***
Собрав сумку, я выхожу из кабинета, заперев его. Ключ отправляю в карман и, поправив уложенные с утра волосы, иду на парковку. Очередное совещание начнется через полтора часа, однако по пути не помешало бы заехать в супермаркет, купить некоторых продуктов. Я полностью успеваю, потому неторопливо завожу автомобиль и трогаюсь, выезжая с парковки. Протягиваю руку в сторону сумки, не отрывая взгляда от дороги, но не нахожу в привычном отделе портмоне. Приходится остановить машину ближе к обочине и, переместив сумку на колени, начинаю искать. Тихо выругиваюсь, когда не нахожу его ни в одном из отделов сумки. Проехавшая уже довольно много, я разворачиваю авто и, тяжело вздохнув, возвращаюсь. Вихрем взлетаю на третий этаж, вполне четко осознавая, что ужинать сегодня придется тем, что найдется в холодильнике, а обычно там почти пусто. Я, разозленная сама на себя, рывком вытаскиваю ключ из кармана и собираюсь уже вставить его в замочную скважину, но только сейчас понимаю, что дверь уже приоткрыта. Думаю, попросту забыла ее запереть, потому беспечно толкаю и вхожу внутрь. Однако здесь уже кто-то есть. Спиной ко мне стоит не слишком высокая девушка в уже знакомой мне безвкусной кожанке. Я вижу, как подрагивают ее локти, и слышу в тишине кабинета ее сбитое, вероятно, от разгулявшихся нервов, дыхание. Но прощать подобную выходку я не намерена, особенно в нынешнем состоянии, когда меня и саму трясет от эмоций. — Мисс Свон! Окликаю довольно громко и она, словно по команде, разворачивается ко мне, не забыв предварительно пустить все бумажки в полет. Я прекрасно знаю, что выгляжу сейчас вполне неряшливо, но времени думать об этом нет. Спешила сюда, а сейчас смотрю на перепуганное детское личико, в котором будто читается упрек за мое появление. — Чем же вы занимаетесь в моем кабинете во время моего отсутствия? Молчит. Жду некоторое время, однако я, вообще-то, такими темпами могу и опоздать! Поэтому делаю резкий шаг навстречу, сощурив глаза и наполнив голос ядовитым холодом прежде, чем заговорить: — Обычно я не повторяю вопросов, но для особо одаренных могу. — Мне нужны были мои документы, — робко произносит, точно специально потянув побольше времени. Сначала я даже не нахожу, что можно бы ответить. Мерзавка, очевидно, задумала бежать, из-за чего я немного радуюсь своей забывчивости. — Вы наказаны, мисс Свон, и я назначаю вам отработки. А сейчас — вон из кабинета. Проводив медленно вышедшую девчонку взглядом, я принимаюсь как можно скорее собирать разбросанные по полу бумаги и, впихнув их в папку, забираю ее с собой. Захватив то, зачем, собственно, вообще возвращалась, я выхожу из кабинета и запираю дверь, после несколько раз попытавшись открыть. Убежденная в надежности замка, снова опускаю ключ в карман.***
Проходит довольно много времени, приближается ежегодный рождественский бал. Свон исправно посещает отработки и, иной раз глядя на нее, мне кажется, что ей это вовсе не кажется наказанием. Я чувствую, как иногда, отвлекаясь, она сверлит меня внимательным изучающим взглядом, но стараюсь не обращать на это ни крупицы внимания. В мою память, безусловно, сильно впечатается вчерашний случай, когда я упала по своей же невнимательности, — теперь вынужденная прикладывать большие усилия для сокрытия временной хромоты, — а бедная Свон лишь помогла мне подняться. Наверное, я должна быть благодарна ей, однако я слишком испугалась, чтобы благодарить. Не думаю, что теперь уже стоит — она наверняка посчитала меня стервозной эгоисткой, и неприязнь ко мне возросла еще больше. Наконец наступает долгожданный для детишек вечер — рождественский бал. Настоятель Совета директоров на последнем собрании упомянул, что желает непременно видеть поступивших за год новеньких на общей фотографии. Довольно поздно, и с первого этажа доносится праздничная музыка. Я решаю, что следует спуститься именно сейчас — все же, я директриса и обязана присутствовать на праздниках, какими бы глупыми они не казались. Спускаясь по ступеням, я параллельно думаю о своей ненависти к любимому празднику многих моих знакомых. Мне часто говорят, что это лишь оттого, что я всегда одна и, ежели получилось бы выскочить замуж, все было бы куда лучше и радостней. Однако я в самом деле так не считаю, ведь мне и самой весьма неплохо, пусть временами и бывает одиноко. Я никак не могу разглядеть в толпе Свон, да и на сцене она ни разу не появлялась, несмотря на обещание Мэри-Маргарет. Иногда делая заметки в блокноте, я все больше вскипаю, а, когда одна из воспитанниц, — Лукас, кажется, — сообщает мне о пропаже блондинистой занозы в одном месте, то и вовсе вскакиваю с места и, полностью потерявшая терпение, лихорадочно придумываю, что же можно сделать, дабы не стать посмешищем для всего Совета директоров. За несколько дней Грэму удается найти какую-то информацию о местоположении Эммы и одним вечером я сажусь в полицейский автомобиль вместе с ним, отправляясь на ее поиски. В какой-то момент он резко тормозит, и я едва не касаюсь виском лобового стекла, в последний момент чудом замерев в нескольких сантиметрах от него. — Грэм! Какого черта ты творишь?! — восклицаю, устремляя на него прожигающий взгляд и, кажется, в зрачках отражаются яркие искры пламени. Однако его уста растянуты в улыбке, что я могу созерцать лишь в профиль. Мужские руки одобрительно похлопывают руль, голова совершает поворот в мою сторону, в то время как я готова устроить скандал прямо сейчас, наплевав на все рамки приличия. Следующие его слова вводят меня в заблуждение еще больше, однако понижают уровень воспылавшей агрессии: — Выходи из машины, — с нотками торжественности произносит он. Я выхожу, и, подняв взгляд, натыкаюсь на изумленную Свон, что стоит у стены магазина с зажатой между пальцев сигаретой. Но, несмотря на весь свой вид, она лениво стряхивает пепел с тонкой палочки на тротуар. Понятия не имею, что я тогда кричала, но раздосадованная девушка в чуть перепачканном легком платье садится в автомобиль, и я захлопываю за ней дверь. Вечером, к моему огромному удивлению, Эмма совершает какое-то волшебство, с помощью одного лишь яблочного уксуса и ванной избавляя меня от мигрени. Но я даже на утро продолжаю вести себя совершенно холодно с ней, хотя, признаться, в груди появилась частица тепла, уготованная специально для нее.***
В последнее время я частенько беру ее в свой особняк, позволяя ночевать под одной крышей со мной. Эмма помогает с некоторыми домашними делами, я же с некоторым удовольствием готовлю ей турноверы каждый раз. Мне кажется, я начинаю привязываться к этой девочке. В душе не чаю, почему конкретно это происходит, но изредка у меня появляется едва преодолимое желание обнять ее. И это пугает меня. Я пытаюсь отгородиться от того, что испытываю, по этой причине иногда веду себя с ней странно, говорю холодно, либо чрезмерно сухо. Но я действительно ценю каждый день, проведенный вместе с ней, и почему-то часто бросаю на нее умиленные взгляды, конечно же, когда она не может этого заметить. Сегодня она снова здесь и, кажется, читает что-то в библиотеке. Я в который раз занята работой с бумагами в своем кабинете, однако настроение сегодня более, чем паршивое. Мне хочется бросить всю эту чушь, но, к огромному сожалению, мне не позволено этого сделать. В последнее время собралось несколько стопок документов для проверки, и я почти справилась со своим заданием на сегодня. Чувствуя, что и так весьма много работала, я беру из застекленного шкафа заполненную только наполовину бутылку яблочного сидра. Я не до конца наполняю стоящий рядом бокал и подношу его к губам, задумавшись на какое-то мгновенье. Вскоре приятная жидкость растекается по телу, ударяя в мозг и пробуждая желание выпить больше. И я не отказываю себе. Правильнее было бы прекратить после первых же глотков, но я желаю большего. Напрочь забываю, что где-то здесь находится еще и девочка-подросток, за которую я сейчас несу всю ответственность. Сейчас мне уже все равно. Я понимаю, что краснею от выпитого алкоголя, но продолжаю пить, пока в бутылке не остается лишь несколько капель. Черт, теряю над собой контроль… Давненько же такого не случалось. Я иду на поводу своих опьяненных желаний и, крепче сжав в руках пустую бутылку, роняю ее в мусорку рядом со столом. Отправляюсь в кухню. Иду быстро, иногда пошатываясь, ведь перед глазами стоит возникшая благодаря любимому напитку пелена. Прохладный воздух лишь немного взбадривает, заставляя поморщиться. Уже почти достигшая места назначения, я переступаю порог кухни, лишь дабы в следующее мгновение в кого-то врезаться. На шелковую рубашку попадает несколько обжигающих капель, но они только впитываются в ткань, не коснувшись кожи. Что-то словно разбивается и, проследив за звуком, я замечаю в луже на полу крупные осколки некогда подаренной мне Корой чашки. Тело заполняет что-то сродни нарастающей ярости. Поднимаю глаза и вижу перед собой Эмму — испуганную и хрупкую, поежившуюся от страха случившегося. Она передо мной такая маленькая, такая беззащитная, лепечет что-то дрожащим голосом, находясь в плену страха. Нет времени думать, меня ли она боится или чего другого. Я не понимаю, что происходит, однако рычу грозно, сама не знаю, что. Продолжая словно находиться в бреду, я совершаю то, чего и сама от себя не ожидала: толкаю ее на пол так, что слышится довольно громкий шлепок от соприкосновения ее тела с кафелем. У нее вырывается сдавленный выдох, а я только грозно смотрю, отчего-то не понимая, что хочу сделать больше: загладить свою вину или навредить еще больше. Однако сейчас слишком поздно, ведь она с невероятной скоростью поднимается и, держа руку на замеченном мной чайном пятне на футболке, бежит из комнаты. После все затихает, словно ничего и не случилось, и только сердце тяжело колотится в груди, заставляя меня с каждым разом все четче осознать произошедшее. Я как можно скорее убираюсь здесь, выбрасывая злосчастные осколки в мусорный бак. Во время уборки ко мне наконец приходит осознание, что, вообще-то, она могла пораниться осколками, убегая, да и чай мог оставить свой след на подростковой коже. От подобных мыслей я невольно вздрагиваю, теперь уже в полной мере понимая, какой ущерб могла нанести невинной девушке. Я нахожу одну из своих футболок и бинты, после отправляясь наверх. Нахожу ее в гостевой комнате, лежащей на полу с застывшими на щеках солеными дорожками. Я поднимаю ее, слыша издаваемое сквозь сон шипение, и чувствуя впивающиеся в мою кожу ногти. Не представляю, сколь сильно я ее напугала, и даже придумать не могу, как буду перед ней извиняться. Да она ведь теперь в жизни ко мне не приблизится! Взгляд натыкается на расползшееся пятно от чая на весьма светлой одежде, отчего оно больше бросается в глаза. Сняв с нее футболку, я обвожу взглядом достаточно подтянутое тело, и наконец натыкаюсь на покраснения на бледной коже. В голове проносятся многочисленные проклятия в отношении себя. Я обрабатываю ожоги, как когда-то учил отец. Со всей осторожностью завязываю бинты и, аккуратно подрезав их кончики, надеваю на нее свою футболку. Только сейчас, взглянув в лицо маленькому чуду, что лежит передо мной, я понимаю, что плачу. Слезы впитываются в простыню, оставляя после себя мелкие влажные следы. Глядя в лицо Эммы, такое чистое и светлое, я отмечаю невероятную бледность кожи, которую заметила еще при первой встрече. Мне отчего-то всегда нравилась подобная фарфоровая бледность. Не знаю, почему, но я поднимаю руку и касаюсь ее щеки подушечками пальцев. Ее кожа в меру теплая, приятная, но во сне личико девушки морщится от прохладного прикосновения и я спешу убрать руку. Тороплюсь одернуть себя при чувстве, что могу натворить чего-нибудь в нетрезвом состоянии, поэтому и вовсе поднимаюсь, напоследок взглянув на нее еще раз. Мне отчего-то так тяжело смотреть, когда она такая. Обессиленная, абсолютно беззащитная, что ли. Здесь же хочется обнять ее, прижать к себе и защитить от всего мира. Только, наверное, защищать ее нужно лишь от меня самой. А еще зовусь директрисой, взрослой женщиной, которая, черт возьми, может контролировать свои слова и действия. Я выхожу из комнаты, прикрыв за собой дверь. И сразу же по коридору раздается звук сильного шлепка — даю пощечину сама себе, гневно стиснув зубы. Молчу, но сейчас больше всего хотелось бы взвыть от собственной никчемности, выдрать с головы все волосы, проучить себя за то, что позволила себе навредить столь маленькому, нежному существу.***
Когда мы ехали обратно, в машине царила напряженная тишина. Во мне бушевало желание рассказать ей что я думаю, извиниться и обещать, что больше никогда в жизни не посмею так сильно навредить ей. Но стоило мне бросить взгляд в зеркало, дабы увидеть ее лицо, я словно физически ощущала, что не стоит этого делать. Не потому, что она не выражала злости или ненависти. Потому, что я уже знала, что не заслуживаю прощения. И вот, сейчас я быстрыми неаккуратными движениями подкрашиваю губы ярко-красным, а после также быстро расчесываю волосы, когда слышу легкий скрип открывающейся двери. Я поворачиваю голову, устремляя взгляд на девушку, которую попросила разбудить. Зеленые глаза, что иногда кажутся мне голубыми, смотрят куда-то на мебель, в конечном счете все же оказываясь обращенными на меня. — Знаете, мисс Свон, я хотела бы прогуляться с вами, — говорю как можно мягче, после приподнимая уголки губ. Выражение ее лица становится в какой-то степени даже ошарашенным, видимо, от довольно неожиданного заявления. Признаться, будь я на ее месте, уже сбежала бы отсюда, сверкая пятками. Однако она лишь кивает, а после следует за мной прямо в автомобиль, не задавая по пути ни единого вопроса. Автомобиль трогается, и я, предварительно включившая любимый канал по встроенному радио, пальцами отбиваю незатейливый ритм по ободку руля. Всегда так делаю, находясь в машине в одиночку, но сейчас, находясь здесь с Эммой, я пытаюсь полностью расслабиться. Возможно, для того, чтобы девушка поняла, что бояться меня ей нечего, и сделала то же самое. Внутренний голос смеется с моей глупой стратегии, однако я не теряю надежды, что это сработает. — Куда бы ты хотела поехать? — спрашиваю неожиданно, боковым зрением замечая появившееся в ней напряжение. — Я… Не знаю. — Ты бывала в кинотеатре? — увидев румянец смущения на ее щеках, беру разговор в свои руки. — Пару раз. Мне понравились фильмы о супергероях. — Тогда решено, — я паркуюсь у здания кинотеатра, к коему мы успели приехать. На улице отдаю Эмме несколько купюр, дабы она купила что-нибудь из закусок. Сама же иду к кассе, параллельно обдумывая, какой фильм может понравится ей больше остальных. В конце концов среди всех афиш я вижу постер «Людей Икс» и решаю остановиться на нем. Получаю билеты и становлюсь так, чтобы прилавок со сладостями в противоположной от меня стороне попадал в поле моего зрения. Я вижу ее, сгребающую со столешницы кучу уже оплаченных упаковок, и выдыхаю, улыбнувшись с неким умилением. Однако не успеваю в полной мере насладиться нелепой сценой — она замечает меня и идет сюда. Я забираю несколько упаковок и, иногда перебрасываясь несколькими фразами, следуем в нужный кинозал. Мне кажется, все проходит весьма неплохо, но ближе к середине фильма поделившаяся со мной какой-то сладостью Эмма будто излучает до жути зажатую, нагоняющую неловкости энергетику. Стараясь не обращать внимания на достаточно маленькую странность, — ведь я и правда не могу понять причины, — досматриваю фильм, не слишком мне понравившийся. Но ради сидящей рядом девушки, активно искрящейся от некого смущения, я готова и не на такое пойти. Черт, и когда я стала так сильно заботиться о ней? Когда на экране появляются титры, мы уходим в парк и она, к моему огромному удивлению, точно из воздуха извлекает чашку. Причем, весьма красивую чашку. Удивления своего я не показываю, и веду себя даже сдержанно, но ее извинения задевают что-то внутри меня. Она, невинный в случившемся ребенок, не должна извиняться перед взрослым человеком, из-за собственной слабости совершивший столь грубую ошибку. — Это я должна извиняться за произошедшее. Чашка была подарена моей матерью, а с ней у меня… Не лучшие отношения. Потому она и ломанного гроша не стоила. А еще тогда у меня выдался трудный день, из-за чего я прибегла к сидру и вышло так, что выпила больше положенного… Не представляешь, как мне стыдно за свои действия. Извини меня, Эмма. Признаться, я и не помню, когда взяла ее руки в свои и стала поглаживать тыльные стороны ладоней большими пальцами. Лишь произнося последнее предложение, я будто вновь опустилась на землю и вспомнила, кем вообще являюсь и что говорю. Глубоко внутри что-то вопит мне бросить все и обнять ее, крепко прижать к себе, потому что я как сейчас помню отразившийся тогда на ее лице страх, а потом — ее хрупкую фигурку, распластавшуюся на полу гостевой комнаты. — Я с самого начала не держала на вас зла. Если все так легко, можем ли мы просто забыть? — Думаю, так будет даже лучше, — произношу на одном дыхании. Мы сидим так еще какое-то время, полностью погруженные в спокойствие. Наконец она освобождается от моих рук, и делает это довольно резко, заставляя напрячься. Однако продолжаю вести себя, как и весь сегодняшний день, улыбаясь в ответ всем своим тревогам и переживаниям. В конце концов мы решаем вернуться в приют. По возвращении мы привычно прощаемся, и я отправляюсь в кабинет, намереваясь разобраться с одним довольно любопытным делом. На выходных мне поступило электронное письмо от некой женщины, желающей устроиться работать воспитателем в приют. Честно говоря, несколько сотрудников здесь не стали бы лишними, потому я не отклоняю письма. Потому сегодня мне предстоит тщательно изучить ее резюме, а завтра утром провести уже назначенную мною же беседу с новенькой.***
Пришедшая блондинка с первых секунд производит на меня неплохое впечатление — хотя бы благодаря тому, что оказывается пунктуальной. Она мило здоровается, закрывая за собой дверь, и присаживается на стул напротив меня. — Итак, мисс Фишер, у вас довольно хорошее резюме. Что можете сказать о своем отношении к детям? — начинаю с самого банального. — О, я обожаю детей, — расплывается в улыбке, пальцами стряхивая с сумки несуществующие пылинки, — На самом деле у меня есть несколько приемных детей, но сейчас они находятся в школе Эшвилла в Северной Каролине, поэтому у меня есть некоторое время для смены обстановки. Ингрид говорит, не прекращая, а когда, наконец, ее рассказы заканчиваются, я стараюсь сдержаться и не закатить глаза. Безусловно, умение поддержать беседу и рассказать о себе довольно важно, однако просто ненавижу, когда это делают таким образом. — Думаю, нет смысла брать вас на стажировку, — подписываю недавно распечатанный документ, затем поворачиваю его к женщине, — Отлично. Поздравляю с принятием на работу. Подарив ей одну из своих лучших улыбок, я наблюдаю, как сотрудница благодарно распинается, похоже, и не догадываясь, что я ожидаю лишь ее ухода. Когда же она покидает кабинет, я расслабляюсь в кресле, облегченно вздыхая. Кто бы знал, что через некоторое время эта самая особа заявится ко мне снова, только теперь уже держа в руках поднос с чаем и различными так называемыми дополнениями к нему. — Что это? — произношу холодно, абсолютно не пытаясь казаться приветливой. Но она пропускает тон мимо ушей: — Я подумала, что вам может быть одиноко вот так сидеть в кабинете наедине с собой, поэтому решила составить вам компанию на некоторое время. Ее лицо сияет от нескрываемого желания угодить и понравиться мне, что в какой-то степени льстит. Не дождавшись моего позволения, она чуть сдвигает в сторону некоторые бумаги, ставя их место поднос. — Ах, да, — говорит торопливо, — Мне рассказали о некоторых ваших предпочтениях, поэтому можете не бояться. Печенье диетическое и испечено лично мной. Изумленно выгнув бровь, в следующую секунду я возвращаю лицу прежнее безразличное выражение, однако чашку с чаем все же беру. Она говорит о том, сколь много в моем приюте хорошеньких детишек, и что ей до невозможного нравится проводить с ними время. Я поддерживаю разговор неохотно, но по лицу Ингрид вижу, что она все же в нем заинтересована. Либо она слишком наивна, либо отлично скрывает свою темную сторону. Больше хочу склоняться к первому — в это куда легче и быстрее поверить, а сейчас нет никакого желания искать трудные пути. В дверь стучат, а после сразу же входят внутрь. Я расслабляю напрягшиеся плечи при виде Эммы, однако она, кажется, сейчас вскипит от напряжения. Отчего-то закрываясь волосами от Фишер, она проходит к моему столу. — Это от мисс Бланшар, — голос звучит явно не так, как всегда. — Спасибо, — стараюсь говорить более мягко, — Эмма, ты уже знакома с мисс Фишер? — Нет. Я пойду, мне нужно помогать мисс Бланшар, — скороговоркой выдавливает из себя девушка. Она, все также сверля взглядом пол под ногами, разворачивается. Делает несколько шагов в сторону двери, когда на запястье вдруг опускается рука женщины. Я слежу за неожиданным выпадом, отставив чашку на стол на случай, если придется вмешаться. Не понимаю не только поведения сотрудницы, но и реакции девушки — она едва не подпрыгивает на месте, ощутимо содрогнувшись всем телом. — А как же приветствие? Где же манеры? — Отпустите. Быть может, я бы и сделала что-нибудь — повлияла на ситуацию словами или действиями, но не нахожу в себе сил сделать ни говорить, не шевелиться. Лишь наблюдаю за разворачивающейся передо мной сценой. — Я сказала, отпусти меня! — внезапно и чрезмерно громко восклицает она, выдергивая руку из хватки женщины. — Эмма! — поднимаюсь, и наконец крик вырывается из горла, но выходит он вовсе не таким, как того хотелось. Вместо обеспокоенности в тоне сквозят нотки обвинения ее в чем-то, что я и сама не до конца понимаю. Но она игнорирует мой голос, выбегая из кабинета, словно ничего и не слышала. Я тяжело опускаюсь обратно в кресло, не сводя строго-пытливого взгляда с Ингрид, которую, кажется, ничуть не тревожит сложившаяся ситуация. — Я лишь хочу уважительного отношения к себе, — объясняет, разводя руками, — Кто эта маленькая сволочь? — Она не сволочь, — говорю сквозь зубы, но быстро одергиваю себя, не желая обнажать своих слабостей, — Просто может иногда выпускать колючки. Эмма Свон, не так давно попала сюда. — И много о ней известно? — Нет, практически ничего. Видимо, никогда не совершала серьезных преступлений. А о семье неизвестно ровным счетом ничего. — Ясно, — на первый взгляд беспристрастно и сухо, но после этих слов ее взгляд становится нечитабельным. Много лет моей жизни ушло на то, чтобы научиться видеть в глазах людей их истинные сущности. Выбирать первый вариант было безумно глупо.***
Вечер, когда я должна присутствовать на конкурсе, наступил. Признаться, всегда ненавидела подобные мероприятия. Все эти веселящиеся дети, что еще хранят в себе умение искренне радоваться мелочам, вызывают во мне раздражение. Однажды задумавшись о том, отчего это чувство наполняет меня при виде счастливых людей, я пришла к выводу, что я лишь хочу видеть среди них своего ребенка. При одной мысли об этом меня практически разрывает на части, однако в последнее время я начинаю предпринимать некоторые решения. В один из Бостонских приютов для младенцев, которые я исправно посещаю пару раз в месяц, был привезен ребенок, очевидно зацепивший меня чем-то. Понятия не имею, чем именно. Возможно, своими большими глазами, что в первый раз показались мне сверкающими изумрудами. В тот момент я точно поняла, что хочу его усыновить, и заключила договор с давно знакомым мне директором учреждения. Но сейчас, пока у меня еще есть дела здесь, я не могу бросить все и забрать столь чудесного мальчика, как бы этого не хотелось. Спустившись в зал, я располагаюсь на стуле в конце зала, который предварительно просила приготовить для себя. На сцене появляется группа Мэри-Маргарет. Глядя на сцену, я иногда замечаю стоящую рядом воспитательницу. Поскольку она подсказывает детям, я догадываюсь, кто регулирует музыкальные композиции. Переведя взгляд к аппаратуре, я убеждаюсь, что была права. Однако эта мысль исчезает из разума, стоит мне лишь увидеть ее. Сидящая в невероятно подчеркивающем ее фигуру платье, мисс Свон позволяет насладиться созерцанием своего профиля, пока ее взгляд направлен куда-то в сторону. Я действительно нагло глазею на девушку, аккуратно собранные волосы и чуть сгорбленные плечи, которые, впрочем, наоборот добавляют картине особого шарму. Чувствую себя какой-то маньячкой, потому возвращаю взгляд на сцену. Но мне не удается слишком долго удерживать его на нудном выступлении — голова то и дело поворачивается в сторону Эммы, на которую я отчего-то не могу наглядеться и почти физически ощущаю заполняющее меня восхищение. Все время выступления проходит так, пока маленькие актеры не покидают сцену, уступая место другой группе, и девушка исчезает со своего места вместе с ними. Когда я, просидев некоторое время в скучающем настроении, в очередной раз обвожу зал взглядом, не нахожу в нем знакомого лица, сегодня не обрамленного светлыми прядями. И также не нахожу еще одного лица, вызывающего во мне остро выраженное напряжение. Громадной волной накатывает паника, заставляя меня поежиться и уже спустя мгновение подняться и, поддерживая привычную королевскую осанку. Я прохожу между ряда стульев и, склонившись к лицу сидящей Бланшар, шепотом произношу беспокоящий меня вопрос. — Эмма ушла, — пожимает плечами, — Она не сказала, куда собирается пойти, но можете поискать в ее комнате или в библиотеке. И не думая благодарить ее, я быстро ухожу. Царящая в коридорах пустота и тишина давит на меня. В голове прокручиваются самые ужасные варианты того, что может происходить, однако в глубине души я все еще надеюсь увидеть девушку спящей в своей комнате. Единственное, что мешает сорваться на бег — туфли-лодочки, какие я по обыкновению надела на мероприятие. Бесцеремонно врываюсь в ее комнату, совершенно забыв, что живет здесь не только та, кого я, собственно, ищу. К счастью или к сожалению, в комнате я не нахожу ровным счетом никого. Лишь через открытое окно в комнату попадает прохлада, кажется, тоже сулящая нечто ужасное. Вспомнив о словах сотрудницы, я захлопываю за собой дверь комнаты и быстрым шагом направляюсь в библиотеку. Преодолев примерно треть пути, раздраженно выдыхаю, снимаю с себя туфли и беру их в руки, начиная бежать. Быстрым шагом мне не удастся достичь библиотеки с нужной скоростью, а бег на шпильках мог бы привести к совершенно неуместным сейчас неудобствам. Не могу в полной мере описать, сколь сильно испугалась тогда. Помню лишь, что была полностью уверена в неподдельности испуганности, нагнанной собственной интуицией. И я пытаюсь хрипло отдышаться, остановившись на долю секунды, когда вдруг слышу исходящий прямо со стороны закрытых двойных дверей библиотеки сдавленный крик. Никогда не сомневалась, что бег — моя довольно слабая сторона, однако я заставляю себя только ускориться, теперь в полной мере осознав, как нужна Эмме. Я распахиваю дверь, что, к удивлению, не издает ни единого скрипа, и быстро направляюсь туда, откуда доносится громкое, сбитое и тяжелое дыхание. Пробираюсь между стеллажей, стараясь двигаться максимально быстро, наплевав на цепляющиеся за ткань одежды корешки книг. Увиденная мною сцена на секунду лишает дара речи. Мисс Фишер, навалившись всем телом на Эмму, оставляет красноватые следы на ее ключицах, по-зверски стащив платье с ее плеч. Я вижу растрепанные волосы, еще пару часов назад поразившие меня прелестью своего собранного вида. Взглянув на ее лицо, отвернутое в сторону, я вижу крепко сжатые зубы и дорожки от слез, глаза крепко закрыты, а на запястья, поднятых вверх чужими руками, замечаю оставленные бесчеловечной хваткой пятна, что впоследствии станут синяками. Все это мне удается рассмотреть в считанное мгновение, на которое, кажется, весь мир застывает в немом ужасе. Однако возможность говорить возвращается столь же быстро, сколь и пропала. — Фишер, немедленно прекратите! — кричу что есть сил своим самым свирепым голосом. Обе застывают и, несколько секунд помедлив, Ингрид действительно отпускает руки девушки, начинающей бессильно скользить на пол по стене. Я едва сдерживаю кулаки, уже зачесавшиеся от вполне уместного желания ударить женщину. Однако я сдерживаюсь, прекрасно осознавая, что это никак не поможет девушке, сидящей на полу в закрытой позе. Не слыша глупых оправданий, я направляю яростный взгляд прямо в ее глаза, зная, какое он окажет воздействие. И это действительно работает — уже через считанные мгновения она умолкает, а после, спешно извиняясь, удаляется. Как только в укромном уголке остаются лишь двое, я бросаюсь к ней, падая на колени. Опустив руки на ее плечи, говорю тихо и с присущей голосу хрипотцой: — Эмма… Эмма, я рядом. Вижу, как она отстраняется, будто пытаясь сбежать, однако бежать уже некуда, да и не думаю, что так необходимо. Я настойчивее сжимаю бледную кожу, но не с той настойчивостью, с коей пришла к девушке Ингрид. Этим жестом я пытаюсь выразить искреннюю поддержку и чувствую, как она медленно поддается, приближаясь ко мне. — Ты в безопасности, — шепчу, не зная, как еще могу выразить свое стремление помочь, — Мы обязательно со всем разберемся и накажем ее, обещаю. Я чувствую, как ее голова опускается ко мне на плечо и по телу бегут мурашки. Действительно не знаю, почему, но мне невероятно сильно хочется защитить ее, такую хрупкую и прекрасную, от всего страшного и грубого, что ожидает в жизни. Между тем я со всей осторожностью застегиваю молнию ее платья, стараясь не спугнуть, точно в моих руках находится не девушка, а крошечный котенок. — Почему вы так заботитесь обо мне? Почему хотите помочь? Ее голос дрожит, а я непонимающе вскидываю брови. Не понимаю, неужели недостаточно того, что девушка просто нуждается в поддержке? Неужели недостаточно того, что каждому человеку, вне зависимости от его места в жизни, требуется тепло других людей? Но, порывшись в собственных мыслях, пока вдыхаю приятный запах фруктового шампуня, я понимаю, что и сама не верю, что кто-нибудь в этом огромном мире может тянуться ко мне также, как этот маленький солнечный лучик, обмякший в моих объятиях. Что-то в груди покалывает, и я решаю заговорить, не формулируя своих мыслей в слова, желая, дабы слова шли из самого сердца. — Знаешь, мне почему-то хочется помочь тебе, отгородить от этого ужаса. Ты не заслуживаешь этого. Ты ведь просто подросток и то, что ты сирота, не позволяет делать с тобой, что заблагорассудится. И ты, думаю, отличаешься от остальных детей. Более искренняя, но при этом настолько закрытая… Прекратив говорить, кажется, еще не достигнув основной мысли, я нерешительно сглатываю. Ощущаю, как по ногам прокатывается неприятное чувство от длительного нахождения на полу. Словно читая мои мысли, Эмма поднимается и протягивает мне ладонь, которую я благодарно принимаю. Стоя вместе еще несколько минут, ощущая тепло ее рук, я делаю комплимент и пытаюсь утешить ее еще несколькими фразами. В итоге отпустив ее, я всеми силами пытаюсь уверить себя, что девушка вернется в комнату в целости и сохранности. Сама же сразу достаю из кармана телефон и, отыскав нужный номер, звоню. Гудки быстро прекращаются, сменяясь мужским голосом. — Доброй ночи, Грэм. Какое наказание ждет женщину, совершившую попытку изнасилования ребенка? Ингрид Фишер. Конечно важно, мы должны разобраться с этим за несколько дней! Завтра до начала рабочего дня я жду тебя в своем кабинете. Этой ночью я не спала. А потому сейчас, сидя на стуле рядом с мисс Свон, слушая базовые вопросы младшего следователя, я едва могу побороть накатившую сонливость. Ободриться получается лишь к тому времени, когда она ледяным, лишенным каких-либо эмоций голосом начинает говорить о самом изнасиловании. Я сглатываю, однако не отрываю от нее пристального взгляда широко распахнутых глаз, словно пытаюсь прочесть мысли в блондинистой голове одним взглядом, но не выходит ровным счетом ничего. Уже к середине рассказа складывается впечатление, точно все эмоции Эммы переданы мне и прочувствовать их сполна предоставлено именно мне. Едва получается побороть их, но по коже бегут мурашки, отвращение к Фишер и желание вытащить ее, маленькую Эмму, из тех нестерпимых кошмаров, что ей пришлось претерпеть. Хочу плакать. И, черт, сколь же сильным становится желание закричать. Не пытаться формировать из крика какие-нибудь слова, просто до бесконечности растянуть одну-единственную гласную, а после закрыть лицо ладонями и выплеснуть на них огромное количество слез. Однако же, мне все еще удается сохранять какое-никакое спокойствие и даже ни разу не сделать лишнего движения, что могло бы выдать бушующий внтури вихрь. Не думаю, что смогу когда-нибудь передать мое поражение поведанной историей. Рассказ окончен, и девушка безмолвно застывает, дожидаясь очередного вопроса. Несколько фраз, несколько заметок в блокноте — и беседа заканчивается. — Спасибо, что все рассказали. Думаю, вы можете наблюдать за допросом мисс Фишер. Поднимаемся и идем в соседнее помещение. Здесь куда более тесно, но напряжение спадает, хотя и на незначительную крупицу. Запомнившая каждую деталь, каждое слово Эммы, я неосознанно прокручиваю весьма длинный монолог в голове, словно пытаясь найти что-то, что могло бы помочь. За последние сутки во мне успела пропасти и абсолютно полностью созреть необратимая ненависть к новой сотруднице, а потому, вероятно, я и хочу любыми способами упрятать ее за решетку. Быть может, здесь играет роль еще и не так давно понятое мною желание все время опекать мисс Свон, помогать ей и защищать от всего, что может каким бы то ни было образом навредить ей. Не понимаю, откуда это взялось, но и не считаю, что это настолько важно. Слушая разговор за стеклом, я мысленно складываю довольно крупный и не менее запутанный пазл. Не забываю также иногда поглядывать в сторону воспитанницы, тем самым проверяя ее состояние. Но внешне она совершенно спокойна, и у меня не выходит прочесть ни единого движения, ни единой эмоции. При попытке заглянуть ей в глаза, я вижу лишь пустой взгляд, все время вперенный в одну точку. Знаю только, что внутри она тоже, конечно, обеспокоена. И произносимые по ту сторону «окошка» слова имеют для нее огромное значение. Даже по пути в приют полученная информация упорно отказывается укладываться в голове. Я иду, наверное, и не осознавая направления. Наконец вспоминаю, что девушка, занимающая все мои мысли, идет сзади меня, и вдруг оборачиваюсь, останавливаясь прямо на одной из ступеней. Смотрю в бледное лицо, обрамленное сегодня собранными в хвост прядями. Не знаю, пытаюсь ли что-то разглядеть в наигранно спокойных чертах, но отчего-то старательно прищуриваюсь. Хочу сказать что-то, но вместо слов из приоткрытых для них губ выходит лишь выдох. — Мне жаль, что тебе пришлось столько вытерпеть, — негромко и чрезмерно хрипло из-за предательски пересохшего горла. Я отвожу взгляд, не желая видеть реакции. Понятия не имею, почему сказала это сейчас, здесь, но продолжаю стоять. В какой-то момент меня охватывает желание просто развернуться и уйти, не говоря ничего больше, и так, наверное, было бы правильно. Но, черт дери, почему всегда нужно делать все правильно? Не успеваю до конца погрузиться в раздумья лишь потому что неожиданно на долю секунды встречаюсь взглядом с пленительными зелеными омутами только для того, чтобы в следующий момент узреть закрытые веки и ощутить теплые девичьи губы на своих. В какой-то момент меня словно парализует. Я не могу сделать ровным счетом ничего, ведь едва чувствую собственное тело. Странное чувство завязывается в крепкий узел внизу живота, однако разум берет верх, и я опускаю ладони на ее плечи, ощутимо дрогнувшие под одеждой. Надавливаю на плечи, вынуждая ее полностью отстраниться, несмотря на нечто, достаточно сильно похожее на слабое сопротивление. Наконец осмеливаюсь открыть глаза и, почти неслышно дыша, взглянуть в ее лицо. На нем читается четко выраженное чувство вины. — Почему? — печально и тихо, будто мурлыканье нашкодившего котенка. — Потому что сейчас мы пытаемся осудить человека за почти такое же действие. — Это совершенно разные вещи! Тогда она воспользовалась мной, а сейчас я сама хочу!.. — Нельзя, — перебиваю, но голос стараюсь сделать, однако, как можно мягче, — Не думаю, что смогу полностью объяснить все сейчас, но это для тебя же будет лучше. Разворачиваюсь, делая шаг вверх, но прохладная рука настойчиво сжимает пальцы на запястье, вынуждая посмотреть назад. Эмма, очевидно, находится в замешательстве, быть может, подбирает слова. — У меня есть просьба, — заливается краской, но все-таки смотрит прямо мне в глаза, — Вы хотя бы немного… Дорожите мной? Поразмыслив, решаю ответить предельно честно: — Да, — ее лицо приобретает изумленное выражение, а рука ослабляет хватку. — Тогда… Тогда удочерите меня, — неловко и чрезмерно прямо для моих ожиданий. На считанные секунды я теряюсь. Не знаю, хватит ли смелости признаться, что и сама далеко не раз думала об этом. В конце концов, словно мысленно взвесив все «за» и «против», отвечаю: — Я подумаю об этом. Обещаю. Скрываюсь за поворотом быстрее, нежели она может что-либо предпринять. Только сейчас я действительно полностью осознаю, сколь важна для меня эта неприметная девочка, с первой встречи пробудившая внутри некий азарт. А сейчас он перерос в нечто большее, куда более важное и вместе с этим пугающее. Я начинаю понимать, что скоро мне действительно придется оставить это место. Оставить скопившиеся обиды, оставить всю свою нынешнюю жизнь. И я не знаю, оставлю ли я Эмму здесь и каким образом это повлияет на все ее существо.