Клянусь, посыпется к нам в карман, Коль сеньоры Йегер и Аккерман Одарят нас мешками золота, И мы вылезем из этого болота!
Всем нынче известно, что к тебе уже обращался тот самовлюблённый капитан… Кажись, Жан Кирштайн. Слух по его поместью ходит, и выходит за пределы стен, мол он застревает в своём кабинете на несколько часов, смотрит на свой портрет и занимается рукоблудием! — Фарлан прервал рассказ заливистыми смехом и спрыгнул со стула. — Эти богачи… такие шуты, ей-богу, смех и только! — Всё-то ты знаешь, Фарлан! — усмирив смех, воскликнула Изабель. — То-то же. Связи, моя принцесса, и врожденное обаяние, дарованное самим Аполлоном. Так что, Леви, возьмёшься за это дело? Леви прекрасно знал, что выбора у него нет. Ему уже давно не поступало новых предложений, и, казалось бы, талант мог бы затупиться. Отнюдь, его рука продолжала создавать удивительные произведения искусства, и портрет по новому заказу должен получится неповторимым, исключительным, единственным в своём роде, что удовлетворит нарциссизм юной госпожи. Портрет молодой сеньориты Аккерман, которую Леви во век не встречал, должен знаменовать, как говорится, пик его карьеры. Он не должен упустить эту возможность — художник кивнул.***
Суматоха в обычно тихом особняке Аккерманов была столь непривычна, что юной Микасе Аккерман никак не могли найти место. Служанки швыряли её от одного зеркала к другому и пересаживали от туалета к туалету. В отражении девушка успела за несколько минут увидеть у своего горла самые разнообразные платья, найденные в сундуках и шифоньерах. Служанки то и дело, одаривали всеми возможными комплиментами, самыми изворотливыми и льстивыми, однако Микасе всё было пусто. Никакие слова не способны спасти её от горя — несчастная молодая невеста не надеялась на всякую радость. — Моя прелестная дочь, позволь войти, — раздался за дверью спальни мужской голос. — Да, папенька, — ответила девушка, тут же накинув шелковый халат, предложенный служанками. Дверь отворилась, и служанки, опустив голову, попятились подальше от юной девушки. — Моя прелесть, ты столь чудна! Всё лучшее досталось тебе от нас с матерью, — мужчина прошёл вглубь комнаты, а за ним спешила служанка, держа в руках закрытую большую коробку. — Но кое-чего тебе не хватает, доченька, позволь представить подарок от самого сеньора Йегера. Саша, открой. Служанка подняла крышку тайника и девичьему взору представилось роскошное платье по последнему писку моды, поверх которого лежал веер и записка. Все служанки ахнули, заметив ткань, а Микаса лишь равнодушно потянулась к записке. Прочитав содержимое, девушка аккуратно сложила её и произнесла: — Благодарю вас, папенька. Позвольте мне надеть его сейчас, сеньор изъявил желание видеть меня на портрете именно в этом платье, — ровно произнесла девушка, махнув рукой двум служанкам, чтобы те перехватили коробку у Саши и начали приготовления к переодеванию. — Как скажешь, милая, как скажешь! — сеньор Аккерман одарил девичий лоб легким поцелуем и устремился к выходу. Нет сомнений, что глава дома заранее открыл коробку и специально принес подарок к нужному моменту. Как только мужчина скрылся за дверью, к Микасе подоспела Саша: — Госпожа, утолите наше любопытство, что там в записке? Любовное послание? Ах, если там любовное послание, госпожа, читайте вслух, ничего не тая! — Саша, спокойно, — произнесла брюнетка и вновь раскрыла пергамент. Служанки сняли с Микасы халат, вновь оставив её в одной нижней рубашке с рукавами до локтя. Дорогая Микаса, совесть меня съедает, что я лично не могу подарить Вам это прелестное платье. Надеюсь, Вы меня простите. Одев нижнюю юбку, служанки обвели талию и грудь госпожи длинным лифом на китовом усе, который начали затягивать, иной раз невольно толкая девушку из стороны в сторону. Следом пошли валики, что расположились по бокам, для добавления объема будущей верхней юбке. Желаю видеть Вас в данном платье на Вашем портрете. У меня нет сомнений, сеньорита, Вы будете столь роскошны и обворожительны, что, побоюсь, я даже брошу свои исследования в Новом Свете и приплыву прямиком в Испанию, лишь бы увидеть Вас поскорее. Затем они закрепили стомак, что заканчивался острым углом поверх юбки и был украшен мелкими декоративными лепестками и золотой каймой. Жду не дождусь нашего венчания, сеньорита. Таю надежду, что Колумб с небес благословит меня на добрый путь, и наша встреча состоится в скором времени. Платье украшали, выполненные из отдельных деталей, белые рукава с несколькими буфами с полосками шелка, по краям украшенные золотистыми линиями. Буфы, перевязанные лентой, по всей длине руки заканчивались широкими манжетами, сшитые из льна и украшенные кружевом. Молитесь обо мне, моя будущая супруга. С нетерпением жду Вашего портрета. Поверх лифа и юбки Микасе надели длинное, чёрное, шёлковое платье без рукавов, что носили нараспашку, прикрепляя поясом. Широкий квадратный вырез, высоко поднятый на спинке лифа, был прикрыт воротником из прозрачного шелка с кружевной окантовкой. До встречи, дорогая Микаса. Комнату вновь заполнил хор девичьего восторженного вздоха. Микаса подняла голову и не узнала себя в отражении. Итальянское платье состояло из многочисленных и разнообразных элементов, придавая пышность и праздность, словно трофею. Привыкнув к более скромным испанским платьям, брюнетка чувствовала себя крайне некомфортно, мечтая выпрыгнуть из юбки и сбежать. — Госпожа, молодой господин бросит Новый Свет и кинется к вам. Будь иначе — он глупец, — восклицала преданная Саша, подправляя складки то сбоку, то спереди. Весь этот цирк уже так вымотал брюнетку, что она мысленно поклялась, что каждое письмо Йегера будет отдавать кормом огню. — Возьмите, — тихо произнесла черноволосая служанка, протягивая Микасе веер. Сеньорита кивнула и закрепила сложенный веер к поясу с помощью массивной золотой цепочки. — Портретист прибыл? — поинтересовалась молодая госпожа, отвернувшись от отражения. — Пока что нет, госпожа, мы успеваем подправить вам прическу, — ответила Саша. — Да будет так, — на выдохе произнесла девушка и села за туалетный столик, позволив служанкам колдовать над завитыми, короткими, чёрными прядями. Будь проклят день, когда отец сообщил ей пренеприятное известие. Замужество! Что за мука? С незнакомцем, коего она в жизни не видала! А увидит лишь, когда пойдет под венец. Путешественнику везло — ему будет доступен её портрет, ей же — ничего, только надежда на образ юноши, крепкого телом и духом, не покрытого жиром и сыпью. Услышав новость, она не поддалась истерике пред отцом. Дав вынужденное согласие, она покинула его кабинет и бросилась в свою комнату ровным ускоренным шагом, не давая повод кому-либо на пути поинтересоваться её состоянием. Слух о скором замужестве молодой госпожи, распространился в поместье также быстро, как огонь в сарае при пожаре. Горничные и лакеи улыбались навстречу Микасе, некоторые нашептывали поздравления, пока та сгорала. Наконец дойдя до своей комнаты, девушка с грохотом раскрыла дверь и обнаружила ожидающую Сашу, что вскочила со своей табуретки и направилась к сеньорите. «Вон!» рыкнула Микаса. Не успела служанка дойти до госпожи, как та не выдержала и вспыхнула вновь: «Вон из моей комнаты! Немедленно вон!» Саша услужливо кивнула и тут же скрылась за дверью, оставив Микасу в одиночестве. Служанке неизвестно было, сколько её госпожа плакала в подушку, разрывая связки. Будь то час иль половина дня — для неё всё было вечностью. Каждая новая слеза и каждый глухой навзрыд молодой сеньориты иголкой целилась в самое сердце верной служанки. Саша верила, что Микаса вытерпит, смириться, примет. Её госпожа обладает не только неописуемой красотой, но и проницательным умом и сильным духом. И она заслуживает всего самого лучшего в этом мире — только бы жених оправдал все ожидания! В дверь постучались, от чего молодая сеньорита вздрогнула. — Молодая госпожа, прибыл портретист, — послышался голос экономки, сеньоры Гарсии. Микаса неспешно встала из-за стола и, расположив руки на животе, направилась к выходу в сопровождении Саши. Она шла, будто на казнь: с трудом дышала шероховатым воздухом, продвигаясь дальше в тесную темноту. Каблуки звонко стучали на каждом шагу, и эхо проходило по всему коридору, касаясь каждого косяка, каждой трещины и рамы. Платье раздраженно шуршало из-за соприкосновений складок, а пышные формы рукавов и юбки мешали ходить по родному дому в привычном темпе. Какой её увидит художник — он точно посмеется над её видом, и её портрет выставит на посмешище! Нарисует на своей картине придворную танцовщицу, что развлекается с музыкантами, шутами и карликами, а не почтенную госпожу, чьей власти… не существует. Служанка попробовала обратиться к молодой Аккерман, но та оборвала её на полуслове, упрекнув за длинный любопытный нос. И шли они дальше в тишине, проходя мимо немых лакеев. Вскоре показалась лестница вниз, и Микаса невольно отступила назад. Секунда промедления — и она пошла дальше, почувствовав, как её за локоть поймала Саша. — Сеньор… Ривай, получается? — послышался отчий голос. — Да, именно, сеньор Аккерман, — невысокий молодой человек в чёрном мундире сделал поклон. — Полагаю, ваша дочь уже готова, и мы можем немедля приступить? — Да-да, конечно! — сеньор Аккерман обернулся назад, когда его уха коснулось шуршание платья. — Микаса? Девушка спустилась к мужчинам, найдя себе место возле отца. — Позвольте представить вам свою прелестную дочь, сеньор, Микаса Аккерман, — улыбчиво произнес глава дома. Девушка неохотно протянула ладонь незнакомцу, даже не желая взглянуть на него. — Рад знакомству, сеньорита Аккерман. Томный мужской голос дошёл до девичьих ушей мягким касанием. Девушка наконец подняла глаза и увидела, как художник наклонился к ней, поймав ладонь и намереваясь одарить кожу приветственным поцелуем. Его дыхание коснулось костяшек, а мягкие губы еле дрогнули на ладони. — Сеньор Ривай к вашим услугам, — добавил мужчина, выпрямив спину и отпустив руку. И все голоса в её голове обрели его тембр. — Взаимно, — ответила Микаса, не придав и виду вспыхнувшего волнения. — Проведете до комнаты, где я смогу нарисовать портрет? — поинтересовался художник, вновь обратившись к сеньору Аккерману. — Да, идите за мной. Глава дома дал сигнал лакеям, чтобы те взяли вещи художника и также последовали за ним. Он предложил гостю чай, и тот с охотой согласился, поэтому пара юных горничных не остались без работы, тут же упорхнув с глаз, только Саша осталась подле Микасы, которая не отпускала служанку от себя ни на шаг.***
Леви встал в центре светлой комнаты и начал осматривать помещение, гуляя глазами по потолку, стенам и мебели. Комната соответствовала нынешним стандартам господствующего барокко. Массивные окна освещали помещение, будто потолка и вовсе не было. Темно-синие рельефные стены были украшены золотистыми молдингами, пилястрами и лепнинами. Всего слишком и одновременно все в гармонии роскоши. Множество портретов и пейзажей также украшали стены, будучи в золотых узорчатых рамах. В конце комнаты стоял мраморный камин, а над ним огромное зеркало, отражающее весь интерьер и каждое движение гостей. Леви кончиками пальцев прогулялся по краям спинок голубых диванов, медленно изучая каждую деталь предоставленной ему для работы гостиной. — Сеньор Ривай, что думаете о комнате? — поинтересовался господин Аккерман, вырвав мужчину из цепких объятий мыслей. — Да, сойдет, — ровно ответил Леви и кивнул лакеям, что донесли его вещи. Мужчина обратил внимание, что молодая госпожа была любой, но точно не заинтересованной в происходящем. Отойдя подальше от людей, она прислонилась к подоконнику, мечтательно устремив взгляд на вид города из окна. Медленно подымающаяся грудь придавала её виду вычурную тоску, а сложенные ладони на животе, будто специально закрывали её душу ото всех. Мысленно цыкнув в предвкушении очередной капризной и самовлюбленной госпожи, Леви принялся искать нужный угол, пока сеньор Аккерман, вслушиваясь в просьбы портретиста, передавал указания слугам. — Госпожа, кажется, все готово, — тихо произнесла Саша, как только портретист поставил мольберт под углом напротив камина. — Чем быстрее приступим, тем быстрее закончим, верно? — выдохнула Микаса, лениво сделав шаг вперед. Саша кивнула, последовав за ней. Дойдя до камина, девушка встретилась глазами с художником, чьи очи расположились над холстом. По его лицу и не сказать, что он доволен находится в поместье Аккерманов; усталые веки томно закрывались вновь и вновь, не отводя взгляда от сеньориты. Заметив, с каким пренебрежением и холодом он наблюдал за ней, Микаса мысленно фыркнула и обозвала его «карликовым истуканом». — Каким образом мне встать, сеньор Ривай? — спросила девушка, слегка подправив платье. — Не мне решать, госпожа, встаньте так, как вам будет удобно, — ответил брюнет и опустил взгляд, подготавливая палитру к изнурительной работе. Микаса неуверенно забегала глазами, переводя их то на Сашу, что почувствовала козявку в своем аккуратном носу и пыталась смахнуть её постоянными танцами ноздрями, то на отца, который застыл в довольно неприятной улыбке. Поняв, что помощи от них не ждать, молодая сеньорита решила попробовать хоть как-то прилично встать. Она то клала ладонь на каминную полку, то убирала; вставала правым боком, затем левым, наслаждаясь танцами юбки; девушка обратила внимание на вазу с красными гвоздиками на кофейном столике и переставила на камин поближе к себе. Не находя себе место, молодая сеньорита вновь начала переводить смущенные взгляды со служанки на отца. — Сеньор Аккерман, не примите за грубость, но сеньорита Аккерман вас смущается. Я попрошу покинуть всех комнату до завершения работы, — на выдохе произнес Леви, который чуть не сломал кисть в своей руке из-за девичьей беготни. — Конечно, конечно! Саша, идём, — господин подозвал к себе служанку, и та неохотно последовала за ним. Напуганная Микаса напоследок обменялась взглядами со служанкой, и дверь закрылась. — Госпожа, положите правую руку на полку, подальше от вазы, — начал подсказывать художник, встав с табуретки. Девушка послушала его, скорее даже, подчинилась — её движения были твердыми и строгими, ни намека на плавность женственных телодвижений. — Подальше, да, таким образом. Левой придерживайте веер. И встаньте чуть боком… Не так, сеньорита. Потеряв всякое терпение, художник обошел девушку и встал со спины. — Расслабьтесь, сеньорита, вы же не солдат, — возле уха произнес мужчина, поймав девушку за талию. — Что вы себе позволяете? — вспыхнула Микаса, которая была уже готова обернуться к нахалу, но тот так крепко схватился за лиф, что девушке хватило сил лишь качнутся в бок, недовольно прошипев. — Я помогаю вам выглядеть с той грациозностью, коей у вас, кажется, нет, — сердито ответил Ривай. — А у вас, видимо, нет никаких представлений о правилах приличия. — Давайте мы закончим этот бессмысленный спор, и вы просто доверитесь мне, — с очередным усталым выдохом произнес портретист. — Извольте, — фыркнула молодая сеньорита. Художник, продолжая держать руки на тонкой талии, слегка повернул сеньориту в правый бок, расслышав недовольный выдох. После он взял девичье запястье правой руки и переместил её на поверхность каминной полки. Он касался кожи с такой осторожностью, будто брал в руки стеклянную куклу, которую абсолютно не составит труда разбить одним лишь касанием. Затем Леви взял левую ладонь, накрыв каждый нежный палец своими мозолистыми, и через её ладонь аккуратно схватился за сложенный веер. Мужчина обошел сеньориту, встав напротив. Все ещё никакой грации и женственности в девчушке не было — она стояла с опущенной головой. Недовольно закатив глаза, мужчина взял девушку за подбородок и чуть приподнял голову, вытянув лебединую шею. Они вновь встретились глазами, и Микаса была готова поклясться, что такой боли внутри тела она ещё никогда не ощущала. Сердце билось в таких конвульсиях, что загудела голова, а дышать становилось всё тяжелее и тяжелее, и дело явно было не в туго затянутом лифе. — Позволите быть честным с вами, сеньорита? — поинтересовался художник, теперь схватившись за свой подбородок. — Позволю, вы и так игнорируете все границы дозволенного, — ровно ответила Микаса. — Платье роскошное, но вам абсолютно ни к лицу, оно вам лет десять ещё прибавляет, а на деле вы — девчонка девчонкой. Почему вы выбрали именно его? — направившись к мольберту, попутно говорил портретист. — Мой будущий супруг захотел мой портрет именно в данном одеянии, сеньор, — честно ответила девушка. — Он вас в жизни не видел, и вы доверились его… представлениям о вас? — начав вырисовывать наброски, поинтересовался портретист. — С моим словом не считаются, сеньор, пожелаю я то или иное платье — мне вручат это, и сказать мне будет нечего. — Вы показались мне девушкой с характером, однако первое впечатление меняется прямо на глазах. — Я не обязана оправдывать ваши ожидания, — резко ответила Микаса. — Ладно-ладно, понял, вы уже закипаете, а такие красные щеки не понравятся вашему жениху. — Вы меня заводите, а потом затыкаете… — Я вас завожу? — перебил мужчина, подняв на неё глаза над холстом. Осознав сказанное, Микаса почувствовала, как тело охватила дрожь. Возмущение и раздражение закипало с режущим слух шипением. Она была наготове кинуть в художника стоящую неподалеку вазу, и ей было абсолютно равнодушно, что это была реликвия прабабушки, царствия ей небесного. — Рисуйте и не отвлекайтесь, — только и сказала юная госпожа, как только ком покинул её горло в виде истощенного выдоха. В ответ Леви фыркнул и спустя несколько секунд добавил: — Как скажите, сеньорита.***
В нём её выводило абсолютно всё. Наглый взгляд истинного дьявола, а не деятеля искусства, вновь и вновь поднимался на неё, чтобы обнаружить новую деталь и передать её на холст. Грубый голос, выражающий всё свое небрежное отношение к ней, раздавался эхом в закрытом пространстве, вынуждая её тоже рисовать, однако в голове, картины его казни, где палачом будет она, не боясь замарать руки. Редкие прикосновения, вынужденные вернуть ладони на свои места, пробивали госпожу на дрожь, словно она осиновый лист. И она до чертиков боялась признать, что сама была не прочь побыть непослушной натурщицей, чтобы её мягких рук коснулись пальцы ненавистного художника. Ведь сеньорита не отрицала возможность поймать шанс и вывернуть ему руку. Наступила вторая неделя пыток. Жаркий майский воздух запер город в столь непереносимой духоте, что даже все открытые окна не спасали положение. Однако Микаса стояла уверенно и твердо, делая огромные перерывы между выдохами, чтобы не открывать рот лишний раз, пока Леви, подглядывая за ней, продолжал передавать её образ на холст. Жара вынудила его снять мундир, оставив мужчину в одной рубахе с широкими рукавами, чёрных бриджах и сапогах. И Микаса благодарила Святую Марию, что его не совсем уместный вид ей не виден за мольбертом. — Госпожа, дышите спокойно, — раздался мужской тембр. Девушка, ощущая на своем лице три литра пота и тошноту в горле, лишь кивнула, вернув шею в прежнее положение. К несчастью, жара задела и её служанок, что под дурманом слишком сильно затянули ей лиф. И чувствуя всем телом боль и усталость, Микаса не переносила тот звон в ушах, что раздавался в немоте гостиной. — Сеньор Ривай, расскажите, как вы рисуете, — вырвалось из её уст. Она готова послушать сейчас что угодно, кого угодно, только не тишину. Художник чуть отодвинулся от холста, кинув на неё недоумевающий взгляд, и снова спрятался за мольбертом. — У меня никогда о таком не спрашивали, сеньорита, однако я попробую рассказать так, чтобы вы не померли от скуки, — спокойно ответил портретист. Расслышав девичье хмыканье, он начал свое повествование. — Сначала я сделал набросок. Потом начал делать точный предварительный рисунок, а затем наложил основной тон. На этой стадии всегда важно правильно распределить светотень. Четко обозначив светлые и темные участки изображения, я принялся осторожно добавлять и смешивать цвета, накладывая краску в несколько слоев. Девушка, на своё удивление, с интересом вслушивалась в повествование, впервые наслаждаясь спокойным и серьезным голосом художника. Могло быть, на неё так действовала жара, однако его тембр казался поистине ласковым и успокаивающим. Представляя в своей голове, как кисть следует под властью его длинных пальцев, а холст становится красочнее и живее, Микаса невольно закусила губу лишь на миг, дабы мужчина не заметил этот жест и не додумал в своей извращенной голове, что её возбуждают его рассказы о светотени и фоне. — Далее? — выдохнула Микаса, вспомнив о боли в пояснице, как только мужчина умолк. — Затем самая простая часть работы — наложение фона. Я воспроизведу фон и отточу детали Вашего платья, сеньорита, накладывая один на другой слой краски, — хотел продолжить Леви, но резкое шуршание платья перебило его, и тот немедля вскочил с табурета. — Сеньорита! Падение было неизбежным, когда нытье в коленях стало невыносимым. Все тело ломило от тяжести платья и убивающей жары, и Микаса в миг оказалась на полу, почувствовав головокружение. Леви широкими быстрыми шагами оказался подле неё, опустившись на колени. — Вам плохо? Кого-нибудь позвать? Девушка, находясь в бессознательном состоянии, схватилась за рукав мужской рубахи, ответила: — Нет… нет, никого не надо. Развяжите. — Что? Что развязать? Вы в бреду! Я позову Сашу. — Не смейте! — Микаса резко подняла голову, снова почувствовав головокружение, и тут же опустила её. — Развяжите мне лиф. Не надо звать. Она расскажет отцу, а ему нельзя лишний раз волноваться обо мне. Леви сглотнул, ощутив, как уже его голова пошла кругом. — Вы потом отрубите мне руки, госпожа, а они мне ещё нужны, — хмыкнув, ответил мужчина. — Если вы не послушаетесь меня сейчас, Богом клянусь, я не побоюсь отрубить руки прямо здесь! — Давайте для начала хотя бы встанем с пола, сеньорита. Приобняв девушку за плечо одной рукой, а другой поймав её тонкую ладонь, художник помог ей встать и переместиться на софу. Путаясь в ленте на поясе, Микаса билась в попытках развязать узел, однако мужские руки убрали её ладони с ткани, а затем ловко растянули ленты в разные стороны, освободив узел. — Я сейчас умру, — простонала девушка. — Не позволю, — ответил Леви, сев позади Микасы и сняв её верхнее платье с плеч. Заметив ряд узлов, что ему предстояло развязать, мужчина почувствовал волнение, которое мурашками пробежалось по всему телу. — Ваши служанки к вам жестоки, госпожа. Микаса ответила лишь выдохом, предвкушая освобождение, пока мужские пальцы неуверенно приближались к веревкам. Услышав тяжёлое дыхание сеньориты, Леви, проклинав сто раз себя и девчонку, нашёл узел и принялся его развязывать. От волнения пальцы путались, и мужчина хотел уже отказаться от этой затеи и кинуться искать Сашу, однако госпожа нашла в себе силы обернуть к нему голову. — Вы пытаете меня не хуже, сеньор Ривай. Её очи молили его о спасении, и, признаться, Леви не был героем, но увидев эти серебристые радужки, что светились то ли от солнечных лучей, то ли от слоя слез, он чертыхнулся про себя и взял себя в руки. Найдя концы верёвок, мужчина развязал очередной узел, и с непривычной элегантностью и аккуратностью приступил освобождать веревки от тугого переплёта, будто надеясь, что в Микасе проснётся благоразумие, и она передумает. Кресты развязывались, высвобождено свисая, и мужчине на миг показалось, что он жалеет, что ему не позволительно лишить девушку этого чертового наказания в виде лифа вовсе. К его огромному несчастью, масло в огонь подлила Микаса, невольно выпустив блаженный стон, как только ей удалось вздохнуть полной грудью. — Я принесу кувшин с водой, сеньорита, пока что полежите, — резко встав с дивана, произнёс художник. — Хорошо, только никому не говорите о моем состоянии и прикажите никого сюда не впускать, — опустив голову, произнесла Микаса. — Будет сделано, — ответил Леви, накинув мундир. — И ещё… — произнесла девушка, как только мужчина оказался у выхода. — Спасибо вам, сеньор Ривай. Брюнет лишь молча кивнул, скрывшись за дверью, а Микаса наконец легла на спину, продолжая блаженно дышать и надеяться, что багровый румянец успеет сойти с её лица по возвращению Леви.