Листья на воде

      Жизнь покидала ее изувеченное, истекающее кровью тело. Нужно было выбираться. Если пустыня не поглотит ее, быть может, в караване смогут помочь, облегчив агонию. Боль заполнила все и лилась через край. Мизраэль уже не понимала, что правда, а что плод ее воспаленного сознания. Тени заполняли катакомбы, шептались за спиной; изображение двоилось и плыло зыбкой рябью, то и дело являя истинное уныние и запустение, — здесь никого нет.       Никто не придет.       Возможно, спустя сотни лет, кто-то найдет ее, встретив в новой не-жизни. Помня о древнем ритуале, эльфийка несла с собой руку одного из упокоенных скелетов: ему она все равно больше не понадобится. А она... Она, быть может, еще на что-то надеялась. Мысли путались: бороться до последнего или сдаться неумолимо ускользающему времени.       Отправиться в одиночку за Кель-Гарасом было самонадеянно и глупо.       Она не была готова.       Она подвела мастера Дрогана.       Подвела всех.       Рухнув навзничь на пьедестал какой-то статуи, Мизраэль нащупала на поясе последнее зелье лечения: открыв его зубами, она жадно выпила содержимое — в горле пересохло. Укутав плащом искалеченную руку, Мизраэль подняла глаза. Она не видела очертаний статуи — лишь два немигающих алых глаза смотрели на нее. Отстраненно и бесстрастно. Пристально. На мгновение ее показалось, что статуя следит, выжидает... Мизраэль забылась, погрузившись в тягучее, обволакивающее небытие.       Жива.       Все еще жива.       Открыв глаза она с трудом повернула голову. Тело била мелкая дрожь. Зелье дало отсрочку. Час? Два? Целую вечность? Рука больше не болела. Мизраэль развернула плащ. Ткань и запекшаяся кровь стали едины. Морщась, скорее рефлекторно, она оторвала плащ от плоти. Боли не было — она вообще ничего не чувствовала. Должно быть, зелье все еще действовало. Эльфийка осмотрела левую руку, висевшую теперь плетью. Запястья больше не было. Глубокие, до кости, порезы на предплечье. Выглядело неважно. Годы назад Мизраэль читала о ритуале, которому подвергали себя опытные волшебники, избравшие путь Бледного Господина: они заменяли живую руку на неживую.        Слишком рано.       Она не была готова.       Но терять было нечего. У нее ничего не было. Даже страха. Желание выбраться и выполнить поручение мастера Дрогона отдавалось в голове эхом, далеким отголоском, кажется, уже прошлой жизни. Тело лихорадило, а шансы на спасение становились все ниже и ниже. Влиял ли ее выбор хоть на что-то или было уже поздно?       Мизраэль закрыла глаза, выравнивая дыхание, — ее всегда это успокаивало. Найдя на поясе кинжал, она стиснула его в здоровой руке. Костяная рука безымянного воина лежала рядом. Собравшись с духом, эльфийка врезалась клинком в собственную плоть. Боль, дремавшая где-то, вернулась, пронзив вспышкой. Из глаз невольно потекли слезы, оставляя дорожки на запачканном лице. Сознание вновь покидало ее, миллиметр за миллиметром отрываясь вместе с тем, что некогда служило ей. Кость поддавалась с трудом. Эльфийка до крови кусала губы, чувствуя теплую, чуть солоноватую кровь.             Сдерживая крик, который все равно никто не услышал бы.       Чуть-чуть.       Еще совсем чуть-чуть.       Все перед глазами окрасилось красной пеленой, сосредоточившись на этом пульсирующем, сжимающемся от боли здесь и сейчас.       Мизраэль выронила кинжал из ослабших, липких от крови пальцев. Нащупав теперь уже ее новую руку она приставила старые кости к свежей, отдающей жизнь ране. Под пристальным взглядом красных глаз, шепча слова, которые она едва помнила, эльфийка отключилась, вновь провалившись в небытие.       Тягучее, обволакивающее. Оно несло покой.       Здесь больше не было боли. Не было страха. Не было ожиданий.       Мизраэль вдохнула полной грудью. Воздух наполнял легкие, не отзываясь болью в ребрах. Руки, одна живая из плоти и крови, вторая — костяная, слушались. Обе принадлежали ей. Эльфийка чувствовала легкость во всем теле: силы и жизнь наполняли его.       Ощутив потустороннее присутствие, Мизраэль обернулась. Фигура, закутанная в белую мантию. Незнакомец, чье лицо скрывала маска-череп, пристально наблюдал за ней. Все вокруг, колыхнувшись, стало ускользать, его глаза зажглись алыми рубинами, а голос звучал всюду и нигде, проносясь шелестом иссохшихся страниц:              — Встань, дитя.       Мизраэль очнулась. Ее все еще окружали древние стены, а над головой возвышалась статуя. Эльфийка поднялась на ноги. О случившемся напоминала лишь запекшаяся кровь и некогда ее плоть, оставшаяся безжизненной массой на пыльных камнях.       Боль ушла, а сознание очистилось. Где-то внутри Мизраэль все еще слышала голос.       Быть может всего лишь игра угасавшего сознания, но она верила, что Писец Обреченных обратил на нее свой взор.       Пора закончить начатое.       Пора продолжить путь.       Время Кель-Гараса прошло.

***

      Дикин помешивал похлебку, когда Босс вернулась. Она много раз просила не называть её так, но маленький кобольд то и дело забывал, смущенно улыбаясь, когда ловил себя на оплошности.       Босс изменилась. Левая рука стала совсем, как у скелета, а в черную копну пышных волос вплелись белые пряди. Мизраэль, всегда тихая и задумчивая, часто сидела одна. Иногда она с громким пощелкиванием разминала новую руку, пряча ее под плащ от посторонних глаз. Должно быть, стесняется, думал Дикин, то и дело говоря Боссу, что ему нравится, как выглядит: совсем-совсем не страшно, ведь кости страшные только у скелетов, которые их атакуют, а у Босса — нет. Тогда ее губ касалась едва заметная улыбка — она говорила Дикину спасибо. Иной раз Мизраэль сидела, о чем-то размышляя, крутя в руках оружие. Тот самый клинок, что она принесла с собой, когда сказала, что с нежитью покончено.       Вода вернулась.       Они могут двигаться дальше.       Мизраэль с трепетом проводила по лезвию кончиками побледневших пальцев, наслаждалась холодом стали. Она смотрела с восхищением и... благодарностью. В такие моменты эльфийка выглядела спокойной и полной уверенности. Дикин никогда не спрашивал о том, что произошло тогда в пустыне: быть может, когда-то потом. Он мог быть терпеливым, мог молчать. Он не понаслышке знал, как иногда страшно говорить, если время еще не пришло.       Иногда Дикин спрашивал про меч. Тогда Мизраэль говорила про символ веры, улыбалась той редкой для себя улыбкой. Маленький кобольд не понимал, но был рад за Босса.