Всё, что тебе остаётся, — с жизнью навеки проститься. Смысла нет плакать, терзаясь и бесконечно скорбя. Нет здесь какой-либо тайны: я — твой главнейший убийца. Скоро ты сдохнешь, а дальше — я буду вместо тебя. Я украду твою личность, грёзы, мечты и надежды, Счастье твоё в своё сердце я незаметно пущу. Всё, что тебе остаётся, — знать, что не будет как прежде, И в пустоте своей клетки жечь понапрасну свечу.
Viktoria Alex «Всё, что тебе остаётся»
Воспоминание о материнской любви — самое утешительное воспоминание для того, кто чувствует себя потерянным и брошенным.
Эрих Фромм
Семнадцать лет назад В тот день мама впервые его ударила… Разве мог после этого шестилетний ребенок сдержать слезы обиды, которая стучала в горле? Он ведь всего лишь хотел подольше задержаться на горках в торговом центре. Зачем ему было торопиться на встречу с какой-то подругой матери? Куда интереснее было прятаться в трубе, когда мама бегала за ним по всей площадке, пытаясь догнать. Только вот оказаться пойманным — так себе удовольствие. А уж когда ладонь пару раз опустилась на одно мягкое место, требовавшее приключений… И вот теперь, шмыгая носом, мальчик понуро следовал за матерью по небольшим улочкам, игнорируя ее всякий раз, когда она пыталась приобнять его или взять за руку. От поселившейся детской обиды и чувства несправедливости хоть и заметил, как та сама едва сдерживала слезы, но только хмыкнул. Мама никогда не позволяла себе такого обращения с единственным сыном, но сегодня… Мальчишка поднял ворот куртки, нахохлившись как воробей. Мама всегда сравнивала его именно с этой птицей: настойчивый, шустрый и так же резво бросался в переделки. Он глубоко вдохнул, и воздух ворвался в легкие, принеся тонкий запах предстоящей грозы. Задрав голову, мальчик посмотрел на быстро бегущие тучи, что норовили разверзнуться в любую секунду дождем. Промокать до нитки совсем не хотелось. Сколько им еще идти до этой подруги? Где они вообще? Что это за узкая улочка с каракулями разномастных граффити на обшарпанных стенах и мусорными бачками в темных углах? Кажется, они тут и не ходили никогда. Краем глаза он наблюдал за идущей чуть впереди мамой. Хотелось прижаться к ней, чтобы в глазах больше не щипало, но гордость и отсутствие желания сдаваться так быстро не позволяли предпринять сейчас ни малейшей попытки к примирению. — Дамочка, — внезапно протянул сиплый голос, едва мать завернула за угол, — а я вас так ждал! Толчок в грудь заставил мальчишку отлететь на асфальт. Ладони тут же защипало из-за содранной кожи, а из груди вырвался горький всхлип. Почему? Почему мама оттолкнула его? Потому что не слушался? Смахнув с глаз сорвавшиеся слезы, он поднялся и поежился от порыва холодного ветра: куртка, зацепившись за торчавшую из стены железку, порвалась и перестала держать тепло. Отряхнув одежду, мальчик поспешил в сумеречный переулок, где скрылась мама, но проскочившая мимо жирная крыса едва не стала причиной очередного падения. Он замер, не решаясь сделать еще один шаг в темноту, и вжался спиной в холодную стену с ярким рисунком новенькой росписи — то ли монстра, то ли неумело нарисованной собаки. Едва расслышав сдавленный крик, который тут же стих, будто рот чем-то зажали, мальчишка громко сглотнул и ощутил, как сердце застучало уже где-то в горле. — Полиция? Ты думаешь, что полиция тебе поможет? Или считаешь, что с пробитой грудью куда-то добежишь, дрянь? — просипел все тот же голос, и эти слова ледником прошлись по телу мальчишки. «Мама!» — вертелось в голове. С ней явно что-то случилось, и весь мир сжался в его груди. Хрипы и постанывания участились. От них мальчика бросило в дрожь. Сознание благоразумно не позволило ему впасть в панику. Это казалось странным, однако он не торопился двинуться дальше, словно свежая краска граффити приклеила его к стене. Но даже если выглянуть из-за угла не хватало смелости, то нужно было что-то делать! Куда-то бежать! Полиция! Точно! Ведь сотрудник патруля как раз потягивал кофе возле ларька, когда они с мамой завернули в переулок Сейнт Мария. Но отчего-то мальчишка продолжил стоять, вслушиваясь в извращенные фразы напавшего на мать человека и запоминая их. Видимо, ужас настолько сковал его, что отключил возможность адекватно оценить ситуацию и хоть что-нибудь предпринять. Тяжелый запах металла кружил голову, но мальчик с жадностью втягивал его внутрь, словно это помогало прийти ему в себя. Мама. Надо же, как интересно повернулась жизнь. Еще недавно она позволила себе наказать сына, и вот теперь… Мальчишка зажмурился, а когда распахнул глаза, то заметил бликующий экран смартфона матери. Он был совсем рядом — в каком-то метре. Никто бы не заметил, потянись мальчик за ним. Один звонок решил бы многое. Но вместо этого он, повертев головой, уставился в отражение, искривленное в замызганном витринном стекле, и непроизвольно вздрогнул, когда заметил ослепительную улыбку, которая больше напоминала оскал хищника. И это… Это была его улыбка? В голове заскрежетало, будто сотни насекомых разом принялись двигать жесткими хитиновыми крыльями. Мальчик зажмурился на пару секунд. А когда снова открыл глаза, видение, как и скрежет, исчезло, представив его взору другое: мать в отражении с силой зажимала себе рот ладонями, в то время как ее голову тяжелым ботинком придавил какой-то оборванный незнакомец. Единственным, что смог разобрать мальчик, было: «Полиция. Беги!» Но исковерканный хрипением сломанный голос матери тут же вновь сбился на всхлипы. Она не звала его по имени и не просила помочь. Только требовала бежать. Опять требовала. Указывала. Велела. Даже в такой ситуации она хотела иметь власть над жизнью сына. Никогда! Мальчишка вскинул подбородок, борясь с одним-единственным желанием — послушаться и удрать как можно дальше и быстрее. Ведь мама и сама наверняка могла справиться. Зачем ему вмешиваться? «Смотри, смотри, она же мучается!» — внезапно раздался в голове шепот, наполненный ужасом. «И ведь поделом ей, — заглушил его второй голос: пугающий, рычащий и незнакомый. — Как она посмела указывать?! Немыслимо! Пусть страдает!» Незримая сила вновь заставила смотреть на мучения родной матери в зеркальную поверхность. И все было словно не с ним. Словно сон, который он наблюдал со стороны. Все смешалось: реальность, вымысел, страх и радость. Но в голове так и продолжали звучать голоса, один из которых с надрывом шептал, призывая помочь, а второй убеждал, что мать должна была поплатиться за содеянное. Это справедливо. Кулаки сжались, а мерзкий скрип во рту от сомкнутых зубов застрял в ушах. «Вон — арматура. Ею можно попытаться проткнуть того урода. Она острая. Ты можешь спасти ее. Можешь спасти, но стоишь, ничего не делаешь. Почему же ты не бежишь звать полицейского? Здесь недалеко. Она ведь намеренно не кричит, чтобы тебя не заметили. Принимает удар на себя. А ты? Не хочешь ей помочь. Совсем. И ты радуешься ее боли. Да ты наслаждаешься этим зрелищем!» — шептал голос в голове, который заглушил второй, равнодушный: «Да, она должна поплатиться за то, что сделала. Пусть вкусит все сполна. Пусть. Пусть. Пусть. Слышишь? Это ее кости хрустят. Она давится. Думаешь, чем? Кровью. Захлебывается, но не зовет никого. Наверняка думает, что ты не оставишь ее. Ты не поддаешься на ее попытки вить из тебя веревки». — Паскуда, — раздалось из-за угла, вырывая из судорожных иллюзий, — вот отдала бы сразу кошелек, а не начала бы тянуть время. — Плевок, глухой удар, за которым последовал едва слышимое поскуливание. Над переулком с оглушительным криком пронеслась стая ворон, словно осуждая мальчишку за мысли и бездействие. Издали прорвался сквозь тучи звук грома, оповещая всех жителей города о том, что ночью наверняка будет дождь, который всегда смывал рисунки, что, прикусив язык, мальчик любил выводить на асфальте. Так и сейчас дождь готовился сорваться, чтобы стереть следы и воспоминания. Опустошить. Все это время мальчик внимательно вслушивался в хрипы и фразы, доносящиеся из-за угла. Пара шагов отделяла его от реальности. Пара шагов, как грань между надеждой и принятием: осознанием. Удаляющиеся тяжелые шаги перестали резать слух. Подождав еще немного и оставшись в одиночестве гулкой тишины, мальчишка рискнул выйти из своего укрытия, так никем и не замеченный. Короткий смешок сорвался с его губ при виде распластанного тела. Некогда красивые и приятно пахнущие лавандой волосы сбились во что-то невнятное. Всегда элегантная мама лежала в совершенно неестественной позе. Под ногами что-то хлюпнуло, и мальчик сделал пару шагов назад, оставив после себя два кровавых отпечатка. Он склонил голову набок и поймал стекленеющий взгляд ярких янтарных глаз, всегда наполненных любовью. Сейчас же в них можно было уловить только страх, переплетенный со смирением. Совсем как та религиозная статуя из какого-то фильма ужасов, за просмотр которого недавно мальчик был наказан, она плакала кровью. На испещренном царапинами и кровоподтеками лице едва ли можно было разглядеть недавнюю красоту. Одна рука матери, выгнувшись в трех местах, была заведена за спину. Вторая же так и продолжила зажимать ладонью рот. Скрюченные пальцы впились в кожу, будто до сих пор заглушали стоны. «Она заслужила смерти. Заслужила». «Ты ничего не сделал, слабак!» Пульсация в голове усилилась, сопровождаемая мерзким скрежетом хитина, стоило шепоту вновь объявиться. С силой оттянув волосы на голове, мальчишка беззвучно распахнул рот, но тут же его руки опустились как плети. Ужас наполнил его на пару секунд, но почти сразу сменился чувством наслаждения, от которого даже зубы заскрежетали. — И каково же это, мамочка, быть слабой? Каково это, когда не можешь дать отпор, а? — хрипел мальчишка нездоровым голосом. Его пальцы то сжимались, то вновь разжимались, но сердце, на удивление, не изменило свой ритм — равнодушие в разуме, эйфория в душе. — Ты получила то, что заслужила. Чего же так валяешься и не встаешь? Мальчик понимал, что слова шли из его рта, но осознание, что они принадлежали именно ему, запаздывало. Его просто не было. Как и понимания, что именно здесь произошло. Обойдя по широкой дуге густую бордовую лужу, он присел перед лежащей матерью, чье тело все еще периодически вздрагивало, борясь за жизнь. Склонив голову, мальчишка смотрел на нее совершенно пустым и безразличным взглядом, хоть где-то внутри и готов был биться в истерике от разрушающего ужаса. Он наблюдал — спокойно и не шелохнувшись, — как последние крупицы жизни исчезали из мамы с затухающими редкими вздохами. — Убийство женщины. Пришлите криминалистов. Похоже, попытка ограбления. И еще… Мальчик. Лет шесть-семь на вид. Да. Сухой мужской голос разогнал наваждение, и мальчишка, прижавшись к ноге полицейского и едва ли не прорывая ногтями ткань на его брюках, ощутил наконец горячую влагу на своих щеках. Глаза болезненно щипало, но… Что вообще произошло? Мама… Мальчик вновь задрожал, будто его окатили ледяной водой на морозе. Мама ведь должна быть жива. Тогда почему полицейский, держа в руке ее документы, зачитывая ее имя и фамилию, произнес такое страшное «мертва»? Мертва? Подняв голову, он встретился с собственным отражением в черных очках полицейского. Режущая душу улыбка встретила его взгляд. «Это все ты. Ты. Убил ее». В свете мелькающего проблескового маячка дорожки от слез отливали красным. «Хороший мальчик».