***
Как только машина останавливается около многоэтажного здания, Сонми тут же открывает дверцу и выскакивает из автомобиля, радостно прыгая на месте, пока в её руках покоится подарок. Чонгук просит её подождать около подъезда, пока он припаркуется, на что та активно кивает и говорит поспешить. Мужчина в ответ только качает головой, не понимая, как её дочь так сильно привязалась к чужому человеку, тем более альфе, но решает сослать всё на то, что она просто слишком активная и хочет дружить со всеми, кто с ней добродушен. Они быстро поднимаются по лифту на одиннадцатый этаж, и девочка бежит к нужной двери, которую успела выучить вдоль и поперёк, просит папу поднять её, чтобы позвонить, на что Чонгук отрицательно качает головой, говорит, что сам справится, потому что всё равно её руки заняты. Сонми не обижается, хотя всегда радуется, когда он держит её на руках, несмотря на то, что ей уже семь с хвостиком, и даже иногда притворяется спящей на диване в гостиной, чтобы тот поднял её и отнёс в свою комнату. Дверь перед ними распахивается, откуда показывается сначала одна тёмная макушка, а потом ещё одна голова поменьше, при виде которой Сонми ярко улыбается, здоровается со старшим омегой, стоящим около мальчика, а после тот хватает её руку и быстро утаскивает вглубь квартиры, пока их хвосты радостно кружат по воздуху. Чонгук провожает их тёплым взглядом, после чего переводит своё внимание на рядом стоящего омегу, что смотрел на него в ответ. Они быстро приветствуют друг друга, утопая в мягких объятиях, а потом заходят внутрь, закрывая за собой дверь. — Как ты? — интересуется мужчина у него, пока они преодолевают расстояние до гостиной, где уже накрыт праздничный стол. — Лучше не бывает, — отвечает Чонгук, держа голос спокойным, чтобы омега поверил его ответу, но по тому, как лисьи уши дёргаются в его сторону, а пушистый хвост зависает в воздухе, понимает, что сколько раз бы он не тренировался не показывать своих эмоций, всё равно всегда будет для Чимина открытой книгой. — Мне можешь не врать, — голос Чимина остаётся ровным и спокойным, не выдавая его мыслей, но Чонгук думает, что они несомненно поговорят после ужина; он не оставит его в покое, пока не разузнает абсолютно всё. — Присаживайся, Хосок сейчас подойдёт, — Чон кивает, занимает один стул, который стоит напротив двери, ведущей в коридор, и пока Чимин занят тем, что раскладывает тарелки, в который раз рассматривает гостиную и убеждается в том, что омега просто обожает фотографировать, раз вся квартира едва ли не заполнена ими. Конечно же, раз он фотограф, значит, не видеть в его доме фотографии было бы очень странно. — Мне помочь? — спрашивает он, видя, что друг начал подавать еду, на что тот отрицательно качает головой, говоря, что почти закончил. Спустя несколько минут, когда у Чимина всё готово, в гостиную заглядывает Хосок, с порога радостно улыбается, когда видит лучшего друга, и бросается к нему с объятиями, которые Чонгук охотно принимает, понимая, как сильно соскучился по ним за такой короткий промежуток времени, когда они не виделись. Альфа выпутывается из объятий, нежно чмокает мужа в губы и садится сбоку от Чонгука, оглядываясь и хмурясь, когда не замечает двух проказников. — А где Чонин и Сонми? — задаёт вопрос Хосок, но не успевают они ответить, как слышится громкий и радостный смех вышеупомянутых проказников, которых так прозвал альфа из-за того, что они постоянно не сидят на месте и придумывает всякие шутки, которые всегда пугают его до чёртиков. Однажды они повязали на стуле воздушный шарик, полный воды, а он, сосредоточенно читая книгу, не заметил этого и сел прямо на него, отчего тот с громким звуком лопнул, а холодная вода мгновенно очутилась на его заднице. С того момента Хосок был очень внимателен, но им по сей день удаётся сделать всё, чтобы пошутить над ним. Пожаловался Чимину на всё это безобразие, но тот лишь посмеялся и сказал, что ничем не может помочь и не виноват, что его так легко напугать. На этом тема закрылась, потому что Хосок обиделся, ведь надеялся, что получит помощь хотя бы от мужа, но быстро понял, что ему самому придётся справляться с этими двумя озорниками. — Папа, отец, смотрите, что мне подарили дядя Чонгук и Сонми, — хвастается младший альфа, с визгами крутясь по всей комнате и показывая игровую приставку, которую очень сильно хотел. Сонми прыгает вместе с ним, хлопает в ладоши и радуется тому, что подарок и открытка понравились Чонину, пока он бежит к Чонгуку и осыпает его словами благодарности, а тот поздравляет его с днём рождения. А потом она вспоминает про то, что ещё не поздоровалась с Хосоком, поэтому быстро оказывается рядом с ним и позволяет взять её на руки, кружа по гостиной. — Мне кажется или наша проказница выросла, — наигранно хмурясь и осматривая девочку со всех сторону, задумчиво говорит Хосок, пока та трогает его уши и тянет «леопардик, леопардик», чем смешит всех присутствующих. — Значит, я ошибался. Ты всё ещё маленькая, раз играешь с моими ушами, — договаривает альфа, когда отпускает девочку на землю, а она переключает внимание на его хвост, пытаясь поймать его в свои сети в виде крохотных рук, на что Хосок устало стонет и обратно садится на своё место, чтобы от его хвоста отстали. — Ради бога, Чонгук, ответь мне на один вопрос. Почему твоя дочь такая непоседа и проказница, хотя ты у нас спокойный? — спрашивает он, глядя на Сонми, что притворяется, будто не слышала его, садясь рядом с Чонином и давая тому по-джентльменски, как он бы сказал, помочь ей, накладывая на её тарелку еду. — Кажется, полностью пошла в отца, — отвечает Чонгук без никаких эмоций, лениво жуя еду, пока на него смотрят две пары обеспокоенных глаз. Спустя пару минут молчания, за которые тихий шёпот детей быстро переходит в громкие звуки, заполняющие всю гостиную, Чимин всё же прерывает их, прося быть тише, на что те активно кивают и снова опускают головы на телефон маленького альфы, который одновременно играл и ел, иногда попадая палочками не туда. Чонгук устало смотрит на свою тарелку, выглядя так, словно вся боль и усталость мира лежат на его плечах, пытаясь как-то глотать кусочки, чтобы не обидеть своих друзей, которые волнуются на него, как за своего ребёнка, честное слово. И не переубедишь ведь их в том, что ему тридцать пять лет, а не десять, и он явно не нуждается в такой сильной опеке, выглядящей, как родительская. — Мне жаль, что тебе приходится справляться с этой проблемой таким способом, — говорит совсем шёпотом Чимин, возвращаясь к той теме, которую Чонгук каждый раз старается избегать, укладывая свою ладонь поверх чужой и сжимая её, чтобы дать понять, что они рядом с ним и никогда не оставят одного. — Папочка, ты в порядке? — спрашивает взволнованно Сонми, которая заметила изменения в настроении папы, глядя на него печальным взглядом и обнимая его руку своими. Чонгуку больно видеть своё единственное счастье и смысл жизни такой грустной и обеспокоенной, и он совсем не хочет, чтобы она так сильно переживала о нём, совсем забывая о себе. — Всё хорошо, детка, — Чонгук поднимает губы в улыбке, чтобы она ни о чём ещё не спросила, с трудом сдерживая голос сердца, который кричит, что всё совсем не хорошо. — Поиграешь с Чонином в его комнате? — Да, конечно, — Сонми с альфой быстро спускаются со стульев, она напоследок спешно целует его в скулу, после чего уносится прочь из гостиной, чтобы не мешать разговорам взрослых. — Я тогда пойду к ним, — спокойно проговаривает Хосок и встаёт со своего места, понимая, что лучше всего оставить двух омег наедине, потому что им так будет гораздо комфортнее поднимать ту тему, которую Чонгук всячески пытается избежать. Он давно уже в курсе всего, но сам никогда ещё не участвовал в этом разговоре, поэтому не хочет давить на друга и заставлять его чувствовать дискомфорт. Даже если они дружат уже много лет. — Нет, останься, пожалуйста, — просит Чонгук и глядит на альфу такими опечаленными глазами, что становится буквально больно смотреть на него, такого разбитого и потерянного, словно ребёнок, который забыл дорогу до дома. Хосок кивает, опускается обратно рядом с Чимином, бережно держа его за тёплую руку и получая в ответ лёгкую улыбку мужа. Чонгук задерживает на них взгляд, видит то, какими они влюблёнными глазами смотрят друг на друга, как правильно выглядят рядом, а память картинками перелистывает прошлое, в котором он когда-то тоже был таким — счастливым, по уши влюблённым, думающим, что они будут вместе навсегда, и не знающим о том, что будет спустя несколько ничтожно малых лет, когда они были вместе… Чонгук приходит в себя, мотает головой, чтобы нахлынувшие воспоминания, что приносят с собой лишь сильную боль и печаль, исчезли, словно мираж. Он никогда не позволяет своим воспоминаниям взять нам ним верх, показать то, каким он был раньше, потому что это всего лишь сгусток прошлого, которое не получится вернуть, как бы сильно не хотелось. Потому что они для него теперь — слабость, боль, что при каждом напоминании сжигает всё его нутро, заставляет задыхаться, ненавидеть себя за эту мимолётную слабость, за жалость, которую он вызывает у своих друзей по отношению к себе. — Можно я оставлю Сонми у вас до понедельника? — спрашивает старший омега, отводит глаза в сторону окна, замечая то, как маленькие лепестки цветов опадают на землю, пачкая себя грязью, и с силой закусывает щёку изнутри, чтобы не дать слезам взять над ним контроль. Он не хочет лишний раз давать друзьям повод беспокоиться ещё больше. У них своя собственная семья и жизнь, а он не имеет права отнимать то время, которое они могли бы потратить на себя или на своего ребёнка. — Ох, конечно, ты можешь даже не спрашивать об этом. Для Сонми наши двери всегда открыты, а как сильно радуется Чонин, когда она приезжает, — с улыбкой на пухлых губах отвечает Чимин и видит, как плечи омеги устало опускаются, а его кроличьи уши повторяют то же самое. — Если всё так плохо, то почему бы тебе просто не отсидеть эти дни дома? — Потому что дома приходится терпеть адскую боль одну чёртову неделю, а так это можно прекратить за одну ночь, — едва ли не кричит Чонгук, но вовремя останавливает себя, когда вспоминает, что за стенкой сейчас сидит его девочка, которой необязательно знать, что происходит в жизни папы. — Да, я превращаюсь в очень слабого омегу, когда наступает течка, но даже самого сильному альфе не получилось бы оставаться сильным с такой болью, от которой кровь чуть ли не бежит из носа, — он затихает на секунду, проводит ладонью по своему лицу, словно убирая усталость, и договаривает: — Пожалуйста, просто берегите Сонми до воскресенья. Это всё, что я у вас прошу. — Чонгук, — Чимин укладывает свою руку ему на плечо, сжимает, обращая внимание шокаладных глаз на себя, — это не может продолжаться всю твою жизнь. Или ты собираешься каждый месяц оставлять свою дочку с кем-то и находить партнёра на одну ночь, чтобы утолить свою омежью сущность? Как ты будешь объяснять это Сонми, которая рано или поздно начнёт расспрашивать о том, куда ты уходишь? — Чимин прав, ты должен понять, что это ничем хорошим не закончится, — подхватывает разговор Хосок, обеспокоенно глядя на своего друга, который очень сильно ему дорог. Он помнит, как они познакомились, когда ещё учились в старшей школе, как быстро нашли общий язык и как делились своим идеальным типом истинного. Он помнит всё до мельчайших деталей: как в один прекрасный день, когда у них шли соревнования по баскетболу между двумя школами, Чонгук вдруг пришёл на поле, схватил одного из игроков за шкирку и смачно проехался мощным кулаком ему в глаз, а после ногой — между ног, при том, что матч был в самом разгаре. Оказалось тогда, что тот неудачник был его несостоявшимся парнем, что свалил ночью во время их уединения, оставив его одного и неудовлетворённого, когда сам же получил крышесносный отсос. Конечно, только Хосок был тем счастливчиком, если можно так сказать, которому удалось узнать причину двух ударов, от которых тот сопляк ещё отходил месяца два, если не больше, потому что, когда все побежали проверять, по их мнению, жертву, он, наоборот, подошёл к омеге и спросил, не сильно ли болят костяшки после этих смачных ударов. Чонгук уже тогда был не с простым характером, и по большей части все его остерегались, потому что один его взгляд мог дать ощущение, что ты находишься на данный момент на расстреле. Он всегда ходил один, мало с кем разговаривал и вечно был в наушниках, благодаря которым остерегался всего мира за пределами музыки, звучащей в его ушах. Его тогда прозвали холодным принцем из-за ледяного взгляда, полного безразличия абсолютно ко всем, и чертовски красивой внешности, от которой альфы сходили с ума, а омеги лопались от зависти. Хосока омега долго не подпускал к себе, а он, между прочим, был тем, кто хотел видеть всех людей улыбающимися и счастливыми — глупое, по его мнению, желание как-то делать людей радостными, хотя бы на мгновение, — поэтому упорно налаживал контакт, даже несмотря на чужую незаинтересованность. Потому что, во-первых, он альфа, с которыми Чонгук не разговаривал вообще, а во-вторых, Чонгук просто не имел никакого желания общаться с кем-то, потому что всё время посвящал учёбе. Но Хосоку получилось растопить лёд в его сердце, хотя это произошло спустя три месяца его стараний, но да ладно — Чонгук заслуживал и заслуживает того, чтобы за него и ради него боролись. И нет, Хосок видел и видит в нём всего лишь друга, младшего братишку, которого хочется оберегать от всего плохого. — Я понимаю и думаю об этом каждый грёбаный день своего существования, но у меня попросту нет выбора, — Чонгук смотрит на них таким взглядом, словно в его ситуации и так всё очевидно, пока он размышляет лишь о том, что не имеет никакого желания продолжать разговор, который начинается каждый раз, когда они поднимают больную для него тему. Поэтому он не хотел сегодня показывать своё, мягко говоря, плохое настроение, потому что заранее предполагал, что этим всё и закончится. — А если найти того, кто захочет быть с тобой? — осторожно задаёт вопрос, который крутится в его голове уже очень долгое время, Чимин, не отпуская руку омеги ни на секунду. Он понимает, что Чонгуку нужна поддержка и плечо, о которое можно опереться, даже если он всё время старается казаться сильным и независимым от других людей, потому что жуткий упрямец, не желающий получит помощь и жалость от тех, кто по-настоящему волнуется и переживает о нём. Чон всегда был таким, поэтому Чимин и Хосок особо не давали ему никаких советов по поводу того, как поступить лучше всего в той или иной ситуации. Но иногда ведь нужна чья-то помощь, потому что нельзя вечно строить из себя сильного и непоколебимого омегу, которому посильно решит любые вопросы, касающиеся абсолютно всего. — Кому, по-твоему, захочется связать себя с человеком, у которого дочь и метка, от которой практически невозможно избавиться? Я уже молчу о том, что у каждого человека и так есть предначертанный ему судьбой истинный. Поэтому все альфы, можно сказать, уже заняты. — А беты?.. Да, у них нет запахов, но чем они хуже других? — не унимается Чон, словно действительно не понимает, что не так в сложившейся ситуации друга, которая длится уже без малого шесть лет. — Состоять в отношениях с бетами — как проводить свою течку с другими альфами, только в разы хуже. Потому что, если я сплю с альфой только один раз в период течки, то с бетой придётся, возможно, каждый день, ведь им так же нужны ласка и внимание, как и омегам и альфам, — спокойным тоном объясняет старший омега, будто маленьким детям, что глядят на него всё так же взволнованно и печально. — Хватит смотреть на меня так, словно мне осталось прожить всего несколько часов, — он позволяет улыбке озарить его лицо, чтобы дать им понять, что всё действительно в порядке. Отчасти. — Хорошо, будь по-твоему. Но, пожалуйста, будь осторожен, ладно? Никогда не знаешь, на что способны альфы, особенно учуяв течного омегу, — произносит Чимин, искосо смотря на реакцию мужа на свои слова. Но тот никак не ведёт ухом, ведь сам прекрасно понимает природу альф. Чонгук коротко кивает, благодарит их, на что те лишь обнимают его с двух сторон, говорят, что всё нормально и чтобы он оберегал себя и бил всяких альф, которые начнут лезть к нему, несмотря на отказ. Чон на все слова кивает, а потом зовёт Сонми, с тяжёлым сердцем врёт, что уезжает на один день в другой город по делам, поэтому оставляет её с Чонином и вернётся послезавтра. Глядя на то, как его глаза опечаливаются, она не позволяет себе плакать, показывая, что уже большая девочка. Напоследок он обнимает её крепко-крепко, просит быть хорошей и не устраивать дяде Хосоку плохих шуток, на что та активно кивает, пока её пушистый хвост весело кружит по воздуху, когда она переводит взгляд в сторону старшего альфы. — Я люблю тебя, детка, — Чонгук ещё раз целует её в лоб, а после в пухлую щёку и поднимается, беря своё пальто с вешалки. — Слушайся Чимина с Хосоком и веди себя хорошо. — Хорошо-хорошо. Я тебя тоже, папочка, — Сонми улыбается ему напоследок и уходит вместе с Чонином в его комнату, оставляя их одних. — Если что-то произойдёт, сразу же звони, — настаивает Чимин, смотря на него, как родитель на своего ребёнка, честное слово. — Как вам угодно, — омега бегло проходится взглядом по зеркалу, стоящему в прихожей, подмечая, что выглядит вполне себе хорошо для выхода в свет. — Спасибо ещё раз. — Всё в порядке, не благодари ты так, — Хосок по-доброму ухмыляется, приобнимая своего омегу за плечи. — Просто позаботься о себе. — Конечно.***
Чонгук заезжает домой, оставляет свою машину в гараже, потому что понимает, что она ему сегодня уже не понадобится, после чего поднимается в спальню, быстро принимает холодный душ, уже немножко чувствуя зуд в заднице и тяжесть в животе. Поэтому в спешке надевает первую попавшуюся одежду, делает едва заметный макияж, чтобы скрыть синяки под глазами и бледность, а также метку, растрачивая на это почти весь тональный крем. Закончив со всеми мелкими делами, которые появились, стоило ему войти в дом, хотя их не было ещё днём, омега берёт с собой только телефон и кошелёк, оставляя ключи от машины дома, понимая, что вряд ли сегодня вернётся. Такси быстро довозит его до назначенного места, хотя Чонгук даже сначала не замечает этого оттого, что водителям оказывается милый старичок-бета, который разговаривает с ним всю дорогу, начиная от погоды и заканчивая своими внуками, которые очень любят проводить время с дедушкой. Он делится с ним тем, что подрабатывает только для того, чтобы заработать немного денег, потому что его внукам нравятся аттракционы и сахарная вата, а вся его пенсия уходит на необходимые продукты и какие-то вещи для дома. Чонгуку становится его жаль, и старик это замечает, когда в зеркале видит его опущенные уши, которыми практически невозможно управлять, и сожалеющие глаза, словно это он виноват в этом, поэтому сразу же спешит его успокоит, заверив, что сам получает от этого радость, потому что не любит сидеть без дела, а это отличная возможность подзаработать и обрадовать своих внучат. В конце поездки, когда Чонгук выходит из машины, он напоследок вручает ему несколько больших купюр, говоря, что это для его внуков, чтобы купили сахарную вату, хотя денег всё же намного больше, за что бета благодарит, едва ли не пускает слезу, а потом в конце предупреждает, что его запах очень насыщенный и чтобы он был очень осторожным, ведь находится в общественных местах. Чон кивает, пока в голове проскальзывает мысль, что отчего-то сегодня он получил уж много предосторожностей. Но не успевает задуматься об этом, когда слышит громкую музыку, звучащую со стороны неприметного на первый взгляд здания. Охрана пропускает его внутрь без каких либо вопросов, а Чонгук тут же норовится прикрыть свой нос, чтобы не чувствовать этот запах, который за считанные секунды врывается в ноздри. Сколько бы раз он тут ни бывал, у него никак не получается привыкнуть к этим смешанным в клубок запахам, витающим в воздухе. Он обводит ночной клуб изнутри взглядом, видит большое скопление людей, которые не оставляют ни одного лишнего сантиметра, занимая все места. Альфы, беты и омеги с целой гаммой разных ароматов и гибриды выглядят такими радостными, хоть и пьяными, что невольно задумываешься, что в этом месте словно весь внешний мир исчезает на какое-то время. Музыка долбит по ушам, а лучи делают помещение то тёмным, то светлым, переливаясь всеми цветами; танцпол, стоящий прямо в центре, заполнен людьми, пьяно улыбающимися и полностью отдающими себя удовольствию, на время забывая обо всём на свете: о всех проблемах и ответственности, которые идут за ними рука об руку. Кожаные тёмно-бежевые диваны с маленькими столами напротив занимают несколько уголков, в одном из которых Чон замечает обжимающуюся парочку, которая, вероятнее всего, не дотерпит до более уединённого места, судя по тому, как омега неторопливо расстёгивает чужой ремень, пока альфа, откинувшись на спинку, сжимает его волосы, поторапливая. Он морщится, не желая быть свидетелем чьего-то соития, хотя обычно таких случаев в клубе не бывает, — ну, сколько раз он тут был, ещё не замечал таких пикантных моментов, — поэтому отводит взгляд в сторону барной стойки и следует именно туда, удостоверившись, что никаких знакомых здесь, вроде как, нет. Хотя всё же было видно не так хорошо, но Чонгук надеется, что никто не подойдёт к нему и не поприветствует как «директор Чон». Он этого не боится, на самом деле, но всё же не хочется, чтобы всякие слухи начали после ползать, если какой-то преподаватель или же ученик увидит его здесь, особенно в компании альфы, который, он уверен, будет этой ночью. Заняв один-единственный свободный стул, Чон лениво осматривает всё помещение, надеясь найти какого-нибудь отличного собеседника, который будет не против провести эту ночь вдвоём. Он заказывает Пину Колада, отвлекаясь на секунду, а после вновь смотрит в сторону зала, замечая несколько заинтересованных альф, которые поймали его взгляд. Чонгук усмехается, ставит одну ногу поверх второй, думая о том, найдётся ли какой-то смельчак, который решит подойти к нему. Да, алкоголь обычно раскрепощает людей, но, как всегда, находятся и те, которые скромно опускают взгляд, выглядя так, словно это он альфа, а не наоборот. В какой-то степени Чонгуку это льстит. Конечно, как все омеги, он ухаживает за собой, своей внешностью, знает, как себя преподнести, что сказать, как улыбнуться, чтобы заполучить то, что хочется ему самому. И поэтому, даже когда ему тридцать пять лет, некоторые принимают его за двадцатипятилетнего, потому что выглядит он всё так же — как какая-то модель, сошедшая с глянцевых журналов. Его тёмные волосы всегда красиво уложены, открывая лоб, глаза цвета шоколада смотрят хладнокровно, но когда находится рядом с дочерью — с теплом и мягкостью, острые скулы слегка румяные, чтобы скрыть бледность, а губы малинового цвета притягивают к себе, как чёртов магнит. Чонгук знает себе цену, знает, как выглядит и какое впечатление может произвести на людей. Он всегда был таким — уверенным в себе человеком, который добивался своего, несмотря ни на что. — Повторите, пожалуйста, ещё раз заказ для этого прекрасного омеги, — слышит Чонгук около своего уха, отчего все его мысли разом улетучиваются, заставляя перевести взгляд на рядом сидящего альфу. Чонгук это понимает по тому, как чужой запах чёрного кофе тут же окружает его со всех сторон. Он поднимает на него взгляд, оценивает, скользя по внешности и подмечая, что альфа — гибрид медведя — иностранец. У него серые глаза, смотрящие с игривостью и толикой похоти, от которой его едва ли начинает не выворачивать, тёмная борода, а вся шея полностью украшена татуировками, переплетёнными в незамысловатых узорах. — Могу я составить вам компанию? — незнакомец усмехается и, не ожидая ответа, занимает стул рядом, на котором только несколько секунд назад сидел альфа, отлучившись, вероятнее всего, в уборную. Чонгук ничего не отвечает, наблюдает за тем, как тот убирает чужой недопитый бокал подальше от себя, заказывая коньяк, а после переводит на него своё внимание, продолжая всё так же усмехаться. Чону хочется ответить, что нет, совсем не желает такой компании, потому что у него уже появилось несколько причин отказать этому человеку. Во-первых, от него пахнет тем, что Чонгук не любил и никогда не полюбит; во-вторых, ему совсем не нравится чужой взгляд, который успел пройтись по нему сотый раз: как будто он — его добыча, которую собираются в буквальном смысле съесть. — Извините, но я, пожалуй, откажусь, — он старается говорить спокойно, чтобы человек, сидящий напротив, понял, что дальнейшего диалога не будет. — Что же ты, можешь не строить недотрогу, — иностранец, у которого ужасный акцент, нагло усмехается и укладывает свою потную ладонь ему на бедро, чтобы в следующую секунду сжать. Чонгук даже не удивляется чужой наглости, потому что понимает, что в таких местах ничего другого не встретишь. Только несколько раз переводить взгляд то на чужую руку, то на его физиономию, а после выговаривает чётко и по слогам, чтобы донести свои слова до его пьяной головы: — Уберите сейчас же свою руку. Раз получили отказ, то имейте мужество принять это, — Чонгук не повышает голос, надеясь на то, что его поймут и так, но вместо него это делает бармен — молодой альфа, который слышит их разговор, поэтому вмешивается, не имея желание смотреть на то, как ведут себя с омегой. — Отпустите его, иначе мне придётся вызвать охрану. — Закрой рот! — альфа неожиданно кричит в его сторону, из-за чего Чонгук, не ожидавший этого, вздрагивает, но сразу же прикусывает щеку изнутри, чтобы успокоиться. Ему нельзя показывать свою слабость, тем более перед никчёмным альфой, думающим, что силой можно получить всё. — А ты, дрянная сука, сейчас встаёшь и идёшь со мной, иначе я трахну тебя на этом чёртовом столе, чтобы каждый был свидетелем этого, в особенности этот недогерой, — альфа брызжет слюнями, сжимает бедро сильнее, а когда Чонгук хватается за его запястье, чтобы убрать руку, тот не позволяет ему, второй рукой зажимая его кисть. — Даже не мечтай, ублюдок, — Чонгук впивается ногтями в кожу руки, которой он продолжает сжимать бедро, стискивает зубы, потому что делает тот это достаточно сильно, и, пользуясь его замешательством, вырывается и поспешно встаёт со своего места, чем злит альфу не на шутку. — Не строй из себя невинного омегу. Если бы ты не хотел, чтобы тебя трахнули, то не пришёл бы сюда, когда от тебя несёт за километр, как от течной сучки, — выговаривает иностранец, сжимая челюсть и играя желваками. Чонгук слабо усмехается и толкает язык за щеку, чем вводит альфу в ступор, и в следующую минуту проходится своим кулаком ему по лицу, кажется, разбивая нос. Тот отшатывается и падает на пол, с удивлением глядя на него, пока вокруг собираются желающие посмотреть, что будет происходить дальше, но никто не подходит близко, не встревая в их перепалку. — Блять, — он зажимает свой нос, из которой кровь хлещет рекой, и поднимается на ноги, несколько раз неудачно упав. — Ты поплатишься за это, тварь. Он резко накидывается на него, отчего Чонгук не успевает отскочить в сторону, и придавливает окровавленной рукой ему шею, начиная душить. Омега, не ожидавший этого, замирает на мгновение, а приходит на себя, когда чувствует, как чужие толстые пальцы давят ему на кадык. Его кроличьи уши в страхе прижимаются к макушке, а хвост дёргается из стороны в сторону, словно это поможет ему уйти от сильного захвата. Он хватается обеими руками за его руку, царапает, ногтями рисуя красные полосы, а в некоторых местах кровоподтёки, и озирается по сторонам, замечая, что бармена уже нет на месте, а люди, смотрящие трезвыми глазами, всё так же стоят в стороне, не предпринимая никаких попыток помочь. Чонгуку хочется от души посмеяться над их жалкой трусостью, потому что они настолько боятся одного альфу, который даже не превосходит их по силе, что не делают ничего, чтобы помочь омеге. Он обратно переводит взгляд на альфу, который глядит на него обезумевшими глазами, где плескаются настоящие черти Преисподней, и чувствует, как медленно задыхается, пока из глаз вырываются слёзы, которым не давали повода уже несколько лет, живот начинает тянуть тупой болью, а из задницы порцией выходит смазка. Чёрт, чёрт, чёрт. Чон начинает пугаться не на шутку, когда понимает, что, возможно, если сейчас ничего не сделает, то альфа выполнит своё мерзкое желание, которое озвучивал несколько минут назад. Он чувствует, как его запах насыщается, как чёртово возбуждение медленно прокрадывается к нему, не понимая, что на данный момент это вообще ни к чему, поэтому дёргается сильнее, хрипит, уже перепачкав свои руки чужой кровью, пока тот даже не думает о боли в носу, полностью сосредоточившись на нём. В какой-то миг, когда Чонгук едва ли не теряет сознание от того, что живот начинает болеть настолько сильно, будто в нём ножи, а темнота медленно заволакивает его глаза, взгляд альфы вдруг полностью меняется: его зрачки расширяются, почти заполнив глаза серой паутинкой, слово гипнотизируя его, а он сам замирает. Чон поначалу не понимает, что происходит, пытается отцепить его руки, даже если сил практически не осталось, но когда хочет взглянуть на кого-то и попросить о помощи, а ему буквально не удаётся отвести взгляд от чужих зрачков, приходит осознание. — Н… нет… нет… пожалуйста, — с паузами еле выговаривает омега, отчаянно желая выбраться из лап этого монстра, которого даже человеком назвать стыдно, и оказаться рядом с дочерью, которая, вероятно, сейчас уже спит. Чёрт, чёрт, почему он просто не отсиделся дома эти дни? Да, было бы больно, чертовски сильно, но хотя бы он был в безопасности, нежели в этом Аду, где всем плевать друг на друга, раз они могут спокойно смотреть на такую картину. Он должен был остаться дома, и всё равно, что боль целую неделю пыталась бы его целиком съесть, чтобы от него не осталось даже запаха. Чонгук сильный, он бы, возможно, справился, но, блять, это совсем не так, потому что во время течки он просто превращается в обезумевшего омегу, которому хочется лишь члена и узла в себе. Только в этом его слабость. Каждый месяц мучаться от боли, которая не покидает целую неделю, или же переспать с каким-нибудь альфой, чтобы эта боль прекратилась за одну чёртову ночь. Нормальный человек, у которого с головой всё в порядке, обязательно выбрал бы второй вариант, и Чонгук не исключение. Сколько бы ему не было лет, как сильно он бы не жалел, что делает это, причиняя себе ещё большую моральную боль, по-другому попросту не выходит. Он такой же человек, как и все другие: со своими слабостями и страхами, с обязанностями, которые выше его головы. И поэтому он не хочет чувствовать эту физическую боль, потому что душевной и так хватает. Потому что его сердце болит каждый божий день от осознания того, что это никогда не закончится, только если он не состарится и даже природе уже будет всё равно на него. Ведь какой альфа в здравом уме решит связать себя с ним? Наверное, только сумасшедший на всю голову, не иначе. — Не дёргайся, — тихо рычит альфа, смотря прямо в глаза, в самую суть его существования, и Чонгук буквально ощущает, как он роется в его голове, в его мыслях. Это действительно начинает пугать. — А вы что все встали тут? Валите нахер, — кричит он уже в сторону людей, которые, с сочувствием глядя на него, опускают головы и отвлекаются, ведь никто из них не ищет проблем на свою голову. Тем более все понимают, что только альфа способен убрать своё подчинение. Чонгук хочет перевести взгляд в другую сторону, да куда угодно, лишь бы избавиться от того, что начинает происходить с ним, но становится совсем поздно, потому что он понимает, что уже практически не контролирует себя. Альфа подчиняет его себе. Его чёртова слабая омежья сущность подчиняется какому-то больному придурку, который думает, что может таким способом заполучить омегу. Чон чувствует, как его тело перестаёт ощущаться, словно он умерший дух, что на секунду решил ощутить себя человеком, но не смог это сделать, потому что прошёл сквозь. Глаза альфы приковывают к себе, выворачивают наизнанку, подчиняют его тело, разум и берут контроль на себя. Чонгук приходит в ужас, совсем не понимает, как с этим справляться и что делать, потому что никогда раньше не испытывал инстинктивное подчинение альф. Прочитал кучу статей и книг об этом, но не сталкивался никогда, даже не был свидетелем, из-за чего сейчас не знает, что с ним будет дальше, если он подчинён какому-то придурку-иностранцу, у которого непонятно что в голове. — Я же говорил, что ты поплатишься за тот удар, — альфа злорадствующе усмехается, отцепляет руку от чужой шеи, где остались яркие следы, и слегка поглаживает гладкую кожу, как бы извиняясь. — Мы с тобой повеселимся, только мы вдвоём. Чонгуку хочется кашлять, вдохнуть в лёгкие кислород, чтобы не упасть в обморок, а лучше сжаться в один большой комок, чтобы не ощущать эту долбанную власть, но у него совсем ничего не получается, потому что он даже не чувствует своё тело. Становится по-настоящему страшно. Дело в том, что подчинением альфы практически стараются не пользоваться, — ну, это если человек в своём уме, — потому что омеги не имеют никакого желания чувствовать над собой такую власть, когда кто-то другой пытается контролировать тебя и твои действия, используя, как грёбаную игрушку для личного удовольствия. Они знают, что если так сделают, то могут вообще потерять свою репутацию, потому что большинство людей против, и даже есть всякие протесты по поводу того, чтобы альфам запретили использовать это для личных целей. Но некоторые всё равно рушат все запреты, делают так, как хотят, потому что им глубоко плевать на чувства других людей, как этому заносчивому трусливому животному, который просто побоялся омеги из-за того, что получил кулаком в нос. Очень сильным кулаком. Не зря же Чонгук несколько лет ходил на бокс. Но, чёрт, какое это сейчас имеет значения, когда с ним могут сделать всё что угодно, потому что он течный омега, нуждающийся в члене альфы? Вероятнее всего, никакого. Чонгук просто ненавидит свою омежью сущность, которой может управлять любой альфа. И не важно, по его желанию или нет. — Прекрати так смотреть на него, иначе я выколю твои грёбаные глаза и заставлю покормить ими себя. Чонгук даже не успевает понять, кто это сказал, как слышит за спиной шаги, а после ощущает тёплую руку, которая бережно обвивает его запястье и тянет на себя, чтобы укрыть широкой спиной. Запах старых книг, слышимый сладко-пряной, вместе с тонким цветочным ароматом розового дерева, напоминающим розы и ландыши, пикантный, с тёплым оттенком древесины и камфоры, а также послевкусием вишни тут же заполняет его лёгкие, защищая, словно кокон, и Чонгук впервые за этот вечер чувствует себя спокойно и комфортно, словно находится дома вместе с Сонми, а вся эта сцена — просто страшный сон.