Благие проклятые

Wilder Wein — vor diesem Dunkel Wilder Wein — von Licht geheilt es bleibt verborgen — sonst konnten wir uns wehren ich warte auf dich — am Ende der Nacht Rammstein «Wilder Wein»

Самое острое одиночество всегда на рассвете. Мир выбирается из объятий ночи, наполняется светом и красками; люди просыпаются, запускают привычный круговорот самой обычной жизни, в котором давно уже нет места такому как он. Сколько рассветов он встретил? Не счесть. Вот и сейчас смотрел на сверкающее утро, на мягкое осеннее солнце, заливающее еще сонный город, что медленно пробуждался ото сна, стряхивая с себя буйное и звенящее послевкусие истаявшей ночи. За окнами древний как сам мир Волантис, прекрасный и сильный город, большой, многоликий, переменчивый и Джон в самом его сердце, в древнейшей части, опоясанной легендарными черными стенами, стоял возле распахнутого окна в мансарде старинного особняка с витыми колоннами и смотрел туда, где на противоположном берегу Ройны утопали в туманной дымке высокие зеркальные здания нового города, где была она — его Дени. Она засела среди звезд, облаков и неонового света, будто принцесса в башне и выводит там колдовские мелодии, заманивает своей музыкой неосторожных путников. Джон уже не раз подумывал, а не забраться ли к ней прямо туда, сведя в единое безумие сказку и жизнь? В конце концов не так уж это и сложно — Стена, на которую он когда-то взбирался, была выше чем ее нынешний тридцать седьмой этаж, а металл, бетон и стекло всяко надежнее льда, не говоря уж о том, что альпинистского снаряжения люди напридумывали на все случаи и капризы. Дурацкая идея захватывает его целиком, но вместо того, чтобы с головой уйти в ее осуществление, Джон ждет. Стоит перед раскрытым окном под прицелом ее взгляда — утро за утром. Он конечно понимает, что она не может его видеть на таком расстоянии, но ему нравится думать, что она видит, что стоит сейчас там, на вершине своей башни и смотрит снисходительно, улыбается, покручивая в руках кофейную чашку. Они здесь уже давно — не вместе и не порознь, в одном городе, но каждый на своем берегу. Иногда между ними пролетают короткие сообщения — и ни одного звонка. Ни единого слова. Ни одного случайного соприкосновения. Иногда она выбирается из своего добровольного заточения и играет прямо посреди улицы, на шумных площадях, на широких парапетах набережной, среди цветных фонтанов, в осеннем парке. Игра на улице — отдельный вид искусства и неизменное испытание. Попробуй-ка захватить случайного человека, бегущего по своим делам, поймать его в капкан звуков, пленить за несколько секунд настолько, чтобы заставить замедлить шаг, остановиться, а после забыть про все, стоять и зачарованно слушать игру уличной скрипачки — у нее такое проделывать получалось. Случайные люди, слушающие ее, уходят очарованные и одухотворенные каждый раз, а Джону каждый раз страшно и каждый раз хочется зажать руками уши и зажмурить покрепче глаза, потому что он слышит растущую внутри нее пустоту. Можно вообще не приходить, игнорируя скупые сообщения от нее, где нет ни единого живого слова — только информация где и когда она в очередной раз выйдет и сыграет. Он приходит всегда и всегда не отрывает от нее глаз и всегда слышит то, что она прячет внутри музыки. Она импровизирует, ни разу не повторившись и каждый раз — это история, идущая из самой глубины ее сердца. Никогда не смотрит она в лица людей, всегда только в себя саму, всегда закрывает глаза. Струна лопается и больно хлещет по рукам, иногда режет и на белой коже проступают капельки крови — только тогда она приходит в себя, открывает глаза, обводит собравшуюся толпу удивленным взглядом и уходит. Джон отвернулся от окна и взгляд его прошелся по комнате, надолго задержавшись на двух фотографиях на стене — обе были сделаны во время ее уличных выступлений. Летняя, на ней она кружится в легкой юбке чуть ниже колен, на лице нежная улыбка, рука со смычком выводит что-то задорное и невыносимо легкое, настолько, что жизнь видится тяжкой обузой и хочется сбросить смертное тело, чтобы воспарить над землей беспрепятственно. Колдовская песнь беспечной сильфиды, способная затянуть за границу между жизнью и смертью. Джон внимательно всматривался в пойманный момент на плотной матовой бумаге — достаточно ли она воздушна и бесплотна получилась? Потому что тут должна быть ужасающая невесомость, что заставит человека оставить смертное тело без сожаления — чтобы последовать за ней. Потому что именно это она сыграла в тот солнечный день. Музыка-приманка. Музыка-ловушка. Крошки-фэйри, выпевающие нежными влекущими голосами песнь смерти. На втором фото глубокая осень и она на фоне тревожного мрачного неба. Джон поймал краткий миг ее открытых глаз — прожигающий ледяной взгляд, опасный и затягивающий. Музыка в тот холодный день была такой же. Она делает это все чаще — выпускает нечто древнее, что они оба в себе несут незаметно для мира, живая память о временах страшных и легендарных. Снова появляется это угрожающее тиканье над ней, только сейчас это не часы, отмеривающие время смертной жизни — это часовой механизм готовой взорваться бомбы. Джон заставил себя отвести взгляд от фото, пока не прилип намертво. Было уже, когда он вот так же посмотрел, отпустил контроль и опомнился лишь когда за окном темнеть стало. Он знал прекрасно, что все будет именно так, когда еще только вешал эти фотографии на стену, знал, что ему для одержимости совершенно не обязательно было ее образ перед собой держать постоянно и все равно повесил. Будто мало ему игр собственного разума. Стоило закрыть глаза и сразу услужливая память подкидывала реалистичное до боли воспоминание ее присутствия рядом, чудился ее голос, ее шаги, сам собой откуда-то возникал аромат ее духов. Как наваждение — не спрятаться, не отвлечься, не убежать. И снег вперемешку с пеплом, снова летит с неба и скалит острые зубцы железный трон и она снова с ним рядом, смотрит огромными сияющими глазами и предлагает ему весь мир, а он так измучен и потерян, что не слышит ее, но — целует. А рука тянется к кинжалу, пальцы уже обхватывают рукоять и начинают тянуть из ножен… она смотрит недоумевающе и испуганно. Она не понимает. Руки ее рефлекторно пытаются удержать падающее тело, но у нее не хватает сил и она беспомощно смотрит как падает тот, кого она целовала мгновение назад. Черные растрепанные кудри рассыпаются по снегу, на губах выступает кровавая пена, глаза медленно утрачивают признаки жизни и подвижности. Разжимается рука, что так и не успела даже кинжал вытащить — Джон нынешний быстрее Джона прежнего. — Что здесь…? Кто ты? Или… он? Я не понимаю, Джон… — она шепчет едва слышно, голос дрожит от шока, она даже испугаться как следует не успела. Он опускает взгляд и видит свои руки — они залиты кровью. Странно, он давно научился убивать, не оставляя следов, особенно на себе самом. Взгляд его перебирается на умирающего себя и с ужасающим каким-то спокойствием наблюдает как черные завитки волос светлеют, выцветают, выпрямляются, становятся длиннее и наконец рассыпаются прохладной платиной, как светлеют глаза, теряя привычную тьму и наливаясь глубоким фиолетовым, как борода на его лице исчезает, уступая место матовой гладкости кожи, контуры меняются, лицо становится другим и последний глоток воздуха хватает окровавленным ртом уже Рейгар. — Джон… — аметистовые глаза напротив расширяются от ужаса. — Что здесь происходит? Кто он? Зачем ты убил его? — Он стоял между нами, — Джон уверенно перешагивает через мертвое тело, — а теперь нет. Губы у нее теплые и нежные. Податливые. А внутри стучит драгоценное сердечко — живое и нетронутое. Сон этот никак его не затрагивает, хоть и снится с завидным постоянством. Ни разу Джон не проснулся в холодном поту и с криками, ни разу ничего не дрогнуло в нем. Он прекрасно понимал о чем этот сон, почему снится ему и терпеливо ждал когда событие, ставшее причиной навязчивого сновидения, соизволит уплыть в глубины подсознания и там без следа растворится. Это все отголоски той зимы, в начале которой Дейнерис сожгла очередной пирог и сбежала, предварительно перевернув всю его жизнь. В ту ночь тоже шел снег — тихими мягкими хлопьями засыпал город. Позднее время, безлюдные улицы и сквозной двор, где в покосившихся от времени домах никто не живет, потому что их скоро снесут и построят на их месте что-то новое, жильцов расселили давно и на полуночного прохожего смотрят только пустые и черные провалы оконных глазниц. Пустота и тишина. Из всех звуков только поскрипывание снега под ногами. Идеально. Лучшего момента нельзя и желать. Успокаиваться и собираться с духом ему уже давно не надо. Поэтому просто вдохнуть медленно морозный воздух — по привычке. Выдохнуть. Натянуть поглубже капюшон и вывернуть навстречу. Идти быстрым шагом, отлавливая тот самый момент — поймать. Ударить плечом в плечо — достаточно сильно, чтобы заставить развернуться. Он даже рот успел открыть и начать говорить: — Ох, простите! Я задумался… так ужасно рассеян последнее время, — улыбка у него красивая и совершенно обезоруживающая и теперь Джон точно знает от кого у него самого умение улыбаться так, что устоять невозможно. Больше сказать он не успел ничего — рука взметнулась, тонкое острие блеснуло в свете фонаря. Темно-красное, почти черное, расползалось по белому, плавило снег своим жаром, чуть дымилось, разливало в холодном воздухе сочный аромат соли и металла. Кровавая пена на губах, что-то силящихся сказать. Попытки ухватить глоток воздуха и приглушенный зловещий хрип как предвестник безнадежности. И удивленное выражение в застывающих фиалковых глазах. Уходя, Джон не обернулся ни разу. Не взглянул даже. Ему было не нужно, он и так знал, что все сделал как надо. Остальное закончит лучший друг и союзник всех убийц — снег. Снег падал, кружился и заметал следы, засыпал серебристые волосы и налипал на ресницы. Остановившийся взгляд слепо смотрел в ночное зимнее небо. Большое кровавое пятно остыло, горячий пьянящий запах схлынул, уступая место чуть сладковатому и прохладному. Безжизненному. Мелодичная трель звонка прорезала пространство квартиры. Дверь распахнулась приветливо и наступила изумленная тишина. Улыбка таяла на ее губах. — Джон…? Откуда ты здесь? — Он не придет, — под ноги ей упала тонкая и жесткая спица, самая обыкновенная вязальная спица — можно связать милейший сентиментальный шарфик, а можно вбить выверенным отточенным жестом в чье-то горло, обрывая жизнь. Удивительно сколько разных смертоносных предметов люди доверчиво поместили рядом с собой, почитая их безопасными. Впрочем в его руках почти любой предмет обретает смысл иной и очень злой. Дени медленно опустилась на колени, чуть подрагивающими руками подняла спицу с темно-красными разводами. Сделать все это Джон мог десятками разных способов — бескровных, в крайнем случае мог просто безыскусно пустить пулю в затылок, но не стал. Эти следы высохшей крови были важны и были необходимы, сама кровь была необходима, она должна была пролиться — как жертвоприношение. — Ты говорила, что тебе больно бежать по этому кругу, — ответ на незаданный вопрос. — Я не могу разорвать твой круг, могу только сократить. Она судорожно и рвано выдохнула. Поднялась на ноги, игнорируя протянутую ей руку. Джон усмехнулся едва заметно, он бы тоже наверное не захотел до самого себя дотрагиваться после такого. Впрочем все это не имеет значения — ей просто надо немного времени. Он сделал несколько шагов — до маленького круглого столика в углу и выложил на мозаичную поверхность телефон. — Там в памяти только один номер — мой, — объяснил он, встречаясь с ее вопросительным взглядом. — Будешь готова — позвони. Если будут какие-то трудности — позвони обязательно. И не исчезай, очень тебя прошу. Я, разумеется, найду, где бы ты ни была, но давай избавим друг друга от бессмысленной нервотрепки. Хорошо? — Хорошо, — первое слово, которое она вымолвила, после того как поняла что случилось и что он сделал. Он позволил себе подойти близко и не позволил дотронуться, хотя отчаянно хотелось. Рука поднялась в машинальном жесте, чтобы погладить ее по щеке, может быть прикоснуться к локону волос, но он себя одернул за секунду до. — Люблю тебя, — слова вырвались легко и повисли между ними сверкающей кровавой дымкой. Больше на сегодня ему нечего тут делать. Развернулся резко и пошел к дверям. — Джон! — всего лишь голос, а такое чувство, что схватила его сзади, останавливая. Он обернулся и сразу утонул в ощущении ее близости, воздух наполнился ароматом розы и ладана, вокруг шеи обвились руки, скользнули по волосам, а губы прижались к губам, горячий язык требовательно вторгся в его рот, увлекая в сводящий с ума поцелуй, по венам моментально разлетелись обжигающие искры. Им даже сейчас вместе было божественно хорошо. Их губы расстались, глаза открылись. — Спасибо, — едва слышно шепнула она и снова поцеловала. А после он ушел. Остаться с ней было бы самым простым решением, самым легким, но — неправильным. Ей требовалось время — осознать случившееся и прийти в себе. Оплакать, если надо. Джон сильно сомневался, что ей надо. Вероятно еще перестать на него злиться, что тоже сомнительно — он сделал только то, о чем она его просила. Все случившееся в Королевской Гавани, само ее появление в его жизни — это крик о помощи. Не более долгой жизни для очередного воплощения Рейгара она искала и уж тем более не бессмертия для него же — зачем безвольной игрушке бессмертие? Ему и жизнь-то не нужна давно. Она искала освобождения, потому и желала убедиться, что любима им, ведь только по-настоящему любимое существо станешь вытаскивать из ловушки любой ценой и как только она нашла искомое — сбежала, предоставив ему самому все сделать, отдала в его руки все решения и действия, снова доверила свою жизнь. На этот раз он ее не подвел. После были похороны, была скорбящая семья и была убитая горем невеста — белокурая красавица под черной вуалью, чтобы спрятать сухие отстраненные глаза. И была гнетущая тишина, словно она размышляла и наконец короткое сухое сообщение от нее: «я в волантис. ты со мной?». Глупый вопрос — конечно он с ней. Он с ней теперь всегда и везде, независимо от ее выборов и желаний. Тень за ее спиной, дыхание в затылок, взгляд с противоположной стороны улицы — потому что ее нельзя оставлять одну. Стук в дверь застал его на выходе из душа и Джон отбросив в сторону полотенце и поспешно натянув черные спортивные штаны, которые первыми подвернулись под руку, отправился посмотреть кого там принесло к нему. Строго говоря принести к нему не могло никого, здесь, в Волантисе, он жил уединенно и незаметно для окружающих. Дверь открылась и Джон замер пораженный — ее он точно не ожидал увидеть на своем пороге. — У тебя звонок не работает, — сообщила она ему так, словно виделись недавно и говорили. — Знаю, — он кивнул наверх в сторону собственноручно перерезанного провода и признался: — Терпеть их не могу. — Понимаю, — она проследила за направлением его взгляда, — у всех есть свои маленькие причуды, не так ли? Дверь за ней закрылась, а она вручила ему прямоугольную коробку. — Я принесла черничный кекс, — снова таким тоном, будто она эти кексы ему каждую пятницу приносит, а после они пьют чай на балконе и смотрят на закат. — С какого раза получился? — не мог он удержаться. — С третьего? С четвертого? — Со второго, — важно сообщила она, самодовольно улыбаясь. — Прямо на глазах растешь, — оценил он достижение. — Дай мне еще сотню-другую лет и все будет прекрасно с первого раза, — пообещала она и сбросив серебристый плащ, процокала высоченными каблуками вглубь, а Джон забыл как дышать. Черное платье слишком короткое, на самой грани приличного и разумного — чтобы эту грань перешагнуть ей достаточно слегка наклониться вперед. И чулки — со швами сзади, которые притягивают, гипнотизируют и заставляют поднимать взгляд все выше и выше. Это определенно был удар ниже пояса. Джон прикрыл глаза на секунду. Вдох-выдох. Как там говорят? Все, что вы скажете, может быть использовано против вас? Вдох-выдох. Роза и ладан повисли в воздухе, на этот раз настоящие, а не иллюзорные, вызванные игрой его воображения. Джон не глядя поставил коробку с кексом на стол, следуя за Дейнерис, которая уже пересекла все пространство мансарды и перегнулась через широкий подоконник, выглядывая в окно. — Какой у тебя тут оказывается замечательный вид на парк, — она и правда говорит про парк напротив. — Да, вид и правда чудесный, — а вот Джон совсем про другой вид, открывающийся ему. — Знаешь, Джон, ты — отрава. Медленный наркотик, забирающий в вечный плен и тело и душу, — внезапное откровение. — Я никогда от тебя не избавлюсь, да? — она отвернулась от окна и прищурилась на него выжидающе. — Так же как и я от тебя, любимая. Даже если убью тебя, я пробовал — не сработало, — Джон сам себе язык готов откусить, но неосторожные слова уже сорвались и ничем их обратно не вернуть. Бессмертие и отвратительное чувство юмора и впрямь идут рука об руку. Он готов к любой ее реакции, но, хвала небесам, она лишь громко хохочет в ответ на это откровение и мгновение спустя он тоже начинает смеяться с ней вместе. — Что же мы с тобой такое, Джон? — она сразу стала серьезна. — Не знаю, — пожал он плечами, — я остановился на случайности, глубже предпочитаю не задумываться и тебе не советую. Она предпочла промолчать. Чуть подумала и уселась удобно на подоконнике, сбросив туфли. Дышать и думать стало чуть легче. Джон отвернулся, ощущая на себе ее взгляд, взгляд этот был почти осязаем, скользил по коже, Джон мог почувствовать его прохладное прикосновение. Взгляд вспоминал, пробовал на вкус, вдыхал. Прощупывал его всего, пробирался под кожу настойчиво и полз глубже — к самому сердцу. Джон почувствовал на секунду прикосновение ее рук, будто она обняла его со спины — как тогда. Иллюзия. Она все так же сидит на подоконнике позади него. С глухим хлопком пробка выскакивает из бутылочного горла и вино льется неспешной темно-кровавой струей в большие округлые бокалы. — Что это? — в аметистовых глазах искрится интерес. — Пей, тебе понравится. У нас с тобой очень похожие вкусы, ты не заметила? — Заметила, — долгий глоток и такая же долгая секунда в раздумье, — мне нравится. Никогда не понимала как люди могут не просто пить, а искренне и от всего сердца любить сладкие вина… — Итак, что привело тебя ко мне? — Джон решил не давать ей возможности пуститься в пространные рассуждения о винных вкусах. — Это мне тоже нравится, — ее рука с бокалом указывала куда-то ему за спину, — но ты мог бы и спросить меня, хотя бы ради приличия. Это она о фотографиях на стене. Не любит до ужаса когда ее снимают без ее ведома. — Да, извини, — тут же раскаялся Джон, — я решил, учитывая все обстоятельства, что мне можно. Хотя спросить и правда не помешало бы. — Не помешало бы, — снисходительно улыбнулась она и тут же подтвердила то, что Джон и так знал, — но тебе можно — даже без учета обстоятельств. У тебя получается ловить неуловимое, — глаза ее вдруг вспыхнули, загорелись внезапным интересом. — Джон, а как бы ты меня хотел сфотографировать? Если не случайно ловить, а…? — Если я скажу правду, то ты врежешь мне по лицу и будешь права, — признался он, — так что лучше я помолчу. — Даже так? — ее глаза наполняются совсем уж нестерпимым жаром, который Джон предпочел до поры до времени загасить. — Теперь ты просто обязан мне сказать! Джон! Что там у тебя в голове? Я же теперь вся сгорю от любопытства и попутно сама напридумываю такого… — Дени, прекрати. Мы обсудим во всех подробностях вино, фотографии, рецепты кексов, струны для скрипки, мои эротические фантазии и вообще все, что пожелаешь, но сначала ты скажешь мне что случилось, — теперь он уже отчетливо видел — случилось. — С чего ты взял? Ничего не случилось, все в порядке… относительном, — она лжет как дышит, только вот он слишком хорошо ее знает и слишком сильно любит. — Оставь эти сказки для обычных людей, а мне скажи как есть. — Ничего не случилось, — она произносит это медленно, чуть не по слогам и Джон понимает, что случилось и еще как. — Дени, пожалуйста… — закончить она ему не дала. Соскочила с подоконника, начала надевать сброшенные ранее туфли, в спешке не удержала равновесия на высоком каблуке, предсказуемо подворачивая ногу, ухватилась за стену, отталкивая его руки в попытке ее поймать и все это время говорила, не прерываясь, говорила быстро и нервно, каждым словом подтверждая — случилось. — Мне надо идти, правда надо, Джон, и прекрати придумывать — ничего не случилось, все в порядке, все хорошо, а если и правда что-то случится, ты узнаешь об этом первый, ну же, прекрати наводить панику на пустом месте. Я пойду, я правда ужасно спешу, я уже опоздала наверное, а все из-за тебя, всегда про время забываю, когда ты рядом. Я правда только на минуточку собиралась зайти. Так что я пойду, я напишу позже — обещаю. Или позвоню. Так что не волнуйся за меня. И съешь кекс! Попробуй хотя бы, зря я что ли старалась? Джон от нее готов был терпеть многое, только не этот приторный поток из лжи и паники. — Ты никуда не пойдешь, — он преградил ей путь и пока просто положил руки на плечи, — пока не расскажешь мне правду. — Джон, пожалуйста, — умоляюще прошептала она. — Я не могу… — А я не могу тебя отпустить в таком состоянии. — Со мной все в… — начала было она. — С тобой все не в порядке, — перебил Джон и сказал правду вместо ее лжи. — Девочка моя, ну скажи мне уже и вместе мы все придумаем и все решим, слышишь? — руки его переместились с плеч ей на талию и она стала еще немного ближе, не отталкивала, не сопротивлялась и выглядела при этом так словно внутри себя ведет битву не на жизнь, а на смерть с самой собой. Она ничего не ответила, только упрямо головой тряхнула и осторожно прикоснулась к нему. Руки у нее сильно дрожали и сама она вся была как туго натянутая струна. — У тебя руки дрожат, — зачем-то сказал он. — Знаю, это из-за тебя, — трепещущие прикосновения скользили по коже, заставляя кровь бежать быстрее по венам. — Сложно сохранять спокойствие, когда я так близко? — Да, — беспомощно, капризно и совсем по-детски как-то. — А если так? — выдохнул он у нее над ухом, прижимая к себе совсем тесно. — Джон! Это нечестно! — вырвалось у нее с придыханием. — Кто бы говорил! — он чуть отстранился, поймал ее взгляд и улыбнулся. — Один — один, — подвела она итог. — Иди ко мне, — притянул он ее обратно. Стена, которую она так старательно между ними силилась удержать, рухнула и внутреннюю битву себе самой она проиграла — или выиграла, тут зависит от точки с которой смотришь. Из платья она выскользнула легко и быстро, сбросила эти туфли дурацкие, из-за которых чуть ногу не вывихнула, отвечала на поцелуи, обнимала, гладила его всего, будто вспомнить хотела какой он на ощупь, прижалась тесно обнаженной грудью — кожа к коже и сразу же закружилась голова и по телу расползлось сладкое томление. Необходимое количество шагов до кровати они сделали безотчетно, не осознавая, подолгу зависая на месте, целуясь и всматриваясь друг другу в глаза. В другой раз он бы скорее всего ее оставил в чулках с этими умопомрачительными швами на какое-то время, но сейчас хотел ее всю обнаженной, чтобы никакой даже самый крохотный и тонкий кусочек ткани не стоял между ними. И еще дико соскучился по ощущению шелковистости ее кожи, когда она обнимала его ногами крепко, в том, что она скоро это сделает можно было не сомневаться. Она следила за ним из-под полуприкрытых ресниц, чуть покусывая губы и немного приподняла бедра, когда его руки скользнули под широкие полоски эластичного черного кружева, подхватили и потянули вниз, стащили с нее последнюю деталь одежды. Уселась перед ним и уверенно потянула с него штаны, высвобождая пульсирующий болезненным желанием член, гибкие пальцы охватили и пробежались прикосновениями ласкающими и нервными так, что само собой напросилось сравнение — как по струнам на грифе любимой скрипки. И чудесный взгляд глаза в глаза — снизу вверх. Взгляд требовательный и умоляющий одновременно — дивное сочетание, лишающее рассудка. Он склонился к ней, высвобождаясь из ее рук, поцеловал согнутое колено и нога сразу отодвинулась в сторону, он поцеловал второе и отодвинулась уже вторая нога — путь был свободен, он открыл эти ворота. Прошелся цепочкой неспешных поцелуев от колена по внутренней стороне бедра, замер ненадолго, глядя прямо между ног — у нее было идеальное строение, так и тянуло дотронуться, погладить, лизнуть, поцеловать, прижаться ртом, лаская долго и страстно и не отрываться пока не станет умолять и конечно хотелось до головокружения ощутить как раздвигаются и растягиваются медленно тугие мышцы внутри, как обхватывают член плотной перчаткой. Все эти яркие образы пролетели в голове мощной стремительной волной, заставили его вздрогнуть всем телом и прильнуть к ее нижним губам жарким поцелуем. Облизать нежные лепестки, протиснуться языком прямо в разгоряченное лоно, вызывая ее долгий и протяжный стон. Она раздвинула ноги еще шире и Джон почувствовал ее руку на своем затылке. Прижала крепко, подаваясь навстречу, подставляясь под ласкающий ее язык и учитывая в каком она состоянии это все не надолго, если конечно не мучить ее, не позволяя выйти на самый пик ощущений — конечно он не стал, перехватил ее под бедра чуть удобнее и сконцентрировал движения языка на одной точке; еще одна длинная минута ее сладких стонов, еще чуть быстрее и… да! Она выгнулась, вскрикивая в голос и застонала сдавленно — кусает губы, сама не отдавая себе в этом отчета. Джон вскинул голову — ну точно, закусывает до боли нежно-розовые губы и они наливаются цветом более ярким. Теперь можно и выше подняться, оставляя медленные тягучие поцелуи на всем ее теле и наконец встретиться с затуманенным взглядом. — Мне так не хватало тебя все это время, — шепнула она ему, обнимая за шею и притягивая для поцелуя. — Я знаю, — ответил он таким же тихим шепотом между поцелуями. Она была такая мокрая, что он проскользнул в нее без усилий и сразу же почувствовал как тугой узел в самом низу живота, завязавшийся как только она переступила порог, немного развязался, чтобы спустя время затянуться еще сильнее, желание обладать ей горело, пульсировало и билось в каждой капле крови, уже не контролируемое ничем и не сдерживаемое. Его в ней движения, медленные и плавные, перетекли довольно быстро в резкие и сильные, ускорились; руки их расстались, перестали обнимать и ласкать друг друга, Джон подхватил ее под колени, выгибая послушное тело и еще сильнее раскрывая ее себе навстречу, заполняя ее до боли, до сладких стонов и криков. Густые сиреневые сумерки сменились чернильной темнотой, когда все закончилось и вздрагивающая всем телом Дени обвила его руками и ногами. Джона и самого всего перетряхивало и никак не отпускало томное расслабленное чувство и он целовал ее снова и снова, сцеловывая с ее ресниц соленые слезы — единственные ее слезы, на которые он мог реагировать спокойно. Они просто реакция на яркий оргазм, выплеск переполняющих ее эмоций. Единственные слезы до которых хотелось ее доводить. — Темно совсем, — неслышно почти шепнула она. — Пусти меня, — попросил он, чуть качнув бедрами. Был он зажат ее ногами намертво, ни разу еще вырваться из этой хватки не удалось, так что оставалось только просить смиренно. — Нет, — она сплела ноги еще крепче и Джон почувствовал как под гладкой кожей напряглись стальные мышцы. — Выпусти, Дени, пожалуйста, — продолжил он выпрашивать свою свободу, — я включу свет и вернусь. — Зачем тебе свет? Он яркий и противный, — мурлыкнула она ему в шею, осторожно прикусывая у самой точки пульсации. — Я люблю на тебя смотреть, — сказал он то, что она и так знала, — и ярко не будет, зажгу свечи или гирлянду, ты меня заразила любовью к ним. — Гирлянду! — тут же выпалила она, разбивая всю томность и плавность момента и разжала наконец ноги, милостиво выпуская его на волю. Маленькие круглые лампы из матового стекла залили пространство приятным серебристым светом, рассеянным, мягким, призрачным. — Слушай, потрясающе, — Дени приподнялась, усаживаясь на постели, обняла обеими руками подушку с кистями и взгляд ее снова и снова блуждал везде, впитывая этот свет, — а я всегда золотистые и разноцветные хватаю, такие казались почему-то всегда холодными, какими-то не домашними что ли… а они оказывается волшебные. — Я тоже думал, что будет холодно, — Джон открыл окно, впуская сухую осеннюю прохладу и скользнул искоса по ней внимательным взглядом. Вроде бы успокоилась немного, бежать точно никуда не собиралась. Тоже поднялась, потянулась как довольная кошка, правда довольство это долгим не будет, а к насыщению они оба и близко не подошли. Она скрутила волосы в густой растрепанный узел, который закрепила ненадежно выхваченным со стола остро заточенным карандашом, Джон хмыкнул, не удержался, вспоминая ее прежние аккуратные косы и изящные заколки. — Знаю, что смешно, — тут же отреагировала она, — зато удобно. — Да я и сам так иногда делаю, — махнул он рукой и склонил голову, прикуривая. Чуть щурясь смотрел сквозь сигаретный дым как отливает перламутровым блеском ее обнаженное тело в прохладном освещении. Она удивительно гармонична была этому месту, словно всегда тут жила и неслышно вздохнув он подумал как бы было прекрасно ей тут остаться… Джон отвернулся к окну и смотрел невидящим взглядом в темноту улицы, на свет фонарей, на осень и ночь, на беззвездное небо и тихий засыпающий город. Посмотреть назад было страшно, он уже почти ощущал ее у себя за спиной — невыносимую мучительную пустоту. Потому что Дени ему приснилась. А может он и вовсе с ума сошел и она — плод галлюцинации, порожденной измученным разумом. И если это так, то вполне им заслужено — когда-то давно он не смог ее защитить, после оттолкнул ее любовь и предал ее доверие и если ад существует, то ему место на самом нижнем его круге. Как у него хватает смелости думать о том, что у них возможно какое-то будущее? Джон опустил голову, закрыв глаза и сжав руками виски до боли и сразу же почти сзади его обняли крепко, прижались обнаженном телом, раскрытые ладони огладили грудь, нащупали сердцебиение и замерли. — Прекрати, — прозвучало как приказ. Ровным отрывистым голосом. — Не смей, слышишь? — Как ты все-таки меня рядом терпишь? — он обернулся и посмотрел в смеющиеся глаза. — С чего ты взял, что я терплю? — ее брови изогнулись иронично. — Я уже говорила ведь, что мне с тобой хорошо. И потом, если бы не твоя ошибка ничего не было бы — ни моей вечности, ни этой удивительной жизни. — Ты мне еще спасибо скажи, — впору рассмеяться горьким и отчаянным смехом. — За такое не благодарят, — глаза ее весело щурятся, ей нравится этот разговор и на самом деле он очень им обоим нужен, — а если серьезно, то мне нравится моя форма бытия и другой я не желаю. И я бы не обменяла свою вечность со всеми ее страданиями, болью, предательством, смертью, одиночеством и вечным поиском даже на самую блестящую, долгую и счастливую смертную жизнь. И сознательно прошла бы весь путь заново, ничего не меняя — от рождения на Драконьем Камне и до смерти у подножия железного трона, чтобы снова уйти в вечность. А ты сам? Обменял бы бессмертие на простое и человеческое? Только честно? — Нет, — шепнул он на самой грани слышимости, — теперь, когда ты тоже здесь, точно нет. Он бы тоже ничего не стал менять теперь, сознательно совершая все ошибки, включая самую страшную — чтобы сейчас стоять тут и смотреть на нее. Потому что то, утраченное, безусловно могло быть прекрасно, но так коротко и так обычно… можно сколько угодно скорбеть о смертной доле и простом человеческом, но в итоге с их стороны это будет чистейшим лицемерием. И даже неприятной правдой не назовешь — просто правда. Обнял ее, уткнулся в шелковистые волосы, рассыпая их снова по плечам и тут же внутри что-то стукнуло тревожно и неприятно — напоминание о том, о чем она пока молчит и это нечто висит над ним неизвестностью и отравляет каждый глоток воздуха, потому что он не знает что случилось, что привело ее к нему так внезапно и чего она ищет сейчас, кроме очевидного. Дени будто почувствовала его неспокойные мысли и взгляд ее потемнел, но голова все-таки чуть заметно и согласно кивнула. Винный бокал в ее руке мерно покачивался, полупрозрачное темно-красное вино омывало стеклянные бока неспешно раскручиваясь по бесконечной спирали. — Все таки удивительный вкус, — задумчиво заметила она, — не тяжелый, но насыщенный, многослойный… ягодная корзина. Из леса. И сухой, чуть горьковатый, травный дым. — Можно сказать, угадала. Дикий лесной виноград в основе, — Джон склонил голову набок, если смотреть с такого ракурса, то у нее ужасно длинные ресницы, похожие на кукольные. — Где ты отыскал такое чудо? — Здесь недалеко, в паре кварталов. Это же старый город, исторический центр, здесь такого добра на каждом углу и на любой вкус и я сейчас не только про вино. Впрочем это ты и без меня, думаю, знаешь, — легкий укол в сторону ее выбора нового города. — Да, я тоже не особо люблю всю эту суету на том берегу, — этот легкий укол она считала моментально и истолковала верно, — но у меня не было уверенности, что смогу тут хорошо себя чувствовать — здесь живут воспоминания, хорошие, но грустные — как и у тебя, наверное. — И что в итоге? Нормально себя чувствуешь на этой стороне? — Да, — кивнула она, — хорошо и спокойно, а воспоминания придают атмосфере особую ностальгическую ноту, — задумалась на минуту и добавила признание: — И мне почему-то очень хорошо здесь, с первых же минут появилось чувство, что я пришла домой и не приписывай пожалуйста это себе, тут что-то… — глаза ее заискрились привычным интересом, — тебе тоже тут хорошо, верно? Что не так с этой мансардой? Почему мы ей нравимся? — она как всегда задавала вопрос в безошибочно правильной форме. — Мы не живые, поэтому с нами спокойно, но и не мертвые, поэтому с нами не скучно, — поделился он своей догадкой с ней. Давно пришел к этой мысли. — Та-а-ак, — протянула она. — Давай рассказывай. Нет, прямо сейчас. Хотя бы вкратце. Выпрямилась и уставилась ему в глаза выжидающе — она обожает слушать интересные истории и всем кто рядом с ней волей-неволей приходится учиться рассказывать. Когда-то, много лет назад, когда все у них только началось, для него эта ее особенность была сродни пытке — с его-то тогдашней немногословностью. Джон улыбнулся своим мыслям. — Иди ко мне, — позвал он, отставляя в сторону бокал с вином и отодвигая ногой низкий столик на который они исхитрились в кратчайший период времени натащить кучу всего. — Если я пойду к тебе, то ты ничего уже мне не расскажешь, — справедливо заметила она, чуть выгибая бровь и делая глоток вина. Как будто ему сейчас спокойно, когда она вот так сидит, откинувшись на подлокотник дивана и уложив ему на колени стройные гладкие ноги, а из одежды на ней только его рубашка в черно-красную клетку, под которой ничего. Джон запрокинул голову и уставился в потолок, стараясь выровнять дыхание. Она терпеливо ждала. Ее нога чуть покачивалась, Джон поймал ее за точеную изящную ступню и сразу услышал протест: — Ай! Прекрати! Я же боюсь… — Щекотки, я помню, — закончил он за нее, осторожно поглаживая ее вздрагивающую ногу, готовую в любой момент вырваться. — Я привез твою туфельку, кстати. — Правда?! — она так искренне обрадовалась, будто это было чем-то невозможным. — Ну, а что мне с ней нужно было, по-твоему, делать? — рука остановилась на лодыжке, пальцы осторожно погладили и замерли. — Как это замечательно, что ты ее привез, — счастливо вздохнула она, — эти туфли такие удобные, не смотря на высокий каблук, — и тут же поинтересовалась, выгибая ногу и демонстрируя высокий, почти балетный, подъем: — Примерять будешь? — Зачем? — не сразу понял он. — Проверить! — ровная бровь выгнулась при этом чуть насмешливо. — А вдруг ты ошибся и я не твоя принцесса? — Ты — моя, — заявил он твердо. — Откуда такая уверенность? — тут же поставила она это под сомнение. — Потому что других таких нет. — Надо было раньше к тебе прийти. — Надо было. — Ты наконец расскажешь мне про это место?! — тут же сделала она вид, что обижается, только искрящиеся весельем глаза выдавали. — Ты уверена, что хочешь слушать про это сейчас? — последняя попытка не начинать это все. — Да, я уверена, потому что мне и правда как-то подозрительно хорошо здесь — я хочу знать в чем причина. Так что не отстану, можешь даже не надеяться, — пообещала она. Глядя в преисполненное решимостью лицо, Джон понял, что и правда не отстанет. — Ты наверное помнишь, одно время жутко модно было проводить сеансы по вызову духов умерших? — начал все-таки он эту историю. — Помню, — она протянула ему уже зажженную сигарету, опять прикурив две сразу, по у него же подхваченной привычке, — даже сама на такие ходила, хоть и знала, что все это чистейший обман, да все знали, но кого это волновало? Весело же! — Ну да, свечи, полумрак, ползающая сама по себе стрелка, отрешенное лицо и чужой голос в устах медиума… — усмехнулся Джон, выпуская в потолок густое облако ментолового дыма, — здесь тоже так себя развлекали частенько, пока не случилась одна странность. Во время одного из сеансов сюда, в мансарду, пробралась маленькая девочка, дочь хозяев дома. Как и всем детям ей просто было любопытно, а потом она висела над полом с абсолютно белыми глазами и говорила чужим голосом… очевидцы рассказывали, что ее будто какая-то невидимая сила схватила и подвесила как марионетку на ниточках. Сбылось абсолютно все, что она сказала в ту ночь. — Подожди! — перебила Дени. — Я что-то определенно припоминаю… — она защелкала пальцами в нетерпении, силясь вытащить из памяти нужное. — Кукольное пророчество! — выпалила она. — Пророчество малышки Бесс! — Именно! Кстати, приглашенного медиума что-то вышвырнуло вот из этого самого окна, каким-то чудом он уцелел после падения… лучше бы уцелел витраж в окне, там была загадка в рисунке спрятана. — Какой ты добрый! — не удержалась она от колкости. — Хотя мне наверное тоже больше жаль витраж, — не стала она скрывать, — его можно восстановить? — Витраж или медиума? — не смог он сдержаться. — Витраж конечно! Зачем мне какой-то медиум-недоучка? — говорила она серьезно, а в глазах отплясывали мерцающие веселые искры. — В прежнем виде нет, — вздохнул Джон, — не сохранилось ни подробных записей о нем, ни копий рисунка… — Значит вот где все случилось, — она зачарованно смотрела вокруг себя, будто могла увидеть саму Бесс, что притаилась когда-то за тяжелой бархатной портьерой и с замиранием сердца ждала когда начнется магический сеанс, не зная еще, что именно она станет главным событием той ночи и что эта ночь станет роковой для самой Бесс. — Дени, — он погладил ее по колену, возвращая к реальности. — Что стало с самой Бесс знаешь? Она отрицательно качнула головой, глядя на него во все глаза и уже понимая, что ничего хорошего не услышит. — Сказанное ею сбывалось постепенно, в течении многих лет, а сразу после… все случившееся сочли дурной выходкой избалованного ребенка, про то как она висела над полом предпочли просто забыть. Люди всегда с легкостью заметают в углы подсознания то, что искажает привычную картину мира. Только дар был настоящий, она видела будущее, была сильным медиумом и в ту ночь, сама того не желая, заглянула за грань. — А обратного пути нет, — прошептала Дени, уже все понимая наверное окончательно. — И она была всего лишь маленькой испуганной девочкой… — Да, контролировать дар она не умела и остановиться уже не могла. Все списали на жажду внимания, избалованность, противный характер и в итоге просто на расстройство психики, которые и сейчас-то лечить толком не научились, а уж тогда… и с учетом того, что никакого расстройства у нее не было, а был страх от открывающихся граней мироздания, которые люди видеть не должны, и уж точно не должны видеть маленькие девочки. — Нет, Джон, — в уголках глаз у нее блестели слезы, — скажи, что все закончилось хорошо, пожалуйста… — Не могу, потому что это будет неправда, — обнял ее, притягивая ближе и когда она тихо всхлипнув уложила голову ему на плечо, со вздохом напомнил: — Говорил же сразу — иди ко мне. — Ты не сказал, что все так плохо будет — А в таких случаях хорошо не бывает никогда. — И что с ней стало? — Она провела много лет взаперти, в том числе и здесь, в этой самой мансарде, — он невесело улыбнулся. — Иронично, да? — Иронично и страшно. Какой был итог? — Самоубийство, — кротко ответил он. — Не здесь. — Жаль ее… — из мерцающих аметистовых глаз выкатились слезы и прочертили влажные дорожки по щекам. — Сколько ей было? — Семнадцать. Девять лет наедине с кошмаром. — А что с этим местом? — А здесь жить стало невозможно, до недавнего времени отсюда все бежали, а когда оставались, то все заканчивалось плохо — видения, голоса, как итог полная потеря связи с реальностью. Тут было три пожара, одно убийство, шесть попыток суицида и две из них удачные, несколько случаев непоправимо поврежденной психики и много нервных срывов. Всякую мелочь вроде взрывающихся ламп и упоминать не стоит. — Ты понимаешь ведь, что фактически живешь возле открытого портала? — Разумеется, понимаю. Поэтому нам с тобой тут так хорошо — пограничье. Можно сказать, естественная среда обитания, очень созвучная нашему состоянию. — Не первый раз замечаешь? — проницательно прищурилась она. — Не первый, — оставалось только подтвердить. — Я много всяких мест с аномалиями облазил и каждый раз одно и то же — мне там хорошо, а все эти ужасы как будто утихают. Здесь вот тоже тишь и благодать мгновенно наступили. — Несъедобные мы для них. И сами в определенном смысле создаем аномалию в пространстве вокруг себя, не нарочно конечно и не заметно, пока не сравнивать. Думаю, это ты тоже замечал… — Замечал, — Джон красноречивым взглядом обвел свое жилище. — Либо хаос — либо вакуум. Радуйся, что у тебя хаос. У меня сейчас вакуум. Мерзкое ощущение. — Ты всегда можешь остаться в моем хаосе, — напомнил он, — надеюсь, ты это понимаешь? — Я только не понимаю, зачем тебе это все нужно. — Вариант, что я просто люблю тебя рассматривается? — Рассматривается, но… ты же знаешь, есть определенная проблема, — она многозначительно замолчала. — А у меня есть решение, — голос прозвучал спокойно и вкрадчиво. — Да, решение у тебя есть, — она смотрела так, словно впервые его видела. — Скажи, сколько еще раз ты готов его убить? — Столько, сколько потребуется — тебе. Чтобы отвыкнуть. Научиться мимо проходить. — Он ведь твой отец, Джон… — Мой отец погиб много веков назад в битве на Трезубце. Твой брат погиб там же. А тот кто тебя спас от внутренней пустоты и напомнил о красках жизни — умер от лихорадки в Кварте, тоже очень давно. Ты не можешь не понимать. — Я понимаю и не могу сопротивляться. Это как… как… я иногда думаю, что это мне проклятье такое за грехи, — она высвободилась из его рук и села рядом, не прикасаясь. — Нет никакого проклятья. Только твои решения и мне страшно представить куда они тебя могут привести, — он развернул ее за плечи и посмотрел в глаза. — Поэтому я буду его убивать — снова, снова и снова. — Почему? — на лице ее отразились сразу и сомнение и недоверие и тень догадки. — До чего ты додумался и чего не рассмотрела я? — Тебе самой не страшно с ним? — ответил он ей вопросом на вопрос. — Оставаться наедине? Ложиться в постель? Засыпать рядом? Поворачиваться спиной? — Джон, ты поставил цель меня напугать, да? — Нет, милая, я не хочу тебя пугать, — он взял ее за руки. — Просто подумай — хоть раз за долгие годы подумай о нем не как о своей личной игрушке, которую у тебя все время отнимают, а как о живом существе. Как думаешь, от него много осталось? Давай, скажи мне — то, что я уже знаю и о чем ты говорить не хочешь. Она вскочила с дивана и нервно заходила перед ним. Джон оставался спокоен и неподвижен. Хотелось подойти. Обнять. Успокоить и отвлечь. Вот только нельзя. Эту рану надо вскрыть, выпустить загустевшую мертвую кровь, пока она не отравила все ее существо. Остановилась. Стащила с дивана подушку, бросила на пол — прямо перед ним, уселась, скрестив ноги. Сразу захотелось сползти к ней или наоборот ее к себе затянуть. Сдержался. Сейчас нельзя. — Последние два раза, — начала она говорить медленно, кусая губы между словами, — я не искала. Нельзя сказать, что я отказалась от своей привычки, просто не успевала начать… время для нас ведь идет иначе. Он сам появлялся, как будто его притягивает ко мне какая-то злая воля. — Эта воля — твоя, — не хотел ей этого говорить и все равно говорил, потому что никто кроме него не скажет ведь. — Как ты понял? — такой знакомый прожигающий взгляд. — Ты сама сказала — искать его с каждым разом легче, — он улыбнулся ей, просто потому что не мог не улыбаться глядя на нее, а внутри расползались тревожные льдистые побеги, опутывали сердце. — Дени, ты же понимаешь, что когда от него ничего не останется, он придет все в том же облике? Ты посмотришь на красивое лицо, на серебряные волосы и успокоишься, ослепленная привычкой… я не хочу выяснять, что будет дальше. Давай ты поставишь точку и отпустишь его — пока это еще он. Все, что должен был сделать рядом с тобой — он сделал в Кварте. Дай ему пойти своим путем. Пожалуйста. — Джон, чего ты боишься? — взгляд у нее сияющий и теплый, а на самом дне зрачка плещется бездонная тьма. — Не успеть, — он склонился к ней и ладони обхватили ее лицо, — больше всего я боюсь не успеть, если случится что-то непоправимое. А оно может случиться, потому что ты… Джон замолчал, ошарашенный внезапно пришедшим на ум сравнением — не человека, качеств и методов, а самого действия — вмешательство. Попытки нанести на ткань мироздания свой собственный узор. Дени терпеливо ждала, все так же тихо сидя перед ним. — Не превращайся в трехглазую птицу, — он легко коснулся ее лба, — мы ведь оба знаем, чем оно заканчивается. Зрачки в обрамлении аметистовой радужки расширились. Рот схватил судорожно глоток воздуха. Джону же показалось, что он физически ощутил как она вся внутри похолодела и застыла. Тишина оглушала. Секунды катились медленными каплями по стеклу — начался дождь и его приглушенный шум был единственным звуком в мире. Она наконец ожила и обрела подвижность. И долго еще не могла заговорить. Сделала долгий медленный глоток вина и обрела дар речи наконец. — Джон, я… пару недель назад, просто гуляла, бесцельно бродила по улицам. Я так устала от своего идеально пустого пространства, мне захотелось спуститься с небес. Там недалеко от моста есть кофейня, может быть ты даже знаешь, у них на вывеске сова с чашкой кофе. Я бежала из этой кофейни так, будто за мной сотня разъяренных демонов гналась и все из-за парня с длинными светлыми волосами. Когда он обернулся, я увидела, что даже слабого сходства нет, что он и вполовину не так красив, совсем другие глаза, да и волосы просто очень светлые, а не серебряные… но первые моменты, Джон! — ее всю трясло, говорила она быстро, лихорадочно, будто боялась передумать рассказывать. — Меня всю затопила только одна мысль — почему он вернулся так быстро? Я понимаю, что это был не он, но все эти дни меня преследует мысль. Ощущение тех самых нескольких секунд… я поняла, что я не хочу! И поняла, что не справлюсь с собой. — Ты поэтому пришла? — он сполз к ней на пол, крепко хватая ее, сжимая и не давая возможности отвернуться. Она впрочем и не вырывалась, попыток отвести взгляд тоже не делала, а наоборот смотрела широко раскрытыми глазами и кивнула едва заметно, подтверждая — из-за этого. — Надо было убедиться, что я снова его убью — если потребуется? — ему сейчас надо было услышать от нее правду. Ресницы опустились, прикрывая глаза и она обреченно кивнула — да, ей надо было знать, что при необходимости он все повторит. Ну почему она опять ему верит и так слепо доверяет — абсолютно во всем? И где берет на это силы? Из-под плотно сомкнутых век выкатились слезы и слова потоком хлынули из нее. — Прости меня, Джон, прости пожалуйста, но мне нужно, мне так нужно было знать! — у нее дрожали руки и дрожал голос, слезы лились, уже ничем не сдерживаемые, выливались из нее потоком соленой боли, горячие вздрагивающие губы прижимались и шептали, шептали… выпевали страшную откровенность. — Когда ты зимой появился у меня в Браавосе, когда бросил к моим ногам эту спицу со следами крови… мне стало так хорошо, так спокойно, так легко… когда ты ушел, я кружилась в ритме какого-то безумного вальса по комнатам и была такой счастливой, такой свободной! Лучше мне было только с тобой… я так не хотела уезжать от тебя! Правда! Ты же веришь мне? Веришь? Я все смотрела и смотрела на тебя и не находила сил уйти! Мне пришлось и я так хотела, чтобы ты меня нашел! И так боялась, что не станешь искать. Ты нашел… Истерика нарастала, она захлебывалась словами, всхлипывала, тесно к нему прижавшись и плакала без остановки, будто вместе со слезами выливала все, что переживала раз за разом внутри себя и теперь вот избавлялась от сжирающей ее отравы. Оставалось только обнимать ее и принимать всю эту дикую истерику, потому что если она не выплачется в конце концов, то просто не выдержит. Даже у бессмертных есть наверное какой-то предел и проверять его наличие не стоило. Наконец она утихла, вытерла слезы и посмотрела на него — обычно так совсем маленькие дети смотрят, когда уже способны понять, что натворили что-то. — Я ужасна, да? — Конечно нет, — он пригладил растрепавшиеся волосы. — Ты просто очень долго была одна. Тебе надо было прийти ко мне раньше. — Я тоже думала, прямо из той кофейни к тебе бежать, — она улыбнулась. — Сочла этот порыв слабостью и не побежала. Говоря «раньше» Джон имел в виду — раньше на пару столетий, но это уже не имело значения, она пришла тогда когда пришла. — Могла просто позвонить, — сказал он, целуя ее в висок, — и тогда побежал бы я. Джон поднялся и протянул ей руки, она легко вскочила на ноги, чисто номинально взяв его за руку, за самые кончики пальцев ухватившись. Конечно на этом переживания и волнения этой ночи не завершились. Уже через десять минут после того как вроде бы успокоилась, Дени снова рыдала взахлеб у него на руках. Как-то унять эти слезы Джон даже не пытался, бесполезно было. Иногда надо просто вот так вот длительно выплакаться, выпустить стресс. Но все когда-нибудь заканчивается, закончились и эти слезы. Она сходила умылась, вернулась, скрутила волосы в тугой узел и взялась варить кофе. Глядя как она невесомо колдует над огнем, отвечая на вскользь заданный вопрос где у него кардамон, слушая как она тихо напевает что-то хоть и мелодичное, но жутко сложное, Джон вдруг понял почему ему так хорошо с ней, почему от одного ее присутствия все встает на свои места, а мир наполняется гармонией и светом — он чувствовал себя завершенным с ней рядом. Цельным. Исчезало чувство, будто у него от сердца кусок откололи, он так привык к этому ощущению разбитости, сжился с ним, принимая как нечто неизбежное, научился с ним выживать, что когда она появилась — просто боялся поверить. И как же все причудливо сложилось в итоге — через боль, любовь и предательство, через смерть и громадный пласт времени — они снова вместе. — Джон! — она вздрогнула, когда он подошел неслышно и обнял сзади. — Не смей ко мне подкрадываться! — Прости, — он поцеловал бьющуюся на шее венку. И снова. И еще. Она притягивала его как магнит. Повернулась и сама потянулась с поцелуем, руки погладили плечи, перешли на грудь, скользнули ниже, к животу, тонкие пальцы пробежались легкими прикосновениями, очерчивая рельеф пресса, будто проверяли, что все на своих местах и ничего не изменилось, а потом ее ладонь уверенно и крепко огладила его член через тонкую джинсовую ткань так, что у него дыхание перехватило. Он погасил огонь у нее за спиной. Кофе уже не хотелось. — Ничего не меняется, — мурлыкнула она ему в губы, — ты просто смотришь на меня и все — уже готов. Хотя казалось бы — тысяча лет прошла… — Тысяча лет слишком ничтожный срок, чтобы убить мое желание любить тебя — во всех смыслах, — его ладони провели с сильным нажимом по ее бокам, по линии талии, опустились к бедрам, перешли на поясницу и там замерли. — Ну давай уже, — предложила она ему, кусая губы и пряча за этим усмешку, — я же знаю, что ты хочешь сделать. — Какие мы догадливые, — с такой же смешливой иронией отозвался он, подхватывая ее и отрывая легко от пола, сразу ощущая как она сильно сжала его коленями. — Это потому что я легкая, — успела она сказать, прежде чем он ее усадил на стол, — поэтому ты все время так делаешь. — Это потому что я люблю тебя. Он расстегнул последнюю пуговицу на рубашке, открывая ее грудь и сразу склонился, обводя языком напряженные соски, целуя ее снова и снова, лаская губами нежную кожу, пока не осознал и не замер — его язык нащупал шрам. Маленькая, едва ощутимая, неровность на идеальной гладкости кожи… — Джон, — простонала она, поймала его руку и потянула к горячей влаге меж ее ног, — ну не мучай, пожалуйста. Ощущение ее пульсирующего желания мгновенно затуманило голову и отвлекло от шрама и всего с ним связанного. Умница. Хорошо его знала и еще лучше чувствовала… А ее руки уже скользнули нетерпеливо к нему, расстегивали молнию, стягивали с него джинсы, гладили по ягодицам, сжимали член, рассыпая по всему телу мириады сладких покалываний. Между тягучими плавными движениями проскочила мысль, что опять на столе — вот уж где истинное проклятье, потому что в свое время не наигрались в такие вот игры. Дыхание сбивалось и опаляло кожу, рассыпалось огненной дымкой, растворяя время, растаскивая каждую секунду на части и отчетливо слышалось исходящее из самой глубины ее тела — биение сердца. На мгновение Джону показалось, что он может увидеть как бежит внутри ее тела кровь, ощутил под руками у себя пульсацию кипящего огненного потока. Жива. Она жива и здесь, с ним — томно гнется у него в руках, дышит, стонет, шепчет ему что-то неразборчивое, растекается послушным горячим воском, снова и снова доверяя ему себя безоговорочно. Никогда больше не отпускать, не терять, не позволить оборваться их связи и удержать в руках танцующее пламя — любой ценой. Темнота накрыла внезапно, обволокла плотно жидким огнем, выломала, выгнула, прогоняя через кровь сладкий и острый импульс. Колени предательски дрогнули и он наконец отстранился и перестал ее обнимать, ухватившись за край стола, опираясь на него обеими руками, чтобы не сползти на пол. Перед глазами постепенно прояснялось и выплывала из мерцающей дымки вздрагивающая и вздымающаяся высоко грудь, полуприкрытые аметистовые глаза и рассыпавшиеся в беспорядке серебряные волосы. — Джон, — позвала она севшим неровным голосом. — Знаю, — не стал он дожидаться того, что она скажет, — хочешь еще. Дай отдышаться, имей снисхождение к несовершенному мужскому организму. Они помолчали секунду, заглянули наконец друг другу в глаза и тихо рассмеялись. И конечно же отдышаться она ему не дала, разве что до кровати все-таки дошла с ним. Перевернула на спину и очень похоже на него самого прижала крепко за руки и проговорила негромко: — Лежи спокойно, — имитируя его же собственные интонации. Кажется он что-то хотел ей ответить, пусть даже и не имеющее смысла и важности, но она закрыла ему рот поцелуем, вытянула из него весь воздух и вдохнула огонь, а после начала спускаться ниже и ниже — к шее, к груди, к животу, целуя горячо и расплескивая по венам эйфорию. Мягкие нежные губы сомкнулись вокруг члена и мыслей совсем не осталось. Джон чуть приподнялся на локте, но долго смотреть на нее не получилось, от остроты ощущений разум уплывал, глаза сами собой закрывались, дыхание вырывалось хриплыми стонами и напрочь сбивалось, а она все не останавливалась и каждое скользящее движение ее губ по члену заставляло вздрагивать, вынуждало запрокидывать голову и хватать ртом воздух так, будто его здесь катастрофически мало, а сердце колотилось в сумасшедшем ритме. А она снова не останавливалась, губы обнимали член горячо и нежно и скользили медленно от головки до самого основания, поднимались вверх и снова спускались вниз, гладкие стенки горла расслаблялись, впуская глубже и сжимались в будоражащей, сводящей с ума вибрации, язык вытанцовывал легкими прикосновениями вокруг, после облизывал тягуче… она так может очень долго, удерживая его на самой границе между блаженством и пыткой и стоя на этой острой грани Джон окончательно голову терял. С громким влажным звуком она все-таки выпустила его, перекинула ногу через бедро и Джон расслабленно рухнул на спину, а ему в грудь уперлись ее руки. Глубокими горячими толчками она насаживалась на его член разгоряченным лоном и даже в такой позе он чувствовал как она внутри вся горит и как вздрагивает, запутываясь в ощущениях. Аметистовые глаза распахнулись широко на громком вскрике и почти сразу закрылись, когда Джон крепко удерживая ее за талию вскинул бедра вверх, ей навстречу, усиливая все, что она чувствует. Удивительный женский организм, в котором все устроено так сложно и так красиво, подумал он, глядя из-под ресниц, как сменяются эмоции на ее лице — она всегда все чувствовала особенно ярко. Можно сделать еще ярче. Его руки легли на ее бедра, схватили крепко и он резко сдернул ее вверх, снимая с себя, оставляя внутри нее пустоту, поднял ее чуть выше и сполз вниз, между ее ног, прильнул губами к ней, целуя жарко и страстно, вылизывая ее всю. В ее лоно резко и сильно вошел язык, а волна горячей пульсации прокатилась по члену, будто он и не покидал ее тела. Крепко ее удерживая за бедра, он чувствовал как она дрожит от такой перемены ощущений, а еще наверняка она кусает сейчас губы, раскрывает широко глаза и смотрит в потолок невидящим взглядом, задыхаясь в путанице всего, что чувствует. Она захлебнулась в крике, когда язык затанцевал вокруг клитора, раздразнивая ее и измучивая уже совсем невыносимо нарочитой аритмией, подводя к самому пику и не давая на него выйти. Колени у нее начинали слабеть и разъезжаться, и наверное стоило перестать ее мучить, хоть и не хотелось и сам он мог бы вот так долго еще с ней играть, но… язык задвигался ровно и меньше чем через минуту она выгнулась, вздрогнула и даже никаких звуков не издала, кроме негромкого вздоха. Как только Джон из-под нее выскользнул и выпустил, она не удержалась и рухнула лицом вниз и так замерла, а когда Джон погладил ее по линии позвоночника, вся снова вздрогнула судорожно. Приподнялась на руках и с трудом подняв голову, посмотрела на него через плечо. — Нет, любимая, это не все, — он притянул ее к себе, заставляя приподнять бедра выше и раскрывая ее себе навстречу, провел головкой члена между ее нижних губ и проскользнул выше, размазывая скользкую влагу ее желания между упругими ягодицами. Она на мгновение вся напряглась в его руках и почти сразу же снова доверчиво расслабилась, укладывая голову на скрещенные руки. На пару секунд он задумался… в принципе ее тело сейчас в достаточной мере и разогрето и расслаблено, а уровень эндорфинов такой, что сотрет все болезненные ощущения, после они конечно догонят вместе с непременным приятным томлением, но это будет уже после. Только у нее сейчас и так эмоций через край, совсем острые могут просто все испортить и будет плохо. — Джон, — протяжно позвала она, пропуская в голос ноту вопросительного веселья. — Просто дразнюсь, — успокоил он, хотя в успокоении она явно не нуждалась. — Можешь не просто дразниться, — соблазнительно и томно мурлыкнули ему в ответ, — если хочешь. — Хочу, но не сейчас, — и плавно вскользнул в нее, ощущая привычное сжатие обхвативших его горячих стенок лона. Поначалу, когда движения его были неглубокими, плавными и осторожными, она утопала в эйфории, тихо выдыхая, дрожа ресницами и иногда по ее губам пробегала легкая улыбка, но как только он чуть ускорил ритм, поднялась, опираясь на руки, сильно прогнулась в пояснице, запрокинула голову назад и сама толкнулась ему навстречу и в этот момент Джон сорвался окончательно. После на ее светлой нежной коже долго будут оставаться покраснения от неосторожной крепкой хватки, а он будет себя за это корить, но сейчас даже и мысли не осталось быть посдержанней, хотелось только брать ее снова, снова и снова, до крика, до боли и до слез. Звуки хлестких ударов влажной кожи о кожу перемешивались с громкими выдохами и всхлипами, капли пота скатывались по его груди, бежали вниз, лавируя между переплетениями напряженных мышц живота, по ее пояснице тоже скатывались капельки пота, поблескивали на гибкой спинке саламандры, а волосы змеились потемневшим серебром, опутывая ее. По телу пробежала дрожь, ритм их слияния сорвался на совсем безумный, она изогнулась еще сильнее, превращаясь вся в ожившее пламя. Время схлопнулось, мир померк, они остались только вдвоем в густой темной невесомости, утопая в ее пепельной нежности. В реальности же они лежали совсем близко, тяжело и прерывисто дыша, Дени смотрела в потолок расширенными зрачками и снова по ее лицу катились слезы, те самые, из-за которых не больно и не страшно, которые хочется снимать с ее ресниц поцелуями и ждать когда успокоится, что он и делал, а под ладонью у него бешено колотилось ее сердечко, стучалось в ребра неистово. Джон слегка подул на ее ресницы и она тут же взмахнула ими удивленно, приходя в себя окончательно. Обняла, обвилась крепко руками и ногами и зашептала совсем-совсем тихо, перемежая шепот судорожными вдохами. — Тш-ш-ш… говорить можно только тихо. Совсем тихо. Никто не слышит нас ведь? Нельзя чтобы услышали… — Почему? — таким же шепотом спросил Джон, прижимая ее еще теснее. — Потому что они всегда слушают — враждебные нам боги, служащие им демоны — они всегда слышат слова. — Ты думаешь им есть до нас дело? — Им до всех дело есть. Они слушают о наших страхах и приводят их нам на порог, слушают наши мечты и преподносят нам их в искаженном виде. — Чего ты боишься? Не говори им — скажи мне. — Я боюсь проснуться, — он это скорее по губам прочитал, чем услышал. — Нечего бояться, — так же одними губами шепнул он ей. — Ничего не изменится. — Правда? — вот как она делает свои и так громадные глазищи еще больше? Джон кажется знал теперь с кого рисовали некоторых персонажей мультфильмов с нереально огромными, заглядывающими прямо в душу глазами, несомненно художники эти имели счастье вскользь встретится с Дени, которая со своим ангельским личиком и большими выразительными глазами, стала несомненным прототипом всех этих хрупких принцесс и маленьких богинь, размахивающих боевыми веерами, выплясывающих с тонкими изящными клинками, хлещущих во все стороны серебристыми цепями, а то и вовсе вздымающих руки к небу и призывающих мощь и ярость всех стихий на головы своих недругов. — Правда, — уже не стараясь говорить шепотом, а просто очень тихо, сказал он, не переставая любоваться на ее лицо и такой неземной цвет глаз. — Погаси свет, — с непоколебимым спокойствием и вместе с тем экзальтированным каким-то таинственным придыханием попросила она. — Сейчас, — он поцеловал ее в лоб и поднялся, высвобождаясь из обнимающих его рук. Как она с такой склонностью мистифицировать все, что под руку попадается, ухитряется одна жить и хорошо себя чувствовать? Впрочем у них даже страх выражается иначе чем раньше. Джон вернулся к ней, снова обнимая, на этот раз сзади — и сразу полоснуло по сердцу. Тогда в Королевской Гавани он вот ровно как и сейчас ее обнимал, целовал в затылок и после проснулся один. Он сжал ее совсем-совсем крепко, закрыл глаза, вдыхая ее, вбирая в себя отголосок аромата духов, от которого осталась лишь смолисто-дымная прохлада ладана, переплетенная с огненным запахом ее самой. — Дени, — зашептал он отчаянно, — девочка моя, пожалуйста, не делай глупостей. Умоляю тебя, просто останься со мной и я обещаю — тебе не придется больше бояться. Не придется быть одной — больше никогда. Тебе же так легко со мной, так хорошо нам вместе, ну не разрушай — пожалуйста, любимая! Он боялся, боялся отчаянно, панически, что она снова исчезнет. Найдет. Конечно он ее снова найдет, но как же страшно! Глаза предательски ожгло преддверием слез и он стиснул зубы, сжал руки еще сильнее вокруг нее. Она ничего ему не сказала, только взяла за руку, заставляя ослабить хватку, подтянула себе под щеку, улеглась на ладонь, поцеловала запястье. Молчала минуту. Вторую. Третью. Молчал и Джон, только целовал снова и снова ее волосы, плечи, шею… наконец ее дыхание выровнялось и стало совсем тихим — уснула. Джон тоже засыпал, хоть и пытался бороться со сном, но его неумолимо сваливало в туманное забытье и он в него проваливался, понимая, что может завтра утром проснуться с ней вместе — или снова один. И ничего сейчас он не может сделать. Не может повлиять ни на что. Только слепо довериться — ей. Как она доверялась ему. Потому что доверие — единственный проводник сквозь вечность.