Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Командир лежит на гостиничной койке, перемотанная бинтами ниже шеи. Жреческая магия смогла остановить кровь, вылечить раны, но вернуть жизненную силу может только время. Лилиту раздирала грудную клетку Мерисиэль с редким остервенением, но то ли промахнулась мимо сердца, то ли желала продлить агонию жертвы. Ланн практически не думал о ее мотивации. Знал только, что все-таки успел подхватить то, что осталось от Мерисиэль и рвануть как можно дальше. Ирабет командовала отступление, Сиила несла на руках седого крестоносца, вместо ноги которого болтался кусок окровавленного мяса. Сзади гремел латами кто-то еще; они отходили, но Ланн несся впереди, не разбирая путей. Куда угодно, хоть обратно в Натхолм, думалось ему, только подальше отсюда. Пусть просто дождется, потерпит немножко, совсем чуть-чуть продержится… Он помнил дрожь тоненького, неожиданно легкого тела в своих руках, едва слышное хриплое дыхание. Снаружи прибыло подкрепление, рыцари пробили забаррикадированные двери; кто-то сразу потянул к его ноше руки, источающие спокойное сияние. Ланн зарычал, но тяжелая ладонь легла ему на плечо. «Отпусти, ей помогут», — голос Сиилы, неожиданно глухой, звучит над самым ухом, и руки разжимаются. Мерисиэль уносят, а он бредет следом, не спуская глаз с мертвенно-бледного лица. Он не терял ее из виду ни во время перевязки — рычал на каждого, кто пытался выставить его прочь, — ни долгие часы после. Мерисиэль больше не хрипела, выглядела почти мирно и спала уже… слишком долго. Периодически в комнату заходил седой жрец, ставил перед сидящим на полу Ланном тарелку с едой и молча шагал к койке, приподнимал голову командира и осторожно вливал ей в рот какие-то зелья. Ланн следил за его манипуляциями, за каждой каплей красноватой жидкости, касавшейся бледных губ, тянул носом воздух, будто дикий зверь. Откуда-то знал, что по запаху поймет, если жрец попытается отравить ее, готов был голыми руками отделить благообразную седую голову от сухого туловища, если она побледнеет чуть сильнее. Их оставили в покое какое-то время назад. За дверью слышались шаги и чьи-то голоса, но никто больше не приближался, не открывал дверь, не носился с бинтами и зельями. Все это время Ланн абсолютно ни о чем не думал, действовал как на охоте — одними только инстинктами, полностью отключив разум. Так было проще не сойти с ума, а может, по-другому просто не вышло. За зашторенным окном взошло солнце, потом снова наступила темнота, тарелка перед ним появлялась и исчезала несколько раз, оставаясь нетронутой. Жрец скрипел половицами, бормотал заклинания и уходил. Весь мир начинался и заканчивался на кровати, где под одеялом и слоем бинтов лежало существо, которое он поклялся защищать. И не смог. Она заворочалась, забормотала что-то и в конце концов, шипя от боли, села на кровати. Лицо бледное, но очень… живое. Даже будто живее, чем всегда. Ланн поднялся на ноги, прерывая странную медитацию, в которой пребывал все это время; тело, отвыкшее от движения, отозвалось покалыванием буквально везде. Эльфийка несколько раз моргнула, тряхнула спутанными светлыми волосами и смешно, почти по-кошачьи, чихнула. Сморщила нос, впервые осмотрела потолок, стены, заглянула под одеяло и только потом заметила его, медленно подходящего к кровати. Лицо Мерисиэль неуловимо изменилось, будто она только что о чем-то вспомнила, и это здорово испортило ей настроение. Вместо живого испуганного лица на него снова смотрела восковая маска, руки почти машинально потянули одеяло чуть выше, будто было что-то постыдное в тугих белых бинтах. — Как… — охрипший голос сорвался. Ланн кашлянул в кулак. — Как ты? — Выспалась, — она гладко улыбнулась. — Давно я здесь? — Наверное… несколько часов. Или нет, солнце же садится раз в сутки? Значит, эээ… «Почти двое суток». Произнести не получилось. Мерисиэль смотрела на него вопросительно и абсолютно, неправильно спокойно. — Спроси кого-то еще, я не ношу часов. — Он показал ей запястья, одинаково темные от запекшейся крови. — Надо же, я стал симметричней. По лицу жрицы пробежала тень, губы дрогнули, будто она вот-вот рассмеется, но мгновение спустя от веселья не осталось и следа. Только величественное ничего на лице. Она выпрямила спину, смотрела снова ясно и привычно мягко. Ланн отстраненно подумал, что ей и правда не меньше трех сотен лет. Очнуться, едва не отправившись к Фаразме, и ничем не выказать ни боли, ни страха. — Я, эээ… позову жреца. И найду еды. И да, пойду. Вот за эту дверь, — он резко развернулся и направился к выходу из комнаты. Эльфийка ничего не ответила, и лишь у самого выхода, когда одна нога Ланна уже стояла на пороге, отчетливо, тем самым холодно-веским тоном произнесла: — Спасибо. Ответа ее тон не предполагал, и Ланн торопливо вышел. В зале таверны он почти столкнулся с Сиилой, которая, увидев его, бросилась в комнату, следом за ней летел седой жрец; серьезная Ирабет решительно двинулась за ними. Пробуждение одной-единственной эльфийки запустило странный механизм, заставивший питейный зал загудеть как потревоженный улей. Ланн понял, что здесь и сейчас совершенно не нужен. А может, и не был нужен. Во дворе «Сердца защитника», обнесенном баррикадами, было прохладно и чуть менее тесно. Ветер всколыхнул волосы, бросил чёлку в лицо, щекоча человеческую кожу и скользя по гладкой чешуе. За баррикадами люди живут: готовят еду, укрываются от холода в палатках из чего попало. Носятся чьи-то дети, незнакомый тифлинг играет на лютне; пара крестоносцев, воровато озираясь, по очереди кидает кости на широком ящике. Ланн решительно идет через двор, минует настоящую кузницу (когда только успели!) и идет в сторону от ворот, прочно запертых на тяжелый засов. К стене, плотно приставшей к баррикаде крепкой домушки, подальше от любопытных взглядов. Прыжок, напряжение в руках, и снова прыжок — пятки обжигает болью от удара о брусчатку. Снаружи, по ту сторону частокола, обманчиво тихо и куда более пусто. А там, наверху, раскинулось абсолютно бескрайнее небо. Далеко на западе все еще алеет закат, к востоку уже совсем темно, по черно-синей глади плывет тонкий лунный серп. Крохотные сонные звезды едва показываются на глаза. С юго-запада тянется густой угольно-черный дым. Ветер налетает снова, доносит запахи гнили и гари. Брусчатка буквально горит под ногами; Ланн не удаляется от «командного пункта» достаточно, чтобы потерять его из виду, он просто ловит незнакомый ветер и пытается убежать от собственных мыслей. Заполнить уши шумом рассекаемого воздуха, остудить пылающую отчего-то чувствительную щёку. Он ведь рычал на друзей, на тех, кто пытался помочь, и как верный пес не отходил от «хозяйки» почти двое суток. Это сродни помешательству, неизбывному до той самой минуты, пока «хозяйка» не открыла глаза. «Потрясающе, Ланн. Лучший способ понравиться женщине — напугать ее до усрачки, а потом начать преследовать. Если при этом еще и рычать на людей — будет совсем хорошо. Ты обречен на успех, Ланн!» Он обежал лагерь по кругу и теперь снова приближался к воротам. С чего вдруг ему нравиться командиру? Он вышел на поверхность не для того, чтобы кому-то исковеркать жизнь своей внезапной влюбленностью. Да и не было никакой влюбленности, не было! До того самого момента, пока в голове не сложился пазл по имени Мерисиэль. Сдержанность, граничащая с бесстрастностью. Абсолютное понимание во взгляде. Восковое, неживое лицо. И лишь иногда сквозь маску прорывалось что-то вроде жизни, и эту, другую Мерисиэль, можно было любить. Чисто теоретически. Тогда, в святилище, когда она отпихнула его в сторону, дрожащими руками залила Камелию зельями и в конце концов рванула столбом белого света, который ослепил и своих и чужих — это же была совсем другая жрица? Та же, кто, вопя от боли, тянул из себя остатки сил, напитывая чудом выживших незнакомых рыцарей жизнью. Та самая, которая смешно, по-кошачьи, чихает и морщит нос, когда крепко задумывается. Куда она девается, когда никто не умирает? И главное… зачем? «Опасные мысли, Ланн. Перестань их думать, ничего хорошего из этого не выйдет». Лучше быть верным псом всесторонне избранной жрицы, чем влюбленным в сознательно несуществующую прекрасную женщину. Стоит закрыть эту тему, спрятать в самый глубокий сундук и навесить сверху замок. Это плохая идея — влюбляться в командира. Нельзя, чтобы делу мешало иррациональное желание что-нибудь в нее вставить. Любовь же про это? Вернулся Ланн снова совершенно спокойный и вполне в себе уверенный. У него снова есть четкий план действий относительно всего происходящего — они отобьют город, Мерисиэль осядет в каком-нибудь храме, а он… ну, скорее всего, отправится куда-нибудь на передовую войны с демонами. Постреляет из лука, развеется, умрет как приличный человек… Дурацкий сон про облачка и чистое поле Ланн отправил туда же, куда и все свои наблюдения относительно командира. В самый глубокий сундук, под самый тяжелый замок. Этого никогда не было и никогда никогда не случится. По крайней мере, с таким, как он.