Время кровавых роз

Кровь была густая, тёмная и сладкая. Самая восхитительная из всех, что когда-либо доводилось пробовать. Каждая капля, как очередной шаг к блаженству, целый глоток — стопроцентный экстаз. Чистая, насыщенная, без посторонних примесей — ни химического послевкусия, свойственного любителям закидываться волшебной пыльцой, ни горечи алкоголя, что нередко встречалась в крови большинства современных существ, променявших жизнь привилегированных рас на ту, что схожа с человеческой. Ассимиляция дала о себе знать, теперь многие пожинали её плоды, и именно те существа, что отличались повышенной тягой к крови, страдали от изменений сильнее всего. Острые клыки вновь и вновь касались краёв аккуратно нанесённой раны. Не вонзались с ожесточением — неспешно погружались, а кончик языка скользил по плоти, собирая капли восхитительного нектара. Особенности половых актов у представителей вампирской расы. Ничего удивительного и сколько-нибудь выдающегося. Они могут сколько угодно овладевать своим партнёром или партнёршей, но оргазма достигнут лишь в том случае, если им разрешать пустить в ход клыки. И чем слаще, чище и насыщеннее кровь, которую им довелось попробовать, тем ярче будет финал. Более запоминающийся, надолго остающийся в памяти. Словно яркая вспышка, словно оглушительный взрыв. Гувер в этом плане ничем не отличался от других представителей своей расы. Он тоже обожал кровь. Да и, в целом, его фантазия была не столь шокирующей. Всё, чего ему хотелось этим вечером — это группового секса, одним из участников которого было нечто под кодовым названием «темнота». Та самая темнота представляла собой ничто иное, как чёрного цвета субстанцию, принимающую антропоморфный вид. Практически безликое, с неярко выраженными чертами лица, но зато достаточно ярко прорисованными первичными и вторичными половыми признаками. Гуверу было интересно смотреть на совокупление темноты со своим партнёром. До поры до времени. В самом начале он лишь наблюдал, затем, когда возбуждение достигло пика, присоединился. И теперь, с жадностью глотая капли чужой крови, наслаждаясь её вкусовыми качествами, был близок к финалу. Впрочем, не торопился. Смаковал, медлил, как мог оттягивал момент оргазма. Ему хотелось кончить, но вместе с тем — он боялся, что это произойдёт слишком быстро, оттого и восторг получится смазанным. От сегодняшнего дня он хотел получить максимум и вкуса, и эмоций. Несмотря на то, что понимал прекрасно: всё не более чем иллюзия, за которую он добровольно выкладывает деньги. И это даже не бордель, в котором он мог получить реальную разрядку и реальную кровь. Это всё лишь игры его подсознания, его грязные фантазии, его эротические кошмары, мучившие несколько недель подряд. Не получавшие выхода, а оттого разрушавшие его сознание, мешавшие спать по ночам. Это в своих фантазиях Гувер был чудесным любовником и гигантом большого секса, собиравшим комплименты и получавшим в благодарность удовлетворённые стоны. В реальности же всё обстояло совсем иначе. Он просто лежал на кровати, крепко обнимая подушку, не шевелился и не издавал ни звука. Ни стандартных, характерных движений, ни вздёрнувшейся верхней губы, обнажающей клыки, служившие отличительной чертой для представителей его расы. Сон младенца, живое воплощение безмятежности. Так его можно было охарактеризовать. Если только не знать, что происходит в этой голове. Какие яркие картины собственных эротических похождений там рисуются. Удивительно, как много было людей, да и существ, готовых выкладывать определённые — немалые, говоря откровенно, — суммы за сублимацию. За обман, иллюзии и мрачные фантазии, вытаскиваемые из их подсознания на свободу. За фальшивое наслаждение и грязь, в которое многие из них ныряли с поистине поразительным восторгом. Если раньше подобные открытия и внезапные откровения постоянно преследовали Эмори по пятам и заставляли часами размышлять о странностях чужой природы, то теперь от удивления не осталось и следа. Чужие странности не причиняли ему дискомфорта. Напротив, позволяли подпитывать собственное эго, осознавать собственную значимость и важность. Для некоторых он был спасением, о чём они неоднократно заявляли. Он проникал в самые тёмные уголки их сознания. Вытаскивал оттуда самые мрачные фантазии и помыслы. Подкармливал чужих демонов, усмиряя их на время и постепенно превращая в ручных, поддающихся дрессировке созданий. Он был своего рода кукловодом. Разница заключалась лишь в том, что к пальцам его были привязаны не стандартные ниточки, а нити снов. Мрачных, зловещих, кровавых... Эти сны могли быть какими угодно. Объединяло их лишь то, что они неизменно отравляли жизнь тех, кому снились. За избавление от них платили более чем щедро. И то, что иногда в этих снах — как в случае с Гувером, — доставалось самому Эмори, он считал незначительным побочным эффектом. Его собственная психика была достаточно крепкой для того, чтобы пережить без истерики мысль о том, что кто-то из клиентов не прочь попробовать кровь из его шеи и жёстко выебать задницу. Возможно, даже не сольно, а в компании какой-то непонятной хтони. Пока Гувер наслаждался сновидениями, время от времени облизываясь и фанатея от привкуса призрачной крови, Эмори сидел за рабочим столом, закинув ногу на ногу. Без особого интереса рассматривал клубки концентрированной тёмной энергии, танцевавшие на кончиках пальцев. Из этой энергии рождались чужие видения, вернее, она помогала клиенту максимально чётко формировать свои ощущения. Делиться ими, транслировать проводнику. Эмори не закрывал глаза. Просто смотрел перед собой. Видел самого Гувера. И видел всё то, что творилось в голове Гувера. Видел себя, распластанного на какой-то потрясающе вычурной и безвкусной кровати. Бархат, балдахин, золотистые шнурки. Традиционный антураж для вампирского жилища. Иногда дурновкусием страдают и современные кровопийцы, ничего с этим не поделать. Кровать, мелькающая в сновидениях Гувера, была, пожалуй, единственным, что смущало Эмори. Он предпочёл бы несколько иной антураж, а не этот пережиток прошлого, от которого тащило не романтикой, а нафталином и пылью. Наличие нескольких партнёров, один из которых жаждал вгрызться ему в глотку, подобно собаке, что жаждет вгрызться в кость, а второй, мягко говоря, странный, не смущало вообще. В свои двадцать девять с небольшим хвостиком Эмори Эмброуз был более чем просвещённым молодым человеком, и о сексе знал, если не всё, то многое. Он не считал себя легкомысленным созданием, способным с лёгкостью порхать из одной постели в другую, при этом не испытывая ни малейших угрызений совести. Но признавал, что слишком долго думать, прежде чем переспать с кем-то, кто ему приглянётся, не станет. В его послужном списке были, как люди, так и представители других рас. По большей части, такие же феи, как и он сам, но время от времени тянуло на экзотику. Вампиры у него тоже были, потому мысли о прикушенном горле и пролитой крови не шокировали и не заставляли впадать в панику. Он любил эту боль. И ценил тех, кто причинял её тонко, выверено, сохраняя идеальный баланс. Не заставлял орать от ужаса, а методично подводил к той самой грани, за которой скрывалось наслаждение. Он знал, что у него вкусная кровь. Ему об этом говорили. И говорили неоднократно. Потому он совершенно не удивлялся, что Гувер медлил с моментом пробуждения, а лакал из открытых ранок алчно и с нескрываемым аппетитом. Даже в этой иллюзии вкус крови Эмори был максимально приближен к реальному. Посредственные иллюзии Эмори никогда не создавал, не мог позволить себе столь халатное отношение к своей основной деятельности. В конце концов, иллюзии эти были реальными лишь для клиентов. Сам Эмори ничего не чувствовал, кроме небольшого напряжения, спровоцированного необходимостью держать чужое сознание под контролем. Какими бы не были действия его клиентов, он ничего не ощущал на себе. И сейчас, прикоснувшись к шее, удовлетворённо отметил, что в реальности нет ни намёка на пролитую кровь. Это там, в искусственно сконструированном кошмаре его пьют и кончают от вкуса. А здесь горло нисколько не пострадало. Ни рваных ран, ни малюсеньких ранок. Ни единого следа ни на чёрной водолазке, ни на белоснежном пальто, небрежно наброшенном на плечи. Острые уголки воротника как раз соприкасались с тем местом, куда, по идее, приходился укус. Но ткань была всё так же девственно-чиста. Эротический кошмар Гувера близился к своему логическому завершению. Вампир, наконец, утолил свою жажду, и волна наслаждения накрыла его с ног до головы. И во сне, и наяву он больше не был напряжён. Расслабился, обмяк. Эмори продолжал наблюдать за ним с неизменно надменным выражением лица, осознавая, сколь велика его власть над каждым, кто однажды решается переступить порог этого кабинета. Над тем, кто не просто приходит, а решает остаться и вверяет собственную жизнь в чужие руки. При желании Эмори мог просто-напросто расколоть сознание каждого из них. Смять, словно лист бумаги, разбить, словно хрупкое стекло. Уничтожить без сожаления, превратив клиента в слюнявого идиота с набором простейших потребностей. Но это — превышение своих полномочий — было единственным табу, которое он для себя когда-то определил. Немного странно для представителя народа фей, что с давних пор славились любовью к играм с чужим сознанием. Тем не менее. Может, в дремучем средневековье это и было для них в порядке вещей. Однако в нынешних реалиях следовало считаться и с мнением посторонних, и с законами человеческого общества, в котором Эмори, по большей части, и вращался. Если раньше их разделение было чётким и нерушимым, а границы миров тщательно охранялись, то теперь от них не осталось и следа. В больших городах бок о бок обитали представители всех существующих рас. Ты мог стоять в одной очереди с людьми, курить кальян с оборотнем, записываться на приём к стоматологу-эльфу, а после пить на брудершафт с вампиром. И в бокале у того самого вампира плескалась бы не кровь, а самый примитивный алкоголь. Эволюция не стояла на месте. Все, всё и вся смешивались между собой. Ничего предосудительного в этом больше никто не видел. Сеть чужих сновидений максимально истончилась. Можно было начинать работу. Эмори откинулся на спинку такого же белоснежного, как и его пальто, кресла. Тёмные сферы, до этого практически неподвижно застывшие, вновь начали пульсировать. Нити энергии, протянувшиеся от кончиков пальцев к безмятежно спящему клиенту, стали ощутимыми, наполнились силой. По ним пробежал заряд магической силы. Эмори осторожно потянул их к себе, медленно разбирая сон на составные части. Не дёрнул стремительно, а постарался действовать деликатно, насколько мог. Он не вырывал эти сны из чужого сознания, он их как будто вымывал, оставляя не тревогу и растерянность, а умиротворение. Сновидения для него были такими же живыми, как любой другой человек или существо. Они имели природу, отличную от привычной, но, тем не менее, всё равно обладали своими особенностями, характером и интеллектом. Едва ли кто-то мог понять его, но он и не искал понимания. Достаточно было самому разбираться в этом, что делало его практически уникальным специалистом в данной сфере. Он собирал видение Гувера по крупицам, избавляя того от душевных терзаний и многочисленных переживаний, спровоцированных странным сном. Когда цель была достигнута, несколько секунд подержал в ладони, считывая определённую, лишь ему интересную информацию. Спустя мгновение, тёмное сияние на кончиках пальцев погасло, вместо него вспыхнул огонь. Сновидение исчезло, не оставив о себе никаких напоминаний. Эмори подул на кончики пальцев, хотя, огонь и без того потух. Поднявшись из-за стола, направился в смежную комнату. Открыл дверь и замер в проёме, спрятав руки в карманах брюк. Таких же белых, как и большинство других вещей, присутствовавших в его гардеробе. Как большинство вещей, его окружавших. Из всего многообразия цветов, существовавших на свете, Эмори признавал всего два. Делил всё на чёрное и белое. Одевался исключительно в монохром. Рабочее пространство обставил, выбрав обои и мебель в тех же цветах. Да и дом оформил исключительно в этих двух, несомненно, контрастных цветах. Как и большинство представителей рода фей, он любил цветы. Но — вновь, и вновь, и вновь! — признавал лишь белые. Гортензии, лилии, розы. Букеты, стоявшие в его доме, менялись, но цвет лепестков оставался неизменным. Некоторые считали эту привычку странностью, некоторые — милой особенностью. Эмори мало волновало мнение окружающих. Собственные интересы и пристрастия он ставил несколько выше чужих. Волосы его были от природы белыми, кожа — бледной, а глаза столь пронзительно-синими, что иногда казались нереальными. В мире людей это называлось альбинизмом и до сих пор производило фурор. Слишком редкая, крайне необычная мутация. Практически гипнотическая. Один из постоянных любовников, оставшихся в далёком прошлом, говорил, что красота Эмори завораживает. Именно за счёт того, что она такая исключительная, удивительная, ни на что не похожая. Чуть ли не уникальная. Каждый день Эмори наблюдал множество людей и существ, с самой разной внешностью. Но не было среди них ни одного альбиноса. Похвастать такой особенностью могло лишь отражение в зеркале. Может, тот факт, что Эмори значительно отличался от других с рождения, сыграл свою роль в формировании мировоззрения. И пока многие волшебные существа всеми правдами и неправдами пытались ассимилироваться в человеческое общество, притворяясь своими среди чужих, Эмори даже не пытался этого делать. Напротив, подчёркивал иное происхождение. Не носил линз в попытке скрыть яркие радужки, не боялся улыбаться, демонстрируя клыки, и вечно собирал волосы наверх, тем самым открывая обзор на свои длинные, заострённые уши. Возможно, будь у современных фей крылья, он бы демонстрировал и их. Но крыльев не было. Они остались пережитком прошлого, атавизмом, о котором вспоминали редко и неохотно. Звук открывающейся двери не остался незамеченным для Гувера. Он открыл глаза, поправил подушку и обратил взор туда, откуда донёсся звук. Всё же слух у вампиров, как и у большинства представителей мира волшебных созданий, был потрясающий. Эмори неподвижно стоял на месте, прислонившись плечом к дверному косяку. Пальто сползло с одного плеча, но он не придавал этому значения. — Хорошо спалось? — поинтересовался, наблюдая за тем, как визави присаживается на кровати, приглаживает волосы и поправляет изрядно помятый костюм. — В целом, неплохо. Спасибо, — с осторожностью отозвался Гувер. Он ещё не до конца осознавал происходящее. Не до конца смирился с мыслью, что кто-то копался в его снах и определённый промежуток времени манипулировал сознанием. Большинство клиентов Эмори были именно такими. Теми, кто привык самостоятельно манипулировать. Его услуги стоили дорого и очень дорого, а потому и обращались к нему лишь представители определённых социальных слоёв, которым запрашиваемые гонорары не казались дикими и неоправданно высокими. — У вас интересные сны, — улыбнулся Эмори. — Что вы... — Неужели совсем ничего не помните? — Смутно, — признался Гувер. — Обрывками. Но, возможно, это и к лучшему. Каждый раз, когда я сталкиваюсь со своими кошмарами, просыпаюсь разбитым. — И сегодня? — Сегодня? — на мгновение он задумался, прислушивался к своим ощущениям. — Нет. Эмори потянулся и всё же поправил пальто, набрасывая его на второе плечо. Глаза встретились с глазами Гувера. Мелкие клыки мелькнули, прихватывая на мгновение нижнюю губу. Избитый жест, дешёвая провокация. — Чай, кофе? — радушно предложил Эмори, сделал выразительную паузу и добавил: — Или немного крови? Ключевое слово прозвучало и повисло в воздухе. Чтобы затем проникнуть раскалённой стрелой в чужое сознание, пробуждая воспоминания о красочных порнографических картинках с участием самого Эмори. Судя по тому, как удивлённо таращился Гувер, он действительно ничего не помнил. А сейчас его накрыло осознанием. — Это... — Что? — Надеюсь, я не причинил вам вреда? Это было не слишком больно? Эмори картинным жестом провёл тыльной стороной ладони по шее, оттянул воротник водолазки, продемонстрировал шею, на которой не было ни открытых ран, ни постепенно затягивающихся. — Вообще ничего не почувствовал. Скажу больше, этого даже не было в реальности. Но приятно знать, что вы считаете меня настолько сексуально привлекательным, что готовы ублажать на пару с кем-то, даря двойное наслаждение, и сначала доводите до оргазма, а только потом кончаете сами. Собственно, потому и говорю, что сны у вас интересные. Любопытные... Он хмыкнул. — И часто вашим клиентам снится подобное? — поинтересовался Гувер. — Случается время от времени. Главное, что это происходит лишь во сне, а не наяву. Пусть лучше я так и останусь их грязной фантазией, нежели они решат прижать меня к стенке в реальности. Не люблю принуждение. Скажу больше, иногда моим клиентам снится куда большая мерзость. Шокировать меня сложно. — Если это так, то о многих вы знаете гораздо больше, чем положено знать постороннему, — усмехнулся Гувер. — Не боитесь, что однажды эти знания обратятся против вас? Эмори покачал головой. — Мы же с вами деловые люди, герр Хольм. И оба прекрасно понимаем, что ни к чему хорошему угрозы обычно не приводят. Я помогаю вам, вы, те, кто приходит ко мне, помогаете мне. Помощь разного плана, но, тем менее, мы полезны друг другу. Так или иначе, я связан со всеми, в чьих снах довелось побывать. А, значит, им нет резона от меня избавляться. Если же вдруг они решат сделать нечто подобное... Он оборвал себя на середине фразы. Вместо этого щёлкнул пальцами. На кончиках их вновь вспыхнули огоньки пламени, но не привычного, а тёмного. Крошечные, но уверенно набирающие силу, и уже сейчас, в самом начале, вселяющие животный страх. Гувер зачарованно смотрел на них. Слова не требовались, он всё понимал и так. * Свой кабинет, расположенный в одном из самых престижных бизнес-центров Виндена, Эмори покинул поздно. На город уже не просто опускались лёгкие, серые сумерки, им целиком и полностью завладела темнота. Эмори любил ночь. И темноту. Последнюю он считал таким же живым существом, как и все сновидения, с которыми доводилось сталкиваться. Эмори никуда не торопился, ему просто-напросто некуда было спешить. В огромном городе у него не было никого, кто жаждал бы увидеть его и поговорить по душам. Он был классическим одиночкой, старательно охраняющим границы личного пространства. Мать его в Винден переезжать — вернее, возвращаться, ведь когда-то они жили именно тут — наотрез отказалась, а потому общение с ней сводилось к редким телефонным звонкам. Но для того, чтобы поговорить с матерью, торопиться домой не было смысла. Возможно, во времена, когда мир не знал о существовании мобильных телефонов, это было актуально. Теперь он мог позвонить в любой момент, и для этого было совсем не обязательно сидеть в четырёх стенах. Эмори нередко задерживался на работе. Подолгу стоял у окна, наблюдая за тем, что происходит на улице, за людьми и другими существами, сновавшими туда-сюда. Иногда ради развлечения прибегал к нечестным трюкам и проникал во сны тех, кто его об этом не просил. Находил кого-то совершенно случайного и заглядывал в его сознание, наполненное самыми разнообразными картинками. Одни спали безмятежно и радостно, другие — тревожно, кто-то во сне сходил с ума. Эмори лишь наблюдал. Не вмешивался. Осторожно входил в паутину снов, столь же грациозно из неё выпутывался, оставляя жителей города наедине с их мечтами, фантазиями, желаниями и страхами. У сновидений был вкус. Разумеется, он от случая к случаю тоже отличался. От сладких детских, в которых не было ни намёка на грязь, до солёных, наполненных слезами тех, кто находился на грани отчаяния. Некоторые сны были горькими, и именно они оставляли самый неприятный осадок. От мыслей о них хотелось избавиться, как можно скорее, потому что они хранили в себе полнейшую мерзость. Основной причиной, по которой Эмори не терпел постоянного присутствия рядом посторонних, были именно сны. Хватало мимолётного контакта со спящим поблизости любовником или любовницей, чтобы он погрузился в паутину чужих снов. А все, кто оказывался в его постели, ну, или большинство, любили тактильные контакты. Либо прижимались к нему, либо обнимали, либо совсем не романтично забрасывали на него ноги и руки. Несколько раз окунувшись в чужие ночные переживания, Эмори вывел определённое правило: он не оставался ни с кем на ночь и никого не оставлял у себя. Тщательно оберегал личное пространство, о котором так много и самозабвенно рассказывали психологи современности. Большинство знакомых, с которыми Эмори общался постоянно, а не время от времени, естественно, знали о его таланте ходящего по снам. И, будучи существами разумными, рано или поздно проявляли интерес к его собственным сновидениям. Задавались вопросами о том, что же будоражит сознание Эмори, какие тёмные тайны хранятся там, что мучает его по ночам. А, может, не мучает, а дарит наслаждение. Забавно, но тот, кто мог с лёгкостью управлять чужими снами, сам ничего и никогда не видел. В его голову сновидения проникали лишь в те моменты, когда он спал не один. Чужие. Сам он спал сном мертвеца, в котором, как и в жизни, преобладали всего два цвета. Иногда он проваливался в черноту. Иногда в белизну, у которой не было конца и края. Голова касалась подушки, глаза закрывались, и он больше ничего не ощущал, не испытывал и не переживал. Иногда это озадачивало его самого. Иногда ему казалось, что так было не всегда. Иногда он ловил себя на мысли, что когда-то проживал во снах жизнь, о которой лучше не вспоминать, и которая наложила отпечаток на формирование его личности. К тому были предпосылки. Из памяти Эмори были начисто стёрты воспоминания о нескольких годах жизни, но сколько бы он не пытался восстановить события того периода, его стремления оборачивались крахом. Родственники на вопросы отвечали уклончиво и меняли тему, стоило лишь завести разговор. Тем самым усиливали подозрения, что не всё так гладко, как ему пытаются доказать. Десятки попыток восстановить нить своего прошлого и отыскать причину отсутствия сновидений раз за разом провалились. И хотя Эмори делал вид, что смирился с имеющимся раскладом, любопытство нет-нет, да прорывалось на свободу. Подталкивало, подстёгивало. Он хотел знать всю правду о себе. Даже если она была неприглядной. * Александр, — для друзей просто Алекс, для большинства герр Хёллер, — ненавидел моменты, подобные этому. Минуты отдыха в его жизни были столь редкими, что пересчитать их можно было по пальцам одной руки. Постоянные телефонные звонки, вечные напоминания о важных встречах и не менее важных делах. Неудивительно, ведь вся его нынешняя жизнь была неразрывно связана с политической деятельностью, а в ней, как известно, нужно постоянно держать руку на пульсе. Конечно, если тебе не всё равно, и ты не хочешь однажды оказаться за бортом. Алекс не хотел. Нельзя сказать, что история его вхождения в мир политики была наполнена трагедиями покруче шекспировских, что свою власть ему пришлось выгрызать — как иронично, учитывая его принадлежность к расе вампиров, — клыками и выцарапывать когтями. Отнюдь. Его история и дальнейшая деятельность, напротив, были предопределены едва ли не с рождения. Он появился на свет в семье активного общественного деятеля, и едва ли не с пелёнок погрузился в этот мир, наполненный грязью и борьбой за власть. Алекс был не единственным ребёнком в семье, но единственным из всех отпрысков Хёллера-старшего, решившим продолжить семейную традицию. Его прадед был политиком, дед был политиком, отец был политиком. Было бы крайне глупо, нелепо и недальновидно отказаться от всего готового и начать самостоятельно строить дорогу, которая всё равно привела бы туда, куда привела в итоге. Семья Александра имела немалый вес в обществе, и это касалось обоих случаев. Александр принимал активное участие в жизни людей, его старшие брат и сестра возглавляли совет, имевший власть над представителями волшебного мира. В отличие от Алекса, с лёгкостью подстраивающегося под правила игры, его родственники были большими консерваторами. Верховный совет, в котором бал правили Аста и Артур Хёллеры за много лет своего существования и активной деятельности недалеко ушёл от средневековой инквизиции, и методы, им применявшиеся, во многом соответствовали методам тех дремучих времён. Верховный совет жил по своим законам и редко признавал законы человеческого общества. На фоне этого в семье Хёллеров нередко возникали конфликты, и ни один из них не был разрешён. Каждый был уверен в собственной правоте и не считался с мнением оппонента. Аста и Артур смотрели на Александра, как на глупого младшего брата, который ни черта не смыслит в этой жизни, крутится в обществе полоумных, несовершенных существ, опыляется от них, потому и несёт несусветную ересь. То, что отметка возраста несмышленого младшего братишки стремительно приближается к четвёртому десятку, их нисколько не смущало. Себя они считали умнее, а в его способностях сомневались, бесконечно ставя их под сомнение. И нередко утверждали, что избиратели, — в большинстве своём, люди, — повелись лишь на смазливую мордашку молодого и инициативного политического деятеля. Ну, и немного, совсем чуть-чуть, поддались воздействию вампирского гипноза, о котором годами слагали легенды. С первым утверждением Александр мог поспорить. Он не считал себя смазливым. Да и не было таковых среди его родственников. Членов семьи Хёллер отличала традиционная вампирская красота. Утончённая, изысканная, холодная, но отнюдь не сладкая, от которой становится приторно на языке. Настолько, что аж до тошноты доходит. Все они, как на подбор, были высокими и аристократично бледными. В их тёмных глазах играли отблески алого пламени, незаметного для простых людей, но совершенно точно не уходившего от внимания представителей волшебных рас. А волосы, как бы избито это не звучало, играли всеми оттенками чёрного, начиная от тёмного антрацита, заканчивая цветом воронова крыла, что так часто упоминается в многочисленных литературных изданиях. Одного взгляда хватало, чтобы понять: настолько совершенных черт лица у людей не бывает. Но и принадлежность к вампирской расе бросалась в глаза не сразу. Александр был из числа тех существ, что не стремятся демонстрировать истинную сущность всем и вся, бравируя происхождением. Но если к пункту о внешности он мог придраться и оспорить, приведя сотни контраргументов, то на заявлениях о гипнозе от споров отказывался. Стоило признать, в своей деятельности он его использовал, не слишком часто, в исключительных случаях, но, тем не менее, использовал. Его речь была мягкой, вкрадчивой, но не заискивающей. Твёрдой. Он говорил, и его слова наполнялись магией, непонятной, неведомой для большинства его коллег. Он неизменно подталкивал их к принятию нужных ему решений. Теми же способами воздействовал и на сознание обычных избирателей, не вводя никого в транс, но массово меняя определённые настройки в их мировоззрении. Подталкивая к принятию и продвижению точки зрения, выгодной ему и только ему. Неудивительно, что очень скоро из политика, представлявшего партию оппозиционную, Хёллер-младший превратился в самого популярного и самого активно поддерживаемого представителя власти. Мужчины считали Александра не по годам умным. И хотя не уставали обсуждать его происхождение, как следствие, преемственность и старт карьеры, зародившийся на всём готовом, всё равно поддерживали. Женщин, в большей степени, интересовала картинка. Год за годом Алекс возглавлял списки самых сексуальных политиков, публикуемые, как на страницах интернет-изданий, так и в обычных бумажных газетах либо журналах. Год за годом его популярность не только не угасала, но и продолжала расти. Год за годом его красота находила всё больше признания и почитания. Не последнюю роль в этом играл и тот факт, что постоянного спутника или спутницы жизни у Александра не было. Завидный холостяк, которому мечтали составить пару многие, но... пока безуспешно. Не то чтобы Алекс не признавал серьёзных отношений, избегая их всеми правдами и неправдами. В его жизни — ещё в далёкой юности, — было несколько попыток серьёзных отношений, одна из которых закончилась браком. Продлился он, правда, всего ничего, буквально пару-тройку лет, после чего начался скандальный бракоразводный процесс. Новоиспечённая фрау Хёллер надеялась получить много больше, чем ей причиталось, потому придумывала всё новые и новые подробности семейной жизни, не имевшие ничего общего с реальным положением дел. Что-что, а фантазия у милой представительницы воздушного народа работала отменно, плакать напоказ она умела, демонстрировать синяки, поставленные неизвестно где и кем — не стеснялась. Напротив, собирала вокруг толпы журналистов, и самозабвенно рассказывала им страшные истории дома Хёллер, скрытые обычно от посторонних глаз наглухо закрытыми дверями. Удары она наносила выверено и чётко. В какой-то момент карьера Александра оказалась под угрозой. Его имя не сходило с первых полос печатных газет, а статьи в сети, упоминавшие его, набирали огромное количество просмотров. Под ними разгорались невероятного масштаба дискуссии, трон шатался и полыхал в огне. Конфликт с бывшей супругой разрешить миром не удалось. Когда история достигла своей кульминации, и карьера Алекса едва не разрушилась окончательно, вмешался Верховный совет. Старшие Хёллеры были в своих словах и действиях весьма убедительны. Не прошло и недели, как невинно пострадавшая, мучимая супругом-абьюзером фея отозвала все свои иски, отказалась от обвинений и свернула кампанию, направленную на разрушение чужой жизни. Что такого знал о ней совет, чего не знал сам Алекс, так и осталось для него загадкой. Ни Артур, ни Аста ни словом не обмолвились об этом. Сколько бы он не задавал вопросов, они старательно игнорировали его любопытство. Он мог попытаться добиться от них признания, но знал, что у подобных дел цена слишком высока. Тот, кто идёт против Верховного совета, редко остаётся в живых. Он мог сколько угодно уповать на светские законы, размахивая законодательными актами Германии. Но для него, как представителя волшебной расы, главным и непоколебимым, оставалось последнее слово Верховного совета. Неподчинение им могло привести к огромным проблемам. И даже факт родства нисколько не смягчил бы наказания. Аста и Артур не были сентиментальными созданиями. Они готовы были прийти на помощь своим родственникам, если знали, что те на самом деле невиновны. Но в случае, если вина была доказана, они не стали бы церемониться, а собственноручно поднесли горящий факел к ногам преступника. С равнодушными взглядами наблюдали бы за тем, как огонь пожирает его, а затем так же равнодушно развернулись и ушли, не сожалея о содеянном. Неудачный опыт семейной жизни наложил свой отпечаток на дальнейшее восприятие долгосрочных отношений. Показал и доказал, что не все истории любви заканчиваются счастливым финалом, а благородные представительницы дома фей, на деле могут оказаться далеко не такими прекрасными, как казались в момент знакомства. Александр сделал ставку на карьеру, в её развитие и погрузился с головой. Тема личной жизни находилась под запретом. Он не жил в воздержании, но и серьёзными отношениями не грезил. Самым оптимальным форматом для него стали однодневки, с которыми можно снять напряжение и пойти дальше. Никаких обязательств, только товарно-денежные отношения. Он попробовал на вкус семейную жизнь. Она ему не понравилась. Так же сильно не понравилось ему то, что телефон зазвонил в самое неподходящее время. Немногим мужчинам захочется вести великосветские беседы, когда их ладони находятся в чужих волосах, а чужой рот самозабвенно насаживается на их член. В моменты, подобные этим, вся мыслительная деятельность благополучно отмирает, на первый план выходят ощущения. Особенно, если партнёр попадается опытный, действительно умеющий доставлять удовольствие и наслаждающийся этим процессом не меньше. Единственное, что не отбила у Алекса история с Марой, — любовь к представителям дома фей. Пока все его родственники единогласно выступали за браки только с вампирами, ратовали за чистокровность и осуждали его за дурновкусие, он продолжал питать нежную любовь к феям. В них было что-то особенное. Вернее, не столько в них, сколько в их волшебной крови, от вкуса которой он практически терял разум. Многие представители его расы питали к феям страсть не меньшую, просто не хотели в этом признаваться. Это официально они были идеальными семьянинами, заключавшими брачные союзы лишь с себе подобными. На деле... Стоило копнуть немного глубже, и наружу вылезали неаппетитные подробности. Большинство вампиров тянулось к феям, обожало их. Превозносило их кровь, считая эталоном вкуса. Большинство тех самых идеальных мужей и жён, выпрыгнув из кроватей своих супругов, спустя время, оказывалось в постелях любовников и любовниц, в чьих венах струилась кровь фей. Их кровь была сладка. Их кровь была невероятна. И за эту кровь некогда разгорались такие войны, что даже представить страшно. Сегодняшняя любовница Алекса не стала исключением. Фея, намеренно выставляющая свою видовую принадлежность каждому встречному. У неё не было настоящих крыльев, но были наколотые чёрными чернилами, во всю спину. От лопаток до ямочек на пояснице. С чётко прорисованным узором каждой жилки. Казалось, если очень постараться, она сможет их расправить и подняться в воздух. Копна волос, словно жидкий шёлк или чёрное золото, которое можно пропустить сквозь пальцы. Анна так усердно и старательно его обрабатывала, была такой умелой девушкой, что он с трудом удерживал связь с реальностью. Сознание его плыло, и он не хотел возвращаться к реальности так скоро. Ладонь с острыми ноготками уверенно скользнула под рубашку, царапая слегка. Потянула край ткани, расстёгивая кнопки. Анна прихватила зубами край упаковки, разрывая. Движения её были порывистыми, уверенными, молниеносными практически. Она знала, чего и кого хотела сейчас от жизни. — Как ты хочешь? — спросила, оказываясь у Алекса на коленях, потираясь о него всем телом. Хватая его ладонь и направляя себе между ног. Не почувствовать её возбуждение было невозможно. Она была не просто влажной — мокрой. Стоило прикоснуться к ней, погладив с осторожностью, запрокинула голову. Застонала благодарно. Прижалась плотнее. Алекс надавил сильнее. Кажется, решительные действия нравились Анне гораздо больше. Она обхватила его лицо руками, лизнула губы, прежде чем прижаться к ним поцелуем. Языки сплетались и расплетались, сталкивались в яростной борьбе. Клыки царапали. Алекс и Анна жадно слизывали кровь друг друга, дурея от её вкуса и всё больше входя в раж. Алекс трахал её пальцами, уже нисколько не церемонясь. Начал с двух, продолжил тремя. Но не сомневался, что, при желании, сможет сделать это и четырьми, и всей ладонью. Смазки было много, она стекала по его ладони, заставляя дуреть от природного запаха и действовать ещё агрессивнее. Для него не являлось секретом, что сексуальных партнёров у Анны было великое множество, и секс она любила разный. Не только тот, что тет-а-тет, но и тот, в котором принимали участие более двух существ. — А как хочешь ты? — поинтересовался он, резко вгоняя пальцы и столь же резко их вынимая. Её обнажённая грудь маячила у него перед лицом. Он не удержался. Сжал клыки на одном из сосков. Оцарапал кожу, пуская кровь, но тут же зализал место укуса, не оставляя ни намёка на рану. — Сволочь, — хрипло выдохнула Анна. Хотя, звучало, не как оскорбление, осуждение или обвинение. Как комплимент. — Это не ответ, — усмехнулся Алекс. — Это ответ. Просто я предлагаю тебе сделать выбор самостоятельно. Или сделать это за тебя? — Как пожелаешь. — Люблю мужчин, которые позволяют ими управлять. Пусть даже это иллюзия власти, — прошептала Анна ему на ухо. Потянула воротник рубашки, стаскивая её с одного плеча. Прикусывая кожу на шее, жадно вылизывая, оставляя собственническую метку. — Вот именно. Иллюзия, — подвёл итог Алекс, стремительно меняя положение и подминая тонкое, стройное тело под себя. Анна стянула ленту с его волос — единственная дань старомодным семейным традициям, — позволяя им рассыпаться по плечам. — Обожаю тебя. Обожаю твоё тело. Обожаю твой член. Гораздо сильнее, чем пальцы. Последнее, что она сказала, прежде чем оказалась натянутой на этот самый член. Ладони, покоившиеся на плечах, скользнули по ним, хватая ткань рубашки, царапая через неё. — Обожаю твою кровь, — шепнул он, разрывая поцелуй, впиваясь клыками в подставленную под укус шею и наслаждаясь каждым глотком. Анна не была однодневкой. Связь с ней тянулась уже продолжительное время. Но строилась на определённых условиях. Никаких обязательств, никаких серьёзных намерений. Только секс. Только кровь. Только взаимное наслаждение в любое удобное для обоих время. Каждый из них прекрасно понимал, что ему нужно от второго участника тандема, и на что-то большее не претендовал. Потому не было ничего удивительного в том, что Анна, получив свою долю удовольствия, не стала нежиться в чужой кровати. Она не собиралась задерживаться. Удовлетворённая, сытая, как будто это она пила кровь, а не служила источником её, она не требовала порции нежностей. Душ, кофе. До новых встреч, Хёллер. Без уважительного герр. Она была одной из немногих, кому позволено называть Алекса просто по фамилии, немного пренебрежительно даже. Анна не была шлюхой и не занималась сексом за деньги. Лишь из любви к искусству. Она не имела отношения к политике, никак не контактировала с Верховным советом. Она была одной из тех, кого принято именовать теневым игроком. Она держала в страхе половину преступного мира Виндена, контролировала игорный бизнес и трафик волшебной пыльцы, поступающий в Германию. Проституцию она тоже контролировала. Вдова криминального авторитета, она быстро доказала окружающим, готовым скинуть её со счетов, что у некоторых дам тоже есть яйца, и покруче, чем у мужиков. Она не падала в обморок при виде крови, славилась своей жестокостью, никогда не прощала предательства и ради благополучия своих людей могла пойти на многое. Впрочем, если были варианты — урегулировать конфликты миром, она не отказывалась от предложения, а рассматривала варианты. Говоря начистоту, она была не самой подходящей партией для общественного деятеля такого уровня, как Алекс. И если бы кто-то узнал, что политик, ратующий за соблюдение закона, по ночам развлекается с одной из преступниц, репутация Алекса могла пострадать. По-хорошему эту связь стоило бы разорвать, но кровь Анны была слишком хороша и вставляла покруче любой химии. Да и сама она была чертовски хороша, как собой, так и в постели. Иногда в голове мелькали мысли о том, что в его жизнь Анна вписалась бы намного гармоничнее бывшей жены. В её пользу говорил даже тот незначительный факт, что имя её начиналось на ту же букву, что и имена всех членов семьи Хёллер. Однако, Алекс быстро избавлялся от сентиментальной ванили в мыслях, напоминая себе, что он у неё далеко не первый и не единственный. Равно, как и она у него. Вероятно, именно в этой свободе, которую они давали друг другу, таился секрет успеха их отношений. Любое отклонение от выбранного курса могло всё испортить. С нескрываемым интересом Алекс наблюдал за тем, как Анна одевается, подкрашивает припухшие губы неизменной алой помадой, распыляет в воздухе свои духи и надевает пальто. — Не скучай, ещё увидимся, — бросила небрежно, помахав на прощание. — Обязательно, — подтвердил он, закрывая за ней дверь. Телефон вновь зазвонил, и в этот раз проигнорировать его уже не представлялось возможным. Никого поблизости, никаких отвлекающих факторов. Только тишина и полумрак комнат, наполненных осенней прохладой, просачивающейся в помещение через приоткрытые окна. Имя, отражённое на дисплее, заставило напрячься. Нечасто Алекса тревожили родственники. Но в этот раз настойчивым абонентом, жаждавшим обратной связи, был Артур. Аста и та звонила чаще. Если звонил Артур, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. Катастрофа локального масштаба, как минимум. Как максимум... Мысли об этом Алекс от себя отгонял. — Что случилось? — спросил, проигнорировав приветствия. Судя по тому, что брат не стал на это указывать, и сам последовал дурному примеру, ему действительно было не до шуток. — Он здесь, — зловещим шёпотом выдал Артур. — Он снова здесь. Тот, кого мы считали мёртвым. Тот, кого мы когда-то отправили в преисподнюю, вернулся, и он не успокоится. Я знаю эту тварь, и поверь мне, он ни перед чем не остановится. — Стой. Погоди. Ты хочешь сказать?.. — Не хочу. Уже говорю, — перебил его Артур. — Ошибки быть не может. Это его почерк. Он слишком хорошо мне знаком, чтобы я с кем-то его спутал. * Голос Асты доносился до него, словно через толщу воды или слой ваты. Она звала его, но он не отзывался, полностью погрузившись в собственные мрачные мысли. В отличие от младшего брата, погрязшего в мире человеческих страстей и позабывшего о корнях, Артур слишком хорошо знал историю вампиров и своего рода, в частности. Он знал, к чему могут привести перемены, и совсем не хотел, чтобы древнее пророчество стало реальностью. Для того чтобы предотвратить его исполнение, Артур готов был пойти если не на всё, то на очень многое. И пожертвовать всем, без исключения. Его не пугали мысли о крови, что будет проливаться рекой, заливая все улицы. Его не пугали мысли о жертвах. Единственная мысль, которая могла напугать главу Верховного совета, гласила, что он может опоздать. И пока он будет проливать кровь невинных существ, тот, кто эту войну развязал, получит то, что хотел, и станет непобедимым. Поезд наземного метро летел вперёд, порождая ассоциации со стрелой, рассекающей воздух. Над городом сгустились тучи, и вскоре на землю упали первые редкие дождевые капли. Он прислонился лбом к прохладному стеклу, устало прикрыл глаза, продолжая прижимать ладонь туда, где несколько лет назад был кулон. По привычке. Уже сейчас что-то неуловимо менялось. Безмозглые людишки, ведомые лишь своими страстями и ничего кроме собственных проблем не замечавшие, не ощущали этих перемен. Он знал намного больше. Чувствовал. Ощущал кожей. Ловил грядущие перемены в воздухе. Его привычный мир свихнулся. Окончательно и бесповоротно. Свихнулся и покатился под откос. Раскололся на части и с грохотом обрушился, словно был сделан из хрупкого стекла. Что ещё ему оставалось делать? Мир оправился после первой волны, сделав вид, будто ничего не было. Отряхнулся и пошёл дальше, веря, что с лёгкостью победил невидимого, но оттого не менее, а, вероятно, и более опасного врага. Частично восстановился после второй. Оптимизма поубавилось, но мир продолжал верить, что после всех проблем начнётся светлая полоса, и чистую страницу истории заполнят события, о которых следующие поколения будут вспоминать без содрогания. Перенести третью и не сойти с ума оказалось выше его сил. Мир улыбался, но его улыбки всё чаще отдавали сумасшествием. Мир смеялся. Смех его, нагоняющий страх и заставляющий кровь стыть в жилах, был похож на тот, что присущ параноикам. Мир смотрел на своих обитателей выцветшими потускневшими глазами, в коих прочитывалась обречённость, сменившая задорный блеск, и горестно вздыхал. Он не знал, как долго сумеет продержаться. Он не знал, сколько времени осталось до окончательного падения. Из многочисленных ран сочилась кровь, а количество шрамов давно перевалило отметку, после которой реально не сбиться со счёта. Наученный горьким опытом, узнавший цену заблуждениям и ошибкам, мир больше не верил в лучшее. Город насквозь пропитался страхом. Этот страх витал в воздухе; с каждым днём концентрация его становилась всё выше. Бесшумно расползаясь по улицам, словно ядовитый газ, он толкал многих людей и существ, тесно с ними контактировавших, за грань помешательства. Вместе с миром веру в лучшее потерял и Артур Хёллер. * Жизнь в гордом одиночестве формировала ряд привычек, практически перешедших в раздел персональных ритуалов. Эмори не торопился домой, неспешно прогуливаясь между полок в супермаркете и собирая свой нехитрый «джентльменский набор». Пачка сигарет, пакет молока, банки с яблочным пюре, свежая пресса, которую покупал на автомате. Не читал. Не вникал. Бросал в прихожей и забывал. Он был почти аполитичен. Пока многие его сверстники спорили, срывая голоса, о перспективах тех или иных партий, на выборах, он оставался равнодушным и незаинтересованным. Придерживался точки зрения, гласившей, что все, кто имеет отношение к данной сфере деятельности, лгут, а потому верить обещаниям — себя не уважать. Столь же неспешно шёл по улице, не боясь промокнуть под дождём. Он вполне мог прокатиться на такси или же поехать на собственном автомобиле, но предпочёл пешую прогулку езде. Капли с каждым мгновением становились всё крупнее и холоднее, небо всё чернее. Страницы газеты покрывались мокрыми пятнами, сероватая бумага размякала. Эмори даже не подумал ускорить шаг. Напротив, притормозил. Вытащил бутылку молока и сделал несколько больших глотков. Молоко было совершенно обычным, но послевкусие отчего-то отдавало горечью. Дело было не в молоке. Что-то было не так. Что-то совершенно точно было не так. Но Эмори пока не понимал, что именно. Просто в какой-то момент ему стало не по себе, и темнота сгустилась, став зловещей, направленной против него. Ещё немного, и она поглотит его, затянет, словно в кокон. Испачкает, проникнет под кожу, и больше никогда не отпустит. О том, что в квартире его находятся незваные гости, недвусмысленно намекала корзина с чёрными, как смоль, розами, оставленная в лифте. Фирменный почерк. Их визиты всегда сопровождались одними и теми же декорации, которые им обоим казались эффектными. Хотя, скорее, они казались таковыми одной. Второй молча наблюдал за действиями своей взбалмошной партнёрши и так же молчаливо одобрял происходящее, боясь сказать слово против. Сюрприз, блядь. Иначе не скажешь. На мгновение захотелось остановиться, потереть глаза, проверяя: не померещилось ли. Но чем дальше он продвигался, тем очевиднее становилось, что о видениях речи не идёт. Всё, что он видит перед собой, реально и, если протянуть руку, несомненно, почувствуешь под пальцами ткань дорогого пиджака, наброшенного на плечи. Или ощутишь влажное прикосновение воды, стекающей с волос. Или холодную кожу. У таких, как она, кожа всегда холодная, словно лёд. Правда, ощущают это не все. Только те, кто понимает. Она сидел на ступеньках, широко расставив колени, сжимая что-то в ладони с торжеством улыбаясь. Что-то при ближайшем рассмотрении оказалось очередной чёрной розой, с которой она методично отламывала шипы. Смотрела так, словно готовилась сделать ему предложение, от которого невозможно отказаться. А, может, и реально готовилась. Неизвестно, что привело её сюда и заставило провести время в ожидании появления хозяина квартиры. Он щёлкнул зажигалкой, подпаливая сигарету, отбросил волосы от лица и, проигнорировав присутствие постороннего, прошёл прямиком к двери. — Эй, привет, — произнесла она. Он промолчал. Запустил ладонь в карман, отыскивая ключи и вставляя их в замочную скважину, повернул несколько раз, сильнее прижимая к груди бумажный пакет со своими, не слишком примечательными продуктами. Впрочем, какая разница, что он купил. Незваные гости сами должны понимать, какое к ним отношение. Если их не звали, значит, при появлении не обрадуются. Возможно, найдётся несколько слишком воспитанных придурков, готовых нацепить радостные улыбки и тут же выставлять на стол фамильный фарфор, вино, припасённое для особых случаев, и готовить что-то невероятное. Он не ждал никого. Её — тем более. — Добро пожаловать домой, мистер Эмброуз? — предположила. Я всего на четыре года старше тебя. Какой я тебе мистер? Он снова промолчал, толкая дверь. — Без своего дурацкого напускного пафоса ты нравишься мне гораздо сильнее, — заметила она, растянувшись на ступеньках и прижимаясь затылком к верхней из них. Сейчас её длинные волосы ореолом раскинулись вокруг головы, и он, обернувшись на мгновение, в очередной раз зацепился за них взглядом. Они наталкивали на мысли о луже крови, густой и тёмной, вытекшей из распоротого горла. Принципы, Эмори. Остались ли они у тебя? Похоже, отправились туда же, куда и радости. И куда была мысленно отправлена она. — Не лучший способ начать разговор со мной, — заметил, устраивая пакет с покупками на высоком барном стуле, стоявшем в прихожей, и наблюдая за ней уже не исподтишка, а открыто. Эммануэль Шантрен. Согласно официальной версии просто-напросто девушка из книжного магазина. Не только продавец, но и владелица. Он пару раз захаживал туда после работы, выбирал новинки, оставляя немалые деньги. Он действительно любил книги. Их разноцветные обложки были единственным ярким пятном в его жизни. Эммануэль предлагала ему кофе из вежливости, он отказывался. Видел, что она обслуживала его, не скрывая пренебрежения, словно прокажённого, и он, несомненно, знал, что тому причиной. К существам, наделённым опасными талантами, такие, как она, всегда относились настороженно. Считали потенциальным источником зла и всегда держали наготове заряженный пистолет, готовясь выпустить в голову монстру всю обойму. Затворница. Девушка из кукольного домика, что слывёт обителью тишины и покоя. Да, большую часть времени она проводила в книжном магазине, бесспорно. Но это была лишь часть правды о её жизни. Истинная сущность Эммы могла поразить неподготовленного собеседника в самое сердце. Девушка с волосами цвета запекшейся крови работала на Верховный совет. И называла себя не иначе, как помощница смерти. То была не её должность — талант. Отнимать чужие жизни Эммануэль умела виртуозно. Она не убивала, нет. Лишь приходила к тем, кому по судьбе было написано распрощаться с жизнью, и облегчала их страдания. Делала так, чтобы они уходили на тот свет легко, безболезненно и с улыбкой, а не сходя с ума от мучений. Пожалуй, это действительно было благородно и достойно уважения. Но Эмори всё равно не испытывал симпатии к мадемуазель Шантрен. Впрочем, как и к её спутнику, Этьену Леруа. В отличие от подружки, посвятившей жизнь фолиантам, Этьен выбрал направление более богемное, занимался искусством, владел галереей, сам писал картины. Правда, изображения, им созданные, всегда были отвлечёнными. Некогда снискавший славу талантливого портретиста, с определённых пор он зарёкся писать людей. Мистический талант Этьена заключался в том, что все, кто ему позировал, угасали буквально через пару недель после того, как завершалась работа над картиной. Эта особенность, в своё время подарила ему целый ворох проблем. Если бы не Эммануэль, Этьен, возможно, продолжал бы верить, что проклят, и топить свои неудачи в алкоголе. Она открыла ему глаза на истинное положение вещей. На деле Этьен не убивал людей своим творчество. Он так же, как и она, чувствовал тех, кто должен был вот-вот покинуть этот мир. Переносил их страдания в картины, и все они, даже тяжело болевшие, спокойно умирали, избавившись от тревожных мыслей и боли. Отношения этих двоих начались весьма нелепым образом. Этьен подозревал Эммануэль в интимной связи со своим отцом. А много позже выяснилось, что никто, кроме него, её не видел. Этьена посчитали сумасшедшим, хотя он на чём угодно готов был поклясться, что видел девушку с необыкновенно яркими волосами рядом с отцом. Видел, как они вместе ужинали, как вместе садились в автомобиль и ехали в ближайший отель... Он гнался за ней, ставшей его навязчивой идеей. Она ускользала. Играла, как кошка с мышью. Спустя несколько недель, сама пришла к нему домой и попросила написать её портрет. Разумеется, ничего он не написал. Стало не до того, ведь в тот же вечер они оказались в одной постели. Тогда они жили в Париже, и окружение у них было иное. Но сплетни и слухи распространяются слишком быстро. Если ты жаждешь узнать правду о чужом прошлом, рано или поздно ты его обязательно узнаешь. А Эмори даже не скрывал своего любопытства. Он хотел знать врагов в лицо, а многие члены Верховного совета казались ему совершенно недружелюбными. Будь их воля, они бы давно посадили его на цепь, в клетку, и принялись проводить эксперименты, изучая интересный материал. От столь незавидной судьбы его спасало лишь происхождение. С его родом считались, а потому открытого столкновения избегали. — Я пробовала другие варианты, — хмыкнула Эммануэль. — Никакого результата не получила. Это был последний билет, который я вытянула, и он неожиданно оказался выигрышным. Эмори холодно посмотрел на неё, переступил порог и захлопнул дверь, опровергая своим поступком недавнее заявление. Слишком самонадеянное. — Оставишь меня ночевать в подъезде? — спросила она, практически не повышая голос, не сомневаясь, что он не ушёл далеко. — Я не уйду, Эмброуз, — произнесла Эммануэль уверенно. И он ни на мгновение не усомнился в том, что она просидит здесь день, два, три, а то и больше. Разобьёт палаточный городок у его двери, если понадобится, но своего добьётся. — Что тебе нужно? — спросил, прислоняясь спиной к двери. — У меня к тебе деликатный, конфиденциальный разговор. Я не буду кричать так. Впусти меня, и я обо всём расскажу. — Что будет, если я этого не сделаю? — Лучше тебе не знать. — Угрожаешь? — Предупреждаю. Перед глазами встало её лицо с довольной, порочной улыбкой. Той, что свойственна особам удовлетворённым, добившимся желаемого результата. Стоило услышать звук открывающейся двери, и она тут же приподнялась на локтях. Запрокинула голову. — Убили свои страхи, мистер Эмброуз? — спросила, выразительно посмотрев на бутылку в его руках. — Если ты сейчас намекала, что я напился для храбрости, то шутка не удалась. Там молоко. — Всё та же убийственная серьёзность. Кажется, ты никогда не научишься понимать шутки. — Кажется, ты никогда не научишься нормально шутить. — У меня потрясающее чувство юмора, чтоб ты знал. — Проходи в дом, — равнодушно бросил Эмори, сдувая длинную светлую чёлку. — Но только без глупостей, мадемуазель Шантрен. Она улыбнулась. Одёрнула свитер, отряхнула джинсы и мигом проскользнула внутрь помещения. Ей не нужны были многочисленные свидетели. Она не любила привлекать внимание, хотя многим казалось, что всё ровно наоборот. Эмори не был исключением. Он думал, что она тащится от повышенного внимания к своей персоне. Она не спешила переубеждать. Он закрыл дверь. Бросил окурок в пустую пепельницу и направился в гостиную, разделённую надвое барной стойкой, где находилась его гостья, колдовавшая над приготовлением чая. Эмори посмотрел на её руки. Отметил аккуратные ногти, покрытые бесцветным лаком. Несоответствие. Ей больше подошёл бы броский, алый оттенок. — Ты живёшь совсем не так, как я представляла, — призналась Эммануэль, разрывая порционную упаковку с сахаром и высыпая её содержимое в чашку. — Надо же. Ты думала о том, как я живу. Я польщён, — мрачно произнёс он, одёргивая рукава водолазки. — Прямо не знаю, куда деваться от привалившего счастья. Эмори потянулся за большим бокалом для красного вина и щедро плеснул туда молока. Он не слишком жаловал алкоголь, при этом коллекционировал бокалы. И почти всё, всегда пил из них. Эммануэль улыбнулась снисходительно, схватила чистое полотенце, висевшее на крючке, и набросила его на голову, промакивая волосы. Все её жесты были порывистыми, стремительными, но не дёрганными и неуклюжими, а очень даже грациозными. Он не хотел этого признавать, но невольно залюбовался. Понял Этьена, не сумевшего некогда устоять перед этой особой. Помотал головой, стараясь избавиться от неуместных мыслей. — В следующий раз принесу белые розы, — пообещала она. — Ты вечно даёшь это обещание, но продолжаешь приносить чёрные. — Извини, память девичья. — Зачем пришла? — спросил Эмори, перестав ходить кругами и сразу переходя к сути дела. Игра в уют и светские разговоры за чашкой чая постепенно начинали напрягать. Присутствие в его квартире Эммы напрягало с самого начала, но он старался не поддаваться панике. — Новости читаешь? — вопросом на вопрос ответила она, схватив свежий выпуск газеты и помахав им перед носом собеседника. — Нет, — честно признался он. — Тогда зачем тебе эта макулатура? — Привычка. — Ты странный. — Ты тоже. Просто странности у нас разные. — Скажи, тебе знакомо имя Гувера Хольма? — чуть растягивая слова, как будто перекатывала их на языке, поинтересовалась Эмма. Напряжение, висевшее в воздухе, начало слабо потрескивать. Если не принять меры, рано или поздно грянет взрыв. — Это допрос? — Допустим. — В связи с чем? — Логично предположить, что он мёртв? — усмехнулась Эмма. — Логично, — согласился Эмори. — Вот тебе и ответ. Он мёртв, и смерть его вызывает ряд вопросов. Понимаешь ли, дорогой мой, одна милая, весьма разговорчивая птичка напела мне о том, что вы не так давно пересекались с этим уважаемым членом общества. — Это была деловая встреча. — Разумеется. — Тебе это кажется смешным? — Вовсе нет. Я ведь даже не спорю. Подтверждаю правдивость твоих слов. Вы виделись исключительно по работе. Возможно, его мучили кошмары, и ты помогал ему по доброте душевной. — Я слишком люблю деньги, чтобы помогать кому-то за «спасибо», — усмехнулся Эмори, подливая молока. — Не суть, — отмахнулась Эммануэль. — Дело не в том, что ты ему помогал. Дело в том, что умер он после твоей помощи. И знаешь, как это случилось? — Нет. Иначе бы не задавал вопросов. — Может, просто пытаешься отвести от себя подозрение? — Глупое предположение. — А мне кажется, в самый раз. От трогательности и беззащитности её образа не осталось ни следа. Она почувствовала сомнения и вцепилась в Эмори, словно ищейка. Почему как? Ищейкой она и была. Ищейкой Верховного совета, призванной вынюхивать, выспрашивать, при необходимости — выбивать признательные показания из всех, кто казался совету подозрительным. — Если это действительно допрос, то отвечать на все вопросы я буду в присутствии своего адвоката, — бесстрастно выдал Эмори. — Если бы это был допрос, я призвала бы тебя к ответу в другое время и в другом месте, — надменно произнесла Эммануэль. — Сегодня у нас была дружеская беседа. Сделаю вид, что искренне поверила тебе на слово, и в твою невиновность. Но знай отныне я стану твоей тенью, буду ходить по пятам, и стоит тебе оступиться... — Буду иметь в виду. — Имей. Сказала, как отрезала. Резко отодвинула чашку с недопитым чаем. Содержимое выплеснулось на столешницу, нарушая чёрно-белую гармонию. Надела пиджак, висевший на спинке стула, и направилась к выходу. — Ты не сказала, как он умер, — крикнул Эмори. Эммануэль притормозила. Обернулась. Хмыкнула. — Вы умны, мистер Эмброуз. А сложить два и два несложно. Герра Хольма выпили, как личность. Взломали сознание, завладели им, затопили кошмарами. Скажете не ваш профиль, и стоит присмотреться к кому-нибудь другому? — Я не единственный ходящий по снам. Прозвучало на редкость беспомощно. Совсем не так, как он представлял себе ответ существа, уверенного в собственной непогрешимости. — Не единственный в мире, — поправила Эмма, легкомысленно накручивая прядь волос на палец. — Но — это важно! — единственный в Виндене. А это значит, что главный подозреваемый. И если это всё-таки твоих рук дело... Впрочем, ты сам всё знаешь. Прощаться она не считала нужным. Выскользнула за дверь. Хлопать не стала — притворила осторожно. Второй раз за этот вечер вкус молока показался Эмори подозрительным. Знакомая горечь, ничем не оправданная, появляющаяся внезапно. Он собирался вылить остатки в раковину, вымыть посуду и покинуть гостиную, но резкий приступ боли нарушил планы. Бокал выскользнул из рук, раскололся о столешницу. Молоко разлилось и тонкой струйкой потекло на пол, прямо на чёрный ковёр. Эмори закашлялся. В лёгкие словно битого стекла насыпали. Стеклянная крошка перекатывалась там, царапая. Хриплый, душераздирающий кашель, привкус крови на языке, причудливая роспись алых цветов, расползающихся на белой поверхности. Пальцы крепко вцепились в столешницу. Вызывающие, ярко-красные узоры, мелькающие перед глазами, казались зловещими. Что-то в Виндене должно было измениться. Уже менялось. И явно не в лучшую сторону. * Кайден медленно поднёс зажигалку, высек пламя и с наслаждением затянулся. По комнате моментально поплыл характерный, сладковатый дым. Эмори стало не по себе. Он презрительно поморщился, на лице его отразилась вся гамма эмоций. Чтобы выказать своё недовольство, ему не требовались слова, мимики было более чем достаточно. — Не смотри на меня так, — усмехнулся Кайден. — Каждый ищет вдохновение, как умеет. — Я тебе ни слова не сказал. — Взгляда хватило. — Не понимаю, зачем тебе нужно это? — дёрнул плечом Эмори. Увлечений приятеля он не разделял, о чём неоднократно говорил. Несколько раз на фоне несовпадения взглядов у них возникали стычки, которые, впрочем, ни к чему не приводили. Каждый благополучно оставался при своём мнении. Эмори считал, что наркотики — лишнее, Кайден искренне верил, что именно они подстёгивают его талант, наводят на правильные мысли и позволяют почивать на лаврах журналиста, выдающего самые острые, злободневные и правдивые статьи. — И не поймёшь. У каждого свои причуды и недостатки, — философски заметил Кайден. — Мои — такие. Но что мы всё обо мне, да обо мне... Скажи лучше, что привело тебя в мою скромную холостяцкую берлогу? Только не лги, я чувствую фальшь за сотни миль, и ты не станешь исключением. От запаха травки Эмори подташнивало. Он подошёл к окну и распахнул его настежь, с жадностью вдыхая прохладный влажный воздух. Осень с первых календарных дней вступила в свои права, не оставив ни единого шанса солнечным лучам. Это было так странно, так непривычно. — Что тебе известно о смерти Гувера Хольма? — выдохнул Эмори, прижимаясь лбом к прохладному стеклу и прикрывая глаза. Боль, зародившаяся накануне в лёгких, исчезла. Крови больше не было. Однако фантомные воспоминания никуда не делись, и это настораживало, если не сказать — повергало в пучину ужаса. Неизвестность пугала, всегда и везде. Он не понимал, что происходит, не представлял, чем всё это может обернуться в дальнейшем, но ничего хорошего по определению не ждал. — На данный момент? Не больше, чем остальным. Но я надеюсь узнать всё и даже больше, — протянул Кайден, и губы его расползлись в довольной, кошачьей улыбке. — Думаю, из этого материала можно сделать одновременно и конфетку, и бомбу. Мне одинаково импонирует и первый, и второй вариант. — Подозреваешь кого-нибудь? — Стараюсь не делать поспешных выводов. Слишком много тёмных пятен. А ты? Есть на примете идеальные кандидатуры на роль убийцы? Эмори покачал головой. — Зачем тебе вообще понадобился мистер идеальный политик? Мне казалось, ты не лезешь в эти дела. Политика — дело грязное, мы оба это знаем. — Совет подозревает меня. Слова, произнесённые в мёртвой тишине, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Резко обернувшись, Эмори заметил, как вытянулось лицо Кайдена, как приоткрылся рот, а в глазах промелькнуло неподдельное изумление. Вингс сопоставлял одно с другим. Прикидывал вероятность того, что теория, озвученная Эмори, правдива. Просчитывал развитие ситуации на несколько ходов вперёд. Упоминание Совета его наверняка не только не останавливало, но и, напротив, подстёгивало. Если и было на свете что-то, что Кайден ненавидел до отчаяния, так это Верховный совет, в частности — род, его возглавлявший в настоящее время. Кайдена обожали все оппозиционеры, выступавшие против нынешней власти. Он не боялся обличать Хёллеров, поливая их грязью в своих статьях. Они не трогали его лишь потому, что понимали: исчезновение столь яркой фигуры мира журналистики сразу же породит сотни и тысячи слухов. Столько же обвинений. И все они будут направлены на Хёллеров. Обострять и без того непростые отношения с оппозицией им было невыгодно. Причина этой вражды таилась в прошлом Кайдена. Откровенничать он не спешил, а Эмори не лез в душу. Знал только, что Вингс ненавидит младшего Хёллера. Тот, в свою очередь, ненавидит Вингса. Если они оба одновременно окажутся в одном помещении, достаточно будет чиркнуть спичкой, чтобы грянул взрыв. — Совет? — характерно растягивая гласные, произнёс Кайден. — А вот это уже интересно. Что за грязные тайны хранят наши дорогие хранители порядка? — Думаешь, они сами как-то к этому причастны? — Думаю, их не стоит списывать со счетов. Никогда. — Что мне делать? — спросил Эмори. Прозвучало беспомощно, потеряно. Как будто Эмори уверенно шёл по определённой дороге, прекрасно зная, что ему делать, и куда двигаться дальше. Но в итоге каким-то неведомым образом умудрился свернуть не туда, и теперь вынужденно признавал: заблудился. Он потерян. Он не знает, что делать. — Хороший вопрос. Но, увы, ответа я не знаю. Единственное, что могу посоветовать: будь осторожен. Лишним это не будет. — Твоя помощь бесценна. — А твоё положение безвыходно. Кайден озвучил то, что Эмори хотелось слышать меньше всего. То были не слова утешения — констатация факта. Правда, с которой он не желал мириться, но которая давила сверху, подобно бетонной плите. Впервые за двадцать девять лет жизни Эмори оказался в безвыходном положении. И это его угнетало. Он не знал, куда идти, что делать, за что хвататься. Он не знал вообще ничего. Чувствовал себя беспомощным младенцем. Эмори покидал квартиру Кайдена в растрёпанных чувствах. Не покидало ощущение, что всё и все настроены против него. И, что если настоящий преступник не будет найден, виновным сделают его. Какие бы аргументы он не приводил, и сколько бы доказательств собственной невиновности не предоставил. Идея посетить похороны Гувера посетила его спонтанно, и не была такой уж разумной. Кайден ненароком обронил в разговоре, что убийцы склонны возвращаться на место преступления. В данном случае, появление Эмори на кладбище могло спровоцировать ещё больше слухов, подстегнуть имеющиеся подозрения, послужить доказательством. Вот он, виновный. Пришёл посмотреть на творение рук своих. Ни капли раскаяния — самолюбования и гордости сколько угодно. Эмори не подходил близко. Держался на расстоянии. Даже цветы захватил. Те самые чёрные розы, что принесла ему в дар Эммануэль. Они стояли у него дома несколько дней. Он чуть не забыл о них, а они нисколько не изменились. Не почернели сильнее, не высохли, не раскрошились в пыль. Эмори наблюдал за процессией издалека, время от времени кусал губы. И не до конца понимал, что привело его сюда. Он не был дружен с Гувером, не состоял с ним в отношениях — эпизод с кошмарным сном — не считается. Его появление на похоронах порождало немало вопросов. Ответов не было. Взгляд скользил по всем присутствующим, выхватывая из толпы знакомые лица. Объекты ненависти Кайдена в полном составе, Эммануэль и Этьен, другие члены Верховного Совета, другие политики... Гувер Хольм был правой рукой Александра Хёллера. Фигурой менее медийной, но, тем не менее, снискавшей определённую долю популярности и признания. Неудивительно, что на похоронах его собралась огромная толпа, а не только самые близкие. Мог ли кто-то, из присутствующих здесь, быть настоящим убийцей? Если мог, то тщательно скрывался и виртуозно маскировал собственные возможности. Эмори предпринял несколько провальных попыток — прощупать почву и обнаружить талант, родственный его собственному дару. Никто, кроме него, не умел управлять снами. Никто не мог уничтожить Гувера... Кроме него. Он вышел из своего укрытия лишь в тот момент, когда уверился: участники процессии разошлись. Никого не осталось. Никто не помешает ему, никто не нарушит покоя. Расстояние до могилы со свежей землёй преодолел за считанные секунды. Бросил на землю чёрные розы, резко выделяющиеся на фоне других, белоснежных букетов. Несколько минут стоял неподвижно, взвешивая все «за» и «против». Наконец, принял решение. Волнение порождало тошноту, подступающую к горлу. В уголках глаз выступили слёзы, в висках заломило. Боль резкая, острая, словно раскалённый нож, входящий в масло и не встречающий сопротивления. Сознание Гувера было пустым, несомненно. От его личности не осталось и следа. Но где-то там, в самых тайных уголках развороченной черепной коробки таилась тьма. Инородная. Несвойственная. Чужая. Следы нежеланного, насильственного вмешательства, которые привели к летальному исходу. Эмори их чувствовал. А они почувствовали его, потянулись к нему, желая вцепиться, впиться, завладеть... Они гипнотизировали. Сладкие кошмары, манившие, медленно оплетающие свою жертву, зовущие, подобно сиренам. Те же волшебные голоса, к которым невозможно не прислушаться. Совершенное творение безусловного мастера, о личности которого узнать не удалось ничего. Давление в висках усилилось в разы. Эмори чуть слышно застонал от боли. Кошмары, убившие Гувера, едва не проникли в его сознание. Он отшвырнул их от себя в самый последний момент, чем их обидел. Они заскулили обиженно, перестали тянуться к нему, свернулись клубком, зализывая раны. Тёмная энергия, из которой они состояли, были прорвана в нескольких местах. Кошмарам было больно. Эмори — тоже. Запах крови, перманентно мельтешивший в носу, стал практически невыносимым. Он приложил к носу ладонь, чувствуя, как она становится влажной, как сочится по пальцам кровь. Постороннее присутствие застало врасплох. Он надеялся уйти незамеченным. Не поворачивался, надеясь, что это ошибка. Просто показалось. Никого нет. Или есть, но давно знакомый. Эммануэль, давшая обещание — отслеживать каждый шаг и постоянно находиться у него за спиной. Этьен, разделяющий все обязанности своей спутницы жизни. Кайден, решивший отыскать сенсационный материал любой ценой, а потому явившийся туда, где его не ждали и не были рады видеть. Кто угодно. Взгляд, направленный в затылок, бил на поражение. Был осязаем, словно пуля, пробивающая кости и входящая прямиком в мозг. Сомнительное сравнение, но отчего-то смутно знакомое. Словно ему однажды доводилось проживать нечто подобное. Не отнимая ладони от нижней части лица, Эмори медленно повернулся, чтобы встретиться взглядом с незнакомцем. В зрачках плясали алые огоньки пламени, недвусмысленно намекавшие на вампирское происхождение. Запах железа и соли будоражил его, но мужчина мог похвастать завидным самообладанием, потому, стоя рядом с Эмори, истекавшим кровью, не бросался на него и не разрывал шею клыками. — Не помню, чтобы вас приглашали, — произнёс низким, бархатным голосом. Эмори узнал его сразу же. Даже далёкое от политики существо не могло быть настолько дремучим, чтобы не знать одного из самых популярных политиков современной Германии. То, что Александр Хёллер с завидным постоянством возглавлял список самых привлекательных и желанных, Эмори тоже знал. Кайден не упускал возможности проехаться по этому «достижению». Герр Хёллер-младший был красивым и на снимках. Но ни одно фото не передавало и сотой доли его истинной привлекательности. Гипнотического взгляда, правильных черт лица, чётко очерченной линии твёрдых, чувственных губ. Магически-завораживаюшего красноватого отблеска тёмно-каштановых волос, старомодно собранных чёрной лентой. — Позовёте охрану и прикажете вышвырнуть меня отсюда? — спросил Эмори, облизывая окровавленные губы и сплёвывая прямо на землю. — Есть причины, чтобы так сделать? — Вам виднее. Вы же знаете, кто я, не так ли? — Как и вы, — отпарировал Александр. — Если бы я хотел сделать то, о чём вы говорите, уже сделал бы, не задавая лишних вопросов. — Тогда почему медлите? Александр не ответил. Вместо этого потянулся, элегантным жестом вытащил из нагрудного кармана платок и подал его Эмори. — Берегите себя, — посоветовал. — Хрупким созданиям лучше не бродить по таким мрачным местам в одиночестве. Что-то в его голосе Эмори не понравилось, но он всё равно принял подношение из чужих рук. Приложил платок к носу, стирая с кожи вязкую неприятную жидкость. — Весьма великодушно с вашей стороны, — хмыкнул. — Хоть и не совсем понимаю, чем спровоцированы широкие жесты. — Никогда не мог пройти мимо красивых фей со сладкой кровью, — бесцеремонно выдал Александр, и пламя голода в его глазах стало в разы ярче, нежели прежде. — Думаю, не только я. Он усмехнулся и, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу. Потребовалось не так много времени, чтобы сложить одно с другим и сделать определённые выводы. В отличие от большинства членов Верховного совета, записавших Эмори в потенциальные убийцы, Александр пожаловал ему лишь статус бывшего любовника Хольма. Может, и к лучшему. * Иногда Аша ещё являлась ему во снах. В такие моменты он просыпался с криком, рвущимся из груди, со сбитым дыханием, с дорожками пота, стекающими под ворот рубашки. В такие моменты ему хотелось приложиться головой о твёрдую поверхность и продолжать это странное действо до тех пор, пока боль не перекроет всевозможные пределы. Пока кровь не зальёт всё вокруг, пока воспоминания не оставят его. Пока кошмары прошлого не отступят. Они не спешили уходить. Они кромсали его на куски. Заставляли вспоминать в деталях, проживать снова и снова самый страшный свой кошмар. Аша, будто живая, тянула к нему руки, звала по имени. И он делал шаг, чтобы вскоре отшатнуться в ужасе. Чтобы в очередной раз осознать: он не сумел спасти её. Никто не сумел. Её имя было под запретом. О ней не говорили, не вспоминали и делали вид, что даже не думали. Словно самой младшей из Хёллеров никогда и не существовало. * Период второй волны, 25 лет назад. Времени на сборы им дали до обидного мало. — Возьмите только самое необходимое, — произнесла женщина с острыми чертами лица и волосами мышиного цвета, приехавшая в Хёллер-холл одной из первых; сейчас она деловито расхаживала по комнате, беззастенчиво разглядывая имущество семьи Хёллеров и время от времени цокая языком. — Вряд ли в пансионе понадобится много вещей. Униформу там выдают, щеголять нарядами будет не перед кем, так что можно не набивать чемоданы всякой ерундой. Вас обоих ждёт тридцать дней карантина, дальше пока загадывать не стоит... Она взяла в руки одну из статуэток, стоявших на письменном столе. Повертела её, рассматривая со всех сторон. — Поставьте на место, — процедил сквозь зубы Александр . Женщина отвлеклась от своего занятия; на лице её прочитывалась растерянность, быстро сменившаяся плохо скрываемой яростью. — Что, прости? — Поставьте Эвелин на место, — повторил он громче. — Не смейте трогать мои вещи. Не прикасайтесь к ним никогда! — Ничего, в пансионе тебя научат хорошим манерам, — произнесла женщина, поджимая губы и с грохотом опуская статуэтку на стол, словно надеялась, что от неосторожного обращения вещь расколется на несколько частей. — Узнаешь, как можно и нужно разговаривать со старшими, а о каком тоне лучше позабыть навсегда. Посмотрим, что ты тогда запоёшь. Её каблуки застучали по паркету, а сама она скрылась за дверью. — Скатертью дорога, — бросил Алекс, подходя к столу и протирая статуэтку рукавом своей рубашки, а после — заворачивая Эвелин в несколько слоёв ткани и пряча в рюкзак. Виски ломило, в голове шумело. Так и не уснув этой ночь, он встретил утро, сидя на полу в гостиной и прокручивая в мыслях последние слова родителей и старшего брата, поставившего его перед фактом. Несколько раз он закрывал глаза, но сна не было, нервы находились на пределе, и все мысли его крутились вокруг грядущего переезда. На столе лежало письмо с печатью главы магической Германии на конверте, пришедшее накануне. Власти уведомили старших Хёллеров о необходимости переезда самых младших членов семьи в пансионат для «особенных детей». Формулировки были довольно размытыми, но за ними прочитывались угрозы. Хёллер-холл больше не был их домом, их отсюда выпроваживали, словно надоевших гостей. До тех пор, пока специалисты не выявят степень опасности чужих талантов. Как только удостоверятся в этом, сразу же отпустят домой, к любящим родителям. И, нет, конечно же, не причинят вреда. Так гласила официальная версия. По сути, не было понятно: наступит ли период избавления от наблюдения хотя бы для одного из младших Хёллеров. Сейчас он представлялся им обоим нереальным. В окружении людей, подобных даме, занимавшейся отправкой особых детей и подростков в карантинную зону, несчастные тридцать дней могли показаться бесконечными. Инспектор, бродившая по дому, Алексу категорически не нравилась. Провоцировала неконтролируемое отвращение. Двуличная лицемерная гадина. Прежде чем позвонить в дверь, она потопталась у порога добрых десять минут, приглаживала волосы, подкрашивала губы, протирала носы своих туфель носовым платком, одёргивала резной воротничок рубашки. А когда поняла, что в доме нет никого, — даже прислуги, обычно открывавшей дверь посетителям, — кроме детей, моментально перестала улыбаться и показала истинную натуру. Он не питал иллюзий и понимал: таких инспекторов у него на пути встретится ещё немало, но там не они придут к нему в гости без приглашения, а он будет находиться на их территории. Значит, и играть придётся по их правилам, прикусив язык и активно изображая из себя пай-мальчика. Обычно такие получают больше всего любви со стороны персонала. И больше всего ненависти от сверстников, презирающих ботаников, тихонь и стукачей. В дверь осторожно поскреблись. Алекс закрыл ящик письменного стола, принадлежавшего отцу, спрятал ключ в карман и произнёс, слегка повысив голос: — Войдите! На пороге кабинета стояла Аша. — Алекс, — позвала она, натягивая рукава пижамы и пряча в них ладони, отчего казалась ещё потеряннее и беззащитнее. — Доброе утро. Она попыталась улыбнуться, но, вопреки ожиданиям, улыбка совсем не оживила её личико. Скорее всего, проплакала всю ночь напролёт, оттого веки припухли и покраснели. Она не понимала, почему родители так запросто отказались от них, разрешили посторонним людям хозяйничать в доме. Почему не остановили. Почему таланты, о которых все говорили шёпотом, словно это что-то жуткое, настолько пугали окружающих. Они были юны. Им с неконтролируемыми талантами, сводившими своих владельцев с ума, сталкиваться ещё не доводилось. Ещё вчера, до встречи с представителями интерната, она бы не позволила себе спуститься к завтраку в подобном виде. Обязательно принарядилась бы, умылась, причесалась и вплела в волосы разноцветные ленты. Сейчас подобные мелочи перестали иметь значение. — Ни черта оно не доброе, — вздохнул Александр, размахнувшись и со всей силы пнув стол; облегчения импульсивный поступок не принёс, лишь подарил кратковременную вспышку боли. — Ты почему ещё не переоделась? Нам выезжать через пятнадцать минут, а ты не готова. Ждать они не будут, только разозлятся сильнее. — Я есть хочу, — виновато произнесла Аша. — Да, конечно. Сейчас, — Алекс прикрыл глаза. — Сходи и переоденься, а я что-нибудь придумаю. Хорошо? Она согласно кивнула и выскользнула из кабинета. В отдалении послышался топот ног и хлопок двери. — Пап, мам... Почему вы нас бросили? Почему решили отойти в сторону, а не защищали? — устало спросил Алекс, оттягивая воротник водолазки, показавшийся ему удавкой. — Почему? Он взял в руки фотографию в стеклянной рамке, стоявшей на рабочем столе отца. Счастливые улыбки на лицах и детей, и взрослых. Знала ли эта молодая женщина, позировавшая перед камерой, что спустя несколько лет её саму и её супруга загонят в угол и сделают предложение, от которого невозможно отказаться? Знал ли этот мужчина? Знали ли они оба? Не знали и не подозревали. Никто не знал. Не только они. А их сын не подозревал, что, вернувшись после занятий в академии, обнаружит в доме лишь заплаканную сестру, которая сообщит ему, что родители их бросили. Потому что так нужно. Потому что они представляют потенциальную опасность для общества, и если не предпринять ничего сейчас, последствия будут плачевными. Для всех. Он ждал, когда дурацкий розыгрыш закончится. Когда входная дверь откроется, и родители вернутся. Когда вместе с ними зайдут в дом Аста и Артур. День сменился вечером, вечер — утром. Мелькали картинки на экране телевизора, плакала и жалась к руке брата Аша, на языке ощущался привкус яблочного пюре и молока. Человеческая еда, к которой Аша питала особую страсть. — Они скоро придут, — повторял Алекс, стараясь не впадать в панику, но с каждым разом эта фраза давалась ему всё сложнее. На третий день вынужденной изоляции, Аша подняла глаза, посмотрела на него не по-детски серьёзно и прошептала: — Нет, Алекс. Они не придут. — Послушай... — Я не дурочка. Не надо мне врать. Он хотел возразить. Поспорить яростно. С жаром и неподдельным азартом. Назвать сестрёнку пессимисткой, у которой стакан наполовину пуст. Сказать, что родителей просто задержали дела, и вскоре они будут стоять здесь, а ей станет стыдно за свои слова. Но губы отказывались складываться в лживую улыбку, а от собственного голоса, уверявшего Ашу в том, что всё хорошо, замечательно и великолепно, его самого уже тошнило. Возможно, не только его. — Почему ты думаешь, что они не вернутся? Аша устроила голову на коленях брата, сложила ладони под щекой и ответила. — Просто знаю. А ты разве не чувствуешь? На несколько минут в комнате воцарилось молчание, а потом он решился заговорить. — Самое страшное, Аша, в том, что ты, кажется, права. А утром появились они. Не родители. Сотрудники интерната для подопытных кроликов, вроде Алекса и его сестры. Алекс в последний раз провёл пальцем по лицам, скрытым под стеклом, вытащил фотографию из рамки, вложил её в книгу и тоже спрятал в рюкзак. Он не знал, какие вещи считала самыми необходимыми фройляйн — вряд ли бы нашёлся отчаянный мужчина, готовый связать жизнь с этой дамой — Грымза. Но то, что считал необходимым он сам, уже лежало в багаже. Надев куртку, он перебросил рюкзак через плечо и прокрался, стараясь остаться незамеченным, на кухню. До отъезда оставалось десять минут. В дом набилось множество посторонних людей, которых Алекс видел впервые в жизни. Он невольно поёжился, представляя, во что они могут превратить некогда уютный особняк. От этих людей веяло холодом. Их чёрные униформы и маски, закрывающие половину лица, наталкивали на мысли о насекомых-переростках из фантастических фильмов — для полного сходства не хватало лишь огромных фасеточных глаз и жёстких усов, растущих вместо бровей. Их перевозили, будто опасных преступников. Даже конвой подогнали. Алекс набросил на голову капюшон и ускорил шаг. Его взгляд то и дело цеплялся за отпечатки грязных подошв, оставленные на паркете. Прежде в Хёллер-холле царили теплота и уют, теперь изо всех щелей ползла отравленная гадость, невидимая, а оттого — опасная вдвойне, а от былого уюта не осталось и следа. Зная врага в лицо, можно было дать отпор, хотя бы попытаться. Сейчас власти, а вместе с ними и остальные жители города, боролись с ветряными мельницами. Никто из них толком не знал, откуда взялись особенные дети. Просто в какой-то момент тут и там начали появляться новости о существах, неспособных контролировать свой природный дар. Слишком сильный, слишком опасный для одного, но одному доставшийся. В холодильнике царила потрясающая пустота. Последние несколько дней пребывания здесь юные Хёллеры не выходили за покупками, доедая то, что находили в доме. Хлопья, сыр, яйца, упаковка готовой овощной смеси и немного мяса, молоко, яблочное пюре. Снова молоко, снова пюре. Одинаковых баночек и пакетов в холодильнике было больше всего, оттого и на столе их содержимое появлялось чаще всего. Молоко. Пюре. И так по кругу. Заметив на одной из полок последнюю баночку, Алекс невесело усмехнулся. Альтернативы не было, пришлось брать то, что предлагали. — Алекс, я... — начала Аша, но, заметив в его руках знакомую упаковку высунула язык и поморщилась. — Фу, снова пюре? — Приятного аппетита. Из того, что у нас осталось, я могу приготовить весьма скудный завтрак. — Коронное блюдо, — произнесла Аша, улыбнувшись сдержанно. — Разве что молока не хватает. Он взял кулинарные ножницы, подошёл к подоконнику и срезал начавшую распускаться декоративную розочку. Протянул сестре, надеясь, что настроение её хотя бы немного улучшится. — Как будто ты за ним скучаешь. — Нет. По-моему, я его возненавидела и больше никогда к нему не притронусь. — Обещаю, это было в последний раз. — Да ладно, — она махнула рукой, сняла крышку и зачерпнула немного однородной массы, сразу же засовывая ложку в рот. — И на том спасибо. Мы сейчас не в том положении, когда можно капризничать. В интернате наверняка будут давать настолько несъедобную гадость, что надоевшая еда покажется чудесным лакомством. Алекс положил ладони ей на плечи, притянул ближе к себе, обнимая и скрещивая руки в запястьях. — Хочешь? — спросила сестра, протягивая ему ложку пюре. — Нет, я не голоден. Ты ешь, не отвлекайся. Кто знает, когда мы в следующий раз поедим? Сомнения, роившиеся в его сознании, отступили. Он взял со стола острый нож и полоснул по запястью. Кровь закапала на пол. Ноздри Аши дёрнулись, клыки обнажились. — Пей, — приказал он ей. Она не стала сопротивляться и прильнула губами к его запястью. * В машине они хранили молчание. Алекс вцепился в рюкзак, боясь потерять его. Аша устроила на коленях ведёрко с декоративными розами. Она хотела взять что-то, что напоминало бы ей о Хёллер-холле, ассоциировалось с ним. Алекс собирался возразить, сказать, что вряд ли цветы уместны в их ситуации, но промолчал. Из подслушанного ненароком разговора между леди-инспектором и водителем, хмурым мужчиной лет пятидесяти с бровями, будто нарисованными широкой кистью, Алекс выхватил название места, в которое их следовало отвезти. Он знал это место. Временным пристанищем для детей, отмеченных потенциально опасным даром, должна была стать старая библиотека на Зоннер-платц. Так себе пансион. Скорее, ночлежка. В прежние годы Алекс несколько раз натыкался на статьи о здании библиотеки в газетах, которые читал по утрам отец. Сопровождали статьи фотографии, демонстрирующие, какой библиотека была прежде и во что превратилась теперь. Внешне она всё ещё хранила остатки былого великолепия. Белоснежные колонны перед входом, массивные двери, дорожка, выложенная из красного кирпича и с обеих сторон окружённая клумбами, где боролись с сорняками за жизнь розы, начавшие перерождаться в шиповник. Городские власти каждый год торжественно обещали, что средства на ремонт вскоре будут выделены, но громкие слова так и повисли в воздухе. В прошлом году библиотеку закрыли, объявив её состояние аварийным. Стоило открыть дверь и зайти внутрь, чтобы в лицо дохнуло холодом и сыростью. Здесь протекала крыша, двери скрипели, шатались перила, а сама библиотека напоминала дом с привидениями, сошедший с книжных страниц и предлагающий отправиться в опасное, но захватывающее приключение по тёмным комнатам. А ещё где-то там, в недрах этого дома таилось бесчисленное количество книг, за чтением которых Алекс планировал коротать дни до перевода в лучшие условия, желательно — возвращения домой. Карантинных обещали продержать здесь всего лишь тридцать дней, чтобы затем отправить на повторное обследование и принять окончательное решение. Когда впереди замаячили ворота, Аша впервые за время поездки заговорила, отвлекаясь от своих роз. — Как думаешь, Алекс, там будет кто-нибудь из наших знакомых? — Надеюсь, что нет, — ответил он. — И я надеюсь, — произнесла Аша, прикусывая верхнюю губу и опуская голову. — Это было бы хорошо для нас, но несправедливо по отношению к ним. В мире вообще много несправедливости, подумал он, положив ладонь на плечо сестры. Он часто слышал о том, что жизнь — непредсказуемая шутница, но никогда не думал, что шутки её будут настолько жестоки. В мгновение ока она отберёт всё и отшвырнёт их на самое дно самой глубокой пропасти. Несколько дней назад они были представителями высшего сословия и наследниками уважаемой семьи, в их доме звучал смех. Забегая вперёд, они вместе с родителями обсуждали каникулы — до них оставалось целых полтора месяца — и зимние праздники, планировали поехать все вместе куда-нибудь, где много снега, чтобы покататься на лыжах. Алекс уже успел освоить этот вид спорта, Аше предстояло познакомиться с ним, и она находилась в состоянии радостного предвкушения. Ничто не предвещало беды. Сегодня они потеряли всё. Дом, положение в обществе, свою фамилию и обрели талант, ставивший их дальнейшее будущее под вопрос. Они — карантинные. Их имя — никто. Их жизнь — ничто. Вместо имён ровный ряд цифр на пластике, вместо надежды — вечный страх попасть в число монстров и закончить жизнь в стенах лабораторий, став материалом для исследований. Пока они не пройдут курс лечения, на них будут смотреть, как на прокажённых, независимо от того, поразил вирус их организм или нет. Машина остановилась неподалёку от ворот. Водитель повернулся к своим юным пассажирам и, не снимая респиратора, процедил: — Выметайтесь. — Спасибо, что подбросили, мистер, — улыбнулся Алекс. — Удачной вам дороги и да не проявится у ваших детей талант. Выбравшись из машины, он нарочно хлопнул дверью. — Не удивлюсь, если он при первом же удобном случае бросится обрабатывать салон антисептиком, — сказала Аша, снимая шарф и укутывая им розы. — Наверное, уже бросился, — хмыкнул Алекс, глядя вослед удаляющейся машине. Сумку с вещами они несли вдвоём. Несмотря на многочисленные протесты, Аша вызвалась помочь, заметив, что от неё тоже должна быть какая-то польза. У ворот их остановила пожилая женщина с таким же холодным, как и у всех её коллег, с которыми доводилось пересекаться, взглядом. Та же серая униформа, та же маска, закрывающая нижнюю часть лица. Детям масок не выдали, посчитав, что все они уже заражены, а, значит, не стоит понапрасну растрачивать ограниченные ресурсы. У неё были морщинистые щёки, и Алекс невольно сравнил её с бульдогом. Удивительно по-бульдожьи же она и гаркнула, обращаясь к прибывшим: — Имена? — Александр Хёллер. — Аша Хёллер. Женщина сверилась со списком, поставила галочки напротив имён и выдала два пластиковых прямоугольника с выбитыми на них цифрами. — Потеряете — ваши проблемы, — произнесла равнодушно. — Выпуск карт однократный, повторно вам пропуска никто делать не станет. Чья-то ладонь легла между лопаток, надавила, проталкивая Александра вперёд с такой силой, что он, не ожидавший подобной наглости и непривыкший к бесцеремонному обращению, едва не растянулся на земле на радость благодарной публике. — Иди уже, франт, не задерживай очередь, — раздражённо произнёс незнакомец. — Послушайте... — обернувшись, начал Алекс. — Иди, — повторил, стоявший у него за спиной долговязый мальчишка; он был почти на голову выше, и смотреть на него приходилось снизу вверх. — Не мешайся под ногами. Здесь не твой пряничный домик, прислуги нет, и все равны. Запомни это и пойми: всем плевать на то, кем ты был раньше. Теперь ты такой же мусор, как и все мы. Не хочешь двигаться, отдавай свой пропуск. — Идём, Алекс, — потянула его за рукав Аша. — Не связывайся с ним. — Но он же первый начал и... — Не надо. Алекс согласно кивнул, и они прошли за ворота. Долговязый, тем временем, представился и протянул руку за своим пропуском. Кайден Вингс. Это имя Алекс отлично запомнил. Территория, прилегающая к библиотеке, всегда казалась Александру необъятной, способной вместить огромное количество людей и волшебных существ, но сейчас это пространство как будто уменьшилось в размерах. Куда не повернись, всюду увидишь чемоданы, чемоданчики, дорожные сумки, а то и вовсе наспех собранные узелки. Куда не посмотри, всюду будут дети, похожие на нахохлившихся голубей, бродящих по площади в поисках крошек. Часть их сидела на фонтане, часть забралась прямо в фонтан. Воды там не было, только опавшие листья, которыми будущие соседи и братья-сёстры по несчастью швырялись друг в друга. Часть облепила ступеньки, так что к ним теперь было не подобраться. — Не будем продираться вперёд, лучше подождём здесь, а то они нас затопчут или на кусочки разорвут, — принял решение Алекс, опустив сумку с вещами на землю и садясь прямо на неё; Аша присела рядом. — Так много, — произнесла, подув на озябшие и слегка покрасневшие руки. — На вид библиотека большая, но мне кажется, что все мы там не поместимся. Аша, как всегда, забыла надеть перчатки. Алекс снял свои и протянул сестре. — Поместимся, но только сидеть будем друг у друга на головах. — Чур, я буду рядом с тобой. — Конечно, это и не обсуждается, — он потрепал её по волосам. Она надела перчатки, потерла ладони в надежде, что они согреются побыстрее. Десять минут ожидания они перенесли без труда. Двадцать показались издевательствам. Спустя полчаса, в толпе начались перешёптывания. — Ваша грёбанная компания не слишком-то печётся о своих воспитанниках! Решили поселить в развалюхе, согнали сюда, как стадо, а теперь ещё и внутрь не пускаете. Надеетесь, что половина от холода окочурится? Или у нас тут шоу на выживание? Эй, немедленно пустите нас в наш новый, чудесный домик. Мне уже не терпится посмотреть на свою новую спальню. Надеюсь, там есть хоть какие-то игрушки, или мы и их недостойны? Почему вы молчите? — О, смотри. Тот мальчишка, — сказала Аша, потянув Алекса за рукав куртки. — Это же он? — Он, — подтвердил Алекс, посмотрев туда, куда указывала сестра. Долговязый Кайден успел разогнать толпу от ступеней, а, может, они сами расступились, освобождая место оратору. Признали его авторитет, чтобы не создавать себе дополнительных проблем. Он стоял, сложив ладони рупором, и старательно взывал к совести взрослых, несущих ответственность за жизнь нескольких сотен детей. — Со мной, похоже, не хотят разговаривать, — притворно вздохнул Кайден. — Видимо, я не ошибся, и у нас тут всё-таки шоу на выживание. А раз так, то... — он стянул вязаную шапку и тут же подставил её одному из мальчишек, стоявших у него за спиной; в их окружении он выглядел павлином, расхаживающим среди нахохлившихся от холода воробьёв. — Делайте ваши ставки, господа. Как думаете, кто из нас дольше всех протянет в этом болоте? Мерзкий выскочка, подумал Алекс, сильнее натягивая капюшон и сунув руки в карманы. Именно в этот момент, когда многие, охотно откликнувшись на предложение Кайдена, начали высказываться, он в полной мере ощутил отчаяние. Оно накатывало и прежде, но брешь в его защите не пробивало, походило на маленькие волны, подступающие к стенам крепости, облизывающие их и вскоре исчезающие. А теперь он ясно понял, что они полностью отрезаны от мира стенами высокого забора, состоящего из решёток и напоминающего прутья клетки. Гигантской клетки, из которой им не вырваться до тех пор, пока экспериментаторы не наиграются, и не откроют дверцу. Здесь не было ни одного знакомого лица. Никого, с кем они могли бы сбиться в стайку, как принято делать в детских коллективах. В городе с многомиллионным населением они как будто были единственными аристократами, в чьей семье внезапно родились дети, отмеченные спящими внутри них талантами. Он понимал, что это не так. В новостях говорили о широком распространении пугающего явления, и он ни за что не поверил бы, что среди них не было ни одного аристократа. Просто... Наверное, эти дети попали в другие интернаты. И там были такими же белыми воронами, как здесь они с Ашей. Они тоже мучились от осознания одиночества и одиночества, от мыслей о том, что в этом обществе они обязательно станут изгоями. Он понимал это, но легче от осознания чужих бед не становилось. Они с сестрой даже не крысы. Они — два тепличных растения с подрезанными корнями, выброшенные на улицу. Всё больше детей втягивались в игру. Звучали разные сроки. Неделя, две, весь месяц... Тех, кто надеялся пережить карантинный период, было больше всего. «А что скажу я, если он меня об этом спросит? — Подумал Алекс, стараясь не обращать внимание на продолжавшего дурачиться Кайдена, но неизменно возвращаясь к его вопросу. — Какой срок отведу себе? Неделю? Две? Весь месяц?». — Зато я точно знаю, кто не протянет здесь и дня! — радостно возвестил Кайден, натягивая шапку, взбегая вверх по ступенькам и поворачиваясь лицом к зрителям. — Они сдохнут первыми! Он взмахнул рукой, указывая туда, где, по его мнению, находились самые слабые и никчёмные жертвы первые волны. Прошло не меньше минуты, прежде чем Алекс понял, что десятки, а то и сотни глаз устремлены в их с сестрой сторону. Прежде чем алая пелена затянула всё, что находилось перед ним. Прежде чем Кайден Вингс превратился из просто хамоватого мальчишки, презирающего аристократов, в его заклятого врага. * Исполнить обещание и постоянно находиться рядом с сестрой не получилось. Их разделили и расселили по разным этажам. Девочкам выделили залы, переделанные под спальни, расположенные на втором этаже, мальчикам достались комнаты на третьем. Тонкие одеяла, тонкие подушки и серые простыни, которыми и полы мыть стыдно, не то, что застилать ими кровати. Двухъярусные кровати, поставленные настолько близко друг к другу, что можно было без труда переступать с одной лежанки на другую — никакого личного пространства. Удивительно, что на полу спать не заставили. Перед расселением по спальням, пришлось пройти обследование перед комиссией, состоявшей из трёх взрослых. Двух женщин и одного мужчины. Одна из женщин — единственная из всех проигнорировавшая существование бейджа — показалась Алексу смутно знакомой. Стоя за ширмой, он пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах ему приходилось сталкиваться с этой женщиной, однако на ум ничего дельного не приходило. У неё было узкое лицо, острые скулы, о которые, казалось, можно порезаться, прозрачно-голубые глаза, наполненные тревогой. Собранные на затылке в узел тёмно-русые волосы и сдержанная улыбка. В ушах покачивались серьги с крупными камнями, такими же прозрачно-голубыми, как и радужки её глаз. — Она похожа на снежную королеву, — шепнула Аша, увидев эту женщину, проходившую сквозь толпу. — Это хорошо или плохо? — Сама не знаю. Она очень красивая, но такая красота пугает. Он не знал тоже. Но старался лишний раз не смотреть на незнакомку, чтобы не привлекать её внимание. Мужчину звали Броган, и, в отличие от своих спутниц, то и дело обменивавшихся мнениями о происходящем, он больше наблюдал, нежели принимал активное участие в обсуждениях. Он листал газету, постоянно поправляя тёмный шарф, закрывающий нижнюю половину лица. Левую щёку Брогана пересекал длинный рваный шрам, и Александр, глядя на эту отметину, никак не мог определиться со своими ощущениями: то ли страшно, то ли любопытно. То ли и первое, и второе вместе. Третья женщина отзывалась на имя Хелена и из всей компании располагала к себе сильнее всего. Когда процедура осмотра заканчивалась, каждый из них отмечал что-то в документации. Мы точно стали подопытными крысами, думал Алекс. — Распишись вот здесь, — произнесла снежная королева, когда он снова оделся и стоял перед ними, отряхивая водолазку и пытаясь вытащить из-под одежды волосы; руки были словно чужие, они тряслись и не слушались; он нервничал из-за Аши, оставшейся наедине с несколькими десятками незнакомых девочек, которые могли быть настроены крайне враждебно. — Что это? — спросил он. — Какая разница? — удивилась женщина. — Просто распишись и всё. — Мне нужно знать, где я ставлю подпись и с чем именно соглашаюсь, — заупрямился он. — Мальчик предусмотрительный и с характером, — улыбнулась Хелена. — Такой нигде не пропадёт. — Если в нём живёт монстр, ему никакой характер не поможет, — отстранённо произнёс Броган, сворачивая газету и откладывая её на подоконник. — Подписывая этот документ, ты принимаешь условия, предложенные государством. Соглашаешься на прохождение курса и подтверждаешь, что получил необходимые лекарственные препараты. Ничего криминального и противозаконного, — пояснила снежная королева, подавая Александру листок и протягивая ручку; ноготь, покрытый бесцветным лаком, скользнул по нескольким графам. — Вот. Подпиши. Здесь, здесь и вот здесь. Она выложила на стол три упаковки таблеток с разноцветными оболочками. Белые, синие, красные. — Принимать трижды в день по одной таблетке из каждой упаковки. Очерёдность не имеет значения. Главное — не пропускать дни. — А гарантии? — продолжал допытываться Александр. — Если я буду пить их, я точно смогу избежать заражения или купировать его на начальной стадии? — Нет. Вероятность исцеления больше восьмидесяти процентов, но я не могу гарантировать, что спасти удастся всех. — Понятно, — безразлично произнёс он, сгребая коробки, заполненные разноцветным драже, и расписываясь в предложенном листе. В верхней строчке выхватил взглядом имя снежной королевы. Точнее, фамилию её и инициалы. «К. Содерхёйм». Кайла Содерхёйм. Прочитав, он сразу вспомнил, где сталкивался с ней прежде. Не в жизни. Видел по ту сторону экрана. Она была гостьей одной из программ, выходивших в период мирного времени, не омрачённого появлением особенными детьми, но вспоминающего о них с пугливым трепетом. Фрау Содерхёйм отвечала на вопросы ведущего и рассуждала о первой волне, прошедшей по городу пятнадцать лет назад. Её уверенности можно было позавидовать. Или восхититься. Как вариант, скривиться презрительно и не поверить всему сказанному. За громкими словами иногда таилась пустота, чем очевиднее она была, тем сильнее её рекламировали. Кайла посмеивалась над варварскими методами устранения заражения, применёнными в прошлый раз. Прежнее правительство, ныне ушедшее в отставку, сплошь состояло из консерваторов. В борьбе с вирусом оно полагалось не на науку, оно делало ставку на грубую силу, приказав уничтожить всех людей, успевших заразиться, независимо от того, в какой стадии мутации — обратимой или нет — они находились. Приказали вырезать без суда и следствия. Кайла утверждала, что с тех пор медицина шагнула далеко вперёд, и теперь заражение можно обнаружить на ранней стадии. Обнаружить и пресечь, заморозив процесс обращения. — Долгие годы были потрачены на исследование природы талантов. Это было непросто, пришлось поднимать архивы, добиваться получения образцов для изучения, оббегав множество инстанций, но нет непреодолимых препятствий. Если действительно желаешь добиться цели, однажды у тебя всё получится. Наука не терпит сомневающихся людей. Под её крыло должны идти лишь те, кто готов бороться за результат до конца и не опустит руки при первой неудаче. Без ложной скромности могу сказать, что после длительных исследований мы, наконец, совершили поистине революционный прорыв в науке, связанной с изучением монстров, — говорила она тогда. — Наша команда учёных изобрела и запатентовала лекарство, способное блокировать и в течение месяца уничтожать вирус. Теперь благополучию Германии ничто не угрожает. Больше в городе не будет ни одного монстра. Самоуверенность Кайлы сыграла с ней злую шутку и поставила в неловкое положение. Она ошиблась. Она солгала. Обследования, проводимые в принудительном порядке каждые полгода, не выявили вирус ни у одного из жителей города. Вирус не покорился исследователям. Он был всё так же непредсказуем и мог поразить любого — никакой закономерности не прослеживалось. Учёные придумали лекарство, способное бороться с ним, он мутировал вновь и снова начал выкашивать жителей страны, превращая их в монстров, одержимых идеей бесконечных смертей. Монстры снова заполоняли улицы. И их было много больше, нежели один. * Вопреки предсказаниям Кайдена, Александр протянул больше одного дня и умирать пока не собирался. Он мог опустить руки, оставшись в одиночестве. Но пока у них была возможность вернуться домой к родным и близким, пока была жива Аша, он должен был оставаться сильным и не позволять себе раскисать. Их жизнь целиком и полностью состояла из таблеток, еженедельных обследований и сплетен, ставших единственным развлечением для подавляющего большинства карантинных. Их образованием никто не занимался, они целыми днями были предоставлены самим себе. Несколько воспитателей, приставленных к ним, со своей задачей не справлялись, да и вообще взирали на подопечных свысока, словно уже сейчас, до оглашения результатов, списали их со счетов и загнали всех подряд в контейнер с надписью «биологический мусор». Кайден и его приближённые, с курса не сбивались. Брат и сестра, некогда воспитывавшиеся в семье аристократов, мешали им жить и, кажется, торчали костью в глотке. Большая часть нелепых шуточек и жестоких розыгрышей была направлена на них. Подножки в столовой, вода, вылитая в постель, украденная из душевой одежда — лишь малый список того, через что прошлось пройти за эти несчастные три недели. Любимым их трюком было подкараулить Ашу, оттеснить к стене, запустить руки ей под юбку и угрожать, поддерживая друг друга громким смехом. В такие моменты Алекс сожалел о том, что внутри него не проснулся смертоносный талант. Будь он монстром, не задумываясь, разорвал бы обидчиков сестры на мелкие кусочки, но вместо этого приходилось драться, как дрались обычные люди. За три недели, проведённые в карантинной зоне, он успел подраться столько раз, сколько не дрался за четырнадцать с половиной лет. Его ухоженные руки покрылись ранками и царапинами, на костяшках каждый день выступала свежая сукровица, губа не успевала заживать, через левую бровь протянулась длинная узкая рана, обещавшая со временем превратиться в тонкий шрам. Последняя их стычка закончилась не далее, как полчаса назад. Причиной для очередного столкновения послужило ядовитое замечание, отпущенное Кайденом, притащившимся за Александром в пустующий зал библиотеки. Тут осталось несколько стендов с книгами самых разнообразных жанров, подходивших как для развлечения, так и для удовлетворения интеллектуального голода. Обычно Алекс, мечтавший об уединении, прятался от окружающих именно там. Но в этот день его одиночество было вероломно нарушено. Кайден ужом проскользнул в читальный зал, пересёк его и устроился за столом, напротив Александра. Соединил ладони в замок и устроил на них подбородок. — Не помню, чтобы приглашал тебя составить мне компанию, — произнёс Алекс, не отрываясь от чтения. — Да кому теперь нужно твоё приглашение? — фыркнул Кайден, меняя положение и складывая руки на груди. Он принялся раскачиваться на подозрительно скрипящем стуле, и это был поступок, коим Александр определил меру своей испорченности. У него в голове промелькнули почти одновременно — с разницей в несколько секунд — две мысли. Оставить всё, как есть, или же помочь Кайдену упасть, выпрямив ногу и подтолкнув импровизированное кресло-качалку. Ему давно, чуть ли не с первого дня пребывания здесь, хотелось сделать какую-нибудь гадость, чтобы отсыпать Кайдену горсть монет, коими тот платил ненавистным аристократам с момента первой встречи. От мысли о возможной маленькой мести во рту пересохло. Он успел нарисовать всё в деталях, представив, как это будет не в мечтах. Потянулся, чтобы провернуть этот трюк, но за секунду до собственного морального падения остановился. Вспомнил родителей и слова, что они говорили. Вспомнил о происхождении, которым предписывалось гордиться в прошлом, а в настоящем слушать упрёки за то, что родился в не самой простой семье. Вспомнил, мысленно одёрнул себя. Вместо того чтобы отправить Кайдена в полёт, захлопнул книгу и поднял глаза на собеседника. — Чего ты от меня хочешь? — Ничего. Может, я просто рассчитывал поболтать с тобой, по-дружески, — расцвёл в демонстративной улыбке Кайден. — Или нельзя? — Мы не друзья, — проговорил Александр, откладывая книгу в сторону. Рана над бровью, полученная несколько дней назад, вновь дала знать о себе вспышкой фантомной боли. Он провёл пальцем по пластырю, закрывающему пострадавшее место, и вспомнил, с какими зверским выражением лица бросался в драку Кайден. Александр не знал, какими симптомами сопровождается перерождение в монстра, но не удивился бы, узнав, что Вингс входит в число поражённых вирусом. Слишком много агрессии было в нём, слишком заводил его запах крови. — Кто нам мешает подружиться? — Твоё отношение к моему происхождению? — вопросом на вопрос ответил Александр. — Слушай, а как это на самом деле? — спросил Кайден, поставив Алекса в тупик. — Что именно? — Родиться в такой семье, жить по правилам высшего общества, знать, что перед тобой любая дверь откроется по щелчку пальцев, и так стремительно всё это потерять. — Какая разница? — Никакой. Просто интересно. Если мне что-то интересно, я обязательно об этом спрашиваю, — хмыкнул Кайден. — Давай, расскажи мне, каково родиться аристократом и жить, будучи заживо погребённым под ворохом обязанностей. Насколько древний ваш род, какие традиции вы поддерживаете веками, чем славны твои далёкие предки? Мне скучно. Развлеки меня рассказом. Или твои родители не придавали значения таким мелочам и не заставляли тебя зазубривать всех предков, изображённых на семейном древе? — Я не клоун. И веселить тебя не собираюсь, — произнёс Алекс, поднимаясь из-за стола и направляясь к выходу. Он мог рассказать Кайдену всю историю своей семьи. Мог, но из принципа не стал этого делать. Не посчитал нужным откровенничать с первым встречным, готовым обсмеять всё, что было дорого самому Алексу. Кайден не сдавался и увязался за ним, продолжая действовать на нервы. — Те, кто говорит, что в ваших кругах принято жениться на родственниках ради сохранения чистоты крови, лгут? — спросил он, и в голосе промелькнули насмешливые ноты. Вопрос застал Алекса у выхода из читального зала. Тяжёлая дверь открывалась с трудом, старые пружины никак не желали поддаваться. Она то и дело норовила захлопнуться, отшвырнув Александра назад. Он жалел о том, что решил сегодня прийти сюда, о том, что не убрался восвояси сразу после того, как заметил Кайдена, и о том, что заговорил с ним. Следовало до последнего хранить молчание. — Так делали прежде. — А теперь — нет? — Случается, но не со всеми и не всегда. Это не обязательное условие. Каждый может выбрать себе будущего супруга или супругу из другой семьи. В нашей семье древнему обычаю давным-давно не следуют. — Значит, всё-таки да? — Как тебе ещё ответить, чтобы ты перестал задавать тупые вопросы? На пальцах объяснить? — огрызнулся Александр, справившись с дверью и не сдержав вздох облегчения; впереди маячила желанная свобода. — Они не тупые, — возразил Кайден. — Просто пытаюсь понять и отыскать причину, заставляющую тебя таскаться хвостом за сестрой. Признайся, аристократишка. Поделись своими грязными тайнами. Здесь все свои, стесняться некого. Ты ведь относишься к ней не как к сестре, а как к возможной супруге, потому и оберегаешь от других мальчишек? Боишься, что кто-то испортит девчонку, а ты останешься не у дел? Александр не ответил. Покинув библиотеку, он дождался, когда Кайден тоже выйдет в коридор и отпустил дверь. — Ах ты!.. — заорал Кайден, но тут же заткнулся, не доведя мысль до конца. Дверь исполнила ровно ту роль в мини-спектакле, которую Алекс ей и отвёл, набросав в уме предварительный сценарий. Заскрипела жалобно и отлетела, основательно прикладывая Вингса по лицу. Кайден зажал пострадавший нос, сквозь пальцы сочилась кровь, срывалась вниз крупными каплями и раскрашивала тёмный паркет, оставляя на нём бордовые разводы. Она же затекла ему в рот, когда он начал вопить, и заставила замолчать. В какой-то миг в Алексе пробудился голод, верхняя губа дёрнулась. Запах крови заводил. Неудивительно, принимая во внимание его происхождение. Но Вингс был последним существом на земле, чью кровь выпил бы Алекс. Да и то, лишь от безысходности. Этот поступок был неожиданным. Алекс обычно не нападал первым, предпочитал отвечать, когда становилось ясно, что драки не избежать, но до того держался на расстоянии от обидчиков, пытающихся зацепить его и спровоцировать на драку. Он не узнавал себя, но странно не жалел о переменах, и о том, что первым врезал Кайдену, не дожидаясь нападения с его стороны. — Даже не будучи монстром, я разорву каждому из вас глотку, если вы хоть пальцем прикоснётесь к Аше, — пообещал, прошипев по-змеиному, Алекс; оттолкнул растерявшегося Кайдена к стене, упираясь в неё одной ладонью; вторая, сжатая в кулак, врезалась с размаха главному сплетнику в живот. — Я никому не позволю её обидеть. Просто потому, что она — моя сестра. Просто потому, что она — мой смысл жить. Просто потому, что она — единственное, что у меня осталось. А вовсе не по той причине, которую выдала твоя больная фантазия. * После неприятного случая в читальном зале желание возвращаться туда окончательно отпало. Проходя по третьему этажу, замечая дверь, ставшую ему помощницей в не слишком благородном деле, Алекс на время останавливался, вспоминая об этом происшествии. Он был уверен, что Кайден не простит ему это, не забудет и не спустит с рук. При первом же удобном случае постарается отомстить, натравив на обидчика свою свору, а они с радостью кинутся исполнять приказ. Но с тех пор прошло уже шесть дней, а расплата так и не последовала. Кайден перестал обращать на него внимание, вовсе сделал вид, что Александра не существует. Подпевалы, во всём и всегда солидарные со своим лидером, последовали примеру Кайдена. Не было больше ни подножек в столовой, ни испорченных постельных принадлежностей, ни попыток подловить на лестнице и устроить тёмную. Наверное, следовало обрадоваться переменам и поблагодарить судьбу за такой подарок, но Алекса тишина пугала. С такими мыслями он выбрался на прогулку. С такими же мыслями вернулся обратно, обойдя всю территорию, прилегающую к библиотеке, и замирая напротив центрального входа. Постоял немного и направился к фонтану, сжимая ручки своего рюкзака. Воды в фонтане по-прежнему, не было. Его заполнили облетевшие и высохшие, какие-то скорчившиеся и больные на вид листья, комки смятой бумаги, которой новые обитатели библиотеки швырялись друг в друга, выходя на прогулку, целлофановые пакеты, трубочки от сока и прочий мусор. Пустить детей в библиотеку и оставить практически без присмотра, было большой ошибкой. Они доломали всё, что можно было доломать. Сделали то, что не успело сделать время. Устроившись на краешке, Алекс потянул завязки рюкзака и достал ту самую статуэтку, за которую едва не вцепился в горло инспектору. Почему-то из всего многообразия статуэток дама нацелилась именно на эту вещь. Может, выбор пал на Эвелин случайно, а, может, всё это было сделано намеренно. Не накрой город второй волной, дамам, вроде инспектора, вход в дом аристократии был бы закрыт на веки вечные. Но волна пришла, и все печати были сорваны, обратились в пыль. Алекс подтянул колени к груди. Поставил Эвелин рядом с собой, глядя на крылья за её спиной и осторожно проводя по ним пальцами, чувствуя каждый выступ и считая их. Выдыхал неслышно, произнося одними губами. Точёный профиль, руки, сложенные перед грудью в молитвенном жесте, закрытые глаза, длинные волосы. Холодное тело, высеченное из камня и не желавшее нагреваться от прикосновения рук. Крылатая Эвелин с незапамятных времён считалась покровительницей семьи Хёллер. К которой обращались в трудную минуту и просили о помощи, полагая, что она способна исполнять желания. Александр не слишком верил рассказам о чудесах, совершаемых крылатой девой, но сейчас, когда надеяться было не на кого и не на что, он решил использовать последний шанс. Ухватился за него, словно утопающий за соломинку, заранее предрекая себе падение и глубокое погружение, лёгкие, заполненные ледяной водой. — Помоги нам, — прошептал, вновь взяв статуэтку в руки и прижимая её к груди. — Помоги, пожалуйста. Или не нам. Я сам справлюсь. Помоги Аше... Он крепко зажмурился, чтобы не расплакаться, но под веками всё равно повлажнело, а в носу неприятно защипало. Он продержался целый месяц, проведённый в ожидании, отсчитывая день за днём, и только теперь, когда в каждой из коробок осталось по две таблетки, ясно осознал: силы на исходе. Опустели не только упаковки с лекарствами. Он сам стал пустым. Совсем-совсем пустым. Как будто выгоревшим, и то немногое, что от него осталось — это бесполезная оболочка и тонкий слой пепла. Серое напыление, покрывшее изнутри, а не снаружи. Он слышал, как открылась дверь. Услышал радостное щебетание нескольких девчонок, высыпавших на улицу, их заливистый смех, стук каблучков по ступенькам. Сильнее сжал каменное тело, удивляясь, почему оно не рассыпалось от неосторожного обращения на куски и не изрезало ладони. Он чувствовал себя до невозможности жалким, сидя здесь и умоляя о помощи кусок камня, но именно в нём заключалась единственная надежда Александра. Все остальные давно растаяли, испарились, словно туман, попавший под лучи палящего солнца. Погружённый в свои размышления, он пропустил момент, когда его одиночество нарушили. Лишь вздрогнул, когда ему закрыли глаза ладонями и протянули неестественно-писклявым голосом: — Угадай, кто? — Аша. — Угадал, — сказала она, убирая ладони. Забралась на фонтан, обошла его по кругу, несколько раз наклонившись и собрав небольшой букет из немногочисленных уцелевших кленовых листьев. Расправила юбку и села рядом с братом. Он продолжал кусать губы, боясь поднять взгляд. Каждый новый день для него был страшнее предыдущего, потому что... Потому что другие могли не замечать, а он видел всё. Отмечал каждую малейшую перемену и боялся задать вопрос, чтобы не получить определённый ответ. От мыслей о нём в жилах стыла кровь, и Александр готов был поверить во что угодно, лишь бы его предположения оказались ошибкой. Но... Он исподтишка посмотрел на сестру. Она запрокинула голову, подставив лицо внезапно выглянувшему солнцу, и едва не заурчала, как кошка, от удовольствия. Глядя на неё, он мог ощутить прилив щемящей нежности или умиления, отметить улыбку, осветившую лицо сестры, потрепать по волосам, обнять и сказать что-то подбадривающее. Но он думал о других вещах и испытывал иные чувства. Разрывающую боль в районе грудной клетки, словно кто-то вспорол её и вытащил сердце, сжал в окровавленной ладони, проткнул насквозь острыми когтями. Словно уже сейчас там была зияющая пустота, а то немногое, живое, что осталось в нём после предательства родителей, отдавших их в интернат, потухло. Он смотрел и видел перед собой две разных Аши. Косички с тёмно-синими лентами, пиджак академии, переброшенный через плечо, огромный клубок сахарной ваты на палочке, остановки перед каждой витриной, чтобы внимательно разглядеть наряды на манекенах, находящихся за стеклом. Шуточные драки в бассейне, бабочка, пойманная в капкан ладоней. Загадывай желание, Алекс. Прошепчи его бабочке, и она унесёт его на небо. Толстые книги со сказками. Влажные волосы, хранящие карамельно-сливочный аромат шампуня, пушистое специально нагретое полотенце, клубничные леденцы, соприкосновение ладоней, переплетённые пальцы, посиделки на чердаке и старые фотографии, сохранившие историю для потомков. Как думаешь, мой принц будет похож на героев этих сказок? Он будет лучше. Гораздо лучше. Сейчас волосы Аши утратили блеск и посеклись на кончиках. Она носила обязательную серую униформу карантинных, а лицо её всего за месяц утратило округлость, присущую лицам детей её возраста. Пальцы были заклеены пластырями, одежда висела мешком. Под глазами залегли тёмные, почти чёрные тени. Обняв сестру, Алекс с ужасом понял, что она за время пребывания здесь почти растаяла, уменьшилась вполовину, хотя и до того не была пухленьким ребёнком. Он ощущал давление её острых рёбер, он мог пересчитать без труда все её позвонки. Он слышал, как она принюхивалась, находясь рядом, как сжимала зубы, чтобы не вонзить их ему в шею. Замечал, как она заводила руки назад, не прикасаясь к нему, чтобы не выпустить когти и не располосовать его, в попытке добраться до сердца. А потом отшатывалась в ужасе, пытаясь потушить кровавый голод, сжигающий её изнутри. Но с каждым разом это становится всё сложнее сделать. — Что с тобой происходит, Аша? Ты?.. Неужели ты?.. — спрашивал он и сам себя затыкал; произнести слово «монстр», сохранив спокойствие, было ему не под силу. — Всё нормально, Алекс, — шептала Аша и отводила глаза, словно боялась, что в глубине их он увидит тщательно утаиваемую правду. Он вспомнил ту бабочку, которой загадал когда-то желание... Кажется, он был проклят с детства. Или ему попалась бракованная бабочка. У других людей они стремились к небесам, а его испорченное насекомое упорхнуло прямиком в ад. Аша продолжала сжимать в ладони букет из пожухлых листьев, а он видел ту бабочку, чьи крылья из ярко-голубых превратились в чёрные и осыпались прахом. — Я искала тебя в столовой, — произнесла Аша. — Но тебя там не было. Мы разминулись, или ты не ходил на завтрак? — Не ходил. — Почему? — Аппетита не было, — сказал он и не солгал. Разве что чуть-чуть, самую малость. — Я принесла тебе печенье, — сообщила Аша. — Из столовой ведь нельзя выносить еду, — растерялся Алекс. — Ты её... — Украла? — Да. — Да. Но я не могла в такой день не устроить маленький праздник. — В такой день? — Только не говори, что забыл! — Бланш посмотрела на него с укоризной. — О чём ты? — Ты, правда, забыл? — Совсем никаких идей, — развёл он руками. — Точно знаю, что не день рождения. До него ещё несколько месяцев. Печенье он взял и откусил немного. Оно было таким же невкусным, как и вся еда, которую здесь подавали к столу, зачерствевшим и неизвестно, с какого забытого склада привезённым. Алекс жевал печенье с показным наслаждением, словно ничего вкуснее в жизни не пробовал, но кусок не лез в горло. Оставшуюся часть он раскрошил и бросил стайке сонных жирных голубей, сразу же набросившихся на внезапную подачку и не веривших своему счастью. — Сегодня последний день нашего пребывания здесь. И в честь этого знаменательного события я приготовила тебе небольшой подарок. Отложив букет из листьев, она потянулась к сумке, которую носила, перекинув наискосок, и вскоре достала оттуда игрушечного зайца. Он смотрел на мир круглыми глазами-пуговицами, улыбался вышитым ртом. Одно ухо его было загнуто, одно поднято вверх. Из одежды ему достались красный жилет и галстук-бабочка. Аша протянула подарок брату, стараясь не смотреть на него, словно стеснялась такого подарка. — Спасибо, — пробормотал, принимая подношение и посадив его себе на колени. — Но... откуда? Александр растерялся ещё сильнее, нежели прежде, и мысленно обругал себя за недальновидность. Он понял, почему на пальцах Аши появилось столько пластырей. Никогда не державшая в руках иголки и нитки, она решила сделать ему подарок к своеобразной годовщине заточения, совпавшей с днём освобождения. Это было невероятно мило и трогательно, и он хотел поблагодарить сразу, но в горле появился ком, мещающий произнести хотя бы слово. — Сама сшила. И девочки немного помогали, — пояснила Аша, вновь ухватив листья и начав перекладывать из одной руки в другую. — Без них я бы не справилась, а мне хотелось, чтобы у тебя осталась на память какая-нибудь вещица. — На память, — эхом повторил Александр, мысленно обругав себя за косноязычность, накрывшую так некстати, в самый неподходящий для этого момент. — Я слышала, воспитатели говорили, что завтра, после обследования, нас будут расселять по разным интернатам. Отдельно для девочек, отдельно для мальчиков, — произнесла Аша; её туфли соприкасались между собой с тихим стуком, отчего-то казавшимся Алексу оглушительным. — Мы будем жить там, но пока неизвестно, кто куда попадёт. Я видела список, и там несколько учреждений, разбросанных по всей Германии. Если повезёт, нас могут вернуть родителям. Но у меня на это не так много шансов, и получается... Мы потеряемся окончательно? — Мы не потеряемся, — пообещал Алекс, отмирая. — Что бы ни случилось и куда бы меня не забросило в результате распределения, при первой же возможности я вырвусь оттуда, разыщу тебя, и всё будет хорошо. А, если вернусь домой, не успокоюсь, пока не добьюсь того, чтобы родители вытащили тебя отсюда. Они же не станут мне отказывать, верно? — Верно. Она разжала ладони, и листья медленно опустились на землю. Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Губы по-прежнему оставались поджатыми и напоминали тонкий, узкий, немного кривоватый шрам, расчертивший нижнюю половину лица. Она выглядела так, словно упорно боролась с тошнотой, то и дело подкатывавшей к горлу. Сглатывала этот комок, но он поднимался вновь. — Прости, я... Мне надо... Прости. Пожалуйста. Не ходи за мной, Алекс. Прошу тебя, не ходи. Так будет лучше. Речь её была путанной и сбивчивой. Спонтанной, а не продуманной заранее. Она искала повод поскорее уйти, весомую причину, способную объяснить все странности наступившего утра. Она так и не договорила, не сказала, почему хочет остаться в одиночестве. Сорвалась с места, ничего толком не объяснив. Бросилась к зданию библиотеки, не обращая внимания ни на оклики своих подруг, стоявших у ворот, ни на крик брата, отчаянно звавшего её. Мир потерял цвета и очертания, выцвел, превратившись в размытое полотно, созданное акварельными красками и уничтоженное неосторожно опрокинутым стаканом воды. Цифры на счётчике обнулились и замерцали красным. Мир замер и затих, чтобы в следующее мгновение взорваться и разлететься на куски. Мира не стало. До сегодняшнего дня в его душе ещё теплилась какая-то надежда. Сейчас сгорела и она. Александр схватил рюкзак и, наплевав на просьбу сестры, последовал за ней. Он знал: то, что он увидит, его вовсе не порадует. Скорее убьёт. Знал. Но не сумел вовремя остановиться. Лестница, по которой он столько раз поднимался и спускался в прежнее время, внезапно стала бесконечной. В любое другой день он преодолевал это расстояние с лёгкостью, а сейчас видел в привычных вещах сложнейшую полосу препятствий. Каждый шаг давался с трудом, а внутренний голос нашёптывал доверительно: «Не ходи туда, пожалеешь. Не ходи». Он упрямо бежал вверх по лестнице, не останавливаясь, чтобы перевести дыхание, не боясь зацепиться носком ботинка и растянуться на глазах у наблюдателей, которых, как назло, собралось немало. Всех за каким-то чёртом вынесло в этот час из комнат, и все они стояли у него на пути. Единственное, чего он боялся — потерять решимость. Остановись он, и эта мысль станет явью. Никто не любит неприглядную правду, никто не хочет знать её. Её боятся и избегают, предпочитая давиться приторным самообманом. Не хотел знать и он. Не хотел, но продолжал двигаться вперёд, отмеряя количеством ступенек шаги до эшафота. Жизнь приготовила всё необходимое для эффектной казни. Полон зал зрителей, мечтающих о хлебе и зрелищах, и остро наточенная гильотина, готовая опуститься в любой момент. Металл окрасится кровью, а отсечённая голова покатится к ногам тех, кто давно мечтает увидеть врагов поверженными. Тех, кто в первый день пребывания здесь тыкал пальцами в незнакомцев, пророча им скорый конец. Они не протянут здесь и дня. Они сдохнут первыми. Александр рванул на себя дверь читального зала и замер в проёме, не решаясь войти. Аша сидела на полу, нелепо подогнув ноги. Она опустила голову, позволив волосам занавесить лицо. Сложила ладони лодочкой, поднеся их ко рту. По пальцам струилось нечто чёрное, затекало под ногти, срывалось и капало на пол. В точности, как кровь из разбитого носа Кайдена. Но тогда Александру не было страшно. Кровь всегда была кровью. Кровью же она оставалась, независимо от ситуации, а, значит, и реагировать на неё по-разному не выходило. А эту насыщенную, маслянистую черноту, вытекающую изо рта Аши, не имеющую цвета и запаха, он видел впервые. И от вида тёмных струёк, паутинкой расходившихся по ладони, мутило. Окажись на месте Аши кто-то посторонний, Алекс захлопнул бы дверь и сбежал отсюда, не теряя ни секунды. Там была Аша, и это знание его уничтожало. Он не мог сдвинуться с места, ноги не слушались. Ни шага назад, ни шага вперёд. Размахнувшись, оно засмеялось и единым ударом перебило ему коленные чашечки. И удивительно, как при таком раскладе он умудрился устоять, а не рухнуть, будто подкошенный. Вероятность исцеления больше восьмидесяти процентов. Вы лжёте, фрау Содерхёйм. Вы лгали на телевидении, убеждая всех в том, что опасность давно миновала, и город в безопасности. Кичились своими достижениями и не думали, что судьба щёлкнет вас по носу. А она щёлкнула, и вы не придумали ничего лучше, чем снова солгать. — Монстр пожирает тебя, — выдохнул Алекс. — Он уже давно тебя пожирает, а ты молчишь. Почему ты не сказала мне? Почему?.. Вместе мы... Он подошёл к сестре, опустился на колени, сжал ладони на её плечах, встряхнул, будто тряпичную куклу. Вышло грубо, жёстко, даже жестоко, но он не думал о последствиях, не соизмерял силу. Он находился на грани отчаяния, и вежливость была последнем, о чём он вообще думал. Чернота измазала её губы, вытекала тонкой струйкой из уголка рта, забралась под воротник форменной водолазки, окрасила ткань. Пятно было небольшим, малозаметным, но Алекс то и дело цеплялся взглядом именно за него. В его воображении оно расползалось, превращаясь в чернильный океан. До тех пор, пока не покрыло всё пространство читального зала и не поглотило их с сестрой, затянув на самое дно и не позволив вынырнуть обратно. Погружение с камнем на шее. Аша приложила палец к его губам, и он ощутил липкость черноты на своей коже. — Молоко или кровь, — прошептала Аша. — Я давно не знаю, чего хочу больше. — Ты вампир, — ответил он, отчаянно хватаясь за остатки надежды. — Мы всегда любили кровь больше молока. Аша его не слушала. — Раньше казалось, что первого, а сейчас чаще ловлю себя на мысли, что второго. Мне нужна не просто кровь. Мне не хватит пары мелких глотков. Смотрю на тебя и хочу выпить всего, без остатка, пока в твоём теле ни капельки крови не останется. Пока не выпью твой последний вдох. Пока не уничтожу. Ты прав, Алекс. Он пожирает меня. Уже почти полностью сожрал, но как бы сильно ты ни хотел помочь, ты ничего не сможешь с этим сделать. Мы не сможем. Ни вместе, ни поодиночке, потому что монстра не победить. И ты знаешь это не хуже меня. * — Аша! Аша! Вернись. Эй, вы, остановитесь немедленно. Отпустите мою сестру! Пожалуйста… Его крик разнёсся по всему двору. Сначала звонкий и полный отчаяния, с каждым новым словом он угасал, до тех пор, пока не превратился в жалкий шёпот. Проходя по коридору, Александр увидел, как Ашу ведут к воротам, замер на миг, а потом рванулся к лестнице, стремительно летя вниз и едва не сбив с ног одну из девчонок, шарахнувшуюся в сторону и, судя по болезненному шипению, врезавшуюся плечом в стену. При других обстоятельствах он бы, несомненно, придал значение этому событию и извинился перед девочкой, но сейчас ему было не до этого, и он бежал, не разбирая дороги, не замечая никого и ничего вокруг. В голове практически не осталось мыслей, кроме одной, самой страшной и самой реальной. У него отбирали ту, кем он дорожил больше всего на свете. Аста всегда больше времени проводила с Артуром, на младшего брата они не обращали ровным счётом никакого внимания. Аша была для него всем. И теперь её забрали. Забрали, не поставив его в известность, не позволив попрощаться. Просто выхватили её из толпы и увели, чтобы уже этим вечером уничтожить. Для них она перестала быть особенным ребёнком, превратившись в бракованный, заражённый и потенциально опасный для общества биологический материал. Чёрная болезнь, прогрессировавшая с поразительной, ужасающей скоростью, превратила Ашу в изгоя, поставила на ней крест и вычеркнула из списка тех, кого считали достойными жизни. Алекс выскочил на улицу в одной лишь тонкой водолазке и побежал к воротам, пытаясь докричаться до сестры, и в этих попытках срывая голос. Она не обернулась, а сотрудники интерната, её сопровождавшие, не подумали остановиться. Желая поскорее добраться до ворот, Алекс не заметил, как кто-то из давних неприятелей, входивших в свиту Кайдена, поставил ему подножку. Он не успел вовремя притормозить, не успел обойти препятствие, вместо этого полетел на землю, перекувыркнувшись через голову и едва не сломав шею. Небо поменялось местами с землёй, он упал, впечатавшись лицом в землю, запах прелых листьев заполнил лёгкие. Острая вспышка боли сменилась липкостью крови, побежавшей из пострадавшего при падении носа. Подняться не позволили. Расплата за выходку в читальном зале наступила в самый неподходящий момент. Его окружили со всех сторон, обступили, заключив в плотное кольцо. Напротив него стоял Кайден, спрятавший руки в карманы и гадко ухмылявшийся, глядя в лицо поверженному сопернику. Наслаждавшийся чужой беспомощностью. — Заразный брат грязного монстра, — произнёс он и плюнул Алексу в лицо, не скрывая отвращения и подталкивая свою стаю к решительным действиям; словно призывал своим поступком повторять за ним. — Может, ты тоже монстр? Может, в тебе эта дрянь ещё спит? Так давай мы поможем её разбудить. — Заразный брат грязного монстра! — подхватили вслед за Кайденом все остальные, и вскоре одиночный выкрик перерос в мерный гул, заполнивший всё пространство. Кто-то с размаху врезал ему по рёбрам, второй удар пришёлся в живот, и вскоре на Александра обрушился град их. Он закрыл лицо руками и не предпринимал попыток подняться. Он знал, что будет только хуже. Разъярённая свора бездомных щенков с горящими от возбуждения глазами, воодушевившись первыми победами, скалилась, обнажив зубы. Звонко лаяла, поддерживая друг друга, и рвала его на части, желая уничтожить. Они чувствовали своё превосходство, когда нападали разом, а не поодиночке. Когда таскали его за волосы, когда пинали ногами, тыкали палками, швыряли камнями, не приходя в себя от вида крови и не боясь того, что натворили, а лишь раззадориваясь сильнее. Они не попали в список жертв вируса, они остались особенными детьми с безобидными, в чём-то полезными талантами, но они были хуже монстров. Алая пелена затянула привычный мир, окрасив его неестественно ярким цветом. Насыщенный запах окутал всё вокруг. Кровь заливала ковёр из листьев, пачкала одежду, змеилась по рукам, склеивала волосы, капала с ресниц. Оставалась на чужих ботинках и на ладонях, застывала багровой каёмкой под ногтями, окрашивала камни, долетевшие до цели. Кровь была везде, и стая жадно её лакала, не останавливаясь, желая получить ещё больше, а потому удваивая усилия. Носок ботинка ударил по лицу, и рот наполнился кровавым привкусом, по губам потекли влажные горячие струйки, на языке прочно обосновался привкус, порождающий тошноту и заставляющий желудок скручиваться в спазме. При всей любви вампиров к крови от собственной их воротило. Смех своры озлобленных мальчишек звучал в ушах, превращаясь в какофонию, от которой вот-вот разорвутся барабанные перепонки. Он сливался в единый фоновый шум. Он, кажется, звучал целую вечность, но никак не прекращался. — Монстрам нет места среди нас, — произнёс Кайден, наступив на грудь Александра и продолжая давить всё сильнее, словно надеялся однажды проломить грудную клетку и с нескрываемым восторгом полюбоваться на результат. — Как и тем, кто находится на их стороне. Они хотят убить нас, но мы этого не допустим. Мы сами их убьём. И чем раньше, тем лучше. Те, кто сочувствует монстрам, недостойны жизни. Хочу стать невидимкой, подумал Алекс. Хочу исчезнуть и раствориться в воздухе. Хочу, чтобы эта пытка прекратилась. А потом всё исчезло. Как будто бы всё, что с ним происходило, смыло приливом. Границы растворились. Не было ни неба, ни земли. Была странная невесомость и боль, разливающаяся по всему телу, наполнявшая его свинцовой тяжестью. Погружённый в алое безумие, сопровождающееся звенящей тишиной, Александр вспоминал сгоревший день и каменное тело, которое сжимал в руках. Вспоминал просьбы, срывавшиеся с губ. Я сам справлюсь. Помоги Аше... Он бы засмеялся, но разбитые губы не слушались. Сказки о крылатой деве, покровительствующей их семье и оберегающей от бед, коими его пичкали в детстве, оказались лживыми. То была всего лишь красивая легенда, а не правдивая история. Она не услышала их просьб, она осталась глуха к ним. Она спокойно наблюдала за тем, как мутация пожирала Ашу, отвернулась от самого Алекса, позволив ему угодить в ловушку. Оставила в ожидании смерти истекать кровью на промёрзшей земле, усыпанной листьями, покрытыми тонким слоем алого льда. Тридцать дней мыслей о спасении. Тридцать дней пустых надежд. И бесславный конец. — Верните её, — прошептал Алекс, с трудом разлепив разбитые губы, поворачиваясь на бок, подтягивая колени к груди и сгребая непослушными пальцами влажные листья, ставшие из коричневых красными. — Верните Ашу. . Он закрыл глаза, и белое безмолвие целиком поглотило его. * Настоящее время Он не любил алкоголь, но признавал, что иногда он необходим. Когда переживания шкалят, а душевная боль становится невыносимой, её нужно чем-то притуплять. И чай для этих целей, увы, не подходит. Эмори пил прямо из горла неразбавленный виски — перехватил бутылку по дороге домой в расположенном неподалёку баре «Айрис». В одном из немногих заведений, что продолжали работать в столь позднее время. Хозяин — последний романтик на земле, — назвал своё творение в честь супруги, о чём неоднократно рассказывал своим посетителям, считая, будто эта история должна уйти в массы и получить широкое распространение. И Эмори, и его приятели, нередко зависавшие в баре, рассказ о происхождении названия слышали множество раз, но никогда не перебивали, в конце концов, история чужой любви была куда приятнее сплетен, криминальных новостей и прочего мрака, так будоражившего сознание общественности. Их состав редко менялся. Эмори, Кайден, коллеги Кайдена. Анна. Фея, державшая под каблуком половину преступного мира Виндена, имевшая доступ в самые крутые, элитные заведения города, но предпочитавшая пить здесь, в этой камерной, почти домашней обстановке. Сегодня у Эмори был повод не просто пропустить стаканчик-другой, а нажраться вусмерть. Повод, притом, весомый. Впервые он столкнулся с силой, подобной его собственной. И едва не проиграл. Он осознал это много позже, чем пережил. Там, на кладбище, он был отстранённым, пропускал всё мимо, а не через себя. Теперь же воспоминания о дневном происшествии пробудили волну неконтролируемого страха в душе. Сегодня состоялась церемония погребения Гувера. Сегодня Эмори понял, что впервые в жизни не знает, что делать дальше. Сегодня же Кайден скинул ему материал о монстрах, оказавшийся как нельзя кстати. «Его убил монстр», — гласило сообщение. В присланном материале были упорядоченные сведения. Простая система. Проще просто не придумать. Уровень А. Носители таланта. Мало отличаются от обычных людей и существ, пережили мутацию спокойно, ничего в себе не изменив, лишь открыв особые способности. Уровень B. Перевёртыши-создатели, способны возвращаться к привычному облику, чем пользуются вовсю. Опасны. Создают себе подобных. Подлежат принудительному лечению. Уровень C. Мутировали окончательно, не способны возвращать человеческий облик, ведомы бесконечной жаждой. Лечению не поддаются, подлежат уничтожению. Уровень D. Новый вид монстров. Творения из оставшейся души мёртвого человека или существа и крови хозяина. Подчиняются воле своего создателя, убивают по его приказу, после чего распадаются и исчезают. Кажется, за несколько часов непрерывного чтения он зазубрил эту классификацию наизусть, и всё равно, сидя в кресле, продолжал смотреть на отчёт. Он отхлебнул снова, частично проливая напиток на рубашку и доставая новую сигарету из пачки. Эмори захлопнул крышку ноутбука и, не выпуская из рук ни бутылки, ни сигареты, подошёл к окну. Посмотрел вниз. Темнота обступала город со всех сторон. И в ней таилась угроза. Ласковая прежде, теперь она злобно скалилась, готовясь пустить кровь как можно большему количеству нерасторопных существ и людей. Она собиралась утопить город в его самых страшных кошмарах. * Период второй волны, 25 лет назад. — Где я? — спросил Александр, медленно, как будто нехотя приподнимая веки и тут же снова крепко зажмурившись. Свет, ударивший в глаза, был слишком ярким, непривычным и настолько острым, словно под веки насыпали не то, что песка, а мелкую стеклянную крошку. — В госпитале, — произнёс мужской голос, и Алекс, уловив знакомые интонации, предпринял вторую попытку, желая удостовериться, что слух не обманывает. — Наконец-то ты пришёл в себя. Последним, что он запомнил перед тем, как окончательно отключиться, потеряв связь с реальностью, были крики бывших соседей по карантинной зоне, призывающие уничтожать монстров и всех сочувствующих, собственная кровь, стекающая по пальцам, пожухлые листья и холодная земля. Алекс думал, что умрёт прямо там, не дождавшись помощи, но чем больше времени проходило с момента пробуждения, тем очевиднее становилось: он не умер. Изрядно потрёпан, не сказать, что здоров, но жив. Слышит, видит, чувствует. Может пошевелить рукой, правда, с осторожностью, поскольку от неё тянется сразу несколько трубок, и риск опрокинуть штатив с капельницей на себя достаточно велик. Может провести ладонью по краю одеяла, ощутив его шероховатую поверхность, или по холодному металлу койки. Может вдохнуть запахи лекарств и дезинфицирующих средств, заполнившие палату. Может разглядеть посетителя, сидящего рядом с койкой. Он и, правда, был Александру знаком. Сразу же бросились в глаза — колючий — даже на вид — шарф и приметный шрам, пересекающий щёку, расчертивший кожу от подбородка до края нижнего века. Волосы с нитями серебристой паутины, газета, которую мужчина тут же отложил, поняв, что на него смотрят. — Герр Броган, — произнёс Алекс, не столько пытаясь обратить на себя внимание, сколько констатируя факт. — Просто Броган, — поправил тот. — Без всяких герров. — Хорошо, если вы считаете, что так лучше, я постараюсь. Хотя, не скажу, что это просто. Я привык называть по именам тех, кого знаю давно, а вы... — Александр стушевался и поспешил сменить тему, чтобы лишний раз не демонстрировать смятение и растерянность, накрывшие в самый неподходящий момент. — Скажите, сколько я здесь нахожусь? Мне кажется, я проспал целую вечность и пропустил миллион самых разнообразных событий. — Достаточно, но, учитывая, что с тобой произошло, такая продолжительность сна не вызывает удивления. Сегодня четвёртый день. — И всё время я находился в отключке? — Алекс попытался присесть на кровати, это было труднее, чем казалось, но со второго раза получилось; он болезненно поморщился, в висках взорвался фейерверк, перед глазами мигом запрыгали назойливые чёрные мошки. — Нет. Несколько раз приходил в себя, но ненадолго... Ударная доза обезболивающих со снотворным эффектом сделала своё дело. — Ничего не помню, — признался Алекс, сминая край одеяла и принимаясь заново его разглаживать. — Совсем. И смутно не представляю, почему Кайден и его приятели ушли, оставив меня там. Я думал, они меня добьют. Кажется, они на это и рассчитывали, но отчего-то не довели начатое до конца. Даже не знаю, что на них нашло. Пожалели, наверное. — Принимая во внимание историю болезни, внесённую в твою медицинскую карту, я бы поспорил, — вздохнул Броган. — Сотрясение мозга, несколько трещин в рёбрах, многочисленные гематомы по всему телу. Тебя не оставили бы в живых, если бы не одно важное «но». — Какое? — Они потеряли тебя. Не смогли довести начатое до конца, потому что ты сбежал от них. — Что, простите? Алекс, услышав это, едва сдержал нервный смешок. — Ты сбежал от них, — повторил Броган, и глазом не моргнув, хотя его слова больше походили на бред сумасшедшего, нежели на правду. — Шутите, да? — фыркнул Алекс, хмуро посмотрев на собеседника. — Я бы и уползти не сумел, не говоря уже о побеге. Или не шутите, а просто издеваетесь? Если действительно пытались пошутить, то могу сказать, что у вас омерзительное чувство юмора. — Убегать можно по-разному, — сказал Броган, продолжая поражать и раздражать пуленепробиваемой невозмутимостью; Алекс ненавидел ситуации, в которых чувствовал себя глупее собеседника, а сейчас был как раз один из таких случаев, показательный весьма. — Кто-то бежит в привычном смысле, кто-то убегает в себя. У тебя не было возможности сделать первое, зато второе удалось провернуть с блеском. Для новичка — особенно. Немногим удаётся достичь таких результатов с первого раза, обычно не обходится без пары-тройки предварительных тренировок. Это, кстати говоря, одна из основных причин, заставивших меня отложить все свои дела на неопределённый срок и фактически поселиться при госпитале. — Чувствуете ответственность за мою жизнь? — В какой-то мере. — Вы говорите загадками, — протянул Алекс. — И я солгу, если скажу, что понял хотя бы половину из того, что вы пытались донести до моего сведения сегодня. Может, действие обезболивающих препаратов ещё не прошло, и я с трудом соображаю, а, может, дело совсем в другом. Находиться в вертикальном положении было практически невыносимо, и он снова прилёг; осмотрелся по сторонам, пытаясь отыскать намёки на зеркальную поверхность. Он не сомневался в том, что выглядит после столкновения со сворой разъярённых парней не лучшим образом, но именно в этот момент ему хотелось увидеть собственное отражение, запомнить себя таким, возненавидеть портрет слабака и торжественно пообещать, что это случилось в первый и в последний раз. Больше он никому и никогда не позволит вытирать о себя ноги. Сумеет постоять за себя в любой ситуации, и тот, кто поднимет на него руку, глубоко пожалеет о принятом решении. — Я бы удивился, скажи ты, что тебе всё ясно без дополнительных объяснений, — произнёс Броган, поднимаясь со стула. Он подошёл к столу, переставил несколько упаковок с лекарствами, убирая их с подноса. Каждое его движение со стороны виделось неторопливым, а оттого — немного раздражающим, словно он нарочно тянул время. Вместе с тем в этих движениях проскальзывало нечто такое... Александр не сразу нашёл подходящее определение, перебирая их в уме, но зато, когда остановился на одном, признал, что подходит оно идеально. От Брогана веяло опасностью, словно он готов был в любой момент отразить нападение и отсечь голову полностью переродившемуся таланту, даже если секунду назад играл роль гостеприимного хозяина, разливал кофе по чашкам и собирался интересоваться, что же предпочитают посетители: пончики в шоколаде или пирожные. Александр с интересом и изумлением, граничащим с шоком, наблюдал за чужими действиями, отчаянно пытаясь сообразить, когда и при каких обстоятельствах успел озвучить желание посмотреться в зеркало. Кажется, всё было исключительно в мыслях, но... Или проболтался, но не заметил, когда это произошло? Броган протёр поднос полотенцем и, оказавшись рядом с койкой, повернул его так, чтобы Александру было удобнее. Импровизированное зеркало безжалостно отразило ссадину на лбу, оставшуюся после броска камнем, разбитую губу и заплывший глаз; живописный кровоподтёк с неровными краями успел сменить оттенок, превратившись из ярко-сливового в фиолетово-жёлтый. Алекс невесело усмехнулся, подумав, как отреагировали бы родители, появись он на пороге Хёллер-холла с подбитым глазом и в частично разорванной, окровавленной одежде. Они бы — совершенно точно — не поверили, что перед ними находится Алекс. Они бы сказали, что это дурной сюрреалистический сон. И сейчас Алекс многое бы отдал за то, чтобы предположение о сомнительных сновидениях оказалось правдой. Он потянулся к гладкой поверхности, обвёл пальцами овал лица у отражения. Второй рукой прикоснулся к своему лицу. Стоило сделать это, проверяя реальность или иллюзорность происходящего, и Александр тут же зашипел. Было больно. Повторную попытку он не предпринимал — хватило и одного раза. Никаких снов. Никаких иллюзий. Никаких галлюцинаций. Настоящие гематомы. Настоящая боль. Настоящее всё. — Откуда вы узнали, что мне нужно зеркало? — спросил Алекс, протянув поднос Брогану и устало закрывая глаза. — Я точно помню, что не говорил об этом и не просил помощи, но вы каким-то образом узнали и сделали. Обладаете телепатическими способностями? — Не припоминаю ни одного создания, наделённого сразу несколькими талантами, — произнёс Броган, принимая поднос из рук собеседника и возвращая на место. — Потому на второй вопрос могу ответить однозначно. Нет. Я не имею отношения к Чтецам первого порядка, впрочем, как и к Чтецам второго. Тому, что я способен предугадывать твои желания, есть иное объяснение. Это временное явление, и пройдёт оно довольно скоро, нужно лишь подождать несколько недель. Я нашёл тебя и снова сделал видимым, иными словами я обнаружил в тебе Невидимку и по неосторожности уничтожил спектр. До тех пор, пока он не восстановится полностью, пока ты остаёшься лишённым, по моей вине, своего таланта и по сути беззащитным, я несу ответственность за тебя, твоё здоровье и твою жизнь. На этот период я стану твоим куратором или опекуном, если угодно. Об этом гласит официальное постановление — ознакомишься с ним, когда твоё состояние улучшится. Сейчас могу сказать только одно. В случае необходимости обращайся напрямую ко мне, я постараюсь тебе помочь. — Спектр? — эхом повторил Алекс, вспоминая белизну, затопившую его, и зашкаливающее по своей силе желание раствориться, исчезнув навеки. — О чём вы, герр... То есть, я хотел сказать, о чём вы, Броган? Я знаю значение слова «спектр», но что-то мне подсказывает: вы пытаетесь донести до моего сведения совсем другие вещи. Не столь... тривиальные. Не это ли Броган подразумевал под бегством? Сама идея представлялась поистине сумасшедшей, но больше ничего на ум не приходило. Единственный вариант, единственная более или менее адекватная теория. Он бы сказал, что менее. — Спектр. Талант. Мутация. Называй, как хочешь. Выбирай любое, наиболее приглянувшееся тебе определение, — размеренно и неторопливо сказал Броган; он открутил крышку и сделал несколько глотков минеральной воды. Александр продолжал лежать с закрытыми глазами, но, чтобы знать, чем занимается Броган, ему не нужно было постоянно наблюдать за своим куратором. Он знал. Это было немного забавно — чувствовать себя продолжением другого создания, ко всему прочему — обычного человека, не вампира, а вместе с тем — пугающе. — Об этом не говорят открыто, а статистика лжёт. С момента начала второй волны не так уж много Чистых, оказавшихся под угрозой заражения, перенесших его и оставшихся неизменными. Многие, так или иначе, мутировали. Кто-то в ходе мутации получил иммунитет и спектр, а кто-то... — Стал монстром, — закончил Алекс, прервав Брогана на середине фразы. — И был убит. Его лицо расчертила кривая ухмылка, больше походившая на ровную, тонкую и очень аккуратную надсечку, сделанную ножом. — Не совсем. — То есть? — Убили далеко не всех новорождённых монстров. Некоторые, безобидные, получили маркировку «Категория А». Ты один из них. Некоторые, определённые в категорию В, после планового осмотра попадут в исследовательские центры на постоянное проживание, и специалисты продолжат работу с ними. — Что? — услышав это, Алекс широко распахнул глаза. — Вы хотите сказать?.. Хотя, погодите. В каком качестве их там будут использовать? Любой другой человек, оказавшийся на месте Брогана, не стал бы подыскивать необходимые слова. Он бы посмотрел строго и заявил, что не обязан отчитываться перед каждым встречным. Но Броган не рубил с плеча, не пытался поставить Александра на место, напомнив, что находятся они на разных ступеньках, и кто из них двоих имеет право устраивать допрос с пристрастием. Броган колебался. Он долго думал, прежде чем сумел перешагнуть через сомнения и сказать правду, не придумывая благородные истории о спасении. — Они послужат образцами необходимых для дальнейших исследований материалов. — Что-то вроде лабораторных мышей, крыс или кроликов, на которых тестируют новые наработки, — подвёл итог Алекс. — Не совсем так, но... — Можно подумать! Зачем вы пытаетесь лгать, если знаете, что я из-за этого спектра, или чем вы там меня к себе привязали, вас насквозь вижу? Этот материал на кусочки разберут, если потребуется. Наука ведь требует жертв, и чем больше, тем выше шанс, что однажды она достигнет успеха. Конечно, если её в очередной раз не щёлкнут по носу, как уже случилось однажды. Броган промолчал. Нечем было перебить козырь, брошенный на столешницу. — А Аша? — продолжал наседать Алекс. — Она жива? Скажите хоть что-нибудь. Пожалуйста! Только не молчите. Прошу вас. Броган не торопился говорить правду и в сторону подопечного не смотрел. Слушая тишину, установившуюся в палате, Алекс всё отчетливее понимал, какой ответ его ожидает. Время тянулось, звенело натянутой струной, затягивало петлю на его горле. Время в молчании убивало, и причиняло боль сильнее той, что принесли с собой носки ботинок с тяжёлой подошвой, к которым питал особую страсть Кайден. Да и всё его окружение — тоже. — Нет, — покачал головой Броган, нарушив тягучее, словно патока, молчание. — Мутации бывают разные. Полезные, вроде твоей. И опасные. Есть умеренно опасные, а есть — смертельно. У твоей сестры не было шанса на реабилитацию. Она не создатель, которого можно исцелить и вернуть к нормальной жизни. Она — Монстр. Её последние пробы показали «уровень C». Уровень С. Создания, потерявшие разум, окончательно превратившиеся в монстров, ведомые жаждой крови, помешавшиеся на идее убийств, и ничего, кроме неё, не замечающие. Уже не люди и не волшебные создания — существа, не поддающиеся лечению и подлежащие обязательному уничтожению. Уровень С. Два слова, ставшие приговором и растерзавшие на клочки остаток жалкой надежды. Запищали приборы, оповещая о том, что питательный раствор, поступавший в вену, закончился. Резкий писк окончательно встряхнул и поставил перед фактом. Сомнений не осталось. Ни единого. Он потерял ту, которой дорожил сильнее всего. А вместе с ней — себя. Остался на руинах, не представляя, как будет жить дальше. Не зная, сумеет ли продолжить этот путь. Все колонны, поддерживавшие его беззаботную и распланированную на годы вперёд жизнь, с гулким грохотом рухнули вниз, уничтожив других, но отчего-то не раздавили его. У него было счастливое прошлое и сомнительное настоящее. Будущего он не видел. — Алекс, — позвал Броган, и голос его вошёл в сознание, плавя и порождая отторжение. — Оставьте меня в покое, — процедил с нескрываемой злостью сквозь зубы. — Послушай… — Оставьте меня в покое! — заорал он, сделав резкое движение рукой и по неосторожности выдернув иглу капельницы из вены, но даже не почувствовав боли; по коже зазмеилась кровь. — Убирайтесь отсюда! Я хочу остаться один. Слышите? Один! — Хорошо, — согласился Броган, не став спорить и наверняка понимая, что переубедить взбешённого подростка не сумеет. — Как скажешь. Дверь хлопнула, закрываясь. Ледяное, осязаемое одиночество доверительно обняло за плечи, коснулось дыханием кожи, отчего волосы встали дыбом. Ощутив этот холод и эту тяжесть, он сидел, оцепенев. Обхватил голову руками и прикусил губу, отросшими в момент ярости клыками. Кровь, побежавшая по подбородку, была тёплой, боль ощутимой, но он не придал этому значения. Ничто из этого больше не имело значения. Стены в палате, пропахшей лекарствами, оставались неподвижными, но в воображении Александра они медленно приближались друг к другу, готовые с минуты на минуту сомкнуться, смяв его, раздавив, размазав, словно слой арахисового масла меж двух тостов. Я хочу остаться один. Ты уже остался. Ты один. Совсем один. * Настоящее время Способность Улы Содерхёйм появляться в самых неожиданных местах, пугала Эмори на первых порах. Впервые они столкнулись, спустя пару дней после переезда Эмори в Винден. Первым делом он направился в гости к Кайле. Он её не помнил, вернее, помнил, но очень слабо. Знал лишь, что без её одобрения не сможет начать официальную практику, а быть на полулегальном положении в его планы не входило. Там-то впервые и столкнулся с Улой, отчего-то решившей, будто он её родственная душа, и им на роду написано быть вместе. В настоящее время её преследования почти перестали удивлять, лишь вызывали глухое раздражение, успешно маскируемое показательно-радушными улыбками. Он не сумел с точностью определить, когда она возникла у него за спиной, но сейчас отчётливо различал шаги. Преследователь был предельно осторожен и старался выдерживать дистанцию, не попадаться лишний раз на глаза. Примерял роль безмолвной тени, но для Эмори эти манёвры не остались незамеченными. Он раскусил её за считанные секунды. Не сомневался, что по пятам за ним следует младшая Содерхёйм. Из всех его многочисленных поклонниц, большая часть которых, правда, уже отвернулась от не слишком романтичного юноши, Ула оставалась самой настойчивой и самой преданной. Он остановился и резко обернулся. Спрятаться Ула не успела. Теперь ничего не оставалось, кроме как покаянно опустить голову и признать, что в очередной раз, наплевав на просьбы и данные обещания, следила за ним. — Не боишься в одиночестве по ночам разгуливать? — спросил Эмори, довольно убедительно изобразив заботу. — Только не говори, что родители тебя об опасности не предупреждали. Ни за что не поверю. — Не боюсь, — хмыкнула Ула, подходя ближе и поправляя сумку, всё время норовившую соскользнуть с плеча; к груди девушка прижимала несколько книг. — Когда ты рядом, я вообще ничего не боюсь. — Будь я на месте твоей матери, я бы запретил вылазки в столь поздний час. Если бы узнал, к кому именно ты убегаешь, ещё и под замок бы посадил. — Она бы тоже запретила, если бы знала, куда и к кому я на самом деле отправлюсь, — дёрнула плечом Ула, останавливаясь напротив, на расстоянии вытянутой руки, замирая в круге тусклого света, созданного отблесками фонарей. — Но я не делилась с ней своими планами. Сказала, что иду на дополнительные курсы, а это начинание мама поощряет. Говорит, что если я хочу продолжить семейное дело и пойти по её стопам, мне нужно больше времени уделять занятиям, и тут я стараюсь её не разочаровывать. Но я же не солгала. Просто сказала не всё, о чём думала. — Решила не нарушать традиции и прийти к бизнес-центру, — протянул Эмори. — Сколько ты там прождала? — Не больше часа. — За это время... — Да-да, — она приложила палец к его губам, прерывая в самом начале. — За это время на меня могли напасть. Беззащитные девушки-феи — прекрасная мишень для всяких ублюдков. Я прекрасно знаю. Однако ничего плохого со мной не случилось, потому можешь не тратить время на разговоры об этом. Лучше расскажи, как прошёл твой день. Может быть, мы... — Ты слишком легкомысленно относишься к опасностям, — заметил Эмори. — Такое отношение может привести к непоправимым последствиям. — Какие вы все серьёзные. Опасность, опасность, опасность. Только и слышу о них, — нахмурилась Ула. — Нет, я не смеюсь над этим. Я знаю, что в нашем мире полно кретинов, как среди людей, так и среди волшебных созданий, но нельзя жить в постоянном страхе, вечно цепляясь за прошлое. Напомни мне, пожалуйста, когда вы в последний раз сталкивались с ними лицом к лицу? — Недавно. — Это не более чем случайность. — Ты такая потрясающе легкомысленная! И это не комплимент. — Нет, просто не из трусливых. — Ты не должна подвергать свою жизнь опасности. — Я достаточно взрослая для того, чтобы самостоятельно распоряжаться своей жизнью! — вспылила Ула. — Скажешь это через пару лет, когда будешь признана совершеннолетней во всём мире, — усмехнулся Эмори. — Вот тогда и будешь спорить с взрослыми, а пока оставайся послушным ребёнком и прислушивайся к советам родителей. — Куда ты направляешься? — поспешила сменить тему Ула, всегда болезненно реагировавшая на указание разницы в возрасте. — По делам. — А можно?.. — Нельзя. — Я ведь даже не договорила, и ты не можешь знать наверняка, о чём я собиралась спросить! — Со мной нельзя. — Почему? — Два варианта. Приятный и честный. С какого начать? — С приятного. — Я забочусь о тебе и не хочу подвергать опасности, — произнёс Эмори. — А честный? — Кайла, если узнает о совместной вылазке, не погладит меня по голове. Раз. И два. Посторонние только мешают. Я не развлекаться собираюсь, а решать кое-какие вопросы. Это проблемы личного характера и разрешать их я буду самостоятельно. Но сперва удостоверюсь в том, что ты благополучно добралась до дома и осталась там, а не играешь в шпионку и не пытаешься выследить меня. — У меня это и не получится, — немного обиженно сказала Ула. — Захочешь исчезнуть — задуришь мне голову и исчезнешь. Прошмыгнёшь мимо как ни в чём ни бывало, и я тебя даже не замечу. — Ты и без проявления каких-либо талантов отлично справляешься с задачей по поиску, — вздохнул Эмори. — Я неоднократно задавался вопросом: как ты умудряешься определять моё местонахождение с такой точностью, но за всё время так ни на шаг и не приблизился к разгадке. Если бы не знал наверняка, что твой спектр чист, подумал бы о Чтецах первого порядка. Но твой профайл такую возможность исключает, а ты не торопишься открывать карты. Приходится догадываться самостоятельно. — И как успехи? — Пока никак. — Всё просто, — произнесла Ула, привстав на цыпочки и подавшись немного вперёд. — Проще не бывает. Я чувствую тебя не потому, что у меня есть дар, а потому... — Хватит, — оборвал её на середине признания Эмори. — Не говори о том, чего не знаешь. — Ты снова меня не дослушал. — И не хочу. Не думаю, что ты скажешь что-то новое, а повторение одного и того же порядком утомляет и раздражает. Ула собиралась возразить, но вовремя прикусила язык и промолчала. Опустила голову, не желая, чтобы собеседник видел её лицо. Несколько секунд они стояли в тишине, изредка нарушаемой лишь пением сверчков и гудением тока в проводах. Эмори казалось, что этот ток проходит по его венам, а в итоге придёт в одну точку, и грянет взрыв. Катастрофы не случилось. Ничто не взорвалось, никто не вышел из себя. Ула не закатила истерику. Обошлось малой кровью — всего лишь очередной отказ. В ситуации, когда над тобой повисла опасность, смешанная с обвинением в убийстве, о любви думать не тянет, девочка, хотел сказать он, но промолчал. Вместо этого махнул рукой и выдал размеренно, словно пробуя слова на вкус: — Идём. Провожу тебя до дома. Передам лично в руке Кайле. — Я не ребёнок, — огрызнулась Ула. — А ведёшь себя очень по-детски, — бросил он и зашагал в сторону машины, не сомневаясь, что Ула последует за ним. Сколько бы она не отпиралась и не ратовала за независимость, а к чужим советам и рекомендациям прислушивалась. Дух противоречия в ней был слабым. А, может, его крики благополучно заглушал степенный голос разума, советовавшего считаться с мнением тех, кто был старше и, вероятно, умнее. Тех, кто встречался с опасностями лицом к лицу и знал о них не понаслышке. Долго ждать не пришлось. Эмори открыл дверцу, приглашая собеседницу, возомнившую себя великой шпионкой, проскользнуть в салон. Ула, послушной тенью следовавшая за ним, устроилась на сидении рядом. Он видел её отражение в стекле, заметил печаль, промелькнувшую в глазах, но, как всегда и бывало, ничего не сказал. Он вообще предпочитал не вести длительные, крайне утомительные и изматывающие разговоры на неприятные ему темы, а чувства в любом их проявлении список этих тем неизменно возглавляли. Машина резко сорвалась с места, в салоне царило напряжённое молчание. Эмори думал, что Ула чрезвычайно легкомысленна для ребёнка той, что знала о монстрах, особенных детях и смертоносных талантах всё. Не боялась садиться в машину к тому, у кого были проблемы с головой. Пусть не ярко выраженные, но время от времени дающие о себе знать. Она хотела поехать с ним. Куда угодно. Хоть на край света. Но он не нуждался в её обществе. Ни на краю света, ни в Виндене. Он, в очередной раз, набрался смелости, чтобы пробежаться по коридорам памяти, но сделать это собирался в гордом одиночестве. Не думал, что эффект выйдет оглушительным, десятки провальных попыток-предшественниц основательно подточили его веру, но и отказываться от поисков ответов не планировал. * Слова о том, что прежде семья Эмброуз жила в Виндене, произнесённые некогда матерью, повергли его в шок. Он планировал переехать сюда, искренне веря, что никогда не бывал в Виндене, а в итоге выяснилось, что его знают, помнят, задают вопросы о прошлом. Единственное, что ему оставалось — отвечать, что он ничего не помнит. Не лгал. Действительно не помнил. Его память представляла собой чистый лист. Белый-пребелый, без единой строчки воспоминаний. Его тянуло в определённые места, к определённым людям или волшебным созданиям. Но он не помнил, что связывало его и с теми, и с другими. Он редко наведывался в родной дом, заглядывая туда лишь в случае крайней необходимости. И в такие моменты чья-то компания только раздражала. Он не следил за состоянием дома, в котором прежде обитала его семья, не занимался ремонтом и не собирался переселяться туда. Это обветшалое, полуразрушенное здание уже не было его домом. Всего лишь дань прошлому. Приходя сюда, он надеялся на хоть какие-то проблески, способные приоткрыть завесу тайны прошлого. Но чаяния были тщетны . Эмори в полной мере осознавал, что прошлое не отпустит его, каждый раз, когда открывал заржавевшие замки, когда поднимался по полуразрушенным лестницам, каждый миг ловя себя на мысли о том, что ещё немного, и древесина проломится под подошвами ботинок, когда рвал голыми руками чахлые и больные розы с коричневатыми листьями, побитыми болезнью, продолжавшие расти в саду матери. Когда замирал напротив статуи, стоявшей в окружении этих роз, практически оплетённой ими с ног до головы, когда прикладывал к её белым ступням окровавленные ладони. Когда вспоминал, как разлетелась на куски её уменьшенная копия, усеяв пол, припорошённый слоем пыли, осколками разной величины, а сам он опустился на колени и зарыдал. Как хватал эти осколки, и они резали ему ладони, а на пол падали тяжёлые багровые капли, окончательно раскалывая его жизнь на две части. Единственное, что он помнил из прошлой жизни. * «До» и «после», разделённые тёмно-красной линией. Символично. Более чем. Не напрасное сотрясание воздуха и рисунок собственной жизни, изображённый мрачными красками в попытке спровоцировать жалость со стороны окружающих — вполне реальная история, о которой ему едва ли захотелось бы вспоминать. Однако здесь мало что зависело от его желания. Само накатывало периодами, захватывало и погружало в мутную воду воспоминаний, собирало из разрозненных кусочков цельное изображение, и он складывал их, склеивал между собой, разрезая руки и используя вместо клея собственную кровь. Алая «Вечность», в обмен на которую ему ничего не обещали. Он не был Каем, его не целовала снежная королева, и жил он не в её чертогах. Снежная королева Виндена его откровенно недолюбливала. Впрочем, у них это было взаимно. Он не сокрушался. Расположение фрау Содерхёйм его мало интересовало. Впрочем, её неприятие с лихвой компенсировали восторги её единственной и бесконечно обожаемой дочери. Единственное, о чём иногда жалел, так лишь о том, что со временем сердце не превратилось в глыбу льда, невосприимчивую ко всему происходящего. Он бы не отказался продолжать жить, но при этом ничего не чувствовать. Вселенная имеет странную особенность — исполнять желания в ином, отличном от загаданного, формате. Он хотел стать бессердечным и этим вечером едва не остался без сердца. Выходя из дома замешкался, не заметил опасности, витавшей поблизости, за что поплатился. Порождение кошмара налетело внезапно, сбило с ног, пригвоздило к земле, потянулось к голове. Темнота, из которой она состояла, была текучей, очень гибкой. Она растекалась вокруг, хватая за руки и ноги, оставляя на них тёмные следы, вязкие, липкие. Знакомое ощущение. Такими же были кошмары, уничтожившие Гувера. Ещё немного, и оно уничтожило бы сознание Эмори, расколов его, раздробив на множество осколков, сожрав и с жадностью слизав длинным тёмным языком тёплую кровь. Он оказался проворнее. Пламя, вспыхнувшее на кончиках пальцев, припалило её призрачные крылья. Порождение кошмаров взвыло, нелепо взмахнул пострадавшей рукой. Пальцы удлинились, ногти стали острее в разы. Эмори откатился в сторону. Вовремя. Эти самые ногти с размаха врезались в землю, поднимая фонтан брызг из влажной почвы и начавшей увядать травы. Не успей он, вонзились бы прямиком в сердце. Монстр был слабым, созданным на скорую руку. Но! Окажись перед ним неподготовленное к встрече создание или же человек, монстру хватило бы пары секунд, чтобы насытиться. Он запечатлел бы на устах своей жертвы смертельный поцелуй и исчез, забрав чужое сознание и душу. Монстр ударил ещё и ещё раз. С четвёртой попытки ему удалось оцарапать Эмори. Теперь ткань плаща из белой превратилась в чёрно-красную. — Бесишь, — хмыкнул Эмори. Тёмная энергия, пробужденная и требовавшая выхода, сорвалась с кончиков пальцев, нанося смертельный удар. Кошмарное творение огласило тишину громким воплем, и обратилось в пыль. Эмори не чувствовал боли, но видел, к чему ведёт ранение. Кожа, вспоротая огромными когтями, горела и медленно чернела, плавясь под действием яда. Он щёлкнул пальцами, высекая чёрное пламя, сжал зубы, чтобы не кричать, если вдруг уровень адреналина значительно упадёт, и он вновь начнёт чувствовать. Медленно провёл пламенем по ране. Равнодушно наблюдал за тем, как огонь нейтрализует действие яда. — Ты здесь, Эмма? — позвал насмешливо. — Всё ещё считаешь, что убийство Гувера моих рук дело? Ответом стала тишина. То ли Эммануэль за ним не следила, а слова о постоянном наблюдении сказала, чтобы припугнуть, то ли просто не хотела вступать в диалог. Он поморщился, окинул презрительным взглядом испорченное пальто. Решил, что больше даже в шутку ничего загадывать не будет. Печальный опыт уходящего вечера показал: его желания имеют обыкновение исполняться через задницу, и никак иначе. * Пир во время чумы, думал Александр, собираясь этим вечером на закрытую вечеринку. Ему не хотелось веселиться. Ему вообще не хотелось показываться из дома. Несколько ночей подряд ему снилась Аша, и он боялся, что эти сновидения камня на камне не оставят от здравого рассудка, раскрошив его, уничтожив. Он пытался забыться в алкоголе, он пытался забыться в наркотиках, он перепробовал все известные ему методы. Как из мира людей, так и из мира существ. Не помогало ничего. Он игнорировал звонки, не отвечал на сообщения. Только пил, нюхал и самозабвенно общался с призраком, который его упрекал в своей смерти. Заслуженно обвинял. Ни алкоголь, ни порошок не убивали внутренней боли, лишь разжигали это пламя. Когда призрак стал агрессивнее прежнего, когда комната закружилась, когда хохот заполнил всё помещение, Алекс не удержался и метнул вазой прямиком в зеркало. Туда, где скалилась Аша. Вечный ребёнок, державший в руках свой последний подарок — собственноручно сшитого зайца. Осколки брызнули во все стороны, но смех её продолжал звучать в ушах. И отражение мелькало в кусочках стекла. В моменты, подобные этому, Александр совсем не возражал против того, чтобы его сознание выпили, тем самым, избавили от страданий. Но, видимо, кошмары видели его насквозь. Даже для них он был экземпляром из разряда «слишком». За бесконечно благополучным фасадом скрывалось слишком много неаппетитного дерьма, глотать которое никто не хотел. Аша. Она занимала доминирующие позиции в его сознании. Но иногда он всё же стряхивал с себя сонное оцепенение и вспоминал о настоящем, в котором появился один занятный экземпляр. Алекс не знал, чего ждать от фейри, с которым столкнулся на кладбище. Создания непредсказуемые его всегда интересовали и интриговали. Он не мог пройти мимо. Он запросил информацию, он узнал об Эмори многое. Возможно, больше, чем тот сам о себе знал. И эти знания Александру совсем не понравились. «Времена года». Вивальди. «Зима». Прекрасные мелодии давно ушедших лет. Странное музыкальное сопровождение для эротических танцев. Белые наряды танцовщиц, слепящий свет, снежинки, летящие с потолка на сцену. Гордон пригласил Алекса и его друзей на выступление несколько недель назад, сказав, что иногда нужно расслабляться. Если постоянно думать о работе и жить исключительно ею, свихнуться проще простого. Новая программа, стремление похвастать работой прославленного хореографа, желание перещеголять Анну, к слову тоже приглашённую в клуб, с её «девочками». Расслабляться Александру не хотелось, спорить с непрошибаемым Гордоном Бруком хотелось того меньше, потому он сгрёб со стола несколько билетов, засунул их во внутренний карман куртки и направился к выходу из клуба, пообещав отдать пригласительные остальным членам своей команды. Обещание исполнил, когда они втроём напивались в одном из клубов Анны. В отличие от него, остальные встретили предложение воодушевлением. — Не боишься, что Ио тебе яйца оторвёт, если узнает? — спросил Винсент. Тед, возглавляющий службу безопасности Алекса, усмехнулся: — Не оторвёт. — Не ревнивая? — Я её с собой позову. У нас полное взаимопонимание и доверие. Они действительно отправились туда вчетвером. Иона на шоу смотрела без особого интереса, больше внимания уделяя не девушкам в полупрозрачных одеждах, а публике, собравшейся в зале. В этом они с Александром были солидарны. Он тоже на танцовщиц практически не смотрел. Когда они спустились в зал, и одна из них забралась к нему на колени, оставался невосприимчивым к происходящему и вёл себя, как настоящий придурок. По мнению того же Гордона. И Винсента заодно. Тед помалкивал, но, не будь рядом его постоянной девушки, наверняка поддержал бы и разделил точку зрения остальных. Александра их мнение мало волновало. Он сосредоточился на другом. Он чувствовал присутствие поблизости Падальщиков, и это его напрягало. Он их откровенно ненавидел. Они, впрочем, отвечали ему взаимностью. У герра Хёллера, как всегда, нет комментариев, не так ли? Катись к ёбанной матери, Вингс. Вот они, наши бравые политики — ум, честь и совесть современной Германии. Сними-ка нашего героя крупным планом, Ульмар. Пусть страна увидит истинное лицо аристократии. Увидит и насладится в полной мере. Он высматривал их в зале и вскоре заметил. Их было несколько. Редакция «Teufelswerk» в полном составе, обласканный оппозиционными политиками журналист Кайден Вингс, главная звезда, благодаря которому тиражи росли, несколько сотрудников телевидения и... Эмори Эмброуз. Мальчик с пулей в голове. Даже не иносказательно, а вполне себе правдиво. Говорят, в него однажды стреляли. Говорят, не промахнулись. Но он каким-то чудом — не иначе — выжил. Его нашли в луже крови, в нескольких метрах от разнесённой взрывом лаборатории, в которой работал его отец. Пытался убежать от убийц, но не успел — пуля нашла цель. Нашла и поразила. Все думали, что мальчишка мертв, а он оклемался, вот только события того вечера начисто из памяти стёрлись. Того вечера и нескольких лет, ему предшествовавших. История по всем статьям была мутная и неблагодарная, личность Эмори — тоже. В такую лезть — себе дороже. Но Кайден обычно дерьма не боялся, он в него прыгал, очертя голову, а потом выплывал и выпекал сенсации одну за другой. Не напрасно же его так оппозиционные политики любили и всячески продвигали. Эмори, заметив пристальный взгляд, направленный в его сторону, обернулся. Отвел назад длинные светлые волосы, наталкивающие на странные ассоциации с пеплом, опускавшимся на землю после взрыва в лаборатории. — Он тебе не по зубам, Алекс, — доверительно сообщил Винсент, проследивший направление взгляда. — Тем более шлюха Вингса. Оно тебе нужно — чужой триппер собирать? А, может, чего похуже. Говорят, Падаль синтетикой не брезгует, принимая время от времени. Для большего вдохновения. — Захлопнись, — бросил Алекс, который сам недавно закидывался той самой синтетикой и не был уверен, что его окончательно отпустило. — Шлюха Вингса, — повторил Тед. — В этом, видимо, вся суть и заключается. Был бы чужой, он бы никакого внимания не обратил. Старые обиды просыпаются, старые раны ноют, старая любовь не ржавеет, а, Хёллер? — На хер иди, Колфер, — пожелал Александр, поднимаясь из-за стола и направляясь к бару. Он собирался в этот вечер ограничиться безалкогольными коктейлями, дать организму передышку после продолжительного антиполезного марафона, но теперь ощущал острую потребность в чём-нибудь горячительном. Несколько стопок неразбавленной текилы пошли, как вода. В один присест. На одном дыхании. Ни соли, ни лайма. Один алкоголь и полное равнодушие к условностям. Шот за шотом — с грохотом опустевшую посуду на барную стойку. Полуобнажённые танцовщицы окончательно потерялись на фоне Эмброуза, сидевшего рядом со скандальным журналистом и напоминавшего не главного подозреваемого в громком деле — наследного принца. Что могло быть общего у Эмброуза и Вингса? Одна койка? Одни интересы? Одни враги? Александр махнул бармену, требуя ещё текилы. Опрокинул с той же мрачной решимостью, что и все стопки до. Их взгляды встретились, в глазах Эмори промелькнуло узнавание. Никакой заинтересованности — равнодушие и холод. Алекс помнил запах его крови. Дурманящий, нереальный, восхитительный. От него в горле непроизвольно защекотало, он с трудом контролировал себя. Ему хотелось этой крови, слишком сильно. Запредельно сильно. Так, как никогда прежде. До дрожи. Он облизал сухие губы. — Ещё, — бросил бармену. Тот послушно налил. Александр выпил. Вскинул голову и, чеканя шаг, направился к столику, за которым их всех поливали грязью, но уж точно никак не ждали. Почти не заплетающимся языком: — Я так долго тебя искал, — произнёс, едва удержавшись от похабного жеста, предполагающего свои пальцы на чужих губах, а затем — во рту. — Ты, должно быть, моё седьмое небо. Вингс зыркнул в его сторону, скривил тонкие губы: — Тогда я твой седьмой круг ада, Хёллер. — Тебе подходит. Там как раз припасено место для ублюдков, вроде тебя. — Я, значит, ублюдок, а пьяная скотина, вроде тебя, подарок судьбы? Хуёвые у неё подарки, должен заметить. — Кайден, — Эмори выставил вперёд ладонь в предупреждающем жесте. — Не вмешивайся. Возможно, у герра Хёллера что-то важное. Хотите поговорить со мной? В голове его пронеслось множество разнообразных мыслей, множество слов замерло невысказанными на кончике языка, а вся реакция уложилась всего в одно слово. — Хочу. Александр подал ему ладонь, приглашая подняться и следовать за ним, хотя сам толком не понимал, о чём они будут разговаривать и будут ли вообще. Он не до конца понимал, что произошло и какого чёрта он сунулся к столику телевизионщиков и газетчиков, на какой эффект рассчитывал. Вероятно, и не совсем в Эмброузе было дело. Коллеги не промахнулись в предположениях. Хотелось насолить Кайдену, спровоцировать драку, вспомнить нестарые и недобрые, а получилось то, что получилось. Только сейчас он понял, насколько уработан, насколько пьян. Каждый шаг давался ему с трудом. Текила, лившаяся, будто вода, начала действовать, нанесла удар по без того затуманенным мозгам. Щелчок, зажигалка, искра в темноте, два силуэта под козырьком заведения, мерцающие неоновые вывески, ночная прохлада и глаза напротив. Сигаретный дым, закатанные рукава кожаной куртки, не подходящей ему по статусу. Чужой чёрно-белый наряд, лишённый сторонних цветов, оттенков. И совершенно беззащитное лицо с пронзительными синими глазами. Бледные губы. Сидя у барной стойки, Алекс представлял их иначе. Они почему-то казались ему яркими, наталкивающими на мысль о том, что не далее, как пару мгновений назад Эмори мог лакомиться чужой кровью, облизывать пальцы, ею перемазанные, а потом удовлетворённо ухмыляться. Его образ был затянут туманной дымкой. Не туманной, конечно. Сигаретной. Он молчал. Ждал от Алекса первых слов. — Не боишься, мотылёк? — спросил Александр, затягиваясь и проводя ладонью по его лицу. Эмори не сжался испуганно, но и не подался вперёд, позволяя делать с собой всё, что угодно. Давая карт-бланш. Откровенно напрашиваясь на ласку того, кто имеет в обществе вес, чьё слово — закон. Остался равнодушным. — Спалишь мои крылья? — ответил вопросом на вопрос. — Не под силу. По-моему, я только себя и умею обжигать. — Зачем позвал? — напрямую, без улыбок заискивающих, без нежности в голосе, без попыток флирта. — Падаль позлить, — признался неохотно. — Чтобы он от ревности сдох. — Придурок, — хмыкнул Эмори, послав субординацию ко всем чертям. — Ему наплевать. Словно оттиск посреди лба поставил. Вынес приговор. — Что так? — Он мне не любовник. — Платонический возлюблённый? — Незаменимый помощник. Исключительно деловые отношения. И приятные беседы за чашкой чая. И, правда, с чего Алекс вообще взял, что они спят друг с другом? Кайден Вингс, некогда задававший ему провокационный вопрос об инцестуальных отношениях, сам мог быть в этом плане заправским консерватором, предпочитающим секс традиционный, в одной, самой простецкой позе, без света и за закрытыми дверями спальни. — Тоже нынешнюю власть презираешь? — Есть за что. — Например? — Попросите своих приятелей отвезти вас домой, герр Хёллер. Ложитесь спать и позаботьтесь заранее о таблетках от головной боли, чтобы потом искать не пришлось. Спонтанные попойки ничем хорошим не заканчиваются. И, да, спасибо за тот раз. Эмори достал из кармана что-то, оказавшееся при ближайшем рассмотрении платком, вложил его в нагрудный карман чужой рубашки. Не любил быть обязанным, возвращал долги при первом же удобном случае. Видимо, выстирал и носил с собой, рассчитывая, что новая встреча не заставит себя ждать, и получится вернуть. Не хотел иметь при себе чужую вещь. Он собирался уйти. Алекс перехватил его за запястье. — Танцевал когда-нибудь под дождём? — Не доводилось. — Самое время научиться. — А даже если бы и довелось однажды, всё равно сегодня это было бы ново. — Почему? — С пьяными политиками я тоже никогда не танцевал. Как-то не сложилось. Он носил самую обычную обувь. Никаких заигрываний с гендерными стереотипами. Но каждый раз, когда подошвы соприкасались с мокрым асфальтом, Алексу казалось, что он слышит стук каблуков тонких, острых, высоких, похожих на лезвия. И тогда он удивлялся, почему серая корка не расходится в стороны и почему на месте расселин не выступает кровь. В текилу здесь явно какое-то дерьмо подмешивали, а, может, нет. Может, оно у него в голове на постоянке было — просто не замечал. Или замечал, но признавать наличие подобной субстанции в черепной коробке было не слишком-то приятно. Алекс не помнил, когда последний раз танцевал вот так. Просто потому, что в голову ударила странная мысль, и он не одёрнул себя, не напомнил о положении в обществе, не стал размышлять, как преподнесут его сумасбродную выходку сотрудники СМИ, да те же Падальщики, которых здесь собралось дохрена и больше. Им не нужна была музыка, они не обговаривали, что будут танцевать, всё проходило в режиме импровизации. Тем удивительнее было осознавать, насколько удачной она получается. Насколько Эмброуз чувствует его, подчиняется, позволяет вести, как будто... доверяет. Алекс был прекрасно осведомлён о теориях Верховного совета, считавшего Эмброуза главным подозреваемым в деле об убийстве Гувера. Допускал, что сейчас может попрощаться с жизнью столь же бесславно, как его помощник. Если растворится в этом взгляде, если позволит завладеть своим сознанием... У него не было доказательств чужой вины, но и доказательств невиновности не было тоже. Он рисковал, но ему было наплевать на это. Дождь не только не утихал — усиливался. Они промокли до нитки, вода холодила кожу, отрезвляя. С волос капала вода, затекала под воротник, сбегая вдоль позвоночника. В ботинках хлюпало. В этом не было ни черта романтичного, больше раздражающего, но Алексу казалось, что если он остановится — тут же умрёт. В напряжённом сознании вспыхнула ненадолго мысль о том, что приглашать на танец представителя фей — само по себе тянет на самоубийство. В древних легендах часть информации была вымыслом, а часть — правдой. Феи кого угодно могли затанцевать до смерти, и это бы их не испугало, это бы их лишь развеселило. — Не остановишь меня? — спросил, слизывая с губ дождевую воду и отмечая, как срываются капли с чужих ресниц. — Всё зависит лишь от тебя, — хмыкнул Эмори, не отводя взгляда, поддерживая эту битву. — Остановишься ты, остановлюсь и я. Алекс пытался проанализировать собственные ощущения через плотную пелену алкогольного тумана. По всему выходило: им никто не манипулировал. Он мог притормозить в любой момент. Если бы захотел. Он захотел, запрокинул голову, подставляя лицо под дождь, хватая капли приоткрытым ртом. Резко завершив танец, он, тем не менее, не выпустил Эмори из своих объятий. Тот не оказывал сопротивления. Продолжал подыгрывать. Прижался затылком к плечу. Дышал тяжело. Руку, удерживавшую поперёк живота, не отстранял. Кожа под влажными тряпками была горячей. Раскалённой. Обжигающей. И к ней нестерпимо хотелось прикоснуться. Не через ткань. Возбуждение прокатилось по венам. Не вовремя. Некстати. — Хочешь меня? — спросил Эмори. — Очень, — не стал увиливать Алекс. Нелепо было заявлять обратное, когда член недвусмысленно упирался в задницу, облепленную мокрыми чёрными джинсами. Алекс резко развернул Эмори лицом к себе. Заметил, как тот открыл рот, собираясь что-то сказать. Не позволил. Оттолкнул к стене, упираясь в неё обеими ладонями, прижимая собой. Дождь продолжал лить, под навесами, рядом с фонарями мелькали реальные мотыльки, не боявшиеся спалить свои крылышки. Александр не замечал ничего. Не видел ничего, кроме... Губы, призывно, маняще приоткрытые, не сжались в тонкую нить, стоило прикоснуться к ним. И безучастными не остались. Эмори вцепился ему в волосы, сжимая в кулаке, прижался сильнее, чем допускали правила приличия. Ответил на поцелуй, позволяя вылизывать свой рот, позволяя шарить ладонями под одеждой. Его кожа покрывалась мурашками, и от холода, и от возбуждения не меньшего, чем испытывал Алекс. Его кровь была роскошной. Одна капля подарила приход больший, чем пакет порошка, истраченного за три дня. А одной каплей Алекс не ограничился. Не остановился. При всём желании не смог бы. Он жадно слизывал её с губ, жалея, что не попробовал раньше. Его дурманил вкус и запах. Ему хотелось впиться клыками в шею. Ему хотелось целовать её долго-долго. Ему хотелось, чтобы Эмори оказался вместе с ним не здесь, а в спальне. И чтобы их секс был другим, отличным от быстрого, жёсткого, яростного перетраха в полутёмном коридоре клуба, светившего в ближайшей перспективе. — Это всё тоже исключительно для того, чтобы позлить ненавистную тебе Падаль? — спросил Эмори, прикусывая его подбородок и усмехаясь. — Нет, — честно ответил Алекс, понимая, что возбуждение его с каждым мгновением становится всё сильнее. Понимал: ещё немного, и его действительно будет трясти от неудовлетворённости, от безумного желания обладать. — Быть может, вам просто кажется? — продолжал нелепый допрос Эмори, увернувшись от объятий и отходя в сторону; он снова перешёл на «вы», но это обращение звучало издёвкой. — Остановитесь. Не совершайте ошибок, о которых придётся жалеть в дальнейшем. И всё-таки прислушайтесь к добрым советам. Попросите своих приятелей отвезти вас домой, герр Хёллер. И хорошенько отоспитесь. Не стоит трахать тех, кого ненавидите, даже если они вас настолько заводят. Ведь уже завтра вы будете жалеть о своих сегодняшних действиях. Он скрылся за дверью. Алекс бросился за ним, надеясь поймать, но Эмори каким-то неведомым образом умудрился исчезнуть. Его не было ни в коридорах, ни в уборных, ни в зале. Вингс со своими коллегами сидели на прежнем месте. Эмори не было. Он, словно сквозь землю провалился. * Скверный намечается денёк, подумал Алекс, с трудом открывая глаза. Позвонить в столь раннее время могли немногие, и зачастую о цели звонка он догадывался ещё до того, как принимал вызов. Не то чтобы разброс вариантов был огромным. Всё указывало на то, что изменений в программе нет, а если есть, то совершенно незначительные. Но никто не запрещал надеяться. — Где бы ты ни был, Хёллер, снимайся с якоря и плыви в центр, — поразительно бодро для человека, вытащенного из кровати за пару часов до рассвета, выдал Тед. — Возражения, надо полагать, не принимаются? — Ты чертовски прав! Не принимаются, а протесты отклоняются. Не затягивай с этим. Приезжай. — Иногда я пытаюсь вспомнить, кто из нас работодатель, и кто кому платит, — начал Алекс. — По всему выходит, что отдавать приказы здесь должен кто-то другой. Никак не ты. — Меньше слов, — решительно перебили его. — Здесь кое-что любопытное, и, думаю, ты должен увидеть это своими глазами. — Будет сделано, — произнес Алекс, свешивая голову с кровати и с отвращением глядя на ровные доски паркета, плотно прилегающие друг к другу; отключил телефон и едва не выронил его на пол. Наступившее утро пропахло сигаретным дымом и дешёвым растворимым кофе, щедро разведённым молоком и выпитым не ради наслаждения вкусом, а в попытке проснуться и согреться. Варить нормальный напиток было лень. Второе более или менее получилось, первое всё ещё находилось под вопросом. Глаза слипались, в голове опасно шумело. Избавиться от неприятного звона в ушах не помогли ни ледяная вода, под которой он простоял несколько минут после вынужденного пробуждения, ни ударная доза кофе. — Когда-нибудь ты обязательно отдохнёшь, — произнёс он, обращаясь к собственному отражению и выдавливая пасту из тюбика; усмехнулся и добавил: — Не в этой жизни. На том свете. Одевшись и прихватив ключи, он вышел из дома. Машина приветливо мигнула фарами, и он неохотно поплёлся к ней. Для него не существовало понятия ночи и дня. В последнее время ранние пробуждения стали для него нормой, а не исключением из правил. За время короткого разговора Тед успел в общих чертах обрисовать возникшую проблему и подкинуть пищу для размышлений. Группа Наблюдателей, патрулировавших улицы, спустилась в подземный переход и обнаружила обезображенный труп. На карте появилась ещё одна точка, отмеченная багряной кляксой. В городе оставалось всё меньше островков безопасности. Несмотря на то, что улицы были пусты, и можно было без опасений проехать, ничем, кроме статуса законопослушного гражданина не рискуя, Алекс притормозил на светофоре и пролистал новостную ленту в ожидании нужного сигнала. Сотрудники СМИ хранили молчание. Они не знали о новом преступлении. Пока не знали. Ставить их в известность Чистильщики-полицейские не торопились. Более того, многие наверняка радовались этой неосведомлённости. Алекс подумал о том, какую шумиху раздуют журналисты, и болезненно поморщился. Он не любил оппозиционных журналистов. Они, в большинстве своём, отвечали ему взаимностью. Они вообще нынешнюю власть и Чистильщиков, находившихся у неё в подчинении, не жаловали. Считали их правительственными крысами, скрывающими правду от простых жителей. Себя, конечно, превозносили, заявляя, что открывают простым жителям глаза. На самом деле, лгали не меньше, но уже не в интересах правительства, а в своих собственных. Чистильщики в свою очередь, называли работников газет Падальщиками, а то и просто Падалью; со временем брошенное в порыве гнева имя прижилось и стало нарицательным. Симпатий к стражам порядка со стороны прессы это, конечно, не прибавило. * Выбираться из тёплого салона Алексу не хотелось, но он и без того прилично задержался. Откладывать решающий момент было попросту некуда. Зябкое осеннее утро нагоняло тоску. Не на шутку разгулявшийся ветер утробно завыл и встретил очередного полуночника, швырнув ему в лицо пригоршню капель, смешавшихся с дорожной пылью. Алекс поёжился и застегнул куртку. Смяв опустевший картонный стаканчик и швырнув его в мусорку, спустился в переход. Длинный и узкий, разделённый на несколько отрезков арками, переход встретил его разбитыми лампами, тухлым запахом застоявшейся воды, гнили и, перебивающим их, ещё не успевшим выветриться запахом свежей крови. Пару раз под подошвами высоких ботинок захрустели многочисленные осколки. Запах был отвратительным, и Алекс успел неоднократно пожалеть о забытом респираторе. Приходилось зажимать нижнюю часть лица ладонью, чтобы не вдыхать аромат смерти. Активированный визор, настроенный на максимальную работу, позволял без труда ориентироваться во тьме, но Алекс всё равно передвигался с осторожностью, время от времени замирая на месте, оглядываясь и вслушиваясь в тишину. — Наконец-то! — воскликнул Тед, заметив его издалека и помахав рукой. — Я почти перестал надеяться на твоё появление. — Извини. Так получилось. — И даже о пробках на дорогах не соврёшь? — приподнимая уголок губ, спросил Тед. — Лгать нужно красиво, чтобы собеседник тебя не раскусил, а эта отговорка не выдерживает критики. По утрам на улицах пробок при всём желании не отыщешь. — Твоя правда. — Что тут у тебя? Информаторы рассказали интересную историю? — У нас всё, как всегда. Монстр, убивший Гувера, стабилен, как курс евро, и не скажу, что мне это нравится. Вот, смотри сам, — не тратя время на объяснения, а сразу перебрасывая имеющуюся информацию на визор Алекса, отозвался Тед. Прибор оповестил об успешной загрузке и развернул перед владельцем имеющиеся данные. «Что ж, — резюмировал Алекс. — Тед не солгал. Всё в точности, как с Гувером». Когда Алекс спустился в переход, тело успели упаковать в плотный чёрный мешок и унести. О том, что недавно оно было здесь, напоминали лишь лужи крови, обрывки ткани и шелестевшие на ветру оградительные ленты серебристо-чёрного цвета. Проекция позволяла вернуться по времени назад и посмотреть, как обстояли дела до появления стражей порядка. Алекс с безразличием взирал на полученные снимки, отмечая характерные для этих двух случаев черты. Зияющая пустота в области сердца, выпитая душа, выжженное сознание. Застывший ужас в потухших глазах. Искривлённый рот — не увенчавшаяся успехом попытка позвать на помощь. Изодранная в клочья одежда, многочисленные царапины, местами — рваные раны, нанесённые длинными острыми когтями, пятна чёрной липкой субстанции, которую он видел когда-то стекающей по лицу младшей сестры. Синяки на неестественно вывернутых запястьях. Живописно-авангардные кровавые мазки на стенах, оставленные жестоким убийцей. Типичная работа монстра, утратившего контроль над собственным талантом и позволившего животному началу вырваться на свободу. Ничего нового. Когда Чистильщики прибыли на место преступления, монстра и след простыл. — Здесь больше никого не было? — спросил Алекс. О свидетелях история умалчивала, но он ощущал тонкую нить постороннего спектра поблизости. Нить, пропитанная страхом, вибрировала в воздухе, но определить, откуда она исходит, пока не выходило. Тот, кому она принадлежала, путал следы. Получалось из рук вон плохо, мастерства не хватало. Один из Чистильщиков отрицательно покачал головой. — Нет. Не было. Мы всё тут облазили, даже мельчащие трещины в асфальте осмотрели. — Уверены? — Герр Хёллер, не считайте нас за идиотов, — насупился Чистильщик, растеряв былую доброжелательность. — Мы всё тщательно проверили. Будь здесь посторонний, мы бы его обязательно обнаружили. Не могли не заметить. Та же история повторилась при опросе остальных. Могли, подумал Алекс, вновь наткнувшись на знакомую волну и перехватывая её. Она забилась сильнее, осознав, что была поймана, но он не разжал ладони, не позволил вырваться. Натянул сильнее, словно поводок, пытаясь зафиксировать на месте и насильно срывая чужой спектр. Александр замер на месте, постарался максимально сосредоточиться и определить направлении чужеродной энергии, напоминавшей белёсый туман. Усмехнулся, поглядев исподтишка на Чистильщиков, стоявших в стороне и что-то активно обсуждавших. Он знал это ощущение. Когда-то его самого ловили так же. Броган, сумевший захватить чужой спектр и сорвавший его. Подозрения зародились не напрасно, доказательство само приплыло к нему в руки. Поток был слабым и, судя по всему, принадлежал ребёнку, наделённому даром, родственным дару самого Александра. Где-то рядом находился ребёнок, отмеченный спектром Невидимки. Прикрывающийся им прежде, но не сумевший удержать щит после вмешательства извне. Монстр не почувствовал и прошёл мимо. Обладатель того же спектра сразу понял, в чём дело. Ещё недавно ребёнок был здесь и покинул наблюдательный пост за несколько минут до появления в переходе Чистильщиков. Возможно, именно они его и спугнули своими разговорами. Алекс запустил ладонь в волосы, отбрасывая их назад. Мысль о юном свидетеле не давала покоя, и он отправился на поиски, удерживая в руках нить спектра, чувствуя, как она врезается в его ауру, тесно с ней переплетаясь. Он предвидел, чем это грозит ему в будущем, но всё равно не разжимал рук. Он обнаружил мальчишку рядом с фонтаном, на центральной площади. Далеко уйти тот не успел. — Эй! — позвал Алекс, и гулкое стеклянное эхо разлетелось по пустующим улицам. Мальчишка замер на месте, и он, воспользовавшись чужой растерянностью, подошёл ближе. Маленький незнакомец посмотрел на него, сильнее прижал к груди плюшевого зайца и не произнес ни слова. Его озорные светлые кудряшки, похожие на мелкие пружинки, частично слиплись от крови. Тонкие бескровные губы были плотно сжаты, а лицо поражало бледностью — белее молока. — Как тебя зовут? — спросил Алекс, присаживаясь на корточки. Мальчик продолжал хранить молчание и дрожал, словно осиновый лист. Александр готов был поклясться, что слышит, как его зубы выбивают нервную дробь. Он попытался дружелюбно улыбнуться, почувствовал себя неловко и перестал понапрасну лицедействовать. Кажется, он окончательно позабыл, какими бывают улыбки не на камеру, и все стремления приводили к эффекту, обратному желаемому. Он не располагал ребёнка к себе — сильнее запугивал. Он потянулся, чтобы стереть с чужой щеки несколько капель крови. Попытка не увенчалась успехом. Он размазал кровь по коже, сделав хуже, чем было в самом начале. И едва не содрал небольшую родинку под правым глазом, по ошибке приняв её за пятнышко грязи. Глаза мальчишки расширились, и он отступил назад. Знай маленький незнакомец, о чём думает этот парень, сидящий напротив, и какие чувства испытывает, глядя на него, он бы не убегал, а шагнул вперёд и протянул ему игрушку. Стоило сделать это, и они махнулись бы местами, как карты в перетасованной колоде. В его душе зародились бы отчаяние и паника, смешанные в равных пропорциях, а воспоминания, спрятанные глубоко внутри, уничтожили бы его, вырвавшись на свободу. Мальчик не знал. Не догадывался, какой козырь находится у него в рукаве, потому продолжал пятиться назад, воровато озираясь по сторонам в поисках путей к отступлению. — Теряешь сноровку? Так на тебя и монстр бросится, а ты не услышишь. — Я задумался, — признался Александр. — Знаю я, о чём ты мог думать, потому и не удивляюсь. Хотел спросить, как успехи, но сам вижу, что не очень, — насмешливо произнёс Тед, бесшумно подобравшийся к Алексу и остановившийся у него за спиной. — Не идёт на контакт? — Ни в какую. Молчит, как рыба. — Тогда с дороги, Хёллер. Уступи место профессионалу. Только сегодня и только сейчас я проведу для благодарного зрителя небольшой мастер-класс. Смотри и учись, пока я жив, как нужно работать с детьми. — Паршивая шутка, — не оценил иронии Алекс. Он поднялся на ноги и с нескрываемым удовольствием отошёл в сторону. Изменил настройки визора, поставив базовый уровень вместо максимального, и в полной мере осознавая, как сильно устали от постоянного напряжения глаза. — Извини, — виновато улыбнулся Тед. — Профессиональная деформация сознания и профессиональный же юмор, который кое-кто до сих пор не научился понимать. Столько лет друг друга знаем, а я всё никак не привыкну к твоей щепетильности, граничащей с занудством. — Шутить о смерти — мерзко. Не находишь? — Люди умудряются шутить о чём угодно, а часть из них вообще не особо задумывается о том, что говорит. Мы так давно живём бок о бок с ними, что пора привыкнуть и к их манере шутить. Каждый день кто-то рождается, кто-то умирает. От этого мир не становится на паузу и не надевает траур по погибшим. Ему наплевать на всех нас. Смерть — не самая щекотливая из существующих тем. Я не нахожу в ней ничего особенного. Когда видишь её раз в десяток лет, подобное панибратское отношение, возможно, способно шокировать, — пожал плечами Тед. — Когда сталкиваешься каждый день, перестаёшь воспринимать, как нечто особенное. Мы с ней, и ты, кстати, тоже, давно стали если не родственниками, то закадычными друзьями. Она каждого из нас в лицо и поимённо знает. — Кто-то взращивает в себе цинизм, — заметил Алекс, сложив руки на груди; он старался не акцентировать внимание на луже крови, застывшей на асфальте. Она была неразличима в темноте для глаз обычного человека, но ярко выделялась на общем фоне у тех, кто носил визоры, или был вампиром, способным видеть в ночное время суток больше остальных. — Полезная штука, знаешь ли. Не хватало ещё цепляться за каждую мелочь. Меньше нервов. Меньше проблем. У нас их и так, хоть лопатой греби. Не хочу создавать себе дополнительную головную боль. С такой адской работёнкой, как у меня, без здорового цинизма не выжить. Мой тебе совет, перестань примерять всё на себя и воспринимай это, как... — Тед пощёлкал пальцами, стараясь подобрать подходящее сравнение. — Например, как компьютерную игру, а не реальную жизнь. — С поправкой на то, что здесь сохраниться и продолжить путь с определённого момента у тебя не получится. Если твои мозги расползлись по стенке, а сердце сожрал монстр, ты — безоговорочно — труп. Второго шанса уже нет и не будет. — А он тебе сильно нужен? — Не знаю, — ответил Алекс, спустя несколько секунд размышлений. — То-то и оно, — вздохнул Тед; снял перчатку, прикоснулся к плечу мальчика и обратился уже к нему. — Не бойся меня. Я не причиню зла. Обещаю, больно не будет. Я просто прочитаю твою ауру. Позволишь? Ух ты! Какая неожиданность. Хёллер, когда ты успел? — Случайно получилось. Не рассчитал. — Случайно в нашем деле ничего не бывает, тем более, если речь о тебе. В данном случае, твой промах тянет на фатальную ошибку. — Сам знаю, но что ещё мне оставалось делать?! Связь непрочная, поддерживать её и развивать я не собираюсь. Через несколько недель она окончательно ослабнет и разорвётся. Я не мог знать наверняка, срывал с мальчишки кто-то спектр прежде или нет. Правильно или нет, но мне пришлось это сделать. В противном случае, мы бы его упустили, а он пока — единственный ключ, способный привести нас к монстрам, он свидетель, который знает, что и как произошло. Да и то, не особо надёжный. — Учись довольствоваться малым, — философски заметил Тед. — И я не виню тебя. Лишь констатирую факт. — Это не самое радостное умозаключение из всех, что мне доводилось слышать. Бывало и лучше. Мальчишка запрокинул голову, и Алекс заметил несколько царапин с характерными чёрными краями на шее и плече, прежде оставленных без внимания. Это неприятное открытие заставило его нахмуриться. Он с самого начала понимал, что отпустить найдёныша не получится — придётся везти в исследовательский центр, но надеялся, что случай будет простым. Сейчас уровень опасности медленно, но верно продвигался от зелёного индикатора к жёлтому. — Он немой? — спросил Алекс, нарушая тишину. — В смысле... Он с рождения не разговаривает или нет? Серебристое свечение, протянувшееся от ладони Теда, завораживало. — Нет, — отозвался Тед, не отвлекаясь от своего занятия. — Последствия шока. Признаться, я совсем не удивлён, да и тебе стоило сразу догадаться. У него на глазах монстр разорвал человека и выпил его без остатка. С вероятностью в девяносто девять целых и девять десятых процента жертвой стал кто-то из родственников. Не мне тебе объяснять, что он пережил, потому и удивляться нечему. — И что теперь с ним делать? — Направить на приём к специалисту и ждать наступления момента, когда он сумеет снять блок, спровоцированный увиденным шоу на выживание, с его психики. Или дождаться, когда он сам решится заговорить. По закону надавить на него не получится, устраивать допрос до выяснения определённых обстоятельств мы не имеем права. До того, как он откроет рот, нужно выяснить, есть ли у него родственники или представитель. Чистильщики поступят так, как поступали и прежде в подобных ситуациях. Дадут объявление в газетах, по телевидению, в сети... — Тед провёл ладонью по шее, разминая её. — Постараются идентифицировать личность. Всё равно сейчас дорога домой для него закрыта, а там, глядишь, кто-нибудь обязательно откликнется, и мы вернём пропажу домой, законным, так сказать, владельцам. Если ему повезёт. — А если не повезёт? — криво усмехнулся Алекс. Тед метнул в его сторону мимолётный взгляд, но предпочёл в присутствии мальчишки, чью судьбу они решали, придержать язык за зубами. Они оба знали, сколько дорог после попадания в когти монстра открывается перед их находкой. При воплощении в жизнь одного из сценариев поиски родителей становились напрасной тратой сил, средств и драгоценного времени. — В таком случае, разговор будет коротким. — Не сомневаюсь. — Отвезёшь его в центр? — спросил Тед, переводя тему разговора в иное русло. Он снова натянул перчатку, и свечение, исходившее от ладони, погасло. — Конечно, — кивнул Алекс. — Сам виноват, что в это ввязался, придётся теперь нести ответственность и курировать её, пока спектры окончательно не распадутся. А ты? Останешься здесь? — Судя по тому, насколько внимательны наши прекрасные стражи порядка, найти здесь можно ещё много интересного. Они с пеной у рта доказывали, что никого здесь не было, и едва не записали тебя в сумасшедшие, когда ты их опрашивал по очереди. После таких промахов вера в их способности угасла, и я предпочту проверить всё самостоятельно. — Некоторых из них я видел впервые. Они ещё совсем зелёные, вчера попрощались со школой и выпорхнули на задание. Может, они ещё просто не осознали, куда попали. — И не осознают. Не успеют, если продолжат в том же духе. То, что они новички не меняет ровным счётом ничего. Мир не будет подстраиваться под них и гладить по голове. Это они должны под него подстроиться, и чем быстрее, тем лучше, пока он не сожрал их с потрохами. Удивительно, как с таким подходом к обязанностям их самих монстры на ленточки не разорвали. — Добрый дядюшка Колфер, — усмехнулся Алекс. — Справедливый и прозорливый. В общем, пока эти умельцы не затоптали место преступления и не уничтожили мне все улики, постараюсь провести ещё одну проверку. Винс мне поможет, и вдвоём мы быстро управимся. Зато с отчётом придётся повозиться и извернуться. Я бы не прикреплял выписку из центра, но... Сам понимаешь. — Понимаю. К большому сожалению. — Не думай о плохом, — посоветовал Тед. — Не думаю. — Всё будет хорошо. Они должны понимать, что это дела давно прошедших дней, и нет больше никакой угрозы срыва. Если не понимают, значит, они просто идиоты, и им самим пора лечиться! — Спорим, что так и есть? — Ты не слишком веришь в современное общество. — В общем-то, да. Не верю и очень давно. Разные люди и существа в разное время давали мне слишком много обещаний, большая часть которых так и осталась пустым сотрясанием воздуха. — Не накручивай себя заранее. Я постараюсь что-нибудь придумать, да и Ула всегда на твоей стороне, а она из матери, без преувеличения, верёвки вьёт. — У нас с Кайлой давняя вражда, потому здесь мне и Ула не помощница. — Если старшей Содерхёйм взбредёт в голову нечто подобное... — Она умеет давить на Верховный совет. Ты же знаешь, Аста и Артур слушают её больше, чем друг друга. Они ей верят. Всё, что она скажет, имеет вес в их системе ценностей. И никакая Ула не изменит их мнение. — Может, не стоит заранее столь пессимистично смотреть на мир? — Хватит, Тед. — Ладно. Хватит, так хватит. Удачи, Хёллер. — И тебе, — тихо отозвался Алекс, провожая начальника своей службы безопасности взглядом. Прикрыл глаза и шумно выдохнул. Сколько бы он не изображал самостоятельность и независимость от Верховного совета, стоило признать: пока в его венах течёт древняя кровь вампиров, подчиняться ему придётся в первую очередь совету, и только потом людским законом. То есть — всегда. Вскоре торопливые шаги Теда стихли, а сам он скрылся в подземном переходе, откуда не доносилось ни звука. Александр снова остался один на один с молчаливым мальчиком, и это был один из самых омерзительных моментов, которые ему когда-либо доводилось переживать. Он снял визоры, опустил голову и потёр переносицу. — Иди за мной, — бросил отрывисто, обращаясь к найдёнышу, — и не вздумай убегать. В противном случае, тебе же будет хуже. Повторно применять спектр не советую. Я всё равно к тебе привязан, а потому поймать тебя не составит труда. Мальчик продолжал смотреть на него немигающим взглядом, и это порядком раздражало. Обычно Александр чувствовал других созданий, настраивался на их волну, проникал в их мысли, но здесь натыкался на гладкую — без единого выступа — стену и вынужден был признать собственное бессилие перед обстоятельствами. Хотелось верить: мальчишка соображает, насколько серьёзная ситуация, в которой он очутился, и не устроит игру в догонялки по ночному городу. Не попытается улизнуть и спрятаться в тёмной подворотне от стража порядка. Очень хотелось верить, но он рассматривал и другие варианты. Для полного счастья только сумасбродных детей Александру и не хватало. — Понимаешь? — уточнил он, не дождавшись ответа. Мальчик кивнул, продолжая сверлить его тяжелым взглядом неестественно-жёлтых, с красноватым отливом, глаз. Он не заговорил, но протянул Алексу руку, и это был огромный шаг вперёд на пути к взаимопониманию. Второй рукой мальчик продолжал сжимать лапу своего плюшевого приятеля. Задние лапы зайца, вымазанные в крови, тянулись по асфальту, оставляя на нём едва заметную бордовую черту. Мальчик был безучастен и отстранён, словно это всё не с ним происходило, а где-то далеко-далеко. Даже вампиру, повидавшему в жизни многое, это казалось перебором. * Иона сняла очки, повесила их на нагрудный карман. Нажала несколько кнопок на кофемашине. По кабинету разнёсся насыщенный аромат качественного напитка. Александр вспомнил о том пойле, которым накачался перед выходом из дома и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Ручка скользила по бумаге — он заполнял предложенные бланки, честно отвечая на каждый из поставленных вопросов и чувствуя, как начинает неприятно сосать под ложечкой. Нестабильный. Такая характеристика стояла в его личном профайле. Среди наиболее вероятных причин срыва мелькало упоминание о маленьких детях. Сегодняшнее происшествие великолепно вписывалось в понятие «кризисных событий», повышающих вероятность срыва. Он ненавидел это здание, расположенное в пригороде. Ненавидел стерильные коридоры, остро пахнущие химическими средствами. Ненавидел задушевные разговоры, коими пытался пичкать пациентов персонал. Чувствовал себя так, словно вокруг горла стремительно смыкались чьи-то ладони, и, когда Иона действительно прикоснулась к его плечу, неосознанно вздрогнул. — Закончил? — спросила она. — Кажется, да, — Алекс пересмотрел заполненные бланки и передал их Ионе. — Больше мне нечего добавить. — Результаты обследования будут готовы через пару часов. Дождёшься или поедешь домой? — Меня не покидает чувство, что тебе отчаянно хочется избавиться от моей компании, — хмыкнул Алекс. Иона сильнее сжала ладонь на его плече. — Хёллер, ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. — Ты на моей, твоя начальница — всегда на противоположной. Если и есть в магической Германии какое-то постоянство, то заключено оно, несомненно, в ненависти Кайлы ко мне и ко всему, что я делаю. — Друзей бы ты с такой частотой заводил, как врагов наживаешь, — вздохнула Иона, заправляя за уши короткие тёмные прядки, выбившиеся из причёски. — В мамочку не превращайся. Терпеть не могу эти ролевые игры. Ложку за Теда — папу, ложку за Ио — маму, ложку за дядю Винса. Опекаете меня, как ребёнка, хотя сами чуть старше. То ли забавно, то ли бесит. До сих пор не определился. — Хотя бы что-то ешь с нами, без нас рацион у тебя паршивый. Время от времени — кровь случайных любовников. Часто — пару сигарет и несколько стопок за давнего врага. — За упокой его души, — мрачно бросил Алекс, перекатывая ручку по гладкой поверхности стола, и вспоминая недавний поход в ночной клуб. Иона тоже была там. И тоже видела его позор. Все видели, но были деликатны, чужие чувства щадили и лишний раз о промахах не напоминали. — А что, уже? — Нет, но вдруг в один прекрасный день случится чудо? — Надеюсь, не от твоей руки? — Нет. Думаю, меня опередят. Да и не факт, что я решусь однажды. — Но ведь хотел? — Безумно. Особенно — тогда. * Результаты обследования воодушевляли. Заражения в теле найдёныша не обнаружили. Алекс даже наведался к нему накануне, привёз кролика, выстиранного от крови, прогулялся вместе с подопечным по саду. Он по-прежнему молчал, Алекс время от времени пытался завести разговор, а потом махал рукой и обрывал себя на полуслове. Спектр восстанавливался медленно, и это раздражало. Сорви он его аккуратнее, не было бы никаких проблем, а так... — Смотри на вещи позитивно, — посоветовал Тед, узнавший о результатах во время тренировки. — Проведи это время с пользой, запишись на какие-нибудь курсы... Не знаю. Придумай. Чем себя аристократы развлекают, а? — Проводят время в лености и праздности, — ответил Алекс, блокируя удар и нанося ответный. — Если по классическому сценарию. — Ну вот, вспомни о корнях. — Да пошёл ты... — Я не знаю тогда. Отоспись пару дней и потянись к высокому. Рисовать пойди учиться. — С самых азов. Накуплю себе раскрасок, начну подбирать цветовую гамму. Для самых маленьких. Рисуем ладошкой и пальчиком. Или ты не просто так упоминаешь живопись? Может, считаешь, что мне стоит записаться на пару мастер-классов к Этьену Леруа и его красноволосой музе? — хмыкнул Алекс, пропустив очередную атаку и оказываясь на полу. Он зашипел недовольно, чувствуя, как саднят ушибленные локти. Подошва ботинка опустилась ему на грудь, и Тед победно ухмыльнулся. — В кабинет психологической помощи загляни. Приятеля проведай. Это был запрещённый приём. Удар по самому больному. Алекс зарычал, невольно сжимая руки в кулаки. — Колфер, да ты, похоже, на хорошую трёпку нарываешься? — прошипел. — Пытаюсь пробудить боевой дух, а то, как будто с амёбой дерусь. Скучно. * Письмо с уведомлением о временном отстранении от ведения дел и запрете на осуществление профессиональной деятельности Эмори получил, спустя несколько дней после визита в ночной клуб. Для него точкой отсчёта стал именно этот момент. Для представителей Верховного совета — ещё одна смерть. Всё по тому же сценарию. Выпитое, предварительно взломанное сознание, погибель в коконе бесконечных кошмаров. Эмори, для которого работа была всем, чувствовал себя уничтоженным. Связанным по рукам и ногам. Послание передала Эммануэль, бессменный вестник дурных новостей. Вручила вместе с очередным букетом чёрных роз. О своём обещании принести белые цветы благополучно позабыла. Впрочем, как и всегда. Вердикт, похожий на приговор. Белая бумага. Гербовая печать. Размашистая подпись Кайлы Содерхёйм. Снежная королева магической Германии отправила непослушного Кая замерзать во льдах, решив, что его помощь тем, кто мучается от кошмаров, причиняет вред, но пользы не приносит вовсе. — Старая сука, как ты предсказуема, — мрачно произнёс Эмори, используя конверт вместо пепельницы, а потом поднося его вместе с письмом к дрожащему пламени зажигалки и превращая официальное заключение в пепел. Стоило признать: он на другой результат и не рассчитывал. Ясно было, что ему подрежут крылья, пытаясь нейтрализовать. Он стал для них неудобным, все подозрения падали на него, хотя он сам становился жертвой покушения. И чувствовал, что тот случай — не единичный, только начало. За ним придут ещё раз, но подготовятся лучше. Быть может, этот день станет для него последним. Может, нет. Он старался не загадывать наперёд. Будущее представлялось ему туманным, непредсказуемым. Он солгал бы, заявив, что любит сюрпризы. Сейчас, как никогда прежде, ему хотелось покоя и стабильности. Но жизнь продолжала преподносить ему сомнительные подарки. Один другого хуже. Эмори не считал Кайдена Вингса близким другом. Кайден был не из тех, кому можно доверять все свои секреты. Он не был могилой секретов. Ушлый, алчный, тщеславный, на всё готовый ради дальнейшего продвижения и, как он сам говорил, профессиональной реализации, он был не лучшим кандидатом на роль персонального психолога. О таких, как Кайден, обычно говорят, что они с лёгкостью продадут родную мать, если увидят в этом предательском действе выгоду для себя. Эмори не сомневался, что и его Кайден мог продать, если бы подвернулся удобный случай, но пока они нуждались друг в друге, поэтому держались вместе. Кайден никогда не пытался затащить его в постель. Ни взгляда, ни слова, ни намёка, ни двусмысленных жестов. Иногда создавалось впечатление, что секс, как таковой, главную звезду оппозиционной журналистики, не интересует вообще. Кончить он мог и от осознания собственной крутости, остальное его мало интересовало. Тем не менее, выходить с Эмори в свет, демонстрируя его окружающим в качестве своего спутника, Кайден любил, как будто хвастался перед окружающими трофеем, попавшим в его руки. Экзотическая красота, нереальная, слегка потусторонняя, обладать которой довелось именно ему. Но даже в обществе они держали дистанцию. Никаких ладоней на коленке, никаких объятий. Максимально дорогой эскорт, не подписывающийся на оказание услуг интимного характера. А вот услугами иного толка Кайден иногда пользовался. В его сознании, значительно раздолбанном бесконечными алкогольными возлияниями и наркотическим туманом, таились такое, что иногда Эмори становилось не по себе. Он не был уверен, что совладает с этими демонами, но в итоге усмирял их. И Кайден был ему признателен. Эмори, далёкий от политики, гений и талант мастера острого пера не слишком ценил. Его в Кайдене интересовало совсем другое умение. Талант находить информацию, тщательно скрываемую от сторонних глаз. Он умел буквально из-под земли вытаскивать необходимое. За то и был любим, ценим и всячески обласкан. Эмори нуждался в этом таланте. Тайны собственного прошлого не давали ему покоя. Он часто задавался вопросами о том, кто он. Кто он, на самом деле? Обращение к частным детективам позволило ему по крупицам восстановить хронологию событий далёкого прошлого. Он перелистывал страницы отчёта, внимательно вчитываясь в каждую строчку, но никогда не чувствовал отклика внутри себя. Он словно читал чужую историю, события жизни кого-то стороннего, незнакомого, неведомого. Иногда он сомневался, что проживает собственную жизнь, что откликается на имя, данное при рождении. Зато нередко ловил себя на мысли, что весь мир — обман, и эта сеть оплетает его всё сильнее, однажды он потеряет нити правды, и окончательно погрязнет во лжи. Чужой и своей. Он помогал другим навести порядок в голове, и ему это удавалось. Система выдавала сбой только тогда, когда он пытался упорядочить и хотя бы немного организовать собственную жизнь. Память не желала возвращаться в полном объёме, её словно форматировали, подобно электронному носителю. Стёрли всю информацию, вставили пустую карту памяти обратно, записав на неё мертвенно-бледную пустоту. На память о прошлом у него осталась лишь она. И фантомная боль, изредка разрывающая черепную коробку. Он будто наяву слышал треск костей, видел паутину трещин, расходившихся в стороны. Ему говорили, что в него стреляли. Это доказывали отчёты. Эту информацию подтверждали статьи из газет почти тридцатилетней давности, в которых говорилось о нападении на лабораторию известного учёного. О том, что в момент взрыва там находился и единственный сын герра Эмброуза. О том, что отец погиб, а сын был доставлен в больницу в критическом состоянии, а ранение его несовместимо с жизнью. И, скорее всего, он умрёт прямо на операционном столе, а то и раньше, не дождавшись оказания первой медицинской помощи. Снимки в тех статьях были паршивого качества, но Эмори узнавал себя. Слишком приметная внешность, чтобы усомниться в правдивости написанного. Однако сомнения всё равно подтачивали его изнутри. Он хотел знать правду. От и до. Видеть не обрывки, а полную картину происходящего. И Кайден обещал помочь — раскопать все детали истории далёкого прошлого. Не бескорыстно, естественно. За определённую плату. И Эмори готов был заплатить. Сколько угодно. Только бы обрести цельное «я», а не половинчатое, как сейчас. Исчезновение Кайдена его не удивило. Иногда у Вингса случались, как он сам их называл, творческие кризисы. Он пропадал на несколько дней, после возвращался потрёпанный, злой, взбудораженный и готовый к новым свершениям. Но эти кризисы были непродолжительными. Два-три, максимум — четыре дня. Далее он сам нарушал молчание, обзванивал всех своих знакомых, с которыми поддерживал постоянное общение. Ставил в известность, что жив, ничего страшного не произошло, он просто немного потерялся по жизни. Но теперь снова обрёл себя, можно не волноваться. Когда с момента его исчезновения прошло пять дней, Эмори насторожился. Через неделю пришёл к выводу, что Кайден вовсе не в кризисе. С ним что-то случилось. И, вероятно, это что-то напрямую связано с событиями последних дней. С трупами, чьё сознание расколото, а на запястьях вьётся причудливая вязь тёмных узоров — почерк кошмаров, ведущих охоту на нерасторопных прохожих. Мимо такой горячей темы Кайден пройти не мог. И не собирался. Проникнуть в его квартиру удалось без шума, пыли и труда. У Эмори были ключи. Кайден сам дал их ему, заявив, что рад видеть в любое время дня и ночи. Просто потому, что иногда ему необходим тот, кто подержит за волосы, пока он будет блевать. Эмори редко приходил без предупреждения, но сейчас был не тот случай, когда стоит думать об этике и долго мучиться выбором. Нужно было шевелиться, делать хоть что-то. В квартире Кайдена, как всегда, царил беспорядок. Упаковки из-под еды. Кайден никогда не готовил самостоятельно — пользовался услугами многочисленных доставок. Пустые бутылки, следы белого порошка на столешнице, клубы пыли в углах, увядшие цветы на столе. Всё это в соседстве с дорогими шмотками, не менее дорогой обувью и техникой. Ноутбук, рядом с которым несколько флэшек. Эмори знал пароль, Кайден его никогда особо не скрывал. Во всяком случае, от него. Знал, что при желании, Эмори может сам вытащить нужную информацию из его сознания, потому предпочёл выложить всё самостоятельно, не дожидаясь неприятной процедуры. Десятки открытых вкладок. Новости об убийствах, будоражащих сознание общества, старые статьи о взрыве в лаборатории, его, Эмори, собственный портрет, увеличенный в несколько раз. Открытый файл с сотней вопросительных знаков — лишь они, ни единого слова. Эмори проверил все носители. Все они были заполнены информацией о трупах с выпитым сознанием. Тогда. Сейчас. Для магической Германии это был не первый случай. Тогда, двадцать пять лет назад, жертвы исчислялись десятками, а то и сотнями. Период второй волны, о котором говорили с придыханием и благоговением. Период, когда чистых людей и созданий практически не осталось, особенные дети рождались в каждой второй семье, и родители жили в страхе. Только бы их ребёнок не оказался монстром, только бы его не уничтожили, только бы природный талант не мутировал, превратившись из дара в проклятье. Кайден провёл параллель между событиями второй волны и нынешними. Они были связаны. В этом не возникало сомнений. Ответы на вопросы, терзавшие в настоящем, следовало искать в прошлом. Ищейка из Эмори была так себе. Ему требовалась помощь, но рассчитывать было не на кого. Тот, кто мог разобраться в сложившейся ситуации, исчез. И, судя по всему, это был не просто очередной загул со всеми вытекающими. Это был знак, что Кайден сунулся туда, куда соваться не следовало. Перешёл черту, нарушил грани разумного и дозволенного. Такую ошибку ему простить не могли, настал час расплаты. Анна — чёрный костюм, широкополая шляпа, — ждала его в условленном месте. Потягивала виски, оставляя на стекле следы неизменной красной помады. — Выглядишь неважно, — сообщила, увидев Эмори. Сомнительный комплимент. То, что могли сказать все остальные, но предпочитали молчать. — Кажется, у меня проблемы, — произнёс он. Анна не ответила. Выразительно посмотрела на него, предлагая продолжать исповедь. Она не любила долгие бессмысленные разговоры, ей всегда требовалась конкретика. Быстро, чётко, по пунктам. Время — деньги, время — драгоценность, время — важный ресурс. Бросила в стакан несколько кубиков льда, плеснула виски. Отправила стакан на противоположную сторону стола, не сомневаясь в чужой реакции. Эмори поймал, но пить не спешил. Ему хотелось сохранить ясность мысли, не размывая границы алкоголем. Алкоголь в сложившейся ситуации виделся плохим помощником. — Говори, — поторопила она. — Кажется, у нашего общего друга проблемы, — выдал развёрнутую версию вышесказанного. Откинулся на спинку стула, прихватил губу, царапая клыками. Лёгкая боль должна была привести его чувства, хотя бы частично уничтожив панику. — Которого из? У нас предостаточно общих знакомых, — хмыкнула Анна, и в глазах её промелькнул огонёк. Эмори знал, на кого она намекает. Сложно не понять. Она тоже была в клубе, видела, как надирается Алекс, видела, как он подходит к определённому столику. Кого приглашает к себе, с кем исчезает в темноте коридоров. Эмори не сомневался, что после его исчезновения Анна с удовольствием составила компанию Алексу, для них это было в порядке вещей, ничего нового и сколько-нибудь предосудительного. Они не обсуждали любовные похождения Алекса, его умения и навыки в постели, но по глазам Анны было понятно: не так уж она и жалела о том, что Эмори решил устраниться в тот вечер, оставив ей десерт. — Кайден. — Что с ним? Очередной трип в страну чудес? — Если бы всё было так просто, я бы не стал тебе звонить. — Мне кажется, в случае с ним ничего сложного не бывает. Он примитивен, хоть и жаждет доказать обратное, — ногти постучали по толстому стеклу. — Твой приятель не просил повлиять на Вингса? — тихо спросил Эмори. Анна прищурилась, сузила глаза, и это выглядело пугающе. Он знал: Анна не любит, когда на неё давят. Не любит, когда её пытаются прижать к стенке. Она охотно отвечает на вопросы до тех пор, пока не видит в них обвинения, потом начинает стремительно закрываться, и наружу выставляет металлические шипы брони, создаваемой годами. Их с Кайденом дружба дружбой в полном смысле этого слова не была. Всё те же взаимовыгодные отношения. Он копал под её врагов, она отсыпала ему первоклассную дурь, чтобы он не связывался со сторонними, ненадёжными поставщиками. Фактически, она способствовала его разрушению и разложению его личности, однако, он не уставал её превозносить, считая своим драгоценным тёмным ангелом. И с ней Кайден совершенно точно спал, чем однажды хвастал, перебрав с алкоголем. То, что некогда Вингс копал под ныне покойного супруга Анны её не смущало и не настораживало. Она не говорила об этом открыто, но Эмори подозревал: не слишком-то фрау опечалилась, став вдовой. Избавление от помехи сделало её счастливее, а в руках сконцентрировалось то, к чему она так рвалась. Анна хотела власти, и она её получила, убрав с дороги постылое, не слишком дальновидное препятствие. Эмори видел фотографии с похорон. Видел тёмную вуаль, скрывающую глаза Анны. Эта вуаль была слишком короткой, улыбку на губах она не скрывала. Анна не любила мужа. Она сама его уничтожила. А Кайден ей в этом помог. И не только Кайден. Помощников у неё было предостаточно. — Я не настолько завишу от мужчин и не настолько ведома, чтобы бросаться выполнять прихоти каждого из них, как только они попросят об одолжении, — произнесла металлическим голосом. — Ты знаешь, я не разбрасываюсь теми, кто может быть мне полезен. Кайден не раз оказывал мне услуги, а я держала его под контролем. Он не был для меня опасен, и избавляться от него не было причин. Думаю, если бы его существование стало совершенно невыгодно для Алекса, он избавился бы от помехи своими руками, без постороннего вмешательства. Он не тот, кто будет прятаться за чужими спинами. Да и зачем ему мои мальчики? У него самого штат первоклассных головорезов в подчинении. Щёлкнет пальцами, и ему не только Кайдена, половину города притащат. Хоть в собранном, хоть в разобранном виде. — Готова поручиться за него? — Я никогда и ни для кого не выступаю поручителем. Но в Александре уверена. — Пожалуй, слишком уверена. — Как есть. — Назови хоть одну причину, которая убедит меня в том, что он этого не делал? — Я ничего никому не доказываю. Принцип. Считаю споры бессмысленной тратой времени. Если ты так уверен в том, что исчезновение Кайдена — его рук дела, если у тебя даже есть аргументы в пользу этого и доказательства, поговори с ним напрямую. А не трусливо, через посредников. — Как будто он захочет разговаривать со мной. — Захочет. И ты знаешь это не хуже меня. — Разговаривать, — с нажимом повторил Эмори. Анна засмеялась. — И разговаривать — тоже. Я знаю больше твоего. И о Кайдене, и об Алексе. У вас с Хёллером найдётся немало тем для разговоров. И не только твоя сумасшедше-прекрасная кровь, о которой он не может забыть с тех пор, как впервые почувствовал её запах. Ты никогда не узнаешь о ком-то больше, если не заговоришь с ним. Попробуй, возможно, тебе понравится. Он может помочь тебе, ты — ему. Из вас выйдет отличный тандем. Нужны ещё аргументы? — Хотя бы парочка. Было не слишком убедительно. — У него умелые пальцы, не менее умелый язык и восхитительный член, а тебе нравится трахаться. — Не совсем то, что я надеялся услышать. — Если смущают такие подробности, то он из хорошей семьи с многовековой историей, красив, богат, образован, умён. Что ещё тебе нужно? — Звучит, как брачное объявление. Надеюсь, ты не переквалифицировалась из мафиози в брачные агенты? Она оглушительно засмеялась. — Нет. Боюсь, жизнь брачного агента для меня слишком скучна. * Неизвестность настораживала. Эмори не знал, как сложится их с Алексом разговор, но напрасных иллюзий не питал. Предпочитал не строить воздушные замки заранее, чтобы не разочаровываться в дальнейшем. Он не готовился к встрече, не писал заранее приветственную речь, не составлял список возможных вопросов, которые задаст сам, или же тех, что зададут ему. Старался делать вид, что всё идёт так, как должно идти, правильно. Однако сам себе признавался, что нервничает. К Александру Хёллеру он испытывал какие-то странные, ему самому не до конца понятные чувства. Ему казалось, что с Алексом их связывает нечто большее, чем пара встреч, краткосрочный обмен кровью и танец под дождём. Спонтанный, нелепый. Когда один вусмерть пьян и не контролирует свои действия, а второй это всё прекрасно понимает, отдаёт себе отчёт во всём происходящем, но не останавливает. Поддаётся на провокацию, поддерживает сомнительной ценности игру. Он ненавидел, когда к нему домой приходили без приглашения и не оповещали предварительно о своём визите. Но сам поступил в точности, как эти незваные гости. Он не просил Анну посодействовать в организации встречи, не обзавёлся номером телефона. Но получил адрес и поехал туда. Он ждал так, как ждала его Эммануэль. Сидя, правда, не на ступеньках перед квартирой. Он ждал на подземной парковке. Сидел в открытой машине, широко расставив ноги, то и дело набрасывая на плечи лёгкий плащ, норовивший сползти. Чертовски сильно хотелось курить, ещё больше — рассказать кому-то о своих страхах, переживаниях и проблемах. Не матери, которая моментально переполошилась бы, начала причитать и призывать его — бросить всё, да вернуться к ней. На роль слушателя Александр походил меньше всего. Эмори сомневался, что его станут слушать. Эмори вообще во всём сомневался. И всё равно шёл напролом. Александр приехал после полуночи. В гордом одиночестве, без сопровождения. Как и большинство существ, обладавших обострённым восприятием, сразу понял, что находится на парковке не в одиночестве. Чутьё позволило ему безошибочно определить местоположение другого полуночника. Эмори знал, что его засекли. Знал, что его найдут с минуты на минуту и продолжал неподвижно сидеть на месте. Развлекал себя тем, что пристально разглядывал кулон, покачивавшийся на руке. Чёрный шнурок, обмотанный вокруг ладони. Волчья морда с оскаленными клыками, красные глаза. Не слишком крупный, не вычурный, лишь подчёркивающий принадлежность к определённому роду кулон. Эмори сам не понимал, зачем и ради чего пошёл на это маленькое преступление. Почему расстегнул цепочку и забрал себе трофей, подтверждающий реальность встречи с Хёллером. С тем же успехом мог не возвращать платок. Хотя... О платке Алекс мог благополучно позабыть. Кулон имел для него большую ценность. — Ничего не терял? — спросил, увидев перед собой Александра. — А то я нашёл совершенно случайно. Напряжение постепенно ушло из взгляда. — Где? — У себя в кармане, — хмыкнул Эмори. — Что ты здесь делаешь? — У меня к тебе разговор. — Говори, — не слишком гостеприимно произнёс Алекс. Вырывать кулон из чужих рук не торопился. Наблюдал за тем, как украшение мерно покачивается, гипнотизируя. — Что, и даже на чай не пригласишь? — Нет. — Почему? — У меня заварка закончилась, — усмехнулся Алекс, всё же подаваясь вперёд и надеясь отобрать свою вещь у воришки. Эмори, просчитав его действия на несколько шагов, отдёрнул руку. Пальцы ухватили не кулон, а его запястье. Сжались, сдавили, сомкнулись, словно браслет или наручник. Вместо холодной стали — тепло кожи. Те, кто утверждал, будто у вампиров холодная кровь и такая же кожа, нагло лгали. Не отпустили сразу же, погладили. — Ничего страшного, чай — не обязательная часть программы, — признался Эмори. — Идём, — бросил Алекс, предлагая следовать за ним. Он жил совсем не так, как полагалось жить созданию его ранга и положения. И он прекрасно об этом знал. Алекс пытался посмотреть на свой дом чужими глазами. Несколько чахлых комнатных роз на подоконнике, молоко и яблочное пюре в холодильнике. Не только они, конечно, но первым делом взгляд за них цеплялся. Аскетичный набор мебели — лишь самое необходимое. Последствия жизни в карантинной зоне. Время обитания в интернате для особенных детей наложило отпечаток. Он как будто воссоздавал вокруг себя ту обстановку. Он её ненавидел, но намеренно помещал себя в омерзительные условия. Пытался раз за разом пережить события прошлого, проработать психологические проблемы. Судя по тому, что отразилось на лице Эмори, он представлял чужой дом иначе. Может, они фантазировали на пару с приятелем. Вингс наверняка пел совсем иное. Как сыр в масле катается, сука. Деньги не знает, куда пихать. Прикуривает от сотенных купюр, их же в сортирах использует. Все, в чьих руках сосредоточена власть, делят деньги между собой, а остальные страдают. Остальным приходится выживать. Нет, Кайден. Выживать приходится не теперь. Выживать приходилось тогда, когда жизнь разделилась на три дорожки, в тридцать таблеток каждая. Утренняя, обеденная и вечерняя дорога. Когда каждый день начинался с мыслей о смертоносном таланте, спящем глубоко внутри, но способном пробудиться в любой момент. — В холодильнике почти пусто, — просветил Алекс, швыряя газету на небольшой стеклянный столик, промахиваясь, но не придавая значения. — Хотя, не уверен, что тебе нужна нормальная еда. — Поддался общественному мнению? Тоже думаешь, что я жру чужое сознание, и этого мне более чем достаточно? — Есть множество оснований, — сообщил Алекс, опускаясь в кресло, устраивая руки на подлокотниках и широко расставляя ноги. — Согласно твоим рассуждениям, я давным-давно должен был наброситься на тебя и растерзать. Заметь, я этого не сделал. — И только ты знаешь, почему. Эмори не стал стесняться. Потянул на себя дверцу холодильника и теперь перебирал баночки с яблочным пюре, медленно передвигая их, словно действительно видел разницу между идентичными упаковками. Не удивлялся такому набору продуктов, как будто любил пюре и молоко не меньше Аши, в память о которой Алекс и забивал холодильник отвратительными ему банками и коробками. Иона преувеличивала, говоря, что он морит себя голодом. Даже если он сам не следил за содержимым своего холодильника, этим исправно занималась домработница. Она приходила дважды в неделю. Наводила порядок, готовила еду... Определившись, Эмори взял одну баночку, открыл, зачерпнул немного ложкой. Съел, без особых проблем. Не зажал рот ладонью, пытаясь задержать еду, просившуюся обратно, не бросился к раковине. Проглотил и не поморщился. — Вкусно. — Как будто бы. — Мне действительно нравится. Алекс закрыл лицо рукой, подцепил несколько прядей, отбрасывая их назад. — Всё сложнее, чем ты думаешь, — заметил Эмори. — Откуда тебе знать, что я думаю? И думаю ли вообще? — спросил Алекс. Поколебавшись немного, решила, что ужин лишним не будет. Разогрел стейки, положил овощной салат, плеснул в один стакан сока. Красного. Иллюзия, самообман. Если хорошенько напрячь фантазию, можно подумать, что пьёшь кровь. Сервировал стол на две персоны. Поставил перед Эмори пустой бокал. — Чая нет, — напомнил. — Молоко, — попросил Эмброуз. Алекс хмыкнул, но спорить не стал. Налил почти до верхнего края. Удивлённо вскинул бровь, наблюдая за действиями визитёра. Эмори потянулся к канцелярскому ножу. Не сомневаясь в правильности своих действий, надсёк запястье. Сцедил кровь в чужой стакан. Усмехнулся. — Уверен, так тебе понравится гораздо сильнее. — Было бы странно, если бы не понравилось. Он сел за стол. Эмори устроился напротив, продолжая есть пюре. — Чистильщики всего лишь исполнители, — произнес, откинувшись на спинку кресла. — Им сказали — они сделали. Не больше и не меньше. Та информация, которой они все нас кормят, ничего не стоит. Они говорят лишь то, что им позволено говорить. Даже столь важным, ключевым игрокам, как ты. Тебе это не по вкусу. А кое-кому из тех, кто стоит выше тебя, подобная инициативность не нравится. Тебя сожрут. Морально выпотрошат и бросят под каток, желая уничтожить. — Падаль, конечно, куда более продвинутый класс. — Ты дурак. — И, к слову, о герре Вингсе. Твоя Падаль не против таких знакомств? Помнится мне, однажды он пытался промыть тебе мозги на тему того, с кем дружить можно, а с кем лучше не связываться? Я попал в чёрный список. — Кайден помогал мне. Он пошёл на то, на что не решался никто до него. Не думаю, что его помощь была бескорыстной, и он просто хотел помочь мне. Скорее, он рассчитывал на сенсационный материал по завершении расследования, но так получилось, что... — Пошёл? Решился? Был? То есть... В прошедшем времени? — прищурился Хёллер. Эмори отложил ложку, прикрыл глаза и кивнул. — Я не просто так пришёл с тобой повидаться. Я не особо рассчитываю на успех, но больше обратиться мне не к кому. — Деликатная просьба, о которой ты не станешь кричать, я правильно понимаю? Говори уже, что за невероятное предложение скрывается за этими словами. — Помоги мне найти Кайдена, — произнёс он. — От него нет вестей несколько дней. И я... волнуюсь. А ещё склонен обвинять себя. Он занимался моим делом. Пытался найти исполнителей того заказа, убийц моего отца. Восстанавливал события той ночи и, насколько мне известно, делал это успешно. Он звонил мне накануне исчезновения, говорил, что остались последние штрихи, и скоро картинка сложится воедино. Когда я позвонил ему утром, он не ответил. С тех пор... — Ты не адресу, детка, — ответил Алекс. — Что угодно, но помогать Падали я не стану. Пусть его хоть тысячу раз убьют, мне наплевать. — Я прошу помочь не ему. Я прошу помочь мне. — Нет. Когда речь заходит о нём, ответ однозначный. — А как же торжество справедливости? — криво усмехнулся Эмори. — Безопасность жителей города и всей страны. Или при вступлении в должность, перед получением удостоверения будущие исполнители воли своих избирателей больше не дают клятв? Когда же система успела настолько измениться? — Система прежняя и лживые обещания, которые мы произносим, никто не отменял. Но из любых правил бывают исключения. Для меня такое исключение — твой дружок. Прости. Или не прощай. Мне всё равно. Проводить тебя до двери или сам отыщешь выход? — Не стоит, — сдержанно отозвался Эмори. Поднялся с места и вышел из комнаты. Алекс остался в одиночестве. Склонил голову и захохотал. Просьба, с которой к нему обратились, тянула на маразм века. Соперничать с ней могла, пожалуй, лишь мимолётная мысль о согласии, вспыхнувшая у него в голове, но успешно уничтоженная в мгновение ока. Кулон остался на столе. На чужое Эмброуз не покушался. Входная дверь ещё не хлопнула. Алекс успел выйти в прихожую раньше, чем его гость удалился восвояси. Повторно за вечер перехватил тонкое запястье, удерживая. Заставляя разжать пальцы, сжимающие дверную ручку, повременить с побегом. — Не бескорыстно, но готов помочь, — произнёс Алекс. — Какое восхитительное непостоянство, — усмехнулся Эмори. — Вопрос в том, что ты готов предложить. — А что тебе нужно? Предлагать деньги — бессмысленно. Себя — пошло и нелепо, а ещё — лицемерно. — В чём лицемерие? — Глупо прикрываться оплатой долгов, когда готов дать собеседнику просто так, а не в качестве залога. — Мне нужен твой талант, — неохотно, словно его только что застали на месте преступления и заставили против воли дать признательные показания, сказал Алекс. — Что ж, получается, мы оба друг друга используем. Каждый в своих целях, — резюмировал Эмори. — Получается, что так. — Не романтично. Но как правдиво и жизненно. * Ничего нового, ничего удивительного. Предсказуемо. Ожидаемо. Он знал, что этот закончится в постели другого существа. Надеялся. Опасался, что заранее расписанный сценарий вечера будет сожжён, и он уйдёт ни с чем. Ему нечего было предложить своему собеседнику, о чём он говорил открыто, и не сомневался в том, что говорит правду. Всё, чем он обладал, ценилось не слишком высоко. У Алекса Хёллера было всё, что можно пожелать. И купить его расположение телом не представлялось возможным. Слишком низкая цена, в чём-то даже унизительная. Не столько для Эмори, сколько для самого Александра. Он захотел плату иного толка. Он не потребовал встать перед ним на колени, не указал выразительно на свою ширинку, не положил на неё ладонь, не расстегнул пуговицы, предлагая от слов перейти к решительным действиям. Он захотел чужой талант, вызывающий страх и трепет у Верховного совета. Зачем этот дар потребовался Алексу? Эмори не спрашивал. Считал, что в его ситуации вопросы не задают. В его ситуации на вопросы отвечают, и чем больше правды в ответах, тем выше шансы на то, что помощь будет оказана. Его пугали слова об использовании дара — неизвестно, как хотел его эксплуатировать Алекс, то ли во благо, то ли во вред, — но отказаться он не мог. Сам поставил для себя определённые условия, обрекая на существование в узких рамках. Условия сделки были не теми, что он ожидал. А вот завершение вечера — более чем. Возможно, даже желанным. Эмори полностью отдавал себе отчёт в том, что происходит. Понимал. Анализировал. И не возражал. Когда Алекс протянул руку и сбросил плащ с его плеч, когда потянул к себе, заставляя переступить через волны белой ткани, растекавшейся по полу, когда обнял, подарив опору, Эмори потянулся навстречу. Поддержал инициативу, охотно прильнул к Алексу, не строя из себя целомудренного девственника, готового сражаться за невинность, отстаивая её с боем. Анна была права. Он любил заниматься сексом, а сейчас разрядка, в том числе и сексуальная, ему бы не помешала. Он чувствовал, как с каждой минутой, а то и секундой нарастает напряжение эмоциональное, как сам он всё чаще становится похож на оголённый провод, и всё это накапливалось, давило, уничтожало, не находя выхода. Ему нужно было отвлечься, и он отвлекался. Быть может, не идеальным способом. Но и не самым плохим. За мгновение, проведённое в чьих-то объятиях, за кратковременный самообман, гласивший, что он не один, а с кем-то, можно было отдать многое. Именно сейчас, в сложившейся незавидной ситуации. Его мало интересовали чувства, его совсем не продирало на сентиментальность, он сознательно шёл на определённые поступки. Он отвечал на провокационные действия. Он позволял раздевать себя и раздевал сам. Позволял целовать и целовал сам, отвечая не кротко и размеренно, а напористо, в чём-то агрессивно, словно надеялся перехватить инициативу и продемонстрировать, кто здесь, на самом деле, истинный хозяин положения. Пусть даже это не было правдой. Чего в действиях обоих не было, так это романтичности и нежности. В голову лезли нелепые мысли о том, что они как будто проверяют друг друга на прочность, собирая и пересчитывая собой все углы, которые только можно встретить на пути, всю немногочисленную мебель, на которую они умудрялись напороться по пути. Они не завалились в спальню, вернулись в исходный пункт. Туда, откуда начали свой путь. Туда, где на столе остались пустые тарелки и не до конца опустевшие бокалы. Туда, где было хрупкое стекло, превратившееся в крошево на полу. Туда, где на пол полетела чёрная водолазка и чёрные джинсы, туда, где по полу разливалось молоко, и в это молоко смешивалось с каплями крови, влитыми в чужой бокал, образуя на полу замысловатые узоры. Эмори не знал, чего ждал от него Алекс, но сам был полностью доволен происходящим. Он хотел боли. Не раздирающей на части, не заставляющей страдать. Умеренной. Способной помочь ему забыться, отвлечься хотя бы ненадолго. Избавиться от мыслей от мрака, сгустившегося над ним, и над всеми остальными жителями города, не замечавшими перемен. Кто, если не вампиры, знавшие толк в боли, понимавшие, что такое боль изысканная, мог помочь ему? Пожалуй, никто. Ему нужен был кто-то, способный разделить его сумасшествие, его временное помешательство, его зашкаливающее отчаяние. И в этот миг не было никого более подходящего на эту роль, чем Алекс. Эмори целовал его, обвивая руки вокруг шеи, и думал о том, что у них слишком много сходства. Не внешнего, душевного, эмоционального. С удивлением он осознавал, что чужие мысли, обычно резко вклинивавшиеся в его собственное сознание, стоило лишь слегка ослабить контроль, скрыты от него. Он не может прочитать Алекса, тот словно отделён от него плотной пеленой. Тем не менее, именно рядом с ним становилось проще, легче, спокойнее, и Эмори боялся потерять это ощущение. Боялся, что оно окажется мимолётным, и он очень быстро его упустит, но ничего такого не происходило. Он подставлял шею под поцелуи, торопливо расстёгивал ремень на брюках. Сдирал рубашку с плеч Алекса, пропускал его волосы сквозь пальцы. Ему было жарко, невыносимо жарко, словно он находился в раскалённом аду. Он тяжело дышал и с жадностью ловил чужое дыхание, словно пил его из приоткрытых губ. Он отдавался самозабвенно, каждый раз, словно последний. Ему и казалось, что каждый действительно может стать последним, а потому не стоило забивать голову посторонними мыслями, чего-то смущаться, о чём-то переживать. Его трахали в столовой, усадив на стеклянную столешницу. Она казалась такой хрупкой и ненадёжной, вот-вот готовой рухнуть под напором чужой страсти. Но впечатление это было обманчивым. Столешница была куда крепче, и она выдержала. Его трахали у стены, его трахали в душе, его трахали в кровати. Каждый раз он думал, что вот теперь-то действительно всё, но внутренний голод вновь и вновь просыпался в нём, разгораясь всё ярче и заставляя тянуться за очередным грубоватым, с привкусом крови, поцелуем. Алекс не возражал. Он был столь же голоден в плане тактильных контактов. Его не останавливала мысль о том, что не раз и не два он успел овладеть этим телом. Оно манило его, притягивало взгляд. Он прикасался и понимал, что хочет ещё. Что не остановится до тех пор, пока не получит. Пока в очередной раз не заявит свои права на него, оставляя десятки и сотни меток. Слишком грубое прикосновение пальцев, следы засосов на бледной коже, следы клыков. Пока не ощутит привкус совершенной крови, сводившей с ума, а, может, напротив, позволявшей держаться. Ведь сам Алекс искренне считал, что сумасшествие давным-давно стало его верным спутником. Он уснул на рассвете. В последний раз провёл подушечкой пальца по припухшим губам Эмори, погладил шею. Закрыл глаза. — Чего ты хочешь, на самом деле? — спросил Эмори, ласково коснувшись его волос. Вопрос застал Александра врасплох. Вряд ли ему задавали подобные вопросы прежде. Вряд ли он вообще разговаривал со своими любовниками или любовницами. Их не интересовала его душа. И всё, что скрывалось за благополучным фасадом. Их привлекало совсем другое. Власть, деньги, происхождение, связи, которыми он мог похвастать. — От жизни или от тебя? — В целом. — Найти себя, — ответил Алекс. — А ты? — Найти себя, — эхом отозвался Эмори, подавшись вперёд и оставив на губах лёгкий, невесомый поцелуй. — Кто бы мог подумать, что мы настолько похожи? Алекс спал, но душа его не находила покоя. Его мысли были по-прежнему скрыты от посторонних. Эмори не знал, что конкретно снится Алексу, но чувствовал, что сны его тревожны. Полны боли, крови и страданий, переносимых, как его собственные. Чувство вины, ненависть к самому себе, разочарование во всём и во всех. Он... Такой, какой есть. Без прикрас, что называется. Без лоска, демонстрируемого окружающим. Политик, ратующий за благополучие и процветание Виндена. Гордость этого ебанутого мира, которая мечтает вырваться за пределы клетки, но не может, то и дело впечатываясь в ограждение, а после оказываясь на исходной позиции. И он, Эмори. Носитель особого таланта. Мальчик с пулей в голове, который может сорваться в любой момент, став монстром. А, может, уже срывается и действительно убивает. Просто не помнит, как и большую часть своего детства. Потенциальный монстр и тот, кто призван с ними бороться. Потерянные дети своего поколения. Их судьбы расколоты надвое трагедией прошлого, унесшей жизни тех, кто был им дорог. Искалечившей их собственные жизни. Александр Хёллер, вампир без будущего. Эмори Эмброуз, фейри без прошлого. Они — отражение друг друга. Идеальная, мать их, парочка. Они нуждались друг в друге так сильно и так отчаянно. Особенно ярко Эмори понимал это сейчас, сидя на кровати, и с трепетом, ему несвойственным, касаясь чужого лица. Обрисовывая знакомо-незнакомые черты. Ему казалось, что только Алекс поможет ему обрести то, что он так давно ищет и не находит. А, может, не казалось. * Мальчик продолжал хранить молчание. Будто воды в рот набрал. Он реагировал на звуки, смотрел осмысленно, понимал, что хотят довести до его сведения, но при этом продолжал держать рот на замке. Он не общался жестами, не протягивал руки к блокноту и карандашам, лежавшим на столике рядом с его кроватью. Он был максимально сосредоточен, не по годам серьёзен и равнодушен ко всему происходящему вокруг. Большую часть времени он проводил, сидя в обнимку со своим плюшевым приятелем, спал. Ничего не ел и ничего не пил, кроме молока, при этом в весе не терял. Выглядел практически так же, как в утро, когда Алекс столкнулся с ним впервые. Мальчик не подружился с Ионой, хотя она всегда считалась лучшим специалистом исследовательского центра, великолепно находившим общий язык с детьми младшего дошкольного и школьного возрастов. Мальчик игнорировал попытки Теда сблизиться с ним. От чтения мыслей виртуозно уходил, выставляя непроницаемый щит. Он не проявлял интереса к новым сотрудникам центра, пытавшимся отыскать ключи от его сердца. Единственным, кого подпускал к себе ближе, чем остальных, был и оставался Алекс. Их встречи были редкими и странными. В поведении мальчика ничего особо не менялось. Он не становился эмоциональнее или активнее, не бежал на встречу, не протягивал своего зайца, предлагая поиграть с ним. Менялось не поведение, а выражение лица. Рядом с Алексом мальчику было спокойнее, будто тот служил гарантом его безопасности и мог защитить в случае необходимости. Иона списывала эту реакцию на манипуляции со спектром. Алекс был с ней солидарен. Он помнил собственные ощущения. Смутно, но помнил. Броган, случайно сорвавший его спектр невидимки, соединившийся с ним против воли второго участника тандема, точно так же был для Алекса стеной, способной оградить от опасности. Сам по себе Алекс чувствовал себя раздробленным, разбитым на части. Спектр был частью личности каждого человека и существа, и если в эту самую личность вторгались без приглашения посторонние, было очевидно, что неизменной она не останется. Поиски родственников мальчика результатов не дали. Никто не обращался в полицию, никто не развешивал по городу объявления о пропаже, в сети таких объявлений тоже не было. Теория о том, что труп, обнаруженный в подземном переходе, приходится безымянному найдёнышу родственником, тоже рассыпалась в прах. Одинокий, ни жены, ни детей, ни каких-либо родственников. Во всяком случае, в Виндене. Лишь дальние и очень дальние родственники в другом конце Германии. Кто отпустил ребёнка на улицу в такую погоду и в таких условиях? Алекс не переставал думать об этом. Ответы таились в сознании молчаливого мальчика, и он не спешил делиться своими познаниями с посторонними. Вопрос: почему монстры, орудовавшие в переходе, ограничились единичной жертвой, а не устроили себе кровавый пир, тоже оставался открытым. И тоже порождал немало теорий, которые, впрочем, не были подкреплены ни единым доказательством. Вся ситуация состояла из странностей, и не было ни одной ниточки, способной привести к разгадке существующей ситуации. Она, как и Винден, была окутана мраком и туманом. После темноты улиц, слишком рано погружавшихся в черноту, мощный искусственный свет, заливавший коридоры исследовательского центра, бил по глазам. Настолько непривычно яркий, что Алексу пришлось зажмуриться, чтобы глаза не заслезились. Затем и вовсе надеть очки. В помещении они смотрелись не слишком уместно, но вопрос собственного комфорта Алекс ставил превыше всего. Иона протянула ему халат, и он накинул его на плечи. От пончиков, предложенных девушкой, отказался. Есть не хотелось. К горлу подкатывал мерзкий ком. Ночью ему снова снилась Аша. За спиной её вырастали крылья, схожие с крыльями бабочки. Она билась сначала в стекло, ограждавшее её от окружающих, затем — в паутине, оплетавшей со всех сторон. Капли крови, оставшиеся на серебристых, стальных нитях — последнее, что видел Алекс, прежде чем открыл глаза и резко сел на кровати. Прежде чем повернул голову и увидел спящего рядом Эмори. На мгновение показалось, что у того тоже выросли крылья, некогда присущие феям. Но они быстро занялись пламенем и сгорели, а самого Эмори располосовало паутинными нитями на сотни мелких кусочков. — Молчит? — Как рыба. И, знаешь... — М? — Чем дольше он молчит, чем чаще мне кажется, что он уже никогда не заговорит. — Может, Тед всё-таки ошибся? — Относительно? — Вдруг мальчишка немой с рождения? — Это исключено, — покачала головой Иона. — Тед в таких вещах не ошибается. — Как скажешь, — произнёс Алекс, примирительно погладив собеседницу по плечу. — Я лишь предположил. Палата мальчишки пустовала. Одеяло было смято. Плюшевый заяц сидел в углу кровати. Алекс посмотрел на Иону. Она не выглядела напуганной. — Он часто уходит, но всегда возвращается. Он где-то здесь. Может, в коридоре. Может, решил подышать воздухом. — Не слишком ли беспечно? Что, если он решит уйти и не вернуться? Она усмехнулась. — Он немой, но не сумасшедший. Ему некуда идти, улицы полны ужасов, а здесь тепло, светло и безопасно. Если бы ты был никому ненужным ребёнком, ты бы ушёл из такого места? Алекс не ответил. Сама того не заметив, Иона задела его за живое, наступила на больную мозоль. В своё время он был никому ненужным ребёнком. И он точно не стал бы возвращаться в негостеприимные стены исследовательского центра, если бы нашёл лазейку и сумел отсюда сбежать. Мальчишка тем более мог это сделать. Он ведь скитался по подземным переходам глубокой ночью? Что мешало повторить этот путь ещё раз? Единственное, что заставляло сомневаться в реальности побега — игрушка, мирно дожидавшаяся своего хозяина. Он слишком сильно был к ней привязан, чтобы уйти, а её оставить. — Я же говорила, — торжествующе заключила Иона. Алекс повернул голову и посмотрел туда, куда был направлен взгляд Ионы. В конце коридора, словно из ниоткуда, появился мальчишка. Забрался на подоконник, провёл ладонью по запотевшему стеклу. — Оставлю вас наедине. Алекс кивнул. Иона правильно поняла. Ему не нужны были свидетели и сопровождающие. Он замечал, что в присутствии посторонних мальчик напрягается. А ему как будто бы доверяет. Не до конца, не полностью, но... больше, чем остальным. Не привязанность, не дружба, всего-навсего заслуга спектра. Алекс подошёл ближе. Присел на свободную часть широкого подоконника. Подул на стекло и тоже протёр его ладонью. Где-то в отдалении он видел нити паутины. Просто паутины. Не той, что присутствовала в его снах. И капли на ней были дождевые, но чувство нарастающей тревоги всё равно не оставляло. — Так и будешь молчать? — спросил, прижимаясь виском к стеклу. Мальчик перестал гипнотизировать взглядом собственное отражение. Посмотрел на него проницательно, совсем не по-детски. Ничего не ответил, губы по-прежнему были сжаты в тонкую линию. Он не любил, когда к нему прикасались. Алекс понял это, немного понаблюдав за мальчиком. Он вздрагивал каждый раз, когда кто-то пытался взять его за руку, прикоснуться к плечу, погладить по голове. Маленькие дети всё ещё пробуждали сентиментальность и теплоту в сердцах жителей Виндена, какими бы циниками они ни были. Но в отличие от большинства детей, доверчиво льнувших ко всем, что будет с ними ласков, мальчик эти начинания не поддерживал. Тем удивительнее было, что сегодня он сам потянулся к Алексу первым. Прикосновение заставило вздрогнуть. Его руки были холодны, словно лёд. А проникновение в сознание Алекса оказалось слишком резким для неподготовленного к вторжению существа, слишком болезненным. Из носа закапала кровь. Захотелось тут же разорвать тактильный контакт, вырваться из этого захвата. Из этой... Паутины. Но что-то заставляло Алекса сидеть неподвижно, подобно каменному изваянию. По лицу стекала кровь, а он неотрывно смотрел в глаза мальчишке. Тот не хотел говорить, но не отказывался транслировать свои воспоминания, связанные с подземным переходом. С появлением кошмарных созданий, напавших на человека, жестоко расправившихся с ним и только потом заметивших случайного свидетеля. Алекс проживал события той ночи и того утра так, словно жил в теле этого мальчика. Был им. Словно в его сторону обратили свои взоры уродливые существа, сотканные из тьмы и чужих страхов. На его сознание нацелились. Его жаждали выпить, а он вынужден был бороться за жизнь в гордом одиночестве. Видение затягивало, будто самый глубокий омут. Некоторые вопросы, наконец, обретали ответы. * У каждого из нас есть свои монстры. Не те, что проявляются после заражения и являются результатом мутации. Не те, что приходят по ночам и выпивают сознание, оставляя лишь бездыханную, безжизненную оболочку. Те, что живут в наших душах, что ежедневно, ежечасно, ежеминутно разрывают её на части. Что заставляют нас рыдать от бессилия, те, что оставляют шрамы, которые никто и никогда не увидит, не поможет от них избавиться, не исцелит. Те, что давно стали частью нас самих, и с которыми слишком сложно расстаться, даже если очень хочется. Иногда кажется, что если не станет этих самых монстров, мы потеряем часть себя, распадёмся на части, на атомы. Они — наша концентрированная боль, которую мы боимся отпустить, потому что, только испытывая её, чувствуем себя живыми. А что останется, если боли не станет? Боль Александра Хёллера состояла из воспоминаний о сестре. О том, что в тот момент, когда она погибала, он находился рядом, но не сумел помочь. О том, что когда её уводили, он мог лишь бестолково кричать, а вызволить её из чужих рук не сумел. С тех пор прошло немало лет, а он так и не оправился от потери, не отпустил. Пестовал, взращивал боль, словно хрупкое тепличное растение. Его проблемы были родом из детства, и он этого не скрывал. Его обретение себя, к которому он стремился, заключалось в избавлении от персональных монстров. Он признался Эмори в этом. А после добавил, что боится их потерять. Сам не знал, чего хочет. Основательно запутался. Эмори внимательно слушал его, потягивая молоко из бокала — Алекс не уставал повторять, что такая посуда в сочетании с таким напитком — смотрится странно, но сам, по привычке уже, подливал. Эмори не признавался в этом, но где-то глубоко в душе завидовал своему страдающему собеседнику. В Алексе жила боль, а в нём — только пустота. Его чувства и эмоции были сдержанными. Он воспринимал события прошлого, которые помнил, не как события собственного прошлого, а как тезисы, записанные на бумагу, которую ему предложили к зазубриванию. Он помнил отца. Кажется, любил. Кажется, они много времени проводили вместе. Кажется, Эмори нравилось находиться в лаборатории... Кажется... А как оно было на самом деле? * Эмори, дружище, у меня для тебя столько потрясающих новостей. Столько паааатря-саааающих новостей. Голос Кайдена Вингса звучал неестественно возбуждённо, как будто главная надежда оппозиционной журналистики только-только вынырнула из продолжительного запоя, не протрезвела окончательно, но решила напомнить о своём существовании. С опозданием подумав, что в Виндене есть те, кто беспокоится за него и за сохранность его шкурки, а потому было бы неплохо поставить их в известность о том, где, с кем, почему и как долго. Кайден растягивал слова, делал продолжительные паузы между ними, невпопад смеялся. И вскоре Эмори начало казаться, что Вингс не только пьян, но и обдолбан настолько, что химия прочно поселилась в этом организме и непоправимо изменила состав крови. Быть может, так оно и было. Быть может, Анна прекрасно знала, где всё это время находился Кайден, просто решила не откровенничать с Эмори. Не посчитала нужным это сделать. Ей действительно не нравилось играть по чужим правилам, а потому она могла попытаться установить свои, направив собеседника по ложному следу, заставив бегать по кругу. Бестолково терять время. — Что ты хочешь мне сказать? — тихо спросил Эмори, набрасывая на плечи плед. Он мучился от холода. В этом году осень выдалась омерзительно холодной, словно и не осень вовсе, а полноправная зима. — Это не телефонный разговор. — Где? — не теряя времени на дополнительные расспросы, сразу же перешёл к делу Эмори. — Разрушенная лаборатория твоего отца. Через два часа. Буду ждать. Не опаздывай, — всё так же чуть издевательски протянул Кайден, обрывая звонок. — Лаборатория отца, — эхом повторил Эмори, закрывая глаза и прижимая телефон к груди. Умом он понимал, что именно там, а не в родном доме, могут храниться ответы на многие вопросы, его терзавшие. Вместе с тем, это было единственное место, куда он наведываться не решался. Прошлое пугало его. Из всех воспоминаний, что жили в его голове, момент выстрела был самым ярким. Эмори не помнил, как это случилось, кто направил на него пистолет, почему выстрелил. Он помнил лишь океан боли, разлившийся по телу. Оцепенение. Он рухнул, словно подкошенный. Всё, что было до и после, в памяти не сохранилось. Ни момент пробуждения, ни события, предшествующие выстрелу. Только непосредственно секунды, когда пуля входит в череп, раскалывая его. И кровь — липкая, влажная, густая, остро пахнущая — начинает заливать шею. Темнота. Свет. Свет. Снова свет. Бесконечный белый коридор — ни намёка на яркие пятна. Но сегодня его лишили права выбора. Поставили перед фактом. Не приняли возражений. Ему предстояло перебороть свои страхи, посмотреть им в глаза. Не теряя времени, он выскользнул из самодельного кокона. Схватил со столика ключи от машины. Он торопился. Боялся, что Кайден передумает. Боялся... опоздать. Идти туда в одиночестве было безрассудно. Осознание пришло с опозданием. Он думал об этом, когда, в кои-то веки попав в пробку, оказался предоставлен самому себе. Одиночество способствовало пробуждению мыслей не самого приятного толка. Появлялись они стремительно, уходили, когда сами хотели — с его желаниями не особо-то считались. Наивно и не слишком оправданно, но Эмори хотелось, чтобы в этот момент его поддерживал Алекс. Чтобы был рядом, но его не было, приходилось довольствоваться малым. Эмори надел кулон Алекса, некогда подаренный тому родителями. Это была не более чем попытка самоубеждения, не более чем самообман и нелепое суеверие. Носить чужие вещи, представляя, что их законный обладатель находится рядом. Ощущать его поддержку, которой на деле, не было и нет. Кулон был прохладным, острые клыки коснулись кожи. Эмори шумно выдохнул и потянул высокий ворот водолазки, стараясь избавиться от неприятного, удушающего предчувствия. Наверное, он делал глупость. Наверное, не стоило так рисковать и в одиночестве лезть в разрушенную лабораторию, стоявшую практически на границе Виндена и получившую дурную славу. Городские легенды гласили, что там, в холодных полуразрушенных каменных стенах нашли последний приют сотни, а то тысячи душ. Что по ночам там звучат душераздирающие крики. Что если прикоснуться к стене и посмотреть на ладонь, она будет красной. Эмори не знал, как насколько правдивы слова о кровавых слезах, но зато знал наверняка, что когда-то эти стены уже приняли кровавые дары. Глядя на записную книжку, некогда украденную у Вингса — как-то само собой вышло — Эмори никак не мог определиться со своими ощущениями. Хотел он, чтобы Кайден сегодня поведал ему обо всём, что удалось разузнать за время отсутствия. Или предпочитает тотальное молчание в ответ на вопрос о прошлом, настоящем и будущем. Он бросил машину в лесу, набросил на голову капюшон плаща и направился к лаборатории. После идущих несколько дней кряду дождей земля раскисла, и, спустя каких-то десять минут, Эмори с головы до ног измазался в грязи. Лаборатория производила гнетущее впечатление в любое время, но на закате становилась особенно зловещей. Притормозив, Эмори посмотрел на рыжие отблески на горизонте — небо в огне. Передо ним располагался ряд полуразрушенных зданий, полное отсутствие ограждений, высокие стены с тёмными провалами окон, дверей нигде не было, у половины домов отсутствовали крыши. В отдалении омерзительно выли собаки. Каждый дом, как часть единого лабиринта. Прогнившие полы и лестницы, запах плесени и разложения. Закрыв нос рукавом, Эмори зашёл в первое здание. И стены, и пол здесь были покрыты толстым слоем копоти. К прежним запахам примешивался острый запах гари. Комнаты пустовали, лестница было разрушена полностью. Забраться на второй этаж здесь помогли бы лишь сила мысли или многолетняя акробатическая практика. Он медленно передвигался от одного дома к другому. Результат оставался неизменен. За каждой новой дверью он встречал старого приятеля, ставшего за время поисков почти родным. Приятеля, имя которому пустота. Ему хотелось закричать, но горло пережимала невидимая рука. Нельзя. Даже не думай. Он принял правила игры и продолжал хранить молчание, упрямо двигаясь к намеченной цели. Потеряв счёт бесконечным домам, вошёл в очередное здание. Первый этаж пустовал. Людей или посторонних существ не было, но зато имелось огромное количество строительного мусора. Лестница, ведущая на второй этаж, оказалась достаточно крепкой. Остановившись у её подножия, Эмори запрокинул голову, пытаясь разглядеть, что происходит на втором этаже. Снова лабиринт комнат, снова... Он замер, прислушиваясь. Где-то в отдалении послышался шум, словно что-то массивное рухнуло вниз с приличной высоты и с тошнотворным звуком приземлилось на землю. Ещё не переступив порог комнаты, Эмори понял, какое зрелище ожидает его там. Кайден Вингс собственной персоной. Неестественно вывернутые под немыслимыми углами запястья. Тёмные полосы краски на коже. Стеклянный взгляд. Приоткрытый рот, из которого вытекает такая же пугающая чернота. Она же струится из уголков глаз. Пустота в сознании. Выпит, пуст, эмоционально выпотрошен. Он слышал шорохи прежде, когда поднимался по лестнице, но списал всё на крыс, коих тут тоже было не то что в достатке, а в избытке даже. Сейчас же стало понятно, что он в здании не один. Эмори замер, прислушиваясь. На втором этаже раздались неуверенные шаги. Нет сомнений — там кто-то был. Друг? Враг? Тот, кто находился там, притих, дом вновь окутала тишина. Осторожно, стараясь не шуметь лишний раз, Эмори поднялся по лестнице. Сжал руку в кулак, вдавливая в кожу ногти. Не он один прятался, не он один искал здесь что-то своё. Некто, привлекший его внимание, жаждал остаться незамеченным. Некто хотел стать невидимкой, растворившись в ночной мгле. Всего одна ошибка, один лишний шаг, и его тактика привела к поражению. Тень на стене выдала местоположение, и Эмори понял, куда нужно двигаться, чтобы оказаться рядом. Уйти в очередной раз Ула не успела, он поймал её за руку. Ладонь сомкнулась на запястье, скрытом напульсником, раздался тихий вскрик, и их взгляды встретились. — Что ты здесь забыла? — спросил грубо. — Я... Эмори, я... — в уголках глаз мелькнули слезинки, нижняя губа картинно задрожала. Артистка, мать её, погорелого театра. — Ну же. Говори! — Я просто... Просто... Она медленно, но верно скатывалась в истерику, размазывая сопли и слёзы по щекам. Глупая девчонка, вновь решившая проследить за ним? Или же... Расчётливая убийца? Он не знал, какой из этих вариантов ближе к истине. С одной стороны, Ула выглядела настолько невинной и беспомощной, что сама мысль о том, что внутри неё живёт монстр, казалась безумной. С другой, он рассуждал логически и приходил к выводу, что здесь были только они вдвоём. И труп, не появившийся из воздуха. Вполне реальный. Осязаемый. — Я его не убивала, — словно прочитав его мысли, пролепетала Ула. — Я... нет. Я просто хотела увидеться с тобой, я... Ты в последнее время пропал, и я решила, что должна проследить за тобой. А тут он. И ты. И... Она вновь залилась слезами. Прижала руку к груди, осторожно поглаживая запястье. Видимо, Эмори переусердствовал. Приложил слишком много сил, причинил ей боль, сам того не желая. — Хватит ныть, — решительно произнёс Эмори. — Нам нужно уходить отсюда. Если это сделал не один из нас, а кто-то третий, значит, убийца всё ещё где-то поблизости. И он в любой момент может вернуться за нами. За мной. А ты просто попадёшь под раздачу. Ну же. Идём! Он схватил её за руку, потянул, предлагая подняться и убраться отсюда как можно скорее. Уйти им не удалось. Смерть таилась в огне. Он охватил здание стремительно, как будто кто-то полил заброшенную лабораторию бензином. Не просто полил, а пропитал им строение насквозь, после чего бросил спичку, не сомневаясь в правильности своего поступка. Вестником пожара стал густой дым, поднимающийся на второй этаж, он заволакивал помещение; глаза слезились, дышать было практически нереально. Огонь разгорался с каждой секундой всё сильнее, воздух, просачивающийся в помещение через выбитые стёкла, способствовал распространению пламени. — Чёрта с два мы здесь сдохнем, — прошипел Эмори. Пламя становилось всё выше, дышать — всё труднее. Они, не сговариваясь, бросились к лестнице, ведущей на первый этаж. Едва ли не столкнулись там, но Ула оказалась проворнее, и Эмори пропустил её вперёд. Ступеньки, бесконечные ступеньки. На самом деле их было немного, но сейчас любое препятствие выводило из себя. Дым проникал в лёгкие, глаза резало, голова кружилась, изображение было уже не таким чётким, как прежде. Очертания расплывались. Спуск вниз стал их первой ошибкой. Дверные проёмы полыхали, огонь лизал доски, подбираясь всё ближе. Оконные проёмы тоже были объяты пламенем. Дом без выхода, без единой надежды на спасение. Они снова рванули наверх, огонь поднимался за нами, преследовал, облизывал пятки. Здание занималось пламенем с фантастической скоростью, огонь пожирал всё, что встречалось на его пути. Капкан захлопнулся, дичь поймана, осталось лишь дождаться, когда она дойдёт. У окон они оказались одновременно. Острые пики не до конца выбитых стёкол, окрасившихся в бордовый цвет с первым ударом, усеяли пол. Разбить, сломать перегородку и выбраться наружу. Как можно скорее. Огонь наступал быстрее, чем они освобождали себе дорогу. Плавились подошвы ботинок, раскалённая жидкая масса схватывалась с кожей намертво. Эмори хотелось заорать во всё горло от этой дикой боли, но он лишь сильнее сжимал зубами губу. По подбородку текла кровь. Пламя перекидывалось на одежду. Синтетика воспламенялась за считанные секунды. С потолка капал раскалённый металл, раздался громкий треск, рушились перекрытия, погребая незваных гостей заживо. К гари примешивался запах свежей крови и мяса, приготовленного на углях. За окном взмыл вверх столб пламени. Окровавленные, неоднократно порезанные стеклом пальцы разжались. Алые следы остались на рукавах белого, по-летнему лёгкого платья. Ула обхватила себя руками и прошептала: — Я. Тебя. Не. Боюсь. Повторила неоднократно. С каждым разом эти слова становились всё громче и громче. Не боюсь! Крик, резонируя от стен, разнёсся по всему дому, заполнил собой пространство. Не боюсь! Голос Улы стих неожиданно резко. Ещё недавно она кричала, обращаясь к кому-то невидимому, что не боится его, а, спустя мгновение, замолчала. Эмори обернулся, желая понять, в чём причина стремительных перемен. В отдалении, не боясь огня, не ощущая его безумного жара, маячил силуэт. Смутные очертания его были скрыты языками пламени, поднимавшимися настолько высоко, что лизали потолок. Некоторое время силуэт оставался неподвижным, а затем вскинул руку, направляя дуло пистолета прямо в лицо Эмори. И нажал на курок. * На контрасте с недавним жаром, окутывавшим со всех сторон, пришедший на смену ему холод, казался адским. Он пробирал до костей, замораживал кровь и способствовал появлению россыпи мурашек на коже. Эмори снилось, что его сковало льдом, и если он попробует пошевелить рукой, непременно, потерпит поражение. Иначе и быть не может. Лёд такой толщины, что проще оторвать руку, чем добиться появления хотя бы малейшей трещинки на гладкой поверхности. Он не хотел открывать глаза. Не хотел знать, где находится. И не хотел вспоминать всё, что случилось с ним накануне. Но, к сожалению, помнил это очень отчётливо. Под сомкнутыми веками проигрывался на бесконечном повторе каждый кадр-слайд. Тело Кайдена, языки пламени, расплавленный металл и падающие крепления. Выстрел и брызги крови, летящие ему в лицо омерзительным фонтаном. Он не успел ничего сказать и, тем более, сделать. Ула, видимо, не боялась не только невидимого собеседника. Она не боялась ничего, поэтому, не тратя время на размышления и сомнения, бросилась к Эмори, закрывая его собой. Пуля достигла цели и поразила её. Пусть даже цель была совсем не та, что планировалась изначально. Глупая, по уши влюблённая девчонка, не прислушивающаяся к советам старших. Решившая ценой собственной жизни защитить того, кто так и не смог оценить её любовь. Больше того, не уставал посмеиваться над этими чувствами, считая их детскими и незрелыми. Сейчас Ула казалась ему почти героиней, хотя смерть её от этого менее нелепой не становилась. Эмори протянул руку и сжал в ладони кулон, надетый перед визитом в лабораторию. В какой-то момент украшение нагрелось, припаливая кожу, оставляя на ней ожог. А сейчас было таким же ледяным, как и всё вокруг. Нехотя, неторопливо и осторожно Эмори открыл глаза. Присел на гладкий, как будто из стекла сделанный пол. Место, в котором он находился, было для него новым, пугающим, незнакомым. Скудно обставленная комната, в которой нашлось место лишь для крошечной тумбочки, стула и кровати, застеленной серым одеялом. Не видавшим виды, вполне себе пристойным, даже пушистым, но всё равно порождающим какие-то гнетущие мысли. Взгляд непроизвольно зацепился за игрушку, сидевшую в углу кровати. Заяц. Фантомная кровь, заляпавшая его лапы, исчезла, стоило лишь моргнуть пару раз, но вдоль позвоночника вновь прокатилась ледяная волна, а на виске мелко задрожала жилка. Словно зачарованный, Эмори потянулся к игрушке, завладевшей вниманием. И тут же отдёрнул руку, услышав, как открывается дверь комнаты. Первым в комнату вошёл мальчик. Совсем маленький, лет пять-шесть, не больше. Тонкий, полупрозрачный, словно из воздуха сотканный. Его взгляд был холоден и наполнен совсем не детской серьёзностью. Вслед за ним появился тот, кого Эмори ожидал увидеть меньше всего. Александр Хёллер собственной персоной. — Как ты здесь очутился? — спросил Эмори. Он не узнавал своего голоса, слишком нервно и хрипло тот звучал, а голова шла кругом. Он не понимал, что происходит, оттого чувствовал себя дураком — самое ненавистное состояние. — Скорее, этот вопрос нужно задать тебе, — отозвался Алекс, закрывая дверь. Комната как будто уменьшилась в размерах, сузилась до масштабов спичечной коробки. Закружилась перед глазами, словно осколки разноцветного стекла в нелепой человеческой игрушке. Эмори прижал пальцы к вискам, сдавливая. Он раз за разом проживал смерть Улы, пожар, момент выстрела. По кругу, до бликов перед глазами, до слёз, выступающих в уголках их. Всё окончательно смешалось. Всё, прежде представлявшееся простым и понятным, теперь искажалось, и он готов был бить кулаками об пол от бессилия. От непонимания. От мыслей о том, что он угодил в какую-то ловушку, из которой не выбраться. — У меня нет ответа, — выдохнул Эмори. — Я не знаю. Не помню... Он стрелял в меня, а Ула бросилась под пули. Она... Он провёл ладонью по лицу, словно старался стереть с кожи капли крови, щедро брызнувшие во все стороны. Мальчик, безмолвно наблюдавший за обоими, подошёл к кровати, потянул плюшевого зайца за лапу и направился к Эмори. Мальчик был странным. Эмори захотелось отползти в сторону, всеми правдами и неправдами избегая контакта с этим пугающим созданием, но за спиной находилась стена, и он оказался в ловушке. Мальчик протянул ему руку, улыбнулся чуть заметно. Уголки тонких бледных губ слегка приподнялись. — Ты знаешь его? — нахмурился Алекс. — Нет. — Но он, похоже, знает тебя... Мальчик продолжал доверчиво идти к Эмори, волоча игрушку по полу. Чем сильнее приближался, тем прозрачнее становился, словно и не человеком вовсе был, а призраком. Он исчезал не по частям — истончался весь силуэт. И когда ладонь его легла Эмори на плечо, исчез окончательно. О его недавнем пребывании в палате напоминал только заяц, оставшийся лежать на полу. Эмори потянулся к нему, взял в руки, устроил у себя на коленях, долго и пристально рассматривая. Поглаживая ласково длинные плюшевые уши, рассматривая царапины на стеклянных глазах и пластиковом носу, отмечая не до конца отмытые кровавые разводы на лапках. — Что это было? — изумлённо выдал Александр, как только к нему вернулась способность говорить. Увиденное поражало. Он до конца не верил тому, что происходило у него на глазах. Однако это объясняло многое и многое же ставило на свои места. Белые пятна, то тут, то там мелькавшие в истории, закрывались яркими красками, в подробностях рисуя картины прошлого. Эмори инстинктивно прижал игрушку к груди, утыкаясь носом в мягкую искусственную шубку и прикрывая глаза. — Думаю, случилось то, чего я так долго ждал. Я, наконец, обрёл себя. * «Пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я и сам толком не понимаю, что происходит, но обещаю разобраться во всём происходящем, как можно скорее. Как только я сделаю это, обещаю, расскажу и тебе. И знай, он не пропал. Он среди нас. Просто... Блядь... Нихрена это не просто». Алекс в пятый раз записывал и отправлял в корзину голосовое сообщение, адресованное Ионе. Каждый раз объяснения, которые он пытался дать, выходили куцыми и нелепыми. Окажись он на месте Ионы, он бы не поверил, что мальчик не просто исчез — стал частью другого существа. Он — часть меня, он — моя утраченная память, признался Эмори. И, судя по всему, не лгал. Всё время, что они находились в палате, Эмори продолжал прижимать к груди плюшевого кролика. Ему не нужны были зрители и слушатели, но раз уж нашёлся один желающий, Эмори не стал его прогонять. Он перечислял все пятна, оставшиеся на плюшевом теле. Рассказывал, при каких условиях они появились. И кто мог знать это лучше непосредственного участника событий? — Он пытался уничтожить меня двадцать пять лет назад. Пытался вчера. И попытается ещё ни раз, — произнёс Эмори. — Ему нужен мой талант, и он ни перед чем не остановится. — Он? Эмори усмехнулся. Прикрыл лицо ладонью и засмеялся в полную силу. — Неужели ты ещё не понял? Плюшевый кролик безразлично наблюдал за ними своими бессмысленными стеклянными глазами. Александр нахмурился. В принципе, что он знал об Эмори? Лишь то, что тот сам позволял ему знать. Минимум информации, самые важные аспекты, никаких подробностей. Сын учёного, занимавшегося исследованием волн, и погибшего несколько лет назад. Взрыв в лаборатории, неудачный эксперимент, нарушение техники безопасности. Отец погиб, сын выжил, хотя с памятью проблемы начались. Частичная амнезия, память до сих пор не восстановилась. Что в ту ночь происходило в лаборатории, не помнит. Даже под сывороткой правды ничего вразумительного сказать не смог. Не лжёт. Так гласила официальная версия. Правды в ней было немного. — Мой отец, — продолжил Эмори, не дождавшись ответа. — Он не умер. Инсценировал смерть, чтобы избежать наказания за распространение вируса. Затаился на время. А сейчас снова вернулся к своей великой идее. И он будет идти к своей цели, сметая всё и всех, кто встанет у него на пути. Однажды он доберётся до меня, и тогда... Надеюсь, к этому моменту твой спектр восстановится полностью, и наши дороги разойдутся окончательно. — Тебе так хочется избавиться от моего общества? — спросил Алекс, опускаясь на одно колено, протягивая руку и запуская пальцы в чужие распущенные волосы. — Глупый, — усмехнулся Эмори. — Если бы я хотел от него избавиться, я бы, напротив, всеми правдами и неправдами удерживал тебя рядом. Я просто... Не хочу подвергать опасности тех, кто мне дорог. Потому и прошу... — Я не брошу тебя. Я буду с тобой до конца, — упрямо заявил Алекс. Губы Эмори тронула слабая улыбка. Он подался ближе, обнимая Хёллера и прижимаясь лбом к его плечу. — Глупый, — повторил тише прежнего, но не оттолкнул, до боли сжал пальцы, хватаясь за чужой свитер, как за спасительную соломинку, протянутую утопающему. На улице припустил ливень, смывая с улиц Виндена немногочисленные краски. Бабочка с синими крыльями медленно, осторожно опустилась на подоконник с внешней стороны. Слишком яркая для этого серого города.