Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твое сбылось. Пауло Коэльо «Алхимик»
В сердце любого города никогда не бывает настоящей ночи. Густая чернильная тьма, задуманная как непроглядная, разбавлена светом фонарей и ночь больше не таит в себе смертельной опасности, не наполняет сердца тревогой, не подтачивает душу страхом. У ночи шоколадно-апельсиновый запах и тонкий винный вкус. Ночь танцует в зеркалах огненными язычками, мерцает на многочисленных медальонах, развешанных на кованом изголовье кровати. Дени протянула к ним руку и цепочки отозвались на касание тоненьким жалобным перезвоном. Она никогда не считала сколько здесь медальонов и никогда не открывала их. Внутри, между металлическими, чуть выпуклыми створками — память. Один медальон — одно имя. Медальон получал каждый, кто не оставил ее сердце равнодушным, кто был ей чем-то дорог и значим. Ее личная стена памяти. Если смотреть глазами смертных, то кажется, что медальонов много, вечность рассеивает иллюзию и выводит на свет правду — их мало, как и тех, кто достоин памяти. Мертвые бесполезные безделушки. Сколько ночей она тут провела в одиночестве, теша себя иллюзией присутствия людей, от которых и праха давно уж не осталось? Утопит. Она утопит их все в ближайшем же канале и даже первого рассветного луча дожидаться не станет. В аметистовых глазах загорелось привычное упрямство и привычная же порывистость и вот уже она выскользнула из постели и натягивала на себя первое, что рука вытащила из шкафа, даже не осознавая, что именно надевает. Одежда — это лишь условность смертного мира. Ее руки уже нетерпеливо срывали с изголовья медальоны, дергали за ленты раздраженно. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Она не желает ни секунды лишней держать тут этот хлам. Наконец последний медальон покорно соскользнул ей в руки и она увязав всю эту груду в широкий шарф, поспешила к дверям, прижимая чуть позвякивающий узел к груди. Ноги в мягких туфельках без каблука бесшумно скользили по ступеням. Грохнул ключ, скрипнула дверь и она оказалась на улице, в паутине из тьмы, света и пляшущих теней. Ускорила шаг, почти побежала, будто кто-то незримый может выйти вдруг из темного угла и отнять у нее все эти осколки памяти, спасти их от забвения, удержать ее голову вполоборота назад. — Если я оглянусь — я пропала, — шептала она себе под нос, переходя на быстрый бег. — Пропала, пропала, пропала… Когда она успела позабыть о самом главном? Когда позволила медлительной и вязкой вечности утянуть ее в губительные лабиринты памяти? Когда девочка, что смотрела всегда только вперед, научилась оглядываться? Да неважно уже! Важно, что проснулась вовремя, что выбралась, ухватилась за пылающую огненную нить, выползла по ней из непроглядной тьмы. Дени уложила шарф прямо на низкий каменный парапет, развязала узел и ухватила дрожащими от волнения пальцами первую цепочку. С тихим всплеском медальон ушел под воду. Второй. Третий. Она не смотрела что именно берут ее руки, не смотрела какой именно медальон летит вниз, только к темной воде был прикован ее взгляд. Вода в каналах Браавоса всегда такая — тянет. Заманивает. Обещает покой на осклизлом темном дне — лжет. Какой может быть покой среди мертвецов? Тут же все кишит неупокоенными душами, они и тянут вниз, в стылую мрачную сырость — мертвым тоже надо что-то есть, например, тепло живых. Последний медальон с обрывком алой ленты улетел во тьму, булькнул что-то протестующее напоследок и исчез. Не было ни восторга, ни ликования, ни желания прыгать, бежать, танцевать, кричать — ничего, кроме спокойствия и осознания, что абсолютно все она сделала сейчас правильно. Чуть подумав, она и шарф спихнула вниз, словно он мог быть осквернен соприкосновением с теми предметами, что она сейчас выбросила из своей жизни без сожаления. Вот теперь точно все. На темную гладь воды не бросила даже последнего прощального взгляда, когда уходила. Там не было ничего к чему хотелось бы вернуться и о чем она могла бы сожалеть. План тихо прокрасться и улечься обратно в кровать был с треском провален. Они столкнулись на улице, недалеко от дома и спустя несколько секунд тишины и неподвижности дикая бешеная сила схватила ее, смяла, стиснула, прижала и сразу стало тепло и хорошо. — Ну и что это за полуночные блуждания? — он смеялся, когда целовал ее. — Медальоны. Пришла пора с ними расстаться и я утопила их все, — она старалась не смотреть на него, не попадать под бархатную тьму взгляда. — Ты разве не заметил, что их больше нет? — Я заметил, что нет тебя! На этом фоне все остальное уже не имеет смысла, знаешь ли, — он старался говорить серьезно, но у него не получалось совсем. — Ну неужели нельзя было разбудить? — Нельзя. Есть вещи, которые непременно надо делать в одиночестве. — Понимаю. А дождаться утра конечно же было никак невозможно, да? — Ну вот, ты и сам все знаешь, — обрадовалась она и тут же перешла в наступление. — А как ты понял, что я именно с этой стороны пойду? — Учитывая сколько я в свое время за тобой по всему миру побегал… — он не договорил, многозначительно выгибая бровь. Побегать ему и впрямь пришлось немало, как и ей — только от него. Или от себя? Она поняла только когда остановилась, что на самом деле все это время бежала к нему, избрав самый странный путь из всех возможных. Он смеется, целует ее. Он кажется таким легким и беспечным, но в самой глубине глаз разгорается ровно и страшно темное пламя, угасающее постепенно лишь когда они оказываются дома, когда проговариваются снова и снова слова про сумасшедшую женщину, любовь к которой видимо послана ему богами в наказание за все грехи. Темно-янтарная густая жидкость перекатывается по стенкам тяжелого стакана в ее руке, льется в горло, обжигает огненно-пряным вкусом, остается на губах хмельным горьким послевкусием. Дени сделала еще глоток, раскатывая на языке вкус медового пламени и посмотрела на Джона, застывшего возле окна в клубах табачного дыма. Ненавидит просыпаться один. До слез, истерик и скандалов, которые каждый раз заканчиваются одинаково. Или вот до такого сдержанного молчания, как сейчас и неизвестно, что хуже. В отличие от нее Джон наливанием в стакан не озаботился, влил в себя залпом несколько глубоких глотков прямо из горлышка бутылки и рассмеялся приглушенно и хрипло. Смех нервный и очень искренний. Дени тихо отставила стакан в сторону и подошла к нему, забрала сигарету, затушила и притянула его к себе, целуя. — Прости, не подумала о твоих кошмарах, пока избавлялась от своих призраков. — Ты ни в чем не виновата, — ожил, улыбнулся, склонился к ней, вдыхая ее, обжигая дыханием кожу на шее. — Я люблю тебя, — шекочущий горячий выдох. Конечно он прекрасно понимает, как ей было жизненно необходимо утопить к чертовой матери эти круглые изукрашенные куски металла, понимает, что совсем не каприз, не придурь, потому держит себя в руках и все равно весь на взводе, весь неспокоен. Туго сжатая пружина у него внутри разжимается не скоро и окончательно отпускает только когда он засыпает, крепко обнимая и прижав ее своим телом к постели, так что теперь уж точно никуда не убежишь. Бежать Дени не собиралась, а вот поспать бы не отказалась, но уснуть не могла, долго смотрела в потолок невидящим взглядом, перебирала шелковистые кудри, ощущала приятную успокаивающую тяжесть его тела, слушала дыхание и биение сердца. И вспоминала, последний раз возвращалась мыслями к жарким солнечным дням в Миэрине. Как давно это было? Давно, но она помнит так четко и ясно, будто все было вчера. Шальные фиалковые глаза, тонкие черты лица, чарующий голос, улыбка, жесты, взгляд — все было знакомым и привычным. Дени знала его так, как он сам себя никогда не узнает. Слышала явственно учащающееся сердцебиение, видела как расширяются зрачки, чуяла как бежит, все ускоряясь, кровь по венам, понимала, что все готово повториться, взойдя на привычный круг. — Нет, — отчеканенное тихим ледяным голосом, это короткое слово поставило окончательную точку. — Но… как же так? — фиалковые глаза распахнулись удивленно и сам он сделался похож на потерянное дитя. Не привык быть отвергнутым, не знает даже, что это такое, не испытывал ни разу — слишком сильно избалован красотой, храним ей и ей же проклят. И где-то в самой глубине своей истрепанной измученной души не привык от нее слышать — нет. Она никогда ведь не проходила мимо. Никогда не отворачивалась. Никогда не оставляла его наедине с собственной судьбой. Никогда не давала возможности пройти по другой дороге. — А вот так! — ей сделалось весело, она улыбнулась и подмигнула ему задорно, а после поманила к себе, вскинула руки на плечи, потянула, вынуждая его склонить голову и зашептала на ухо: — Это только в сказках принцессы мечтают о прекрасных принцах и на край света с ними бежать готовы, а в жизни они становятся королевами и выбирают драконов. Потому что принцев много, а дракон всегда один, понимаешь? — она заглянула в растерянные глаза. — Нет, не понимаю… — тихо и совсем расстроенно проговорил голос, каждая интонация которого была ей знакома в разы лучше, чем его законному обладателю. — Все будет хорошо! — прокричала через плечо, убегая от него навсегда. Наверное он долго смотрел ей вслед, наверное, даже когда она исчезла из поля зрения, продолжал смотреть, наверное ждал, сам того не понимая, что со скрипом и скрежетом завертится тяжелое колесо привычного проклятия. Она же бежала по круто уходящей вниз, узкой мощеной улочке, легкие сандалии бесшумно скользили по разноцветным камням, за спиной плескался лазурный шелк, бумажный пакет в руках издавал одуряющий запах кофейных зерен, солнце светило ярко, а мир был прекрасен и полон чудес. Свободна, свободна, свободна — пело ее сердце, а за спиной раскрывались крылья. Как же она была счастлива в ту весну, когда взлетела по узкой извилистой лестнице, утонула в сияющей тьме взгляда, бросилась навстречу, повисла на шее, а руки, надежные и крепкие, подхватили ее, оторвали от пола, закружили стремительно… Глаза, затуманенные воспоминанием, прояснились и сразу же наполнились мягким сиянием. Дени осторожно, чтобы не разбудить, приподнялась на локте и долго смотрела на темные ресницы, на точеные скулы, на губы, скользила взглядом по ладно скроенному телу, сейчас расслабленному и неподвижному — она всегда любила на него смотреть, впитывая глазами его красоту, мягкую и резкую одновременно, которой никогда не бывает много, от которой никогда не устаешь. Она всегда его любила — даже после того удара в сердце. Даже когда злилась и бесилась, когда ненавидела его до дрожи — все равно продолжала любить. Презирала себя за слабость, боролась с собой, оттаскивала себя от него много раз, разбивая раз за разом собственное сердце, которое все равно оказалось сильнее и получило свое — молитвенную одержимость, любовь, прошедшую сквозь время.***
Тихо и безветренно. Тепло. Солнечный свет удивительно мягко обнимал город, золотил стены домов, отражался от водных и стеклянных поверхностей. Пахло влагой от каналов и свежей весенней прохладой. Было хорошо и немного грустно. Дени плотнее укуталась в невесомую кашемировую шаль и продолжила созерцать город. Рядом с ней в большой глиняной кадке весело помахивало листочками лимонное дерево и даже пара мелких плодов горели ярко-желтым среди пышной зелени. Ну дерево, это она конечно сильно преувеличила, скорее уж лимонный куст. Кустик. Небольшой такой, зато внезапно стойкий и неунывающий, вон даже пару лимонов вырастил. Она улыбнулась своим мыслям и протянув руку ласково погладила упругую веточку. — Надо будет найти ему новый дом, — мягкое низкое мурчание у нее за спиной. — Надо будет, — она отвернулась от лимонного деревца и внимательно взглянула на подошедшего к ней Джона. Тревоги прошедшей ночи остались позади и сейчас он выглядел полностью спокойным. — Не хочешь уезжать, — не вопрос, а утверждение. Он хорошо ее знает и еще лучше чувствует. — Не хочу, но это необходимо, — прохладная строгая интонация не для него, она для самой Дени. — Люди начинают замечать. Уже выслушала она пару безобидных пока что шуточек про вечную молодость и проданную душу и один вопрос приглушенным шепотом заданный и стыдливую просьбу одолжить телефончик своего косметолога. Отшутиться мрачновато про кровь девственниц и жертвоприношения можно раз, два и даже больше. Можно списать все на мифического несуществующего косметолога с золотыми руками или даже гениального пластического хирурга, которыми не желаешь по причине природной мерзости характера делиться, но рано или поздно до окружающих дойдет, что ты перешагнула за порог однозначной и непобедимой старости и за порогом этим двадцатилетнее лицо есть нечто противоестественное, потому что никакие хирурги и косметологи не способны одолеть время. Лучше не доводить до греха. В прежние времена это заканчивалось нехорошо у них обоих — нехорошо для людей. Чем может закончиться сейчас лучше не думать даже, собрать пару чемоданов всегда проще, чем прибирать потом последствия своей неосторожности. — Мы вернемся, — напоминает он ей и нервная усмешка пробегает по губам, — когда их всех не станет. И пока мы не уехали… — начинает и замолкает, смотрит на нее внимательно. Пляшущие в глазах искры выдают некий бесячий замысел в его голове. — Я слушаю тебя очень внимательно, — она чуть подалась вперед заинтересованно. — Что там, пока мы не уехали? — Ты знаешь, я никогда не умел выбирать те самые, правильные, моменты, — он смеется, запрокидывает голову, глядя в потолок, — и если не научился за все это время, то уже не стоит и пытаться. Так что наверное просто надо сделать и не думать, — смеющиеся глаза посмотрели на нее, а его рука нырнула куда-то в задний карман и извлекла маленький предмет, который сразу же взлетел высоко подброшенный. Джон поймал его и еще через мгновение сделался серьезен и опустился перед ней на одно колено, а красный бархатный футлярчик раскрыл свою хищную пасть и рассыпал бриллиантовый блеск с тоненького обруча. — Дейнерис Таргариен, ты станешь моей женой… — очень серьезно начинает он, но губы кривит улыбка и срывается сдавленный смешок, — в третий раз? — заканчивает он, уже не пытаясь сохранять серьезность. — Стану, Джон, — она не думает и секунды, — и в третий и в четвертый и во все последующие. Кольцо покидает бархатное гнездо и скользит по пальцу, вставая на свое место — рядом с двумя такими же тонкими кольцами с мелкой бриллиантовой россыпью. Руки привычно впутываются в черные завитки волос, губы соприкасаются, приоткрываются, сливаются в бесконечный поцелуй. Весеннее солнце рассыпает золотистые блики. Где-то в небесной синеве выводит тоненькую трель невидимая птица. Ветер чуть покачивает листочки лимонного деревца. Мир, как и прежде, прекрасен и полон чудес.