Гори, гори, моя звезда

Припарковавшись в знакомом до каждого деревца дворе, Антон не спешит выходить из машины навстречу кусачей вьюге. Он раздражённо убавляет радио, от которого уже болит голова, и тяжело вздыхает, откинувшись на сиденье и запрокинув голову. Он не был здесь несколько месяцев и так надеялся, что больше не придётся возвращаться; его угнетает и выводит из себя одна мысль об этом. Шаст раздумывает, не лучше ли бросить эту затею и вернуться домой, по пути заехав за пивом и закусью, чтобы вечер стал более томным, но всё-таки решается — глушит двигатель, выключает радио и дёргает ручку, тут же скукожившись от порыва ветра. Покинув тёплый салон, Антон первым делом суёт руки в карманы расстёгнутого пуховика, прячет голову в плечи в надежде немного согреться и оглядывает полупустой двор, освещённый тусклыми жёлтыми фонарями. Вдали раздаётся собачий лай, и Шаст вздрагивает. Выпустив облачко пара изо рта, он уже думает прикурить перед тяжёлой встречей с совсем ещё недавним и болезненным прошлым, но вместо этого сплёвывает в снег и поднимает взгляд к окнам, во мраке вечера напоминающим светлячков. В нужной ему квартире свет горит на кухне, и сердце колет от неясного чувства. Арсений дома. — Пиздец, — безнадёжно констатирует Антон и идёт к подъезду, нахохлившись. Ещё с минуту он тупит у домофона, пытаясь припомнить код, и на третью попытку успешно заходит внутрь, с блаженством ныряя в тепло, пусть и немного отдающее затхлостью и кислой смесью различных запахов. Он пытается не думать о том, сколько раз он почти вприпрыжку бежал по этой лестнице на второй этаж, безумно соскучившийся по любимому омеге, который часто встречал Антона с поцелуями на пороге — вопреки занятости, бесконечным проектам и обыкновенной усталости. Сейчас не осталось ничего: ни предвкушения от скорой встречи, ни желания в принципе переступать порог опостылевшей квартиры. Там каждая пылинка помнит их общее горе, их громкие скандалы и слёзы Арсения — всё то, что сам Антон отчаянно хочет забыть. Он нехотя поднимается по ступенькам, и его шаги гулким эхом разносятся по подъезду. Какова вероятность, что Арсений каким-то образом увидел машину Антона через окно и попросту не откроет ему? Разошлись они на не самой приятной ноте; после такого обычно следует «номер его в блок, в инстаграме в бан», но в их случае тотальный игнор невозможен при всём их желании — им всё ещё приходится работать вместе, за кулисами оставляя негативные эмоции и разбитые сердца. Зрителям их боль ни к чему. У двери Антон медлит несколько мучительных секунд, прежде чем тянется к звонку, а после терпеливо ждёт, вслушиваясь в звуки по ту сторону. Открывают ему не сразу, но в конце концов он видит замершего на пороге Арсения — осунувшегося и посеревшего, тяжёлым взглядом впившегося в незваного гостя. — Антон? — спрашивает он и хмурится, вытянутой рукой опёршись о косяк, тем самым намекая, что не собирается его пускать. — Что ты здесь забыл? Его голос звучит устало, блёкло, без намёка на эмоцию, будто за время тура он выжал из себя последнее и теперь существовал в энергосберегающем режиме; Антону его почти что жаль, потому что и сам ощущает что-то похожее, просто скрывает более тщательно — альфы же не плачут. — Да так, — бросает Антон холодно, пытаясь скрыть за этим своё малодушие перед лицом Арсения, которого по-прежнему любит, но больше не знает, как к нему подступиться, — пару вещей забрать. Арсений закатывает глаза, явно желая съязвить, но отходит от двери молча, пропуская Антона в квартиру. В свете прихожей ему удаётся получше рассмотреть Арса, хоть и украдкой, пока он за пятки снимает кроссовки и вешает куртку на крючок; тот одет лишь в длинную футболку, едва прикрывающую бёдра, но никак этого не смущается, даже не юркает в ванную, чтобы накинуть халат — ему просто всё равно, как и на то, что ткань футболки заляпана непонятно чем. — Ищи, что тебе нужно, и проваливай, — говорит Арсений до сосущего под ложечкой ощущения неправильности безразлично, разворачивается и уже делает шаг обратно на кухню, как вдруг Антон насмешливо произносит ему вдогонку, ёрничая: — И что, даже на чай не пригласишь? — У меня только кофе, — парирует Арсений без тени улыбки, чуть обернувшись, и смотрит на Антона в ожидании реакции. — Сойдёт. Помнишь, как я люблю? — ещё одна попытка задеть, хоть как-то вывести на эмоции, но тот лишь по-лисьи прищуривается, сморщив нос-кнопку, и молча удаляется. Антон смотрит ему вслед некоторое время и принимается искать своих потеряшек, ведь ради них он сюда и приехал. Первая обнаруживается ещё в прихожей, похороненная под многочисленными вязаными шарфами-хомутами и платками — одна из его кепок, которую периодически носил Арсений. Находку Антон откладывает на тумбу и идёт дальше, потрошить шкафы и осматривать подоконники — вряд ли Арс будет скучать по Антоновым худи и трусам, затерявшимся когда-то в стирке, если сам его едва ли не выгонял из квартиры при расставании. Правда, заглянув в спальню и включив свет, Шаст едва не отшатывается в первое мгновение; там царит хаос, которому бы позавидовала любая холостяцкая берлога — измятая постель, которую, кажется, в последний раз застилал Антон незадолго до своего ухода; разбросанные повсюду одежда и косметика, гниющие объедки на рабочем столе, их совместные фотографии в разбитых рамках. Шаст с бьющимся где-то в горле сердцем осторожно берёт одну из рамок, лежащих лицевой стороной вниз на прикроватной тумбочке — на фотографии Антон держит Арсения на руках в день их свадьбы, на них сыпятся конфетти, Арс широко улыбается до ямочек на щеках, абсолютно счастливый, и Антон зеркалит его улыбку, носом прижавшись к его виску и прикрыв глаза. Как же давно это было. Положив рамку на место, Антон пятится прочь из комнаты, забыв уже, зачем вообще заходил, и стремительно идёт к Арсению на кухню, но притормаживает у самого входа, почуяв запах свежесваренного кофе. Похоже пахнет и сам Шаст по словам Арса — прогорклым и немного пряным чёрным кофе. — Чего стоишь? — зовёт его Арс с ноткой раздражения в голосе и ставит на стол Антонову «кофейно-молочную жижу с сахаром», от одного вида которой кривился, но всё равно делал, потому что его альфе так нравилось. Антон берёт кружку и громко отхлёбывает немного на пробу — сахара и молока всё ещё ровно столько, сколько нужно, и он уже хочет что-то сказать по этому поводу, но Арсений, отпив из своей чашки, мгновенно затыкает его коротким «Не сёрбай, бесит». Шаст недовольно фыркает, вернув кружку на место, и теперь уже его черёд сверлить Арса тяжёлым взглядом. — В спальне бардак — пиздец, — говорит Антон с налётом недоумения и тревоги, ведь, несмотря на все их разногласия и покрывание друг друга хуями, Антон хочет лучшего для него. Несколько лет счастливого брака и истинность просто так из памяти не вытравишь при всём желании — а Шаст действительно пытался. Арсений на подобный вопрос лишь возмущённо фыркает и глядит в ответ остро, зло, сжимая чашку до побеления пальцев. — Тебе-то какое дело? — шипит разозлённым котом и даже краснеет от возмущения, блестя своими синими глазищами, один взгляд которых может и спасти от гибели, и пронзить навылет; Антон за годы общения с ним успел ощутить на себе весь спектр. От любви до ненависти, пел когда-то Серёжа Пицца, как от Монтенегро до Черногории, и Антону понадобилось подать заявление на развод и немного погуглить, чтобы наконец его понять. — Такое, — хмурится Антон, чуть склонив голову набок. Упрямство Арсения раздражает, но только потому, что заставляет его волноваться, а заодно и топиться в чувстве вины, что позволил тогда себя выгнать, уехал, не стал бороться и забил хер. Он Арсению был нужен всё это время, но тот ведь никогда этого не признает, так и будет самоотверженно делать вид, что жизнь бьёт ключом. — Мог бы сказать хоть, что тебе хуёво. — И ты бы приехал?! — заводится Арсений с пол-оборота, резко поставив на стол чашку; кофе немного переливается через край, и он шипит. Антон закатывает глаза, и без того порядком уставший от выяснения отношений. Он прекрасно понимает, что проебался в прошлом, и Арсений имеет право злиться, но сколько можно-то. — Сорвался бы и вернулся ко мне?! — Да блять! — Антон, не выдержав, бьёт кулаком по столу и поджимает губы, чувствуя, как его снова ослепляет гнев. — Ты пытаешься сейчас выставить меня последним долбоёбом, но не пизди, не было такого, чтобы я тебя кинул! Ты сам меня выгнал! — Арсений открывает рот, чтобы ответить, но Шаст не даёт ему; надоело перебрасываться одними и теми же обвинениями. Они это уже сто раз проходили. — Давно уже можно было смириться с этим и пойти дальше, но нет же! Ты решил, что я тебе больше не нужен! И никто, блять, не нужен! Арсений смотрит на него растерянно, уязвлённо, будто его ударили; прижимает дрожащие руки к груди, прямо к сердцу, словно боится, что оно выпрыгнет к чёрту, если не удержать. Антон цокает, понимая, что перегнул палку, возможно, и не стоило говорить в сердцах такие вещи, но в следующий миг в глазах Арсения закипают злые слёзы, и вся его трогательная растерянность сменяется яростью, ураганом сметающей всё на своём пути. — Пойти дальше?! — почти кричит Арсений, и в его голос прокрадываются истеричные нотки, которые всегда Антона смешили, но не теперь. — Тебе легко говорить! Не ты носил его под сердцем, не ты истекал кровью в одиночестве! Не смей мне говорить, что я мог смириться! — Шаст под таким напором делает шаг назад, опешив, выставляет руки перед собой, почему-то думая, что Арсений может начать его лупить в порыве злости, но тот лишь бессильно сжимает кулаки. — Да, я тебя выгнал, потому что устал от того, что мне не дают горевать по собственному ребёнку! Но ты! Ты после этого со спокойной душой подал на развод! — Иди ты знаешь куда?! — кричит Антон, окончательно взбешённый и не имеющий больше сил спорить. Подобные их перепалки никогда ни к чему не приводили — ни задолго до отношений, ни теперь, уже после. — Ты на меня ещё гнать будешь?! Да ты мне, нахуй, весь мозг вынес! В следующий миг раздаётся звон пощёчины, и Антон хватается за больное место, в удивлении смотря на Арсения. Тот, судя по испугу в синих глазах, только сейчас осознаёт, что сделал, но не винится, лишь отступает на шаг назад и отворачивается от Антона, ссутулившись и словно бы уменьшившись. Шаст сглатывает, вновь сократив расстояние, протягивает было руку к Арсению, как тот вдруг оборачивается, смотря по-прежнему остро, и на грани слёз отрезает: — Не трогай меня! Антон поджимает губы, громко дыша, и молча уходит в прихожую, напоследок окинув его тяжёлым взглядом, полным горечи. Он наскоро одевается, не желая оставаться здесь ещё хоть минуту, хлопает дверью и бежит вниз по лестнице навстречу кусачему морозу и благодатной тишине двора. Шаст останавливается покурить у лавочки, чтобы успокоиться, выпускает дым в ночное небо, запрокинув голову, и краем глаза замечает наблюдающего за ним из окна Арсения. Тот стоит, видимо, обняв себя — тёмный силуэт ярко выделяется в холодном свете кухни. Антон никак не даёт понять, что увидел его, затягивается поглубже, медлит отчего-то — руки и уши мёрзнут, но он продолжает стоять там, провожая взглядом редких прохожих, пока сигарета не истлевает окончательно. Он затаптывает окурок и, нахохлившись, спешит к машине, в тепло салона. Ехать ему довольно долго, но сейчас пробок уже нет, пусть это и не сильно утешает. Всю дорогу домой его грызёт неясное чувство вины, ведь он не хотел очередного скандала, не хотел снова растравливать раны Арсения, которые, по всей видимости, так и не затянулись. Антона до последнего что-то не отпускало, но они слишком устали друг от друга, чтобы попытаться сейчас наладить хоть что-то. Не стоило ему вообще приезжать — видеть Арсения таким разбитым, квартиру в беспорядке, тёмный силуэт в неверном свете кухни, до последнего смотревший Антону вслед. Ему бы хоть самому себе признаться, что он скучает — по временам, когда всё было проще, и они с Арсением искрили так, что их называли парочкой за глаза практически с самого начала. Они были обречены влюбиться друг в друга, только какой теперь в этом смысл? Ничего не осталось, кроме, разве что, разочарования Арсения и горечи Антона. Снегопад тем временем усиливается, и Антону приходится постоянно отвлекаться на дворники, чтобы видеть дорогу. По радио гоняют по кругу всякую новогоднюю муть, и Шаст отбивает пальцами ритм по рулю, пока стоит на очередном светофоре. Вспоминает, что хотел зайти в магазин, и со вздохом решает, что обойдётся сегодня без пива. Чай тоже ничего. Отвлекает его звук пришедшего уведомления; Антон быстро проверяет его, прикидывая, насколько это важно или срочно, но видит лаконичное «Арс» и немного напрягается, не понимая, с чего бы Арсению писать сейчас — надумал послать его ещё раз? Антон вроде не совсем тупой, чтобы не понять, что ему не рады, с первого раза. Правда, в сообщении лишь короткое «Ты забыл вещи», и Шаст от досады бьёт по рулю, выдыхает сквозь зубы и закрывает диалог, не отправив ответа. Тащиться в другой конец Москвы и трепать себе нервы, чтобы в итоге забыть то, ради чего приезжал — молодец, Шастун, премия Дарвина тебе обеспечена. — Ну и хуй с ними, с этими вещами, — говорит он сам себе и меняет радиостанцию на что-то более бодрое, прорываясь сквозь метель в свою пустую холодную квартиру — подальше от воспоминаний, бессильной злобы и любви, костью вставшей поперёк горла. Как же он устал от этого — от вязкого серого одиночества, наполнившего его жизнь, ставшего для него худшим из возможных кошмаров. Всем от Антона что-то нужно; приедь, снимись, улыбайся, шути — свети. Он, конечно, приезжает, выкладывается на полную, даже улыбается искренне, а по приезде домой часами пялит в стену, пока не засыпает сидя на диване. Внутреннее солнце постепенно тухнет, и Антон не знает, что ему с этим делать — раньше у него был Арсений, ничего не требовавший, бесконечно преданный и тихо любящий, и даже мысли не возникало о том, как его всё заебало. «Не смотри на них, ты самый лучший, ты самый смешной», — говорил ему Арсений всякий раз, взяв лицо Антона в ладони и смотря на него влюблённо, а Шаст верил, конечно, как не верить этим горящим глазам напротив. С Арсом было сложно, но и одновременно проще всего, когда Антон об этом задумывается — Арсений же как открытая книга, все его эмоции на поверхности, и так же легко он читает других, улавливая малейшие изменения. Поэтому, наверное, у них и получалось всё как-то само собой: и первый поцелуй, случившийся на инерции после громкой ссоры, накрывший их лавиной чувств; и первый секс, быстрый и суматошный, нетерпеливый настолько, что они даже не попытались дойти до кровати; и предложение руки и сердца, и ребёнок… Арсений никогда ничего не требовал от него, лишь подхватывал желания Антона на полпути — и всё с извечной своей лисьей улыбкой и мягким прищуром синих глаз. Антон скучает по нему — поэтому и поехал сегодня, выдумав идиотский повод, хотел увидеть, почувствовать хоть что-то, кроме глухого онемения, но убедился лишь в том, что он последний эгоист. Ему нужно оставить, наконец, Арсения в покое, как тот и хотел; несколько месяцев они вполне успешно игнорировали друг друга, но они неизменно возвращаются к тому, с чего начинали. До дома остаётся всего несколько километров, Антон тяжело хлопает глазами, изо всех сил пытаясь себя взбодрить — подпевает каким-то заводным латиноамериканским песням, не понимая ни слова, и уже предвкушает, как упадёт на диван и заснёт, не став запариваться с тем, чтобы его разложить. Полудохлый уже телефон вдруг булькает уведомлением, и Шаст быстро проверяет, краем глаза следя за дорогой. Это снова Арс, и сердце от волнения прыгает чуть ли не в горло — с чего бы ему писать снова? «Я отправлю завтра с курьером, раз они так тебе нужны». И следом тут же: «Можешь больше не приезжать». Антон принимает решение раньше, чем успевает полностью его осмыслить — резко сворачивает на съезд, чтобы развернуться и поехать обратно, вцепляется в руль и прибавляет немного газу, пока пытается прийти в себя и осознать, что сделал. Зачем — он ведь так хотел от этого сбежать, от надоевших ссор, от холодного Арсения, от прошлого, тенью следующего за ним по пятам. Да вот только он не хочет заканчивать всё так — с собственным чувством вины, камнем повисшим на шее, с болью Арсения, который так его и не простил. И если Антон не вернётся сейчас, другого шанса уже не будет.