«Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.»
Евангелие от Матфея, глава 5, стих 12
Пустыня. Слишком жаркая, сухая и безжалостная. Солнце палит так, что в аду, наверно, прохладнее. Ветер приносит не долгожданную свежесть, а жесткую духоту с привкусом песка. Дышать невозможно. Жить хотелось все меньше с каждой минутой. Хуарес встречал очередное утро. Этот городишка был одним из пограничных с землями Дикого Запада Америки, это и послужило причиной нашей остановки здесь. Наивные братья хотели скрыться из Америки, где за их головы уже успели предложить кругленькую сумму, где-то в Мексике... Но их испорченные души нашли себе работу прямо в этом бледно жёлтом, словно выжженном злостным солнцем, городе, наполненным такими же убийцами, как и они сами. Я пытался уговорить их, молил об отъезде... Но когда на их пути возникла эта мексиканка... Правильно говорят: "Ищите женщину", когда речь идёт о предательствах, убийствах и войнах... Примерно так и началась эта злополучная неделя, расколовшая мою душу на до и после... Руки затекли из-за неудобного положения, в котором им приходилось "дремать" вместе с телом, но исправить ситуацию было невозможно. Столб, к которому я был прикован, был слишком высок, а мои запястья были слишком крепко перетянуть верёвкой. Да, конечно, ушибы отдавали приторной болью, однако Иисус, прибитый к кресту, испытывал больше боли, чем мои онемевшие кисти, и смог устоять. Значит и мне по силам, ведь вера -... О боже, дай мне сил... - Уже очнулся, muchacho? Хуан, мать его, Мендоза. Будь он... - Тебя не учили вежливости в твоей церкви? Отвечать на вопросы людям, потерявшим путеводный свет? - Он ядовито, как змея, улыбнулся. - По мне разве не скажешь? - звучало как вызов? Вызов от человека, мечтающего несколько лет назад войти в ряды духовенства... Меня схватили за ворот рубашки. Удивлён, что за все наше время, проведённое в этой богом забытой стране, она имела цвет, близкий к белому и лишь пару заплаток. И это недоразумение, скорее всего, сейчас поправят. - Дерзить вздумал, cachorro? Герой тоже мне нашёлся, клыкастый мученик. Думаешь, я стану с тобой церемониться? Мне ничто не стоит пустить пулю в твой лоб прямо сейчас. – В качестве доказательства Хуарес достал из кобуры револьвер. Тот грозно оскалился в свете полуденного солнца, сверкнув металлом. Через секунду раздался щелчок от взведения курка. В то, что он был заряжен, сомнений у меня не возникало. Лишь страх, немного притупленный болью в висках, заиграл на нитях души. - Извиняться будешь? Но я упорно молчал. Зачем? О чем? Для чего? Однако нарушить этот странный, данный самому себе обет, я не смел. Странно было также осознавать, что неделей ранее я грудью защищал этого мерзавца от Апачи. Его бы, верно, расстреляли бы на месте за обман со сломанным оружием, и меня в придачу, если бы не Парящий Орёл... Моё размышление прервал полет в столб, отчего по спине будто прошли ножом - я почувствовал все до одной косточки в ней. - Может, ты разучился отвечать на вопросы, пока мы тебя с таким трудом доставляли обратно, – Я пытался прожечь его взглядом. - Ты не хочешь мне сказать хоть что-нибудь, Уильям МакКол - последние слова мексиканец скорее плюнул, чем сказал. Я словил его горящий ненавистью взгляд и прямо со своего полулежачего, полусидячего места плюнул в ответ: - Вера - щит мой. И тебе, убийца и грешник, советую покаяться. Чем раньше ты это сделаешь, тем вероятнее Господь спасёт твою душу. Плечо пронзила резкая боль, которой предшествовал выстрел. Я зажмурился от боли. - Что ж, значит перед исповедью у меня остаётся время поразвлечься с тобой, пресвятой отец. - В его глазах загорелся первобытный дикий огонь жажды крови и насыщения ею. Я нервно глотнул. Что-то грядёт, помоги же мне пройти через это, Господи.***
Солнце давно перестало освещать место моего заточения. Заметно потемнело, лишь несколько отважных лучей продолжало освещать такой высокий и мертвецки синий небосклон. Тело отдавало тупой болью. Целиком и полностью превратилось в одну большую отказывающуюся затягиваться рану. При каждом невольном движении правой рукой пуля рвала новообразовавшиеся ткани. Горячая струйка продолжала литься на серую изорванную ткань. Страшно было представить, что сейчас было на моем лице – судя по кровоподтекам на той же рубашке, ничего лучезарного. Пересохший язык не мог стереть все это с губ, они постепенно покрывались коркой из застывшей грязи и крови. Голова гудела. Я не мог вспомнить ни одного стиха из Писания, чтобы как-то скрасить свое пребывания на этой земле. Голод и жажда старались взять все в узды, но боль не позволяла им. И это был только первый день. За него меня ни разу не успели спросить о медальоне, который висел теперь на шее Хуана. И смысл тогда всего происходящего канул в небытие… Зачем меня избивать до полусмерти, если не ради этих чертовых сокровищ? Ответ напрашивался сам собою – за братьев, решивших увести у дьявола его дьяволицу. Он хочет использовать меня в качестве козла отпущения, да и неплохой приманки для них. Хотя они скорее примчатся за медальоном и дьяволицей, чем за мной… Надеяться на вызволение было маловероятно да и глупо. Хотя выход навсегда и для всего оставался один. Я без чувств и молитв смотрел на небо, сидя на грязном полу своей темницы, облокотившись на столб, за которым были связаны мои онемевшие руки. И, ловя взглядом первые звезды, решившие посетить мою обитель, я провалился в глубокий сон.***
Если, конечно, это можно было назвать отдыхом, то я его получил в достатке. Я громко зевнул. По-видимому, начинало светать. В воздухе еще витала ночная прохлада пустыни, хотя первые солнечные лучи уже старались от нее избавиться. Но всю эту идиллию с природой нарушал запах. Не просто запах, а настоящий аромат, пьянящий рассудок. Мясной бульон… Я огляделся, в поисках источника аромата. К моему удивлению, возле меня стояла деревянная кружка, как из-под пива, из грязно-серого, уже успевшего потрескаться, дерева. Словно пытаясь удержать самую ценную вещь в мире (хотя в данный момент я мог отнести бульон именно к такому определению) я начал ногами подтягивать его. Он успел поостыть, поэтому, приняв лежачее положение, я впился в него. Почти одним залпом, как делали когда-то в другом совершенно мире мои братья, на одном дыхании могли осушить кружку свеженалитого пива, вся спасительная жидкость иссякла. Довольно улыбнувшись, мне вторил забурливший живот, приветствуя еду. Я принял сидячее положение, облокотившись на столб, и запрокинул голову. Светло-розовые облака, как небесные овцы, были гонимы пастухом-ветром. Они отправлялись в более приятные условия, чем пустыня: к бесконечному водному зеркалу океана или к бескрайним прериям Техаса, а может даже к плодородным, но выгоревшим черноземам Джорджии…Далеко, на север, домой, отказавшись брать с собой человека. Этого представителя вечно алчного, богонеугодного, вынужденного скитаться по земле в поисках прощения Господа. Или даже прикованного и запертого под землей, вынужденного просить помощи лишь у одного вечно молчаливого и холодного неба…