Портрет

      — Сеньорита Аккерман скоро придёт? Я уже соскучился по булочкам с кремом, украденным с кухни её дворца, — простонал Фарлан.       — Без понятия, уже как полдень, я надеюсь, секунды приближают её ко мне, — уставившись в окно, ответил Леви.       — Когда ты собираешься отдать портрет? Карманы мои уже горько поют от голода, — жалобно пропел блондин.       — Ты свихнулся, криво поешь здесь только ты, — недовольно ответил Леви, вновь уставившись на вид ожившего города, который только вчера чуть не был снесён штормом, а сейчас снова грелся под солнечными лучами.       — Передай уже портрет сеньору Аккерману и встречайся с сеньоритой дальше, вот придумал! Её жениха, дабы тот приплыл с нею обвенчаться, ждать как минимум месяц. А может, он и вовсе не приплывает, скажет: «Фу, какова уродина», и будет дальше индейцев догонять.       — Лучше следи за своим языком, — обернулся к другу Леви, махнув челкой.       — Ладно-ладно, мы же не знаем его вкусы, — пожал плечами бард.       Неужели никто не понимал, что портрет невесты не должно сеньору получить таким земным образом? Самим ангелам следует собраться вокруг холста и, осторожно взяв его, вознести к небу под взором Юпитера и Юноны , дабы все благочестивые души на небесах ахнули от вида такой запрещенной на земле красоты. И никто более не смеет касается сего творения. Даже пальцы творца еле ощутимо обжигаются, стоит им прикоснуться к холсту.       — Завтра передам, — наконец ответил Леви.       Вдоволь насладившись видом, что так и не дал ему нужных вестей о приближающемся силуэте, художник спрыгнул с подоконника и пересел на табурет напротив мольберта, на котором стоял недорисованный портрет обнаженной Микасой. Элегантные очертания — благословление для очей творца. Смешав на палитре бежевый и белый цвета, мужчина макнул кисть, а после провёл ею вдоль стройных ног, нанося один слой за другим. Фарлан понял намёк весьма четко и отстал от друга, схватив барочную гитару и упав с нею на кресло. Он лениво проходил по аккордам, что-то мурлыча под нос, пока портретист продолжал гулять по телу с помощью кисти.       Художник разглядывал изящные формы, столь искусно воплощенные им в своем творении, и на лице его всего на миг промелькнула довольная улыбка. Поставив на второй мольберт портрет Микасы вблизи, Леви принялся перерисовывать разрезы глаз, впалые щёки, розовые линии губ, также опираясь на свою память. Пред ним предстал её образ, и портретист обратил внимание, как разнятся её спокойное и непринужденное выражение лица на портрете с тем самовлюбленным взглядом, с легкой хитрецой в глазах, в памяти. Неизвестным порывом его рука отложила кисть и потянулась к готовому портрету Микасы вблизи и конец пальца едва коснулись холста на месте, где была передана бледность её щек. Ему не верилось, что такую неземную красоту изобразил именно он! Даже если он нарисует шесть или шестьсот подобных портретов — художнику этого все равно не хватит, чтобы передать всю прелесть своего Святого Грааля. Сокровища, которое немыслимым чудом оказалось в его руках. Подушечки пальца продолжали касаться холста, медленно гуляя по щекам и губам. Поймав самого себя на таком роде занятия, Леви одернул руку и прижал ладонь ко лбу, как бы пряча свое лицо, и устало проговорил:       — Ох, дерьмо… Я абсолютно точно сошел с ума.       Фарлан поднял на друга недоумевающий взгляд, поймав того на тяжелом выдохе напротив портретов сеньориты Аккерман, и хмыкнул.       — Неужто ты познал любовь, сеньор художник?       — Мне чуждо это, тебе известно, — вновь выдохнул художник.       — Но, видать, до сей поры! Сеньорита волшебна, соглашусь, — мечтательно протянул бард.       — Буквально недавно ты назвал её уродиной.       — Эй, это был не я, а сеньор Йегер!       — Если у него даже мысль такая промелькнет, я убью его без сомнений.       — И каким же образом? Кистью в оба глаза?       — Раз он не сможет видеть всю красоту сеньориты, то глаза ему и подавно не нужны.       — Ты такой романтик, Леви! Я напишу о вас поэму.       В ответ художник лишь пожал плечами и встал с табурета, вернувшись к окну. Сеньорита уже опаздывала, и силуэт в знакомом плаще никак не попадал в поле видимости. Ожидание уже порядком утомляло, а в душе нарастало беспокойство. Пока за дверью не послышались быстрые шаги, подозрительно быстрые. Фарлан и Леви одновременно выпрямились, ожидая увидеть объект их обсуждения, и художник впервые искренне молился Богу в надежде увидеть свою Микасу. Наконец дверь отворилась, и ворвалась Изабель.       — Леви! Леви, я встретила в аптеке служанку из дома Аккерманов. Никогда не видела её такой растерянной и подавленной! Сердце мое ёкнуло при её таком удручающем виде, что-то мне подсказывает, неспроста.       — Что? — художник вмиг оказался возле Изабель, схватив ту за плечи. — Что она сказала?       — Я у неё спросила, в чем же дело, но она лишь что-то мямлила себе под нос, глупышка, и купила настойку от боли в сердце, — пролепетала рыжеволосая девушка, стараясь незаметно вырваться из мужской хватки.       — Как давно это случилось? — в диалог вступил бард.       — Как только она вышла, я помчалась к вам, честно-пречестно.       — Идиоты! — внезапно вырвалось у Леви. Фарлан и Изабель переглянулись и перевели взгляд на художника, впервые став свидетелями эмоциональной вспышки приятеля. — Я поспешу в поместье.       Даже не прислушиваясь к тому, что ему вдогонку говорили друзья, Леви надел мундир и поспешил на выход.       Голова гудела от потока мыслей, что разом навалились на его разум. Что могло произойти, что он мог упустить? Быть может, зря его сердце бьется в таком безумном ритме, и Леви суждено встретить девушку на пути к ней? А может, она в поместье? Ей стало плохо? Вчера был жуткий ливень, она могла простудиться. Или её отцу нездоровится? Настойка никак иначе ему, проблем с сердцем у такой молодой госпожи быть не должно. Узнал об их с Микасой страшной тайне? Такого быть не может, девушка столько недель хитрила, и так просто попасться? С чего бы? Всё бессмысленно, неверно, и каждая новая мысль злит его, будто помешанного.       Господь, услышь же наконец молитвы несчастного художника! Спаси и сохрани, Господь. Угомони его пыл, успокой душу, убереги от беспокойства, коем мурашками покрылось его тело. Обернись к нему и помоги, Твоя благословенная сила сейчас нужна, как никогда. Неужели Тебе все безразлично, подобно тому, как если бы Твой сын так страдал? Спаси и сохрани, Господь, укажи творцу верный путь! Или такого и вовсе нет? Как нет Твоего спасения? Такого быть не может, раз раб искусства обращается к Тебе уже лично. Спаси и сохрани, Господь, верни творцу ясность ума.       Подбирая одну теорию за другой, что же могло произойти с юной госпожой, Леви не заметил, как оказался возле ступеней, ведущих к поместью, который казался ему таким непривычно тихим и одиноким. Ускорив шаг, художник вышел к лужайке перед террасой и заметил женскую фигуру, подметающую лестницу перед входом. Ему не составило труда узнать девушку в простом платье горничной — это была Саша, однако что-то в её движениях было иное. Вечно энергичная шатенка, будто вмиг замкнулась и сгорбилась, и движения её были обрывистые и осторожные. Как только Леви шагнул на первую ступеньку, служанка тут же вздрогнула, почувствовав присутствие кого-то ещё подле себя. Она резко обернулась, сжав в руках метлу, и открыла свой вид мужчине: опухшее лицо с рядом царапин и синяков, полное удивления и страха. Узнав Леви, девушка в миг выпустила метлу, что с грохотом ударилась об камень, и поспешила к художнику:       — Ох, беда! Беда-беда, сеньор! Всё разрушено, всему конец! — завизжала Саша, размахивая руками.       — Саша, успокойтесь, переведите дух. Что же с вами стряслось, из-за чего лик ваш так обезображен? — Леви поднялся к служанке, которая в миг схватилась за воротник его рубахи.       — Кто-то проклял нас, сеньор, иначе не произошло бы такого несчастья! Недобрый дух проник к нам и начал вершить зло…       — Саша, говорите конкретнее! — мужчина схватил девичьи сухие руки и стряхнул их с ткани. — Где сеньорита Аккерман?       — Уехала навсегда, сеньор, к законному жениху, — на крыльцо вышел третий человек со строгим женским голосом, на звучание которого обернулся Леви. Увидев пред собой статную старуху, чей взгляд ровным счётом ничего не выражал, лишь в глазах мелькало самодовольство, мужчина заметно напрягся.       — Дайте мне поговорить с ней, — спустя минуту молчания произнёс художник.       — Вы не слышите меня? Уехала она, уже ранним утром! — рявкнула сеньора Гарсия.       — В таком случае, сеньора Аккермана где я могу найти?       — Ему нездоровится, сеньор, и он спит в своих покоях, — промямлила Саша, однако тут же притихла, поймав на себе разъяренный взгляд экономки.       — Микаса ни за что бы не оставила своего отца в таком состоянии. Где она? — Леви заметно злился, чуть ли не шипя каждым словом. Сеньора Гарсия ахнула и схватилась за сердце, поражаясь такой неслыханной дерзостью мужчины упоминать госпожу простонародным именем.       — Вы — бессовестный человек, сеньор Ривай. Ума не приложу, какому дьяволу вы продали свою душу, что остаётесь безнаказанным, несмотря на все сотворенное вами зло! Как вам смелости хватило покуситься на невинность юной невесты, сеньор?       — Мы влюблены, сеньора, — прямо признался художник, от чего Саша ахнула, а лицо Гарсии скривилось до засохшего винограда.       — На Земле нет места любви между людьми, лишь любовь к Богу — вот истина. А вы с сеньоритой Бога не любили, и предались несуществующей идее. Любовь придумана развратными умами, вынужденными оправдывать свою похоть! Однажды рыцарю с турнира дама протянула платок, и все воскликнули едино: «Любовь!» — и так это повелось. Сколько веков люди жили лишь Бога любя, и во что превратилась Земля, как только сердца начали посвящать иному, все на кон ставя? Люди разрушают сами себя и забывают о спасении историю. Правят разруха и разврат — царство Люцифера и Лилит; и тысяч, подобных им, падших во тьму. И все кричат неустанно, как больные: «Любовь спасет мир!» Но все забыли, что любовь — это чума, не способная на саморазрушение. Люди, чьи тела охвачены страстью, из-за нелепой ошибки сами себя толкают в бездонную пропасть, ослеплённые вожделением!       И никакое искусство не спасет любовь, так как её самой попусту не существуют. Лишь эгоистическое влечение найти поудобнее человека — вот, что это! А вы, поэты, пишите о том, что любовь — непоколебимая сила. Музыканты, вы превозносите любовь, как Музу, находя её в другом человеке, начисто забывая, что Муза считается Богиней, а люди — не Боги! Художники, Вы создаете лишь образ, изобильно приукрашая своих натурщиков. И это любовь? Богохульство! Можете мне не верить — дело ваше, но когда вас настигнет небесная кара, вы вспомните именно мои слова!       Сеньорита совсем юна и не ведает, какие грехи творя, оступилась от верного пути. А вы ей были бесцеремонным покровителем! Вам кажется, вы спасли ей душу, но обрекли только на гибель. Теперь молодая госпожа отдана в нужные руки — и встрече вашей сбыться не суждено никогда. Поэтому покайтесь перед Богом и убирайтесь, сеньор, вы здесь больше не нужны! Я передам господину, что вы приходили и денег с картины просили, а после он пришлет вам обещанные награды за ваши никчёмные труды.       Сумасшедшая! И слова между её речью не вставить, она лепечет и брызгает слюнями, словно ей сожмут горло, коли она не выскажет свою мораль. Леви закипал. Своим монологом, пропитанным обидой на кого-то «третьего» из жизни озлобленной экономки, та открыто заявляла о своих намерениях задержать портретиста. Собираясь уже открыть было рот, дабы все-таки перебить экономку, мужчина поймал на себе взгляд рядом стоящей шатенки, которая жестами рук давала намеки о молчании.       Саша была служанкой складного ума, чем пользовалась молодая сеньорита, держа девушку исключительно возле себя. И добившись расположения госпожи, шатенка признала свою верность ей. Микаса не была болтлива и многое о себе таила, однако именно Саша была в курсе всевозможных девичьих секретов. И зная, что если Микаса не пойдёт к художнику, то он придёт к ней, подготовила тайный заговор.       Неподалёку раздались голоса и суета, что в миг привлекли внимание всех троих, кто стоял на крыльце. По лужайке, вдоль фасада бежал чёрный конь, а за ним толпа визжащих горничных, пытавшихся поймать скакуна. Сеньора вмиг умолкла, раскрыв рот от удивления.       — Сеньор Ривай, пора! — уверенно произнесла Саша, схватив художник за запястье и поведя его с крыльца вниз.       Леви на секунду растерялся, не ожидая подобную смену событий, однако очутившись на брусчатке, приготовился ловить жеребца. Приглядевшись к девушкам, ему показалось, что те весело хихикали, словно хитрые феи, чья затея так удачно складывалась. Да и готового к поездке коня никто особо ловить не собирался. Саботаж! Эта сцена казалась столь комичной и одновременно воодушевляющей, что в мужской груди загорелась надежда.       — Бестолковые, что, тупорылую лошадь поймать не можете? — завопила экономка и уже было хотела спуститься вниз, как старое тело напомнило о своём бессилии, когда в спину стрельнула острая боль.       — Сеньор, скорее, вы ещё можете успеть, — пролепетала Саша, помогая художнику поймать коня за поводья. Леви кратко кивнул и ловко запрыгнул на седло. — Его звать Симон, он будет вашим верным конем.       — Госпожа уже на галеоне, готовом к отплытию, поспешите! — заговорила другая девушка.       — Верните госпожу, умоляем вас, сеньор! — подхватила молоденькая белокурая служанка.       Другие юные девчушки также окружили коня и продолжали что-то щебетать, перебивая друг друга своими напутствующими словами, пока не гаркнула Саша. Горничные разом сделали шаг назад, создав пространство. Саша напоследок пожелала удачи Леви, на что тот ответил лаконичными словами благодарности и поднял глаза на сеньору Гарсию, которая продолжала что-то недовольно фыркать, но столь яростны были её слова, что речь захлебывалась в слюнях. Художник почувствовал на себе чей-то взгляд и интуитивно поднял голову к источнику, заметив мужской силуэт в окне поместья: сеньор Аккерман провожал художника, не собираясь выступать очередным препятствием. Леви кивнул, смотря в упор силуэту, и штора задвинулась, словно за нею скрылось приведение. Холодно оценив удручающее положение старухи ещё раз, Леви резким движением взмахнул поводьями, сжал ногами бока животного и двинулся в путь.

***

      Микаса всегда мечтала ступить на корабль в предвкушении новых знаний и открытий. Но сделав шаг на палубу галеона «Парадиз», принадлежащего братьям Йегерам, девушка сдержала слезы горечи с усердием, подобно тому, как если бы за одну хрустальную капельку её бы лишили пальца. Она стояла гордо, ни с кем не встречаясь взглядами, краем глаза ища копну чёрных волос. Оставив поместье, сеньорита потеряла всякую надежду встретиться с отцом и своими верными горничными ещё когда-нибудь, но увидеть напоследок Леви она была обязана. И мысль, что встреча хотя бы глазами среди толпы не состоится, вызывала болезненные удары в груди.       — Сеньорита Аккерман, пройдемте, — ласково произнес брюнет.       Микаса подняла на него глаза, ненавистно впившись в зелёные изумруды, и снова отвела их на толпу, что собиралась у берега провожать корабль. Убедившись, что там нет даже знакомой белокурой макушки барда, девушка разочаровано выдохнула и кивнула супругу.       Эрен Йегер уверенно взял холодную ладонь невесты и, словно коснувшись мертвого тела, вздрогнул. Никак не реагируя на юношу, Микаса позволила тому повести её под шканцы и довести до капитанской каюты. Помещение напомнило девушке кабинет отца, однако в дополнение прилагалась небольшая кровать в углу, от которой девушке стало не по себе. Как только будущие супруги зашли в комнату, их нагнал блондин. Эрен уже успел его представить, как своего брата, коего нарекли именем Зик. Тот подозвал шатена к себе поближе, не желая включать девушку в беседу. Однако Микаса, хоть и сделала вид, что увлеклась рассматриванием карт на стенах, напрягла уши.       — На море штиль, придётся задержаться в порту до неопределенного времени, — сообщил Зик.       — Готовимся к отплытию. Как только штиль спадёт — двинемся, — уверенно ответил шатен.       В девичьей груди загорелась надежда, пока шансы увидеть Леви напоследок росли. Зик покинул кабинет, сообщив о своих планах помочь морякам в грузовом трюме, и Микаса осталась с женихом наедине. Шатен указал на один из стульев, что стоял возле стола, тем самым выражая своё приглашение девушке присесть. Та кивнула головой и села.       — Как только отплывём от берега, покажу вам галеон, — как бы невзначай поведал сеньор и добавил: — Чаю?       — Боитесь, что сбегу, если выпустите меня из кабинета? — хмыкнула Микаса, проигнорировав предложение.       Сеньор передвинул своё кресло, поставив его напротив Микасы, и тоже сел.       — Нет, мне известно, что вам это невыгодно, — ровно произнёс Йегер. Микаса уже была готова ответить, однако брюнет опередил её. — Мне жаль, что ваш портретист не успел завершить свою работу, однако уже это не нужно. Я вижу вашу ангельскую красоту вживую, мне страшно повезло быть вашим женихом.       Что бурлило внутри брюнетки — ей само было неизвестно, но на любое слово молодого сеньора ей хотелось ответить ударом ножа. Каждая клетка её тела обрела злой характер, будто пробудившись ото сна. Но Микаса оставалась непоколебима, ровное выражение лица пока что не сдавало её возмущение с потрохами.       — Но не переживайте, художнику все компенсируют. Жаль все-таки бедолагу. Столько работал и зазря?       Микаса хотела бы шикнуть, что Леви не нужны деньги, но так ли это? На миг она усомнилась в том, что между ними было. Но этой доли секунды хватило, чтобы гормоны забушевали вновь. И гнев её уже обрушился на Леви. Действительно, все получат то, чего желали: Леви свои деньги, Эрен свою невесту, сеньор Аккерман веру в счастье дочери. Но как только настанет очередь Микасы, в лавке наград от Матушки Жизни останется только жалкое смирение.       — Вы вернулись раньше указанного срока, — констатировала Микаса.       — Вы не читали мои письма? — удивился Йегер. Брюнетка в миг подняла к нему свой лик, стараясь сохранить равнодушие, однако её моментально выдал страх от открывшегося её виду недовольное выражение лица жениха. — Ясно.       Кабинет погрузился в тишину, лишь разговоры с палубы и тихие волны напоминали двоим, что жизнь продолжала идти. Сердце Микасы, предчувствуя неладное, бешено забилось — как бы этот стук не дошел до ушей шатена.       — А мне ещё показалось крайне подозрительным, что по приезде в поместье я вас не обнаружил, сеньорита, — мужской тембр покинула прежняя мягкость и задорность, и заиграли натянутые струнки. — Ваш отец сказал мне, что вы задержались у подруги в соседнем поместье, как бы нервничая перед нашей встречей. Однако я невольно сделал вывод, что о моем приезде вы не знали вовсе, — Микаса продолжала молчать, опустив голову, и сеньор продолжил: — Не буду вас томить, и раз уж вы не имеете представления о том, что было сказано в письме, сообщаю вам лично сейчас. Идет война, сеньорита, французские войска безжалостно убивают наших солдат. Наша армия так голодна, что королем было принято решение вернуть все галеоны Испании с Нового Света обратно домой. Вам известно это? Хотя, что женщине есть дело до войны? Матушка моя настояла на том, чтобы я сначала обвенчался с вами, дабы вы подарили мне наследника, поэтому я здесь, сеньорита, чтобы забрать вас. А после мне необходимо отправится в Дюнкерк . Во времени мы сильно ограничены, так что я искренне надеялся, что вы будете готовы к отплытию на следующий день, но вы… Вы даже не читали мои письма, будто я вам противен. Вас спасает от моего гнева лишь непогода, — Эрен наклонился к девушке, оказавшись прямо возле уха, и Микаса вздрогнула, как только горячее дыхание коснулось её щек, — однако, если бы вы попытались помешать моим планам, ваше лицо обезображивало бы не только это красное пятно на щеке, что вы неумело попытались скрыть за румянами.       Девушка в миг отстранилась от Йегера, невольно схватившись за больную от отцовского удара щёку. Страх табуном мурашек прошелся до каждого волоска на девичьем теле, и Микаса занервничала от резкой смены обстановки. Жених самодовольно хмыкнул и выпрямился на своем кресле.       — Не поймите меня неправильно, моя дорогая сердцу супруга, в Новом Свете люди живут абсолютно по другим правилам. У нас не приветствуются подобного рода протесты и вопросы решаются весьма радикально, надеюсь, вы понимаете, о чем я. Вам кажется, что мы только наслаждаемся природой неизведанных земель, однако вы глубоко ошибаетесь, сеньорита. Там тоже война, и самодурство никоим образом не поощряются.       — Куда не ступит нога человека — везде война, — злобно выпалила Микаса. — Вам будто делать больше нечего, кроме как таскаться с мушкетами и обесценивать жизнь!       — Придержите коней, сеньорита! Таков мир. Отец запер вас в вашем поместье, и вы, словно совсем глупое дитя, удивляетесь тому, как живет остальной мир за стенами дома!       Нет, такого просто быть не может. Это не тот мир, в котором она хочет жить. Это не та жизнь, которую она делила с Леви. Горькая мысль о том, как ей не хватает Леви, острым лезвием прошлась по сердцу. С ним все было совсем иначе, она всегда чувствовала себя спокойно и счастливо: когда находилась в его объятиях, когда ловила его пристальные взгляды, когда касалась его теплого тела. Никаких забот, только отдача живописи. И все её мечты о приключениях трескались с хрустом, пробивающим голову до боли.       — За что вы боретесь? — поинтересовалась Микаса.       — За свободу, — они продолжили дискуссию.       — Вы хотели было сказать: за власть.       — Такой своенравной грубости вас обучил отец? Вроде приличный человек, а воспитал такую дочь… С виду вы хороша, а в голове пустота! Хотя, что можно ожидать от такого лжеца, как ваш отец? Я хоть и пообещал отправлять ему самые действующие лекарства в знак извинений за спешку, я никогда не забуду, как он вас глупо прикрыл, будто вы специально покинули дом, стесняясь меня. Где же вы были в таком случае?       — Я действительно была в соседнем поместье, — рыкнула Микаса, нахмурив брови.       — Я поражен! Вы ничем не отличаетесь от дикарок с Нового Света, мы таких сжигаем на кострах! Ко всему прочему, вы не умеете врать, дрожь на губах вас сдает. Ничего, матушка моя вас перевоспитает, ваш буйный характер смягчится, и вы станете мне покорной женой. А то, видать, отец ваш абсолютно бесполезен и слишком мягкотелый. Небось, позволил вам невольно скрыться у какого-нибудь любовника в тот день, пока я, глупец, наивно полагал, что вы так невинны и чисты!       Гнев от его слов прошел электрическим током по всему телу Микасы. Нет, она точно не сможет жить с таким человеком, даже если сеньор Йегер умрет на войне, она не представляет себя молодой вдовой такого мерзкого и лицемерного человека. Девушка кинула взгляд на стол капитана и обратила внимание на циркуль. Адреналин дошёл до кончиков пальцев, пробежался по каждому волоску на девичьем теле — она сама не ведала, что творила! Резко схватив измерительный предмет, Микаса замахнулась им на юношу, но тот вовремя среагировал и дёрнул голову в сторону. Эрен опешил на миг, коснулся пальцами кожи и посмотрел на них, убедившись, что влажная кровь ему не причудилась. Девушке все-таки удалось оставить царапину под его правым глазом.       Он резко встал из-за стола, охваченный судорогами от бешенства, и Микаса также подпрыгнула со стула, все ещё держа циркуль в руках.       — Не смейте прикасаться ко мне, сеньор, — прошипела девушка, сжимая и протягивая вперёд оружие.       — Вы дикая кошка, абсолютно бешеная! — воскликнул Эрен, отстраняясь от острого конца невинного измерительного инструмента.       — А вы… — не смогла девушка договорить, как ко рту неожиданно подступила рвота. Не успев среагировать, Микаса сгорбилась и раскрыла рот над сапогами жениха, выпустив все наружу.       Бежать! Сейчас, пока жених оторопел, уставившись на испорченные сапоги.       Бежать! Сейчас, когда пазл сложился, и пришло осознание: спасать необходимо не только себя.       Бежать! Сейчас, поскольку потом такого шанса не будет.       Девушка ринулась к выходу, выбравшись на палубу. Её внимание тут же привлек шум с пристани, на которой люди возмущённо что-то выкрикивали.       — Микаса!       Узнав родной сердцу голос, доносящийся с берега, брюнетка заметила коня, пробивающегося сквозь зевак, и всадника, который мигом спрыгнул, как только они встретились взглядами. Глаза Микасы покрылись слезами, и крупные капли дорожками начали стекать по щекам. Наконец-то её мучения завершились: осталось только перепрыгнуть на пристань и кинуться в объятия Леви, а после забраться с ним на верного жеребца Симона, что невольно понес преступный крест вместе с любовниками. И бежать, как можно скорее скрыться из этого города — только с Леви, чтобы создать с ним семью далеко-далеко, быть может, даже за пределами Испании.       После долгого путешествия в поисках того самого идеального пристанища, у них будет собственный домик, где-то в горах, но недалеко от какого-нибудь маленького поселения. Леви будет зарабатывать на своих картинах, а она будет отвечать за хозяйство и порядок в доме — научиться следить за скотом и урожаем, готовить и убираться. Будет заглядывать к соседкам, чтобы помочь по хозяйству или последить за детками. Найдёт подруг, с которыми будет ходить на фестивали и танцевать; для этого блаженства приобретёт даже специальные туфельки. Будь рядом море, Микаса будет подолгу гулять вдоль его берегов, зарываясь голыми ступнями в песок и плескаясь в воде. Или выходить на обрыв, чтобы издалека наблюдать за проплывающими мимо кораблями и махать им рукой на счастливый путь, пусть даже они не увидят с такого расстояния. Заведёт собаку, чтобы в безопасности гулять в лесу; заведёт кошку, чтобы в доме было уютнее, — и животные будут друзьями не разлей вода.       У них с Леви будет двое детишек. Микаса чувствует, что первым будет мальчик, такой же привлекательный и рассудительный, как и его отец, а потом будет девочка — своенравная красавица, как и она сама. Беря детей по обе руки, она будет с ними бегать по поляне, щекоча ступни свежей травой, а после с ними падать, крутиться и лежать, глядя на облака: они будут много смеяться и придумывать истории о плавающих по лазури формам. Их нагонит Леви, спокойно плетясь позади, и будет ругать за стремление испачкать одежду, однако его ворчание будет проигнорировано, и двое хитрых ребятишек потянут отца упасть рядом с ними — и снова разлетится по воздуху эхо звонкого смеха.       Свободные от забот часы она будет проводить с Леви; ночные свидания под звёздами — это её мечта. Пляж будет их любимым местом для прогулок и, найдя секретный закуточек только для них двоих, будут пропадать по несколько часов в своём укромном местечке. Микаса будет засыпать и просыпаться вместе с ним, в его крепких объятиях. Леви будет мягко звать её «дорогая», и она будет его сеньорой. Будут прелестные дни под властью лени с желанием не покидать постель. Муж будет баловать её ласками, а ей войдёт в привычку повторять: «Люблю, люблю, люблю». Его губы пройдутся по всей нотной карте её тела, играя рапсодию. А она будет податливо извиваться, дабы ни одна нота не была пропущена, и музыка сложилась бы в блаженном звучании. Периодически их покой будут нарушать дети, что с первыми лучами солнца будут бежать в спальню родителей. Запрыгнув на кровать, они уместятся между ними для игр и разговоров. Никакой войны, и все вокруг станет столь беззаботным и легким, что с лица Микасы никогда не будет сходить улыбка.       — Микаса, прыгайте! — вновь раздался голос Леви, который вытянул руки вперёд.       — Леви! — радостно всхлипнув, крикнула сеньорита и поспешила к бортику. К большему несчастью, трапы были уже убраны.       Девушка видела перед собой уверенную стойку мужчины, и по телу прошлось тепло. Ей просто не верилось, что до их мирка рукой подать, но вот он стоит прямо перед ней, протягивая к ней руки, чтобы забрать. Схватив складки своего платья, девушка поднялась на борт и уже была готова сделать прыжок.       Однако её схватили за запястья с двух сторон и оттащили назад.       — Нет! — по пристани эхом раздался крик художника, которого мигом поймал Фарлан, возникнув из толпы и схватив за предплечье.       С грохотом упав на доски, Микаса простонала и инстинктивно схватилась за живот. Двое солдат подняли её за подмышки и грубо опустили на колени, словно в их руках был мешок картошки.       — Знаете, каких людей я ненавижу больше всего, сеньорита Аккерман? — тяжелые шаги ступали по доскам медленно и устрашающе, словно сам Бафомет взошел к людям. Девушка подняла голову, заметив темную мужскую фигуру — он закрывал солнце, не позволяя разглядеть своё лицо, но Микаса узнала голос своего жениха. Она предприняла попытку выбраться из заключения, однако крепкие мужские руки больно схватили её за плечи. — Лжецов, сеньорита, подобных вам — тупоголовых и самонадеянных.       Силуэт потянулся к ножнам, что висели у бедра, а после раздался оглушительный скрежет стали. Страх, не останавливаясь ни на минуту, нёсся с грозным шумом сквозь Микасу, как поток, и тело её задрожало, словно в лихорадке.       — Нет! — вновь раздалось над пристанью, и волна испуганного оханья последовало за протянутым криком.       — Ты, проститутка, нарекла себя на смерть, задев мою честь, — продолжил Эрен, став свидетелем неявной измены. Владеющий агрессивным нравом, он поднял меч.       — Жестокий демон, ослеплённый жаждой крови и власти, — прошипела Микаса, вспомнив недосказанную фразу, прерванную неожиданным недугом. Глаза жениха дрогнули от раздражения, и его широкие брови свелись в переносице.       Микаса застыла, увидев лик демона, — окаменевшее тело игнорировало сигналы паники, требующие действий. В ушах звенел мужской крик, на зов которого она обернулась, однако ей не дали разглядеть, вырывающегося из хватки барда, фигуру художника и развернули голову к жениху. Девушка зажмурила глаза и прошептала: «Аминь», пустив последнюю слезу; сталь, блеснув на солнце, прошлась по шее и лишила тело головы.       Наконец освободившись от рук барда, Леви запрыгнул на борт. Перепрыгнув на палубу, мужчина бросил взгляд на девичье тело в бордовом платье, цвет которого смешалось с кровью Микасы, а неподалёку небрежно лежала её голова. Злоба, горе и ярость обуздали его и помутили его сознание, а кровь бешено забилась по вискам. Солдаты в недоумении попятились назад, словно опасаясь дикого зверя, чьё дыхание было столь тяжёлым, что переходило на рычание.       Эрен напрягся, переведя свой меч на художника. Леви, встретившись с глазу на глаз с губителем его смысла, завёлся пуще прежнего. Резким рывком оказавшись возле растерянного солдата поблизости, художник ударил того в живот и, воспользовавшись пораженным состоянием мужчины, вытащил из ножны меч и направил в сторону шатена.       — Так это ты…? — хмыкнув, спросил Йегер.       — Ублюдок, — прыснул Леви.       У художника нет никаких шансов. Он владеет кистями, а не оружием; и человека, что живет войнами и рискам, вряд ли можно одолеть. Однако ощущая бешеный ритм крови, напряжение мышц, гул в голове, художник чувствовал себя всемогущим воином, способным на непоколебимую силу. Увереннее сжав рукоятку меча, мужчина сделал шаг в сторону противника, и тот молниеносно двинулся вперёд, собираясь нанести удар. Леви защитился от нападения, выставив меч поперёк, и раздался первый неприятный звон стали. Затем снова удары мечей друг об друга и звон, пробирающийся сквозь голову. Движения Леви были резкими и ловкими, иной раз хитрыми, однако опытом мог похвастаться только Эрен, и все цели были отражены. Уже не представляя, как можно подступить к противнику, Леви разрабатывал в голове новый план нападения. Смотря на левый бок, он направлял меч в правый, но Эрену удалось отразить удар. Затем художник попробовал подобный приём снова, нацелившись глазами на левую ногу и направив меч в правую — Йегер быстро догадался о ложном покушении. Пришло время для третьего удара. Эрен заметил направление сине-серых радужек на правый бок, и приготовился защищать левый, однако ловким движением Леви замахнулся вправо. Эрен не успел отреагировать, и унизительно упал назад, выпустив меч от неожиданности. Художник быстрым рывком оказался возле противника и со всем напором наступил ногой на руку шатена, дабы тот не успел перехватить оружие. Не мешкая, Леви направил свой меч на грудь, собираясь нанести финальный урон.       Раздался гром. А следом грудь пронзила боль. Художник выпустил меч, медленно опустив голову к своей груди. Красное пятно, словно пролитое вино, расплылось по всей рубахе. Шатко отступив назад, Леви не отрывал шокированных глаз от пятна, чувствуя, как силы начали покидать его. Он схватился за грудь, глупо надеясь, что таким образом остановит кровотечение. Подняв голову, художник увидел высокого блондина, чей мушкет все ещё был направлен в его сторону. В глазах все расплылось, а в ушах зазвенело, но он увидел, как Эрен встал с палубы, воспользовавшись протянутой рукой бородатого мужчины и поблагодарив того.       Голова пошла кругом, но ноги продолжали пятиться назад, пока не дошли до чего-то мягкого. Художник упал и, обернувшись, увидел лицо Микасы, застывшее в смирении. Заметив пару прозрачных капель на щеках девушки, мужчина окровавленными пальцами прошелся по коже и смахнул влагу, мягко улыбнувшись и потратив на это последние силы. Его бесстрашный дух вознёсся следом к небу, с презрением отвернувшись от земли.

***

      Фарлан упал на колени. Беда не приходит одна — пора бы ему это понять. Пылающее деревянное здание собрало вокруг себя чуть ли не весь город, как только на пристань с режущими слух криками прибежала рыжая девчушка.       — Нет, такого быть не может, — прошептал бард, наблюдая за тем, как огонь съедал дерево.       Бились стекла витрин антикварной лавки, из которой выбежал старик и, упав на землю, начал ловить ртом воздух. Языки пламени тянулись к небу, и черный дым обнял город, будто грозовая туча.       — Леви… Его картины, — голос блондина дрогнул.       — Фарлан, уходим, здесь опасно, — возле юноши возникла Изабель. Ей тяжело давалось говорить, и она прятала лицо в воротнике кофты, как бы не задохнуться. Девичья рука легла на плечо, и пробудившись бард резко встал. — Фарлан, ты куда?       Ничего не ответив подруге, блондин ринулся навстречу огню, а жалобные крики Изабель остались позади. Он обязан спасти хотя бы одно творение друга. Леви так желал быть услышанным, чтобы его запомнили не как ремесленника в маленьком портовом городке, пишущим портреты на заказ, а как искусного художника. Творец погиб, но то, что он сделал для этого мира — обязано жить! Прикрыв нос и рот рукой, блондин перепрыгнул пламя и забежал на лестницу, ловко избегая касаний огня. Дышать становилось все труднее и труднее, и очаг возгорания стал ему известен — чердак. Что могло произойти в доме при отсутствии хозяев, известно лишь самому Богу. Толкнув дверь плечом, Фарлан проник внутрь чердака.       Все пылает, все горит. Красные тона сменяют оранжевые, и вся мебель уже черная, как уголь. О чудо! В центре стоит большой мольберт и портрет сеньориты Аккерман — в этом широком платье, с гордым взглядом. Тот самый портрет, так искренне и влюбленно написанный творцом, который погиб за ту, что изображена на холсте. Пламя словно обходило портрет стороной или, наоборот, исходило от неё, сеньорита Аккерман продолжала смотреть на зрителя с легким пренебрежением и так беспечно, будто её не окружал апокалипсис вовсе. Послышался треск, и Фарлан сделал шаг вперед под властью надежды, что ему удастся спасти единственное уцелевшее наследие друга.       Крепкие руки схватили барда за плечи и потянули назад, а на чердак, в центре которого продолжала стоять последняя картина, свалился потолок. Бард не успел опомнится, как оказался вновь снаружи.       — Ты что, кхе-кхе, придурошный? — зарычал мужчина, который секунду назад спас юношу из огня.       Откашлявшись, Фарлан обернулся на горящий дом и вновь упал на колени, склонившись над землей и вбивая кулаки в землю. Его рыдания были слышны, пока пламя наконец не потушили.

Хотел бы, чтобы они были счастливы, Коль любовь и искусство объединили их. Отнюдь, пути Господне неисповедимы — И он к себе призвал рабов своих.