Кровавые полосы

Парни вернулись за стол, который так и норовил разлететься на куски от напряжения, что охватывало их обоих уже долгих пять минут. Сону ничего не говорил, лишь сидел, смотря вниз под ноги, иногда перебирая пальцы, словно пересчитывая их снова и снова, как будто их может стать не десять, а одиннадцать, например. Его ноги одиноко настукивали какой-то ритм, который он, скорее всего, подхватил где-то на тренировке, потому что звук был для него настолько знакомым, что в голове мозг непроизвольно начал воспроизводить танец. Или, может, он старался настучать какое-то слово по азбуке Морзе, тут уже не догадаешься, что было в голове у этого парня. Он все обдумывал слова Даниэля. Не то, чтобы Сону на него злился. Он искренне понимал такое отношение, потому что его родители придерживаются такого же мнения. А ещё Ким знал, что этот малец не просто гомофоб, так ещё и латентный гомосексуал, хотя, возможно, это были лишь догадки. Но тем не менее, этим фактом можно было объяснить всё, начиная от громких высказываний, заканчивая спонтанным поцелуем Нишимуры. Ему было даже жаль. Ким Сону страдает эмпатией, и это далеко не хорошо. В любом случае, мысли в голову приходили так стремительно, занимая все клеточки мозга глубокими раздумиями, поэтому как только Ким «очнулся», то не сразу понял где находится, и кто перед ним сидит. Нишимура не выглядел озлобленно, не выглядел яростным, скорее раздражённым. Желваки на его лице иногда приходили в сокращения, а брови бездумно дергались. Ники, как и Сону до этого, тоже сидел в своих раздумьях, о которых Ким догадаться даже не мог. Хотя иногда всё же хотелось залезть к младшему в голову, потому что то, о чем он думает, было не только интересным, но ещё и желанным настолько, что Сону инстинктивно начал гадать, о чём же Нишимура думает сейчас. В голове было бесконечное число вариантов, но многие из них он отбрасывал сразу. Например, что Ники ревнует Даниэля к Сону. Во-первых, старший никогда не видел, чтобы Нишимура его ревновал. Он вообще не думал, способен ли тот на ревность, потому что казалось, что младший ему безгранично доверяет. И от этого ему не лучше, не хуже. С одной стороны, да, ему льстило это, но с другой, вдруг Ким и вправду пойдёт налево? Позволит ли он себе? Как бы там ни было, эти мысли он решил оставить на потом или вовсе к ним не возвращаться, потому что следующей его мыслью был второй аргумент. Даниэль же влюблён в Ники. Это понятно невооруженным глазом. Так что если и кого ревновать, то только Нишимуру к Даниэлю, не иначе. В общем, Ким решил остановиться на мысли, что Ники боялся того, что Даниэль может сделать Сону плохо и больно. Этот вариант был самым нейтральным и самым спокойным, поэтому Ким мог умиротворенно выдохнуть. Он снова взглянул на младшего, чья челюсть всё не прекращала колебаться в сокращениях, словно волны Желтого моря. — Он мне ничего не сделал, — прервал тишину старший. — Правда? — поднял он брови, наконец расслабив лицо. — А говорил что-то? — Не оскорблял он меня, все нормально, — улыбнулся он, оборачиваясь вокруг, а после того, как не нашёл на себе взглядов, повернулся обратно. — Хорошо… — промычал он, уставившись на пустой стол. — А про меня? Про меня говорил? — Да нет, — поднял он глаза вверх, будто вспоминая. В голову нещадно врезались слова «— Кстати, я такое интересное знаю о Рики… — усмехнулся он, оглядевшись. — Ладно, это в следущий раз вам расскажу.»… — Лишь то, что ты сидишь за столиком, — поджал он губы. …Но он решил оставить это в тайне, потому что теперь становилось только интереснее. Выпускной выдавался не особо веселым. Ким выпил пару бокалов шампанского, на которое скидывались родители. Оно не пьянило, лишь поддало энергии, поэтому этой ночью старший много танцевал, точнее непроизвольно дёргался, потому что танцами это назвать сложно, особенно для трейни. Он делал много фотографий, Нишимура смотрел на него со стороны и даже завидовал, потому что никто никогда не просил его сфотографироваться вместе, а к Киму подбегал каждый, говоря что-то типа: «Хен, давайте сфотографируемся». Сону же так мягко улыбался, насколько позволял алкоголь в крови, а после также спокойно кивал, делая какую-то нелепую позу, то рогатку у глаз, то сердце у щёк. Ники же сидел, глядел на всё со стороны. Он ничего не пил, не танцевал. Даже услышал со стороны «красавчик, но такой зануда», поймать глазами источник не смог, но немного напрягся. Они даже и подумать не смогут, как много раз в своей жизни Нишимура слышал, что он занудный. Но это его особо не задевает, как можно слушать слова людей, что совсем тебя не знают? Им можно лишь пожелать скорейшего принятия себя. Так говорила его мать. На самом деле, как часто бы Ники не говорил, что мать свою ненавидит, он знал, что это совсем не так. Знал, что все ещё любит, он все ещё ее ждёт. Она его обнимала, она его поддерживала, она его любила. И любит до сих пор, он сам это знает, сам помнит, что она говорила, что делала, как защищала перед ненавистным отцом. Мать он стал ненавидеть как только она исчезла, точнее пытался воссоздать такую иллюзию, так же легче? Так же не больно? В любом случае, помогало, и на том спасибо. Ненавидеть проще, просто говорить, что не любишь, не ждёшь, что больше этот человек тебе не нужен. И вправду, Ники как сейчас помнит. Он, двенадцатилетний, сидит на своей кровати, всматриваясь далеко в окно. Вдруг мама придёт? Каждая последующая ночь была страшнее предыдущей. Луна будто совсем гасла в его глазах. Будто свет пропадал не только по ночам, но и днём, казалось, солнце потухало все больше и больше. Он все смотрел ночами на дорогу, пытаясь увидеть знакомый силуэт, услышать знакомый голос, ночами он прислушивался к шагам, может, это все сон? Может мама здесь? Может мама рядом? Когда солнце погасло, а луна больше не светила в его окно по ночам, он потерял надежду. Теперь он больше не ждал маму, теперь он больше не нуждался в объятиях. Теперь ему не было страшно, он сам так решил. Отец все реже появлялся дома, ссылаясь на тяжелую работу, а Нишимура, как только оставался один, снова прислушивался, заходил в родительскую спальню, присматривался к вещам, стараясь заметить хоть какие-то изменения. Но туфли матери так и стояли в углу, ее косметика так и лежала на туалетном столике, а ее рабочая одежда так и висела в шкафу. Совсем нетронутая, совсем неживая. Нишимура больше не плакал, да и плакать больше нечем было. Будто кран для слез был перекрыт сразу, как мама ушла. Наверное, он понял, что теперь быть слабым не может, теперь он не может кого-то обнять, теперь страх он переносит в одиночку. Теперь он не сможет уснуть с мамой, когда ему приснится страшный сон, теперь он не сможет попросить у мамы таблетку, когда ночью станет неожиданно плохо. Он ненавидел мать, сидел, глядя в окно, пытаясь распознать знакомый голос. Он ненавидел мать, заходил в ее комнату, проверяя вещи. Он ненавидел мать, он помнил как она поцеловала его в лоб той ночью. Он ненавидел мать, он каждую ночь искал ее в воспоминаниях. Он больше не плакал, его предали. Ему не объяснили. Ему не рассказали. В доме стало тихо, больше не играл по телевизору мамин любимый сериал по четвергам в семь часов вечера. Больше он не слышал ту песню, что она запевала, пока готовила. Теперь и самого его стало меньше. В день, когда мать умерла, он не плакал. Просто понял, что теперь каждый его предаст, в любом случае, когда-то. Он быстро собрал вещи, отец сразу узнал. Дал сыну денег, попросил кого-то проводить в самолёт. И отцу он не нужен. Несправедливо. Почему? Почему мать так с ним поступила? Может, все ответы есть в письме? Но Ники его не откроет, мать все равно уже мертва, значит ему нет дела. Верно же? В любом случае, Нишимура считал, что это правильно, что он наконец сбежал от этого, что наконец-то живет новой жизнью. Но вот только то самое письмо лежит в его спальне на третьей полке в стеллаже чёрного цвета. И там всегда видна одна и та же ненавистная строчка. «Дорогому Рики, от мамы.» Нишимуре пришлось проморгать два лишних раза, чтобы понять, что он все ещё на выпускном, Сону все ещё танцует перед ним, а значит он не сидит перед окном, загадочно выискивая луну, что совсем спряталась от него. Отдышаться почему-то совсем не получалось, так что пришлось глубоко вдыхать через нос, проговаривая про себя счёт то на корейском, то на японском. Через время отпустило, для Ники это было так непривычно, давно его не охватывала паника. Но сейчас, казалось, он моргнёт и все вокруг исчезнет. И выпускной, и Сону, и его чувства к Нишимуре. В итоге он встал, тяжело, даже немного шатаясь. — Сону, мне плохо, — начал он, подходя к старшему со спины и шепча на ухо. — Давай уйдём? — Что случилось? — схватил он его за плечи, ошарашенно смотря, словно тот может умереть прямо сейчас. — Идти можешь? — он подхватил его за руку. — Ну и тяжелый же ты, — пошутил Ким, стараясь разбавить атмосферу. Ники немного перебирал ногами, его кидало то в озноб, то в жар, пот тёк со лба, словно каждая капелька играла наперегонки. Они вышли из здания, Сону облокотил его спиной на одну из наружных стен, расстегивая несчастную рубашку и стягивая галстук. Колени опустились на жесткую траву. — Нишимура, тебе плохо? — вышел Даниэль за ними. Ким не обратил внимания, лишь дальше отстёгивал пуговицы чужой рубашки и снимал чёрный пиджак. — Держи, — Даниэль подал бутылку, облокачиваясь о стену и смотря на эту картину. — Что это? — прошипел Нишимура с тяжёлой отдышкой. — Вода, конечно, — усмехнулся он, протягивая руку вперёд. Сону взял, отпив немного, проверяя. — Даже если была бы водка, то тебе ли не лучше? — снова начал он. — Говорят, когда болеешь, нужно спиртом обтираться. — Заткнись, — снова шипел Ники, открывая рот, чтобы Сону смог его напоить. — Помнишь, тебе мать говорила дышать через нос, — усмехнулся Даниэль, отстраняясь от стены. Сону не смог не повернуться. Даниэль точно много знает. Знает то, о чем Ким даже подумать не мог. Значит, эти двое знакомы гораздо дольше, чем старший мог бы себе представить. Но сейчас не об этом, он быстро возвращается к работе, обтирая водой чужое лицо, чтобы тот пришёл в себя. — Вы, двое, лучше бы так сильно не палились, — сложил он руки на груди. — Каждый дурак догадается, что вы встречаетесь. Вдруг вас кто в подворотне изобьет? — Ты о нас так заботишься? — злился Сону, сам не понимая на что больше. — Ну, — Даниэль задумчиво поднял глаза. — Если тебе так проще, то да, — улыбнулся он. — Забочусь. — Тогда, может, вызовешь такси? — он раздраженно закатил глаза, заметив на себе взгляд Нишимуры, полный непонимания. Ники его впервые видит… таким. Сону лишь поджимает губы, совсем не смущаясь. Ярость в нем накатывает все больше. — Хорошо, — достал он телефон из кармана. — Кстати, Ники, как там твой телефон? Я устал осколки после тебя подметать, — он драматично зазевал, прикрывая рот свободной рукой. Сону даже остановился. Сидел и смотрел, то на свои руки, то на траву, то на муравьев, что бегали по земле. В общем, смотрел вниз, избегая всего, что находится выше его ступней. Злость нарастала все больше и больше, он даже не заметил, когда докусал губы до крови. Напряжение - вот, что он чувствовал, раздражение тоже, злость? Да. На кого? Он пока не разобрался. — Ладно, скоро подъедет машина красная. Удачи вам, — отсалютовал он, широко улыбаясь, а после вошёл в здание. — Сону… — тихо прошептал Нишимура, дотрагиваясь до чужой руки. Старший поднял глаза. Встретился с другими, полными непонятно чем. Ким так и не научился читать по глазам, но был уверен, что Ники поймёт, что же чувствует старший. Он непринуждённо отдёрнул руку, вставая с травы. Подошёл к дороге, ожидая, пока Нишимура сделает то же самое. Тот медленно поднялся, оставив после себя полное сочувствия «ай», а потом подошёл к дороге, точно так же как и Сону до этого. — Сону… Послушай… — начал он, подходя ближе. — Я проведу тебя до дома и уйду, — снова поднял он глаза, всматриваясь в чужие. Он делал это специально. Специально смотрел в глаза Ники. Наверное, чтобы сделать больно себе, добить, чтоб наверняка. Нишимура же видел зрачки, наполненные отчаянием, злостью, раздражением, напряжением, но было в них что-то ещё. Тот взгляд, которым Ники сам когда-то смотрел на фотографии исчезнувшей матери. Стало страшно. Неужели он сам такой же, как и его мать? Неужели это у них в крови: делать другим больно? Ники послушно замолчал, глядя в землю, ковыряя ее носком дорогой обуви, которую он так тщательно выбирал. Возненавидит ли его Ким? Может ему стоит, как и его матери, просто сбежать? Нет. Он не даст себя возненавидеть. Ни за что. Подъехала красная машина, как и говорил Даниэль. Сону быстро продиктовал адрес, который он запомнил, наверное, лучше, чем свой. Ким не сидел спереди, он сидел рядом с Нишимурой. Тот же отчаянно думал, что не заслуживает такой заботы. Как минимум, сейчас. Сейчас он хочет заниматься лишь самобичеванием. — Тебе лучше? — Сону хотел, чтобы его слова звучали равнодушно, но как бы он этого не жаждал, искренность слетает с его уст гораздо быстрее. — Не знаю, — честно ответил младший, просверливая в Киме дыру. Что же Нишимура наделал… Сону зашёл с ним и в лифт, и в квартиру, помогая при возможности снять пиджак или подать носки. — Я пойду, — произнёс старший, идя к выходу. — Давай поговорим, когда ты будешь готов? — Ники виновато потирал свои руки. — Ага, — кинул он, обуваясь. — Пожалуйста, не закрывайся от меня, дай мне объясниться, — буквально умоляет младший. Ким промолчал. Для Нишимуры это молчание было больнее любого слова. — Автобусы сейчас не ходят. Давай я вызову такси? — все же предложил Ники. — Я разберусь, — проговорил тот, открывая входную дверь. — Будь острожен, — тихо приговаривает младший, когда тот ушел. «Будь осторожен» слышит напоследок Ким, что режет больнее, чем самое острое лезвие. Становится невыносимо, хочется просто бежать. Но теперь ему приходится взять себя в руки и искать хотя бы отголоски здравого смысла. Он тихонько дышит, стараясь не переборщить, по щекам скатываются слёзы, такие непонятные, такие неприятные, такие уже чуждые. Руки невыносимо зудят, прямо как тогда, в апреле. Но сейчас он с эти ничего поделать не может, лишь только думать об этой противной боли, которая разливается по всему телу, начиная с сердца, заканчивая этими свербевшими чувствами на всех конечностях. Рационально мыслить получается только через минут 10 бездумного хождения. Первая проблема: автобусы в такое время и вправду не ходят, так что Сону действовал импульсивно, отвергая чужую помощь. Вторая проблема: он так и не поговорил с Нишимурой, он знает, что поступил неправильно, что должен был дать ему объясниться, но сейчас он хочет побыть эгоистом. С первой проблемой справиться легко, он уже набирает номер Сонхуна, совсем позабыв о том, что время уже не ранее. — Алло? — отвечает тот сонным голосом. — Сонхун, привет, ты дома? — Ким старается говорить тише, чтобы голос не слышался дрожащим. — Ты плачешь? — догадался Пак, он наверняка только что вскочил с кровати. —Я дома. — Я приду? — Конечно, приходи. Сону сбросил трубку. — Спасибо, — благодарил его Ким сразу, как только тот открыл дверь. — Что случилось? — Сонхун оглядел его. Да Сону и сам понимал, что предстоит сейчас не в лучшем виде. В костюме, который весь испачкан в грязи и траве. На голове черт ногу сломит, а лицо у него выглядело так, словно его трактор переехал, а потом Ким сам попросил проехаться еще дважды. В общем, мягко говоря, выглядел он не очень. — Это Нишимура, да? — снова догадался Пак, сложив руки на груди. — Я же говорил ему… — Сонхун, пожалуйста… — проходил тот вперёд. — Хорошо, — Ким даже не договорил, но Пак и так понял, что же тот имеет в виду. — Подожди, я дам тебе одежду, сходишь в душ. Вода медленно стекала по телу, на самом деле, Сону искренне не любил души. Ему нравились ванны. Где можно полежать, где можно расслабиться. Он смывал грязь, что очутилась даже на его шее, под ногами даже валялась трава, которая каким-то образом забралась в его волосы. С грязью смывалось и напряжение. Ким мимолетно оглядел ванную комнату Сонхуна, он никогда здесь не осматривался. Лишь заходил помыть руки или умыться после ночевки. На полках стояли дорогие шампуни, в которых Сону даже не разбирался, но сейчас, вспоминая волосы Пака, кажется, что он моет их золотом и смывает платиной. И как иронично бы это ни звучало, сейчас его волосы и вправду были платинового цвета. Когда он успел покраситься Сону даже не понял, а осознал, что у друга новый цвет волос, только в ванной. Глаза задержали взгляд на лезвиях, что предназначались для бритвы. Он потряс головой, словно стараясь выкинуть оттуда возникшую мысль. Единственное, что его сейчас останавливало, не пройтись острым лезвием по мягкой коже, оставляя на ней кровавые полосы, то, что лезвие чужое. От этого хотелось плакать, ведь Ким в действительности справлялся с этой проблемой. Или, может ему лишь казалось, что он справляется? Может, это была иллюзия? Мираж? — Нишимура, что это? — звонил ему Пак, готовый разорвать на куски. — Он у тебя? — Ники даже выдохнул. — Ты издеваешься? Мы, вроде, проходили этот разговор, — злился он ещё больше. — Сонхун, я знаю, я облажался, я все исправлю, я точно все исправлю, — твердил он в трубку. — Я не знаю, сколько смогу терпеть промахов от тебя. Тебе повезло, что Джей не знает. — Да, я все исправлю. — Слушай внимательно, Нишимура. Ещё одна ошибка будет стоить тебе всего. Кем бы ты мне ни был, коллегой, другом, зятем, мне будет все равно, я не подпущу к тебе Сону, — пыхтел он в трубку. — Заслуженно. — Я надеюсь, ты меня понял, Рики, — снова он назвал его по имени, сбрасывая трубку.