Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Вдох. Выдох. В груди совсем немного саднит, но Ланн отчаянно игнорирует это; открытая ладонь рассекает влажный воздух, потоки ветра уже привычно касаются пальцев. Мышцы в приятном напряжении, переполненный двор таверны гаснет, оставляя одинокого монгрела наедине с дыханием. Чужая рубашка сидит тесновато, но собственноручно изготовленный наряд после всех приключений рассыпался на лоскуты и не подлежит восстановлению. Босая ступня отрывается от мощеной площадки, вторая отрывается только наполовину, весь вес плавно перекатывается на напряженный носок. На длинное мгновение Ланн чувствует себя легким и цельным, неуязвимым, свободным. Обе ноги опускаются снова, крепко стоят на земле; он выпадает вперед, почти касаясь левым коленом земли. Тихая тренировка, больше похожая на медитацию, чем на зарядку, проходит в штатном режиме — на этот раз снова на улице. Тяжелое свинцовое небо на востоке горит недоброй алой зарницей. Монгрел его не видит, но знает, что оно прямо здесь, повсюду, над головой и во все стороны. Бескрайний океан повисшего над землей таинственного, пугающего тумана. Совсем скоро капельки влаги опустятся ниже, затянув все вокруг холодным белесым маревом. Это не то, к чему можно привыкнуть. А вот смириться… — Ланн?.. Голос Мерисиэль возвращает его на Голарион, туда, где мокро, зябко и идет война. Рубашка, оказывается, успела вымокнуть и теперь накрепко прилипла к груди и спине. Штаны задрались до середины икры, и оголенную кожу покусывает промозглый ветер. Он медленно выпрямляется, занимая приличное разумному гуманоиду положение, оставляя где-то далеко легкость и неуязвимость, возвращая в несвободу, но оставляя при нем обретенное спокойствие. Дыхание ровное, боли почти не осталось. Как и всегда — работает. — Да? — он оборачивается на голос. Мерисиэль снова выглядит серьезной и собранной, только вместо шерстяного платья почему-то одета в мягкий поддоспешный костюм. Свободная рубаха висит на острых плечиках мешком, и под складками ткани едва угадываются маленькие аккуратные грудки. Подол заканчивается неожиданно скоро, оставляя открытыми узкие, затянутые в шерстяные штанишки, бедра, тонкие икры и маленькие ступни в мягких ботинках. Светлые волосы плотно собраны в строгий пучок. — Что ты сейчас делал? Медитировал? — Не совсем, — Ланн смеется и отводит взгляд в другую часть двора, где крепкий дворф, позевывая, распаляет кузницу. — Я не большой мастер в наземных искусствах. Но да, я занимался чем-то подобным. — Научишь? — Меня бы кто научил! — он усмехается и потягивается, чтобы хоть куда-то деть ставшие абсолютно лишними руки. — Это сущая мелочь, правда. Тебе бы поговорить с кем-то более… наземным, что ли. — Я хочу попробовать так, как ты. — Ее голос не приобретает повелительных ноток, только тонкий, едва заметный оттенок просьбы. Ланну остается только кивнуть. Он ставит ее ноги в первую позицию, направляет колено, чуть наклоняет корпус. Спокойствие вымывает с каждым прикосновением, и дурацкие, неуместные эмоции рвутся из самого дальнего, крепко запертого сундука. Она спокойно дышит в его руках, чуть дрожит от холода, и он снова, уже без особой надобности, кладет теплые ладони на острые плечи. Широкий ворот рубашки крепко затянут, но все равно оголяет кусочек правой ключицы. Не получается не думать, что будет, если прямо сейчас случайно потянуть вон за тот шнур?.. Она терпеливо исполняет его дурацкие наставления, которые когда-то он сам себе и сочинил, ее прохладная ладонь уютно умещается в его, подчиняются пальцы, скользят, рассекая воздух. Теперь поворот: нужно аккуратно, но достаточно быстро развернуть ее на одной ноге, провести ладонями по узкой талии, скрытой свободно висящей тканью. В изученном до последнего вдоха упражнении появляется тонкая нотка личного безумия. Где-то глубоко-глубоко трескается замок на самом пыльном сундуке, и ворох вытесненных эмоций затопляет Ланна изнутри, отзываясь неожиданным жаром в пальцах, коснувшихся прохладной кожи. От спокойствия не осталось и следа, его собственное дыхание предает, становится непозволительно чаще, когда с губ привычно и спокойно срывается: — Вдох… теперь выдох… медленно, Мерисиэль. Закрой глаза и слушай свое дыхание. Она подчиняется, дышит ровно; он аккуратно касается ее спины, чтобы чуть наклонить вперед, и чувствует, как под пальцами спокойно бьется чужое сердце. Куда спокойнее, чем его собственное. И от этого почему-то больно. Хочется, чтобы она точно также теряла голову от прикосновений, от близости его дыхания, также смотрела на него тайком — а можно и не тайком. Невозможно, попахивает витком сумасшествия, но запретить себе этого хотеть никак не получается. Дурацкая нелогичная влюбленность, которой не место на войне, накануне бойни, которую кто-то из них может не пережить. И вообще в его жизни этой влюбленности определенно не место. Безнадежная трата времени и душевного спокойствия. В основном ее. Интересно, она тоже заметила долгие странные взгляды? Или только Камелия обратила внимание? Она вообще слышала их короткую перепалку?.. Если бы слышала, уже бы высказалась по этому поводу. Запретила бы смотреть, или еще что-то в этом духе… если даже Камелия заметила, а ей уж точно есть, чем заняться, кроме как пялиться на его задумчивую раздвоенную харю! Он переводит Мерисиэль в исходное положение, она послушно выпрямляется, опускает руки. Острые плечи дрожат под его пальцами; по-хорошему движения стоит повторить еще несколько раз, но вместо этого Ланн говорит: — А теперь пойдем выпьем чего-нибудь горячего. Я уже ненавижу эту мокрую рубашку. В зале таверны почти тихо, за стойкой топчется, натирая несвежей тряпицей пивную кружку, одна из девчонок с кухни. Бармен, наверное, еще спит. По залу мерно разносится разноголосый храп от разложенных на полу и столах спальников. Когда на стойке появляется две толстостенные чашки с горячим травяным чаем, Ланн наконец-то заговаривает: — Ну что, помогло? — С чем? — Мерисиэль отзывается с улыбкой. Спрятав ладони в рукава, она обнимает горячие глиняные бока. — Ну, ты же не просто так хотела научиться… да, — он торопливо отворачивается, подставляя ее удивленному взгляду бесстрастную половину лица. Дурацкая буря неуместных эмоций заставляет забыть сразу все шутки. — Да, помогло, — отвечает она. — Просто хотела прочистить голову. И стать такой же спокойной, как ты. Само спокойствие, если случайно не потрогать сейчас его грудь. Там, под едва заживающими ребрами, сердце колотится как угорелое. Иронично, что именно к нему Мерисиэль пришла учиться спокойствию. — Прости, что помешала, — она истолковывает молчание по-своему. — Не подумала как-то… Больше не повторится. — Ничего! На самом деле, я уже заканчивал. Обращайся, если забудешь какое-нибудь движение. Я с удовольствием тебя направлю, — вспотевшие ладони начинает покалывать, будто они снова скользят по ее телу, разделенному с его кожей только слоем грубой ткани. Ланн прикусывает чувствительную сторону губ и делает вид, что увлечен разглядыванием царапин на барной стойке. Какой-то остряк вывел заточенной монеткой имя суровой Ирабет и легкомысленное сердечко рядом. Такие же невозможно-несовместимые вещи, как он и Мерисиэль. Разные миры, которые может объединить только что-то противоестественное. Мировая язва, например. Гнойный нарыв на теле мира. Таким же гнойным нарывом могут стать в жизни Мерисиэль его дурацкие чувства. Будет сочувственно вздыхать, виновато, жалостливо отводить глаза. Как он тогда будет ее защищать? Она же точно начнет от него шарахаться, если о чем-нибудь догадается! Или вообще возненавидит оборзевшего монгрела, забывшего свое место. Где там пыльный сундук с большим и страшным замком? Затолкать бы все это, вылезшее не к месту, обратно, спрятать под слоем пыли и забыть. Почти получается, но Мерисиэль снова по-своему понимает его затянувшееся молчание. Прохладная ладошка сжимает его собственную. — Спасибо, что защищаешь меня. Я рада, что у меня есть вы… ума не приложу, что бы делала со всем этим без надежных друзей. «Добро пожаловать в друзья, Ланн. Легче стало?» Глубокий вдох. Выдох. Медленно повернуться, улыбнуться в ответ. Отметить, как ярко сияют ее глаза, без капельки наигранного безразличия. — Мы теперь всей кучей держаться будем. И все друг друга защитим. Прибереги для меня маленькую ненужную лечилку, если меня там, на крыше, все-таки потыкают бердышом. «Что ты несешь?!» Она усмехается. — Приберегу, Ланн. Я не позволю себе потерять кого-то из вас.