Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Еще никогда Камелии так не хотелось надраться, до икоты, до поросячьего визга. Пьяницы всегда вызывали у нее некую смесь омерзения и ощущения собственной элитарности. Была и другая причина, по которой она предпочитала держать разум чистым: ее искусство точно не оценили бы случайные собеседники. А алкоголь, как известно, развязывает любые языки, даже прикусанные и спрятанные за отработанными улыбками. А теперь все ее мысли о завтрашнем мероприятии… и о сладкой парочке недалеких, скучных людей, которых, к сожалению, нельзя просто взять — и убить. Потому что от них зависит не только туманное «далекое» будущее, но и почти осязаемое, ближайшее. Дилемма: что важнее, сиюминутный душевный комфорт или расплывчатое всеобщее благо? Хорошо-хорошо, всеобщее благо Камелию как и прежде совсем не интересует. А вот собственное — очень даже. А какое может быть благо у… трупа? Смерть прекрасна, если принесена правильной рукой, если есть возможность видеть, как жизнь покидает тело, как медленно исчезает страх и боль из широко распахнутых глаз. Как толчками выходит кровь, как блестит разверзнутая грудная клетка, как отполированный змеиный череп ловит чужие последние минуты… Есть эстетика смерти, но какой в этом толк, если умрет сам восторженный наблюдатель? И теперь бы напиться, но во всей таверне не осталось и капли спиртного, не считая запечатанной и тщательно охраняемой бочки с элем… или пивом? С чем-то мерзким, бедняцким. Мелькнула мысль спросить Вольжифа, не прихватил ли он из дома Хоргуса — так, совершенно случайно — пару бутылочек дорогого вина… Мелькнула и пропала. Потребует вино — придется объяснять, для чего. А это очень и очень нежелательно. Сказать, что Камелия окончательно отказалась от планов на Ланна — значит соврать. Скорей уж, сделала вывод, что по-хорошему, по своей воле, он правильный выбор сделать не сумел, предпочтя остаться верным надуманным идеалам. Кажется, у него что-то было даже с Вендуаг, а у нее — о, духи! — на спине восьмерка рудиментарных паучьих лап. Может, он просто извращенец и любит всевозможные уродства? У Вендуаг и Мерисиэль все-таки достаточно много общего: обе дуры и далеко не красавицы. Вечер переставал быть томным. Если точнее, то даже не пытался таковым быть. Мимо неслышно прошагал Иламин — мелкий, рыжий, молчаливый… что он делал возле ее комнаты в ту-самую-ночь? И если пришел уже после Хоргуса, то что мог слышать или понять? Иламин даже не взглянул на нее, прошел в сторону кухни, через пару минут двинулся обратно… и вдруг остановился, резко развернулся к Камелии, сидящей на чудом сохранившемся стуле. Возможно, последнем в этой питейной. — Пей, — на столе перед ней появилась смутно знакомая бутылка. Камелия чуть не задохнулась от возмущения: в таких бутылочках они дома хранили кулинарное пряное масло. — Зачем это? Для масла жидкость более… жидкая. И цвет у нее далек от солнечно-желтого — мутновато-зеленый, с бурым осадком на дне. — От грусти, — Иламин смотрит на нее, плотно сжав губы, изучает рыжими глазами, будто имеет на это право. Камелия бы не протестовала, если бы во взгляде было восхищение — наверное, это ей сейчас было нужно как никогда. Но во внимании Иламина не было ровным счетом ничего влюбленного, только некое сухое любопытство. — И как мне это поможет? — спорить с грустью Камелия не нашла нужным. В конце концов, тут целая таверна грустных рож. Грустных трезвых рож. Ее лицо исключением из этого правила не является — то ли во имя конспирации, то ли по умолчанию. — Что это вообще такое? — Напиток, — Иламин незаинтересованно пожал плечами. — Пей. — Я не буду пить неизвестно что. Тем более, если это принес кто-то вроде… тебя. — Как хочешь, — Иламил хмыкнул, развернулся на пятках и ушел в сторону комнаты. В которой парой часов ранее скрылись Ланн и Мерисиэль. Чем они там занимаются столько времени? Спят или… да нет, эти двое точно просто спят. Неужели только ей страшно умирать буквально завтра?.. Мутная жидкость на столе медленно оседает бурой гущей ко дну масляной бутылки. Камелия облизывает пересохшие губы. А вдруг, там яд? И не самый чистый, не самый деликатный. С одной стороны, лучше яд, чем рабство у демонов — а иллюзий Камелия не строит, она знает, что делают демоны с симпатичными молодыми девушками. Если не «используют» на месте (хотя бы в качестве еды), то продадут тому, кто это сделает. Камелия снова облизывает губы: вариант глотнуть из сомнительной бутылки уже не кажется ей таким глупым. Иламин с невозмутимым видом снова дефилирует мимо. Останавливается рядом со столиком, смотрит сначала на непочатую бутылку, потом на Камелию. После чего — «эй, стой, это мое!» — берет свое произведение, откупоривает и делает большой глоток. Содержимого уменьшилось примерно на треть. Иламин чуть морщится. — Сахар. И, оставив емкость на столе, уходит в сторону кухни. Значит, не яд. Но, по всей видимости, та еще гадость. Камелия снова облизывает губы, смотрит вслед удаляющемуся алхимику и все-таки берет открытую бутылочку в руки. Бурый осадок медленно кружится в зеленоватой жиже; она прикладывает горлышко к губам, воровато озираясь, будто делает что-то абсолютно неправильное. Первый глоток удивляет, второй идет уже проще — на вкус напиток оказывается горьковатым травяным чаем. Бурые сгустки, похожие на кровь какой-нибудь демонической дряни, ощущаются на языке смутно знакомыми специями. «Кажется, их добавляют к говядине». Еще глоток, третий — горечь усиливается, специи обжигают язык. Теперь они похожи на красный перец. «Когда уже играешь по чужим правилам, сдаваться попросту несолидно». Осадок со дна ощущается чистым пламенем, и Камелия думает, что кровь огненного аасимара, должно быть, именно такая на вкус. Кто там у него в роду, саламандры?.. Не важно. Камелия облизывает пылающие губы, ощущает, как пряный чай пробирается к пустому желудку. Пальцы чуть заметно покалывает, таверенный зал обретает яркость и резкость, бьет по глазам, будто его осветило летнее солнце. Она моргает несколько раз подряд, крепко зажмуривается; под веками немного жжет. «Все-таки яд. Нужно было догадаться». Но жжение исчезает уже через несколько долгих-долгих секунд. Когда Камелия снова открывает глаза, таверна выглядит так же, как и за несколько минут до этого, когда бутылочка еще стояла непочатой. Нужно пробраться в спальню, незаметно, не попадаясь на глаза алхимику — он победил на этот раз, поймал ее в правильном состоянии и, скорее всего, поставил какой-то эксперимент. Так что пусть обходится без его результатов — в конце концов, Камелия не кролик, запертый в коробке. В комнате тихо; на тумбе стоят еще две бутыли чудо-лекарства, обе когда-то вмещали знакомое масло. На средней из трех кроватей, плотно прижавшись друг к другу, прямо поверх одеяла спят двое, чьей смерти Камелия очень хочет. Но не может подарить ее ни одному из них. Мерисиэль нужна ей — глупо сворачивать в самом конце, так? А Ланн… обязательно еще получит свое. Будет еще время, будет множество возможностей. Она еще заставит его пожалеть о своем выборе, а потом любезно согласится принять. А потом убьет. Но сначала нужно — сущая мелочь! — разобраться завтра со страж-камнем. Кажется, был какой-то план… что-то про его починку при помощи каменного ножа. Звучит бредово, но что за последние три недели не было полным бредом? Может, и на этот раз сработает? Камелия засыпает с улыбкой, сладко и крепко. Ей снится куст камелий, растущий на могиле матери, снится пушистый белый щенок с умильным бантиком на тоненькой хрупкой шее. Снится молодой Хоргус в окне второго этажа. Кажется, он улыбается. Светит теплое летнее солнце, на маленьких ножках Камелии чудовищно милые розовые туфельки и длинные белые чулочки. Сколько ей было, четыре? Невинное дитя разговаривает с кустом камелий, и Камелию не смущает, что в воспоминаниях Ирис в это время была еще жива. Щенок, маленький комочек любви и счастья, носится под ногами, и Камелия чувствует себя нормальным ребенком. В последний раз в жизни. Ей не снится, как пелена заволакивает глаза, как руки, будто чужие, творят с ее щеночком что-то ужасно жуткое, неправильное. Как ломается в маленьких ручках хрупкая шея, как белый пушистый мех обагряют потеки крови. Ей не снится вкус слез и руки Ирис, подхватывающие ее с газона, несущие в дом; не снится паника, страх перед самой собой. Этот день во сне такой, каким должен быть. Маленькая Камелия играет с белым щенком и звонко смеется.