам, и сексу со мной в пятизвёздочном отеле, конечно. Но если для тебя учёба так важна, без разговоров, сейчас всё исправлю, — и Чонгук достаёт из кармана джинс свой телефон.       — Нееет! — тут же выхватывает его омега, — Хочу мартини с оливкой, — и останавливается, едущие за ними машины с охраной тоже. Он оглядывается по сторонам и не увидев иных свидетелей, кроме тех, что всё о них и так знают, привстав на мысочки, шепчет в самое ухо, краснея щеками и хихикая, — А секс можно сейчас получить? Я так благодарен за оценки, что было бы плохим тоном не отблагодарить тебя, — и не дожидаясь ответа, закусив губу, расстёгивает молнию на своих коротких светлых джинсовых шортах с рваными краями. Губы альфы растягиваются в хищной ухмылке, которая ведь должна пугать, но нет, наоборот, заводит уже до мурашек, под полосатой лёгкой рубашкой, и за руку его затягивают в уже любезно открытую дверь чёрного Гелендвагена.       По запотевшему от происходящего внутри раскачивающегося Мерседеса стеклу сползает изящная ладонь, оставляя после себя пошлый отпечаток, что отражается в ярком свете фонарей, и тут же её накрывает другая побольше. А по пустынной улице мафиозного района Манхэттена через плотно закрытые двери всё же разносятся сладкие, протяжные стоны.